Нерадивая

Ксения Перова

Нерадивая

«Главная ответственность всегда возлагается на женщину: она должна была помешать, она должна была выступить, она должна была предвидеть. Ведь считается, что главное предназначение женщины – оберегать семью, поэтому нет в этом мире более презренного существа, чем нерадивая мать».

Роберт Гилбрэйт, «Смертельная белизна»

В основе личности каждого из нас – животное, которое хочет жить как можно дольше и лучше и боится только одного – смерти. Оно находится совсем не так глубоко, как нам кажется и как нам бы хотелось. Его жёлтые глаза неотрывно следят за нами из-под поверхности прозрачных вод нашего разума. Оно готово в любой момент перехватить инициативу, драться за нас или спасти нас бегством.

И конечно, это оно привело Саруватари сюда, к последней точке жизни, в которой она стоит, прижимая к себе трехмесячного сына, во флаере со снятым защитным полем на головокружительной высоте между башнями Оморона.

Ночной ветер яростно треплет одежду, словно хочет сорвать ее и оставить Саруватари нагой перед всем миром. Теплая тяжесть ребенка оттягивает руки, а далеко внизу сияет бесчисленными огнями парящий город. Саруватари словно тянет к нему невидимой нитью, манит совершить последний полет, который избавит от страданий и ее, и сына.

Ведь нет никаких вариантов, кроме этого. Кроме избавления.

Избавления от дара, которого она жаждала больше всего на свете.

1

Годом ранее

«И упадешь ты в бездну, из которой нет возврата. И придут жаждущие мести, и будут пить твою кровь, и утешатся…»

Саруватари рывком смахивает сообщение с гало-экрана. Она его не открывала, но в сияющих голубоватым светом прямоугольничках высвечиваются первые строки. И конечно, мозг успевает их прочитать даже при беглом просмотре сообщений.

А не просматривать их Саруватари не может, потому что работа социолога требует от нее постоянно быть на связи.

И разумеется, они это знают.

Она отключает гало-экран и закрывает лицо руками. Лучи восходящего солнца нежно касаются волос, проскальзывают между струящимися темными прядями. Автопилот плавно ведет машину в транспортном потоке, и изнанка век то вспыхивает алым, то гаснет, когда флаер влетает в тень очередной башни.

Вот и подготовилась к встрече, когда же это кончится? Полгода прошло, а угрозы все не прекращаются, несмотря на заверения родных и друзей – мол, скоро все забудется. Оморон колоссален, в нем постоянно что-то случается. Возникнет новая, более острая проблема, и люди оставят Саруватари в покое.

Но в глубине души она понимает – ее просто пытаются подбодрить и утешить. Можно переключиться с обсуждения выходок рейсеров на забастовку настройщиков или начать поддерживать на Дебатах эр-ланов вместо сегов.

Но невозможно так просто забыть, что кто-то из твоих родных или друзей погиб ужасной смертью. И о человеке, который стал невольной причиной этого.

– Нет, я уверена. А что еще ей остается после такого!

Саруватари замирает перед входом в просторный бело-зеленый холл и невольно хватает воздух ртом, словно напоровшись с размаху на что-то острое. Внутри все обмирает и растекается леденящей пустотой.

Голос Патриции, ее верной ассистентки, звучит приглушенно, она совсем не стремится поведать свою сплетню всему миру. Лишь тому, с кем беседует по гало-связи.

– Манс? Пока молчит, но это дело времени. Зачем ему лишняя морока. А уж когда он ее выкинет, подружка, я своего не упущу…

Саруватари делает решительный шаг вперед, не в силах слушать дальше. Ее имя не прозвучало, но растерянное лицо Пат, мгновенно свернувшей гало-экран, говорит само за себя.

– Ах, Сари, наконец-то! В полночь Манс подкинул задачку, и я ждала тебя, чтобы спросить совета.

Мансуэто, заведующий отделом статистики юго-западного сектора Оморона, обожает выкладывать задания в сеть глубокой ночью, а утром проверять, кто первый взял его в работу. Сам он практикует какие-то странные древние техники – встает в четыре утра, медитирует, пьет специально очищенную воду и постится до полудня, что не добавляет ему ни терпимости, ни хорошего настроения. И, кстати, нисколько не помогает избавиться от лишнего веса.

– Что за задачка?

Саруватари старательно изображает интерес, но в груди по-прежнему ноет, словно от грубого тычка. Уж если Пат, с которой они проработали в связке пять лет, вот так запросто обсуждает ее увольнение да вдобавок метит на ее место, дело и впрямь плохо.

Улыбка сводит мышцы щек, как будто уголки губ вздернула вверх какая-то нелепая, безжалостная сила. Не теряй небрежного выражения, веди себя так, словно все это тебя не касается.

Мышиные глазки Патриции с тайной настороженностью шарят по лицу, волосам и одежде Саруватари, но, как всегда, не находят ни единого изъяна.

– Вот, смотри, показатели посещаемости в этой части сектора почему-то увеличились за последний месяц почти вдвое.

Движением руки Пат разворачивает гало-экран, проецируемый серебристым браслетом на правом запястье. Другой рукой манит парочку морфо-кресел, которые с откровенно скучающим видом торчат у стены холла.

Кресла поспешно приближаются, шурша по полу бархатистой оливкового цвета обивкой. Но Саруватари не пытается присесть, так что Патриции ничего не остается, кроме как стоять рядом с ней. Из полупрозрачной глубины гало-экрана всплывают голубые и зеленые столбики диаграмм и гибкие полосы графиков. Саруватари склоняется к ним, убирает за ухо прядь, сияющую мягким аметистовым светом на фоне темной массы остальных волос.

Ассистентка машинально поднимает экран, чтобы ей было лучше видно. Рост Саруватари определенно выходит за рамки подходящего для девушки – во всяком случае, так считает мать. Почему бы не исправить его, зарабатываешь достаточно для любой трансформации, так нет, продолжаешь ходить дылдой, позоришь и себя, и всю семью!

Это претензия, но не из критичных. Саруватари обычно пропускает такие мимо ушей. Не удовлетворившему критичную претензию на глаза матери лучше не попадаться.

Задачка интересная, и Саруватари погружается в нее с головой, на какое-то время исчезая из тяжкой, мучающей ее реальности. Кому-то работа социолога может показаться скучной, даже занудной, но для нее она сродни поиску сокровищ или долгому, кропотливому выращиванию капризного цветка на аэропонике. В огромном потоке входных данных нужно уловить закономерности, увязать их между собой в единую гипотезу – непростая работа, с которой Саруватари всегда блестяще справлялась.

До того как взялась за свой последний, самый дерзкий и крупный проект – ассимиляцию людей за Барьером. Который с треском провалился, похоронив под собой жизни десятков сегов. И, как выяснилось впоследствии, жизнь самой Саруватари.

Она подсказывает Пат несколько возможных вариантов решения, и ассистентка удаляется, чтобы проверить их. Когда миниатюрная фигурка, затянутая в лиловый с алыми разводами комбинезон, исчезает в коридоре, Саруватари тихонько выдыхает.

Складывает пальцы особым образом, и из левого браслета выплескивается сгусток блестящего серебра, быстро формирующего идеальный круг на уровне лица. Саруватари бросает в зеркало тревожный взгляд, но все в порядке. Прелестное оливково-смуглое личико не потеряло невозмутимого выражения. Лишь в глубине аметистовых – в тон прядям в волосах – глаз затаилось беспокойство, за последние месяцы ставшее привычным спутником Саруватари.

К счастью, заметить его некому, в холле пусто. Все коллеги разлетелись кто куда по Оморону, гигантскому парящему городу, по площади равному половине Евразийского континента. Сам континент, освобожденный от людского присутствия, постепенно зарастает лесами, но вознесение в небеса отнюдь не сделало людей святыми.

Саруватари поспешно покидает холл, шурша матово-черным подолом струящегося платья. Если Мансуэто застукает ее здесь так поздно, обязательно устроит головомойку.

Не рассказывать же ему, что каждый вечер в постели компанию Саруватари составляет не только Кердан, ее партнер, но и мысли, которые крутятся в голове, сводя ее с ума. Они не позволяют заснуть, и никакой настройщик не помогает призвать их к порядку.

Работа стала причиной ее мучений, но на сочувствие начальства Саруватари не рассчитывает. Никого не волнует, что там происходит у тебя внутри, справляйся как хочешь.

Что ж, к этому ей не привыкать.

Темно-пурпурный флаер – предмет тайной зависти коллег – терпеливо ждет ее в ангаре. Мало кому из сегов разрешено иметь личные флаеры, для этого нужно обладать очень высокой скоростью реакции. Такой же, как у касты эр-ланов – высших людей, созданных человечеством триста лет назад ради спасения жизни на планете.

И эр-ланы блестяще справились с этой задачей, но сейчас при мысли о них Саруватари не испытывает ничего, кроме жгучей ненависти. Потому что один из них – причина того, что она не может уснуть до середины ночи, а люди, прежде восхищавшиеся ею, только и ждут момента, когда она рухнет со своего пьедестала.

Хочется заплакать от злости и бессилия, и, когда защитное поле флаера опускается, она называет место назначения мысленно, потому что сжавшееся горло не позволяет вымолвить ни слова. Флаер послушно взмывает над полом и рыбкой выскальзывает из ангара в сияющее солнечным светом пространство Оморона.

Циклопический город, построенный на парящих в воздухе платформах, стал домом для всего населения Земли. Ну, почти для всего, отдельные наземные поселения еще существуют. Самым крупным была территория древней Франции – триста лет назад ее окружили непроницаемым силовым барьером, чтобы помешать распространению эпидемии Белой Лихорадки. И вот уже полгода как оно прекратило свое существование. Не без помощи Саруватари.

Она вздрагивает и морщится, когда эта мысль иголкой входит в измотанный недосыпами мозг. Глаза жжет, Саруватари опускает веки в жалкой попытке урвать хоть немного отдыха и тут же проваливается в вязкий, тяжелый сон.

Флаер летит ровно, под ним проплывают вереницы зеркальных башен и разноцветных зданий, причудливых в своем вычурном великолепии. Но Саруватари ничего этого не видит, потому что спит, наконец-то спит.

Неискушенному взгляду Оморон может показаться городом дворцов, но на самом деле здесь есть все, что существовало когда-то на Земле. Дворцы и притоны, строго функциональные здания и здания, созданные просто ради возможности доказать, что «и так можно». Сверкающие флаерные потоки плавно огибают башни, словно косяки рыб подводные скалы, а флаер Саруватари – лишь крошечная капля в этом море красок.

Самой управлять флаером – одно из немногих удовольствий ее жизни, но последнюю пару месяцев она постоянно пребывает в таком раздрае, что летает только на автопилоте. Малейшая ошибка в плотном потоке флаеров – и ты не только разобьешься сам, но и покалечишь других. А смертей на ее совести и так уже предостаточно.

Солнечный луч, пробившись между башнями, падает прямо на лицо. Саруватари болезненно морщится, но не просыпается. Лишь слегка шевелит головой в попытке убрать помеху, цепляясь за сон, столь краткий и желанный.

Совсем скоро придется встретиться с людьми, говорить с ними, вести дела. И они не должны догадаться, что больше всего на свете Саруватари хочется упасть на колени, разрыдаться и молить о прощении. И не останавливаться до тех пор, пока ее не сошлют в Трущобы в наказание за то, что она натворила.

Но главная насмешка судьбы в том, что никто ни в чем ее не обвиняет. И ни в какие Трущобы ссылать не собирается.

И это, как ни странно, самое худшее.

Под покровом ночи квартал Аквамун становится красивейшим уголком Оморона. Во всяком случае, по мнению Саруватари, долгие годы копившей деньги, чтобы поселиться здесь.

На поверхность гало-озера словно уложили раскрытый сверкающий веер – два десятка домов, каждый на своей крошечной платформе, соединенной с флаерной площадкой серебристыми ниточками мостов. А вокруг, куда ни глянь, расстилается поблескивающая темным металлом поверхность воды, да светятся вдали призраки башен, пронзающих звезды своими вершинами.

Вода, конечно, не настоящая, но выглядит, пахнет и звучит точь-в-точь как водоемы в парке тысячи ручьев. В детстве парк казался Саруватари самым лучшим местом в Омороне. Она мечтала когда-нибудь работать там, касаться воды, поддерживать жизнь трав и деревьев. Но…

Но.

– Эй, Сари!

Внезапный оклик звучит в тот миг, когда она вылезает из флаера. Тело реагирует неожиданно мощным, почти болезненным всплеском адреналина, Саруватари вздрагивает и хватается за борт, чтобы не упасть. Поспешно выравнивает дыхание. Из полумрака появляются две фигуры в белых одеяниях. Золотые узоры чуть заметно переливаются в сиянии осветительных шаров, парящих над площадкой.

– Ой, привет! Вы меня напугали, – поспешно улыбается Саруватари, ненавидя нотку заискивания в собственном голосе.

С Люком и Леей она дружит два года. Одна из тех «идеальных» пар, которые безмерно раздражают окружающих показательной демонстрацией своего счастья. Они даже изменили имена, чтобы те звучали похоже. Кажется, позаимствовали из какого-то старого гало-фильма. Взять такое имя стоит недешево, но за достижение идеала надо платить, верно?

Лея выращивала маленький садик, и Саруватари помогла ей спасти несколько растений, которые совсем загибались от неправильного ухода. Люк всегда держался на расстоянии, однако был неизменно приветлив.

Но сегодня на безупречных, не имеющих возраста лицах соседей почему-то нет ответных улыбок.

– Сари, тут такое дело… – неуверенно начинает Лея, но партнер перебивает ее более решительно:

– К чему тянуть, все очень просто. Мы хотим, чтобы ты убирала свой флаер, когда возвращаешься. Отсылай его, как все, в ангар. Площадка маленькая, флаерам трудно развернуться, когда они приземляются.

Кровь приливает к щекам Саруватари с такой силой, словно вот-вот прорвет кожу. Даже глазам становится жарко. Слава богу, уже темно, да и смуглость скрывает румянец.

– Да, но… мы же договорились, что я могу оставлять здесь флаер. Мне рано вставать на работу, а до общего ангара далеко…

– Это нас не касается, – Люк вздергивает голову, видимо, для внушительности, но выглядит при этом, словно взнузданная лошадь, – к тому же… скоро тебе уже не придется так рано вставать, верно?

Выпустив этот убийственный снаряд, он направляется к дому, увлекая за собой партнершу. Лея несколько раз оборачивается, быть может, ее глаза и полны сочувствия, но Саруватари этого не видит.

Двигаясь так, словно слова Люка заполнили суставы свинцом, она поворачивается к флаеру и отдает мысленную команду. Машина послушно взмывает вверх и тут же растворяется в темном небе. Какое-то время Саруватари стоит, устремив невидящий взгляд на отражения огней в поверхности озера. Понятно, что Люк бросил ядовитую фразу наугад – откуда ему знать, уволят Саруватари или нет. Но одно то, что это пришло в голову совершенно постороннему сегу, просто убивает. Едва волоча ноги, Саруватари тащится по серебристому мостику к своему дому.

Первое, что она видит, едва только дверь задвигается за ее спиной, – гало-экран, занимающий половину стены гостиной. И на нем, как назло, именно та картина, которую Саруватари очень хотелось бы забыть.

Знакомые каждому в Омороне виды деревни для ассимиляции, в которой поселили спасшихся от «барьерной смерти». Около тысячи людей, жалкая горстка из десяти миллионов, обитавших за Барьером еще несколько месяцев назад. Да, жизнь их была нелегкой – ни электричества, ни современной медицины, ни пищевых капсул – но это была жизнь.

Которую эр-ланы отняли у них. А Саруватари помогла им в этом.

– Сари! – Керд разворачивается так энергично, что чуть не падает. Морфо-диван в последний момент подстраивается под новое положение его тела, не позволяя сверзиться на пол. – Погоди!

Взмахом руки отключив звук на гало-экране, он вскакивает, чтобы ее обнять. Саруватари вздыхает в кольце его мягких рук, и ледяная корка, сдавившая сердце, как будто слегка подтаивает.

Но перед ее устремленным поверх плеча Кердана взглядом продолжают скользить сменяющиеся на гало-экране картины – странные деревянные дома, какие-то птицы, роющиеся в пыли, животные. И люди в причудливой одежде с одинаково пустыми, потерянными взглядами. Выжженные изнутри тем, что с ними случилось.

Повинуясь движению ее руки, экран исчезает, словно его и не было. Жаль, от врезавшихся в память картин так просто не избавиться.

– Есть хочешь? – Керд уже возится у ниши с пищевыми капсулами и водой. Саруватари падает на персиковый морфо-диван и, не в силах вымолвить ни слова от усталости, молча наблюдает за партнером.

Кердан или Керд – оба этих имени вызывают ассоциацию с твердыми, угловатыми частями какого-то гигантского механизма и больше подходят пришельцу с планеты Криптон, чем такому мягкому и теплому даже на вид человеку. Невысокий, с покатыми плечами, всегда предпочитающий уступить, нежели усугублять конфликт, Кердан кажется воплощением доброты и уюта.

– Трудный день? – спрашивает он, наблюдая, как Саруватари медленно жует капсулы и запивает их водой из серебристого сосуда.

– А ты как думаешь? – огрызается она и мгновенно жалеет о своей несдержанности. – Прости, но все это…

Она кивает на несуществующий гало-экран, не в силах продолжать.

– Ох, ну ведь ты ни в чем не виновата. Это все Тиан из клана Ти, он же признался…

– А что толку? – Керд последний человек, на котором стоит срываться, но Саруватари держала себя в кулаке целый день, и у нее больше нет сил. – Что толку, если всю историю с ассимиляцией людей за Барьером в оморонское общество начала я? Если бы не мой проект, возможно, они остались бы в живых. И никто из сегов не погиб бы там, и нам не угрожали бы сейчас.

Взгляд карих глаз Керда мрачнеет, но он упрямо встряхивает головой, отчего темные кудри рассыпаются по плечам.

– Это пройдет. Люди злы, потому что потеряли близких, но постепенно все забудется. Все пройдет, Сари. Вот увидишь.

Он привлекает ее к себе. Саруватари покорно утыкается головой в мягкое плечо, но на этот раз никакого облегчения нет и в помине. Наоборот, глубоко внутри занозой сидит злость на звучавшие уже много раз одинаково пустые слова утешения.

Керд покрывает нежными, настойчивыми поцелуями висок Саруватари, и раздражение возрастает скачкообразно. Вся эта забота была искренней или демонстрировалась с единственной целью – склонить ее к близости?

Внутри все восстает, но лишь на миг. Рассудок уже выдвигает здравые аргументы – вы пара, ты давно отказывала и вообще, это полезно для здоровья. К тому же Саруватари так устала, что на протесты просто нет сил.

И она уступает.

Эпидемия, бушевавшая за Барьером, сошла на нет еще пару сотен лет назад. Совет давно поговаривал о том, чтобы снять Барьер и получить возможность расширять Оморон над новыми землями.

Но была в этом плане существенная загвоздка – за Барьером жило внушительное количество людей. Отрезанные смертоносным силовым полем от остального мира, они считали его погибшим и понятия не имели, что в нем происходит. Многие жители Оморона – и сеги, и эр-ланы – полагали, что «дикари» нанесут непоправимый вред укладу жизни парящего города.

И полгода назад Саруватари, будучи одним из крупных социологов Оморона, предложила решение. Медленная ассимиляция. Группы сегов должны были отправиться за Барьер, установить контакт с местными и постепенно познакомить их с современной жизнью и технологиями.

К сожалению, план имел существенный недостаток – процесс ассимиляции был рассчитан на двадцать лет. А кое-кто из могущественных эр-ланов не желал ждать так долго.

Тиан, глава клана Ти, тайно разработал микроскопический генератор силового поля, который был вшит в одежду сегов, отправившихся за Барьер. Оно экранировало своего носителя, а у тех, кто его окружал, вызывало временное помрачение рассудка и всплеск агрессивности.

В результате первый же контакт сегов с забарьерными жителями закончился трагедией. Множество сегов погибло, Оморон встал на уши и потребовал крови, а заседавшие в Совете эр-ланы воспользовались этим. Силовые эмиттеры, поддерживавшие Барьер, поднялись из земли и начали сближаться, уничтожая попавших в ловушку людей.

Прежде чем Саруватари и те, кто помогал ей, успели остановить геноцид, все было кончено. В живых осталась так мало забарьерных жителей, что ассимиляция перестала быть проблемой.

Правда выплыла наружу, Тиан публично признался в содеянном, а затем усилием воли остановил сердце. Но Саруватари как автор изначального проекта все равно осталась крайней.

Не проходило и дня, чтобы она не получала угрожающих сообщений от родственников погибших за Барьером сегов. Вина целиком лежала на Тиане, но он был из касты эр-ланов, «прекраснейших», недоступных и всемогущих, как боги. Да к тому же убил себя, так что скорбящие сеги нашли более доступную мишень для своего гнева.

Саруватари все понимала. Она тоже считала себя отчасти виновной в случившемся. Но не знала, что теперь делать, как выпутаться из последствий того, что должно было стать главным делом ее жизни, а обернулось величайшим поражением.

Керд не уставал повторять, что все забудется, и она хотела ему верить. Но сеги крайне редко погибали насильственной смертью, а таких масштабных трагедий и вовсе уже никто не помнил.

Случившееся оставило слишком глубокий след. Всей жизни Саруватари не хватит, чтобы дождаться момента, когда эта рана наконец затянется.

2

На следующее утро она – редкий случай – просыпается не в темноте от переливчатого сигнала таймера, а просто оттого, что за опущенными веками стало светло.

Видеть из своего окна восходящее солнце дано далеко не каждому сегу в Омороне. Саруватари выбрала этот дом в том числе из-за его расположения – солнце врывалось в окна большую часть дня. И хотя она редко могла наслаждаться этим, потому что вставала очень рано и целыми днями моталась по городу, сам факт приносил тайное удовлетворение.

Постель пуста – видимо, Керд улетел по рабочим делам. Сегодня он планировал весь день быть дома, но порой его выдергивали на работу в самый неподходящий момент.

И такие моменты становились для Саруватари настоящим праздником. Не так уж часто выпадала возможность побыть в полном одиночестве. Еще одна крохотная радость, из которых, как из мозаики, можно составить настроение свободного дня. Для начала – понежиться на широкой кровати, наслаждаясь шелковистым ощущением простыней, льнущих к коже.

Саруватари позволяет себе это удовольствие в полной мере, жмурясь под теплыми солнечными лучами. Как и у большинства сегов, живущих парами, кровать для сна у них была обычная, а не морфическая. Сложновато заниматься любовью на постели, которая, точно морские волны, подстраивается под каждое положение тела.

Вчерашние события проступают в памяти во всей своей неприглядности, но Саруватари поспешно отбрасывает их прочь. Это ее свободный день, и ничто его не испортит. Кроме необходимости идти вечером на празднование дня рождения сестры, но она появится там ненадолго, просто отметится, так что и это не стоит упоминания. Сестру она любила, но любое семейное торжество традиционно проходило в доме родителей. Это непреложное правило убивало на корню всякую радость.

Саруватари лениво поднимается и обнаженной проходит в дезинфекционную. Делает все нарочито медленно, стараясь сойти с привычного бешеного ритма жизни. Одевается и босиком обходит весь дом. Он велик – целых три комнаты. Они с Кердом купили его, когда прожили вместе четыре года, и стало ясно, что рубеж в пять лет, скорее всего, будет достигнут.

Пять лет с одним партнером – необходимое условие, чтобы получить разрешение на ребенка. В груди вспыхивает трепетная радость, и Саруватари улыбается, сама того не замечая.

Керд прав, все будет хорошо. Рано или поздно люди успокоятся, надо просто пережить это. Что-то плохое случается постоянно, но не определяет ни тебя, ни твою жизнь.

Она открывает заслонки на всех окнах и тихонько вздыхает, когда солнце насквозь пронизывает дом. В гостиной ноги по щиколотку утопают в мягком ковре, нежно-пастельный цвет стен словно расцветает под яркими лучами.

Саруватари берет из ниши синтезатора подносик с пищевыми капсулами и водой, но, присев со своей ношей на морфо-диван, слегка морщится.

Керд, позавтракав, конечно, не убрал пустые сосуды из-под сока, а уж при виде крошек от печенья Саруватари ощущает легкую жажду убийства. Она врывается в ее безмятежное настроение, точно струя чернил, выпущенная кальмаром в прозрачную морскую воду.

Ведь говорила же сто раз, что крошки попадают на ковер, и даже дрон-уборщик их потом оттуда не достанет!