Час в копилке

Улицы, впрочем, оказались вполне дружелюбными. Светило прохладное декабрьское солнце, падал мягкий снежок, таявший, едва оказавшись на асфальте. Ни ледяных корок на земле, ни грозных застывших потоков воды над головой. Машины плавно остановились, пропуская Макса по пешеходному переходу.

– Мам, я дома, – крикнул с порога Макс. Дверь в его комнату была плотно закрыта, а в мамину наоборот – распахнута. Значит, мама не работает. С кухни доносилось журчание воды и глухое покряхтывание тарелок в раковине. Мама мыла посуду. В коридоре витала смесь запахов. Макс, снимая обувь и куртку, принюхался, разбирая ароматы на группы. Кажется, пахло грибным супом, котлетами и компотом из калины и яблок. Специфический горьковатый запах калины Макс легко распознавал на фоне других, а без яблок мама компотов никогда не варила.

Он вымыл руки в ванной и зашёл на кухню. Мама улыбнулась ему через плечо, ополоснула и поставила в сушилку очередную вымытую тарелку. На ней был зелёный передник с изображением виноградных гроздей на карманах. Мама вообще любит изображения винограда. На кухне они повсюду: на скатерти, сахарнице и заварном чайнике, на полотенцах и прихватках. Даже в стеклянной вазочке, если не был куплен настоящий виноград, лежала пластиковая имитация.

– Масик, привет. Суп готов, котлеты дожариваю. Как день прошёл?

– Отлично.

– Отлично? – Марина снова обернулась на сына и на некоторое время забыла о посуде, оставив чашку донышком под струёй, отчего резвые брызги тут же ринулись на пол и ей на ноги. Максим редко описывал школьные события словом «отлично», чаще говорил: «как обычно» или «кошмарно», а в особо эмоциональных случаях сразу принимался рассказывать об очередных поражениях у школьной доски.

– Я хочу поступить в театральную студию, поможешь подобрать материалы?

– Да, конечно. – Марина выключила воду, вытерла руки небольшим махровым полотенцем, сложила его вчетверо и пристроила на край раковины. – Что нужно? Стихи? Прозу?

– Стихи и прозу, – кивнул Макс.

– Думаю, у меня есть идеи. Сегодня порепетируем.

– Не надо, – Макс подошёл к плите, собираясь налить себе супа, схватился за горячую крышку и с грохотом опустил её обратно на кастрюлю.

– Горячо же! Прихватку возьми! – воскликнула Марина.

Макс кивнул. Как можно было забыть про осторожность! Миновать улицы, полные опасности, и чуть не убиться горячим супом!

– Может, ты нальёшь? – Макс протянул маме тарелку и поварёшку.

– Масик, ты большой мальчик. Уверена, сумеешь справиться сам!

«Масик» и «большой мальчик» в одном предложении звучало странно. Макс давно хотел попросить маму не называть его этим детским прозвищем. Но не решался. Мама же. Нравится ей – пусть зовёт. От него не убудет.

– И что насчёт репетиции? Почему – «не надо»? – Марина вернулась к прерванному разговору. – Или ты настолько самонадеян, что собираешь пойти на прослушивание, не подготовившись?

– Аврорка сказала, что там жёсткий отбор, – ответил Макс, пробуя горячий суп с ложки. Он сказал «Аврорка» нарочито небрежно, а Марина привычно пропустила мимо ушей имя девушки, которая нравится сыну.

Нравится, конечно, нравится. Для Марины это не было секретом. Она отметила, как меняется тон голоса и выражение лица Макса, когда он рассказывает об Авроре, не ускользали от материнского взгляда и неловкие попытки подростка маскировать свой интерес. Макс бывал более оживлён, когда вспоминал события, связанные с одноклассницей, и тут же замыкался, стоило Марине начать дополнительные расспросы.

Марина плохо знала Аврору в лицо. Видела на общих фотографиях класса и в нескольких школьных постановках, где был задействован и Макс. Но тогда сын ещё не проявлял к этой девочке интереса. Во всяком случае, настолько явного, как теперь. Отца и мать Авроры Марина тоже вряд ли смогла бы распознать в числе пришедших на родительское собрание. Училась девочка хорошо, классная руководительница редко упоминала её имя. Впрочем, говоря откровенно, Марина и не хотела ничего знать ни про Аврору, ни про её родственников.

Макс тоже замечал, что материнский тон становился чуть резче, если он позволял себе добавить хоть каплю теплоты в голос, говоря о каких-нибудь девчонках. Поэтому он старался сдерживаться, говорил сухо, отстранённо и даже грубо (что-то вроде: «дуры они все»), но в случаях с Авророй нередко прокалывался и выдавал чуть больше информации, чем стоило бы. Лицо матери в такие минуты становилось жёстче, взгляд леденел, а под левым глазом начинала мелко подёргиваться мышца – явный признак, что мама нервничает. В других ситуациях тиков у неё не отмечалось. Макс читал в маминых книгах по психологии (вон их сколько по дому разбросано), что при взгляде на предмет обожания, а вроде и при воспоминании о таковом, человеческий зрачок расширяется. И наоборот. При упоминании неприятных вещей – сужается. Так вот, мама, будто натренировалась при любых упоминаниях об Авроре сжимать зрачок в крошечную точку, наподобие тех, что она любит ставить между словами. Тоже своего рода знак – разговор окончен. Серая радужка маминых глаз тут же превращалась в плотный стальной кружок. Максу даже казалось, что у мамы в голове включаются специальные пикалки, вроде тех, что перекрывают ненормативную лексику во время телепередач, только мама «запикивает» не мат, а произнесённые Максом имена девушек. Для неё это какой-то особый род нецензурщины. Ей, кажется, неприятна мысль о… сопернице? (Макс это слово даже мысленно не использовал, а Марина отгоняла сразу, как только доходила в размышлениях до подобных выводов). Она тут же включала голос разума, убеждая себя, что рано или поздно у сына появится постоянная девушка. Или – непостоянная. И, возможно, даже несколько. Не исключено, что одновременно. И что ни одна из них матери в действительности не соперница. Даже та, которая станет однажды избранницей Масика. (В этих рассуждениях Марина называла сына только так, чтобы подчеркнуть для себя, что он ещё ребёнок, и никакой девушки у него в ближайшее время появиться не может). Марина боялась этого «однажды». Боялась этой неведомой девушки. И ещё опасалась в каком-нибудь особенном порыве, если девушка не придётся ей по сердцу, поставить сына перед выбором: или я, или она. А дальше новый страх – Максим совершенно не обязательно сделает выбор в пользу матери.

Она всё это понимала и раскладывала в голове по полкам, как, вероятно, хоть раз в жизни делает любая мать (с психологическим образованием и без), ожидающая встречи с потенциальной невесткой. И всё равно на этих полках, среди аккуратно разложенных вещей умудрялась притаиться острая игла ревности, выскакивающая моментально, стоило сыну произнести женское имя. Пусть даже и принадлежавшее тем девчонкам, к которым он действительно равнодушен.

– Тем более! Тем более, Масик, надо готовиться, если это не просто самодеятельность! Хотя и там халтурщики не нужны! – Марина уже отошла от очередной парализующей инъекции ревности, лицо её разгладилось, на нём даже мелькнуло подобие улыбки – не лучезарной, но всё же искренней. В конце концов, она не враг своему сыну. Пусть и театр в его жизни будет, и девушки. А к внутренней боли Марина привыкла. И переживать её предпочитала сама. Одна.

– Аврора обещала меня подготовить, – Макс погонял по тарелке особенно крупный кусок гриба (Он ненавидел такой суп! Из-за варёного лука, перловки и таких вот сопливых разбухших грибных шляпок). Борясь с отвращением, он положил в рот гриб, похожий на губку, полную воды. Проглотить бы, не жуя, но слишком уж большой!

Марина всё ещё улыбалась. Но на щеке сама собой снова задёргалась мелкая мышца.

– И ты думаешь, что она сумеет тебя хорошо подготовить? – холодно осведомилась она.

«Остерегайтесь падения сосулек, сорвавшихся с материнских губ», – подумал Макс. Вот откуда упала глыба, а вовсе не с кромки городских крыш. Почему бы не придумать такие специальные табло? Хочешь что-то сказать, а у тебя перед глазами надпись: «Эта фраза наиболее опасна в данном разговоре». Или как в квесте, позволялось бы проверить все реплики героев. Да, после одной из них игра может моментально завершиться, зато после другой беспрепятственно продолжится. Увы, квест под названием «Перепады маминого настроения» Макс научится проходить ещё не скоро. А, может, и не научится вовсе.

– Она уже давно в этой студии, знает, что там и как, – сообщил Макс, посчитав этот аргумент убедительным.

– Вот оно как… – Марина, только недавно подсевшая к столу напротив Макса, поднялась и схватила повешенное на край раковины полотенце. Чтобы подавить волнение, она решила именно сейчас вытереть лужицу супа под Максовой тарелкой. – Если ты считаешь… – говорила Марина, орудуя полотенцем так рьяно, что Максу пришлось приподнять тарелку и даже развернуться от стола, – если ты думаешь, что девчонка-девятиклассница может подготовить тебя лучше, чем родная мать, тогда ступай. Я тебя не держу.

Закончив тереть клеёнку с изображением виноградных лоз, Марина принялась яростно складывать полотенце вчетверо, вшестеро, даже вдесятеро. Последнее получалось плохо, тугой ролл из ткани норовил развернуться. В конце концов, Марина отложила его и снова села напротив сына за стол.

– Пойми, сынок. Девочка эта совершенно не заинтересована в том, чтобы ты поступил!

– Мне кажется, я ей нравлюсь, – встрял Макс. Он выловил из супа картошку, дохлебал бульон и оставил в тарелке несколько зёрнышек перловки и ещё один крупный кусок гриба.

– Ей нравится чувствовать себя крутой, – отрезала Марина, – ей кажется, что она уже настолько много знает и умеет, что может сама учить других. И её излишняя самоуверенность может привести к тому, что ты пролетишь мимо этой своей студии! Даже если Аврора уже понахваталась кое-каких знаний, всё равно она не педагог, не режиссёр и не постановщик! И станет Аврора для тебя в итоге настоящей Аварией!

Произнесённое мамой Авроркино прозвище оглушило Макса. Ладно, одноклассники, им можно, но здесь, дома, где он сам позволял себе всякие смелости вроде «Варюты» и «Аврорчика»… От мамы! Это уж перебор.

– Ты тоже не режиссёр, – огрызнулся он. Его не устраивала мамина версия. Ничего подобного, Аврора не просто рисуется перед ним. Или как? У мамы ж всё-таки психологическое образование, мама такое на раз-два раскусывает…

– Да, я не режиссёр, но я хорошо знаю тебя. Понимаю, какие тексты в твоём исполнении прозвучат органично. Не говорю – талантливо, до этого тебе ещё расти и расти. Но во всяком случае, они не будут казаться чем-то чужеродным, – голос Марины потеплел. – Я воспользуюсь жизненным опытом там, где не хватит режиссёрского. Я как взрослый опытный зритель смогу уловить фальшь в твоих интонациях, объяснить смысл фраз, которые ты сам до конца не поймёшь. Я во всём постараюсь быть объективной, и только я скажу тебе правду там, где другие постесняются, промолчат или, что ещё хуже, начнут незаслуженно хвалить. А если ты Авроре нравишься, то она, скорее всего, правды тебе не скажет.

– А ты скажешь… Значит, тебе я не нравлюсь?

– Масик, я твоя мать.

– И как я должен понять твой ответ? Ты моя мать, поэтому я не могу тебе нравиться? Или не могу не нравиться?

– Я стараюсь быть честной с тобой. Всегда.

Макс снова не понял этого ответа. Уклончивого, что ли. Хоть и содержащего слово «честность».

– Окей, пойдём выбирать отрывки.

Про танец и песню Макс умолчал. Может, они не обязательные?

«Ага, при наборе в мюзикл… Ха, мечтай!» – подумал Макс, но матери всё же ничего не сказал.

ГЛАВА 7

С прозой определились быстро. Марина посоветовала Максиму отрывок из романа Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Роман Макс проглотил за несколько часов, зачитавшись за полночь. Мысли Холдена Колфилда показались ему если и не абсолютно близкими, то уж точно небезынтересными.

И, не сговариваясь, на следующее утро они с мамой поделились друг с другом идеей, что стоит обратить внимание на стихотворение Роберта Бёрнса «Дженни».

– Это будет интересный диптих, – сказала Марина.

Макс хихикнул.

– Что смешного? – уточнила Марина.

– Не понимаю, при чём тут дикпик. Ты же не предлагаешь мне послать это экзаменаторам…

– Сомневаюсь, что стала бы обсуждать с тобой дикпики.

– А ты знаешь, что это? – удивился Макс.

– Да, Масик, я знаю, что это, и всё же я сказала – диптих. Это произведение, состоящее из двух частей, каждая из которых может существовать самостоятельно.

– А-а-а, диптих, – протянул Макс.

– Да, диптих – из двух, а триптих – из трёх частей. У тебя будут два фрагмента – отрывок из романа и стихотворение, которое подарило этому роману заглавие. А вместе – законченная композиция.

Лёгкие рифмованные строчки быстро уложились в голове. Макс даже придумал незатейливый мотивчик. Может, он и споёт для комиссии – почему нет? Макс был воодушевлён, угнетала только необходимость объясняться с Авророй.

Допустим, завтра он просто не станет ей писать и не ответит на её звонки и сообщения. А в понедельник придётся встретиться в школе. Можно опоздать, тогда разговор состоится не прямо с утра. А на перемене поскорее уйти из кабинета, соврать, что прихватило живот. А потом под этим предлогом сходить в медпункт, отпроситься с уроков, так можно выиграть ещё немного времени и отдалить нежелательные объяснения.

«А, может, Аврорка сама заболеет? Завтра напишет, что не может репетировать, всё решится чудесным образом».

Но за все годы Макс не помнил, чтобы Аврора болела. Кажется, она вообще никогда уроки не пропускает.

Вечером в субботу от Авроры пришло сообщение в социальной сети – короткое и деловитое:

«Завтра в силе?»

Макс решил не отвечать. Сначала не хотел и читать, но случайно нажал на сообщение, сейчас у Авроры на экране появится отметка о том, что собеседник ознакомился с текстом. Он отложил телефон, выждал целый час прежде, чем снова проверить профиль в сети. От Авроры сообщений не было. И только ближе к 22 часам она снова написала:

«Поняла. Планы перестроила».

– Вот так тебе, – сказал Макс, – напридумывал, что ты ей нравишься… А она легко перестроила планы.

В школе они встретились, как ни в чём не бывало. Аврора приветливо махнула ему рукой, прошла между рядами парт на своё место, достала из рюкзачка тетрадь и ручку, принесла из индивидуального шкафчика нужный учебник, кинула взгляд на часы и, решив, что времени до звонка достаточно, подошла к Максовой парте.

– С материалом определился? – спросила она, усаживаясь на стул перед ним.

– Определился, – буркнул Макс и наклонился к своему рюкзаку. Фиг ей, не станет отчитываться! Пусть приёмная комиссия ему вопросы задаёт!

Вот блин! Внутри рюкзака раскрылся ланчбокс и кусок колбасы с бутерброда выпал и прилип к одной из тетрадей, конечно же той, которую Макс забыл обернуть. Теперь будет жирное пятно.

– Что собираешься читать?

Тон у Аврорки деловитый, но заинтересованный. Может, она и правда хочет общаться?

– Сэлинджера и Бёрнса…

– А я бы посоветовала монолог Гамлета и рассуждения Раскольникова про тварь дрожащую.

Раздался звонок, Аврора поднялась и направилась на своё место.

– Спасибо, – сказал ей вдогонку Макс.

– Не за что.

«Порепетирую с мамой всю эту «рожь», а сам втихаря подготовлю то, что Аврорка посоветовала, – решил Макс. – Жаль, конечно, что вчерашняя встреча сорвалась, а ещё грустнее, что Аврора так легко от этой встречи отказалась… Хоть бы попыталась уговорить, что ли…»

***

Суббота, 9 декабря 2023 года

Театральная студия «Путник» располагалась на третьем этаже небольшого торгового центра. Макс пришёл за полчаса до назначенного времени. По лестнице уже растянулась очередь из желающих участвовать в постановке. На подоконниках между этажами были навалены сумки, куртки, шарфы и шапки.

Пахло девчачьими духами, пацанскими одеколонами и смешанным потом.

Кто-то, разминаясь, носился по ступеням вверх-вниз, другие бормотали себе под нос тексты выученных монологов и стихов, высокая остроносая девчонка с забранными обручем короткими волосами делала артикуляционную гимнастику, так интенсивно морща лоб, что пластиковый ободок сползал на глаза. Полноватый круглолицый парень лет тринадцати, заложив ладонь за лацкан пиджака, смешно тараща глаза и потряхивая пухлыми щеками, распевался – вполголоса – и казалось, что, если он грянет во всю мощь, вздрогнут стены и вылетят стёкла.

Компания из пяти человек весело болтала, обсуждала свои театральные достижения, складывалось ощущение, будто они только что познакомились здесь на лестнице, но уже успели тесно сдружиться. Временами они покидали очередь, чтобы спуститься ко входу в торговый центр на перекур.

Направо от лестницы на каждом этаже тянулись длинные торговые ряды. Недовольные продавщицы выглядывали из своих секций, ворчали, а одна вышла на лестничную площадку и громко выругалась:

– Чтоб эту вашу студию! Ходят, гогочут… – перевела взгляд на пухлощёкого парня, как раз взявшего высокую ноту, и добавила, – воют! Тьфу!

За пять минут до шести часов дверь студии открылась и всех впустили внутрь. Помещение оказалось просторным. В десять рядов были выставлены белые пластиковые стулья, обращённые к сцене, – по восемь в каждом ряду.

Пришедшие заняли три первых ряда.

Сцена поднималась от уровня пола сантиметров на шестьдесят. Чёрными занавесами обозначили пространство кулис. В центре сцены был установлен синтезатор и микрофон на стойке. Невысокий мужчина в клетчатом свитере и синих джинсах постучал по микрофону, сказал проверочное «раз-раз», установил микрофон в держатель и проверил крепления стойки. Потом спустился со сцены и занял своё место за одним из трёх составленных торец в торец столов. На соседних стульях уже сидели: крупная дама в сером обтягивающем платье, щуплый подросток с бритым затылком и ещё одна женщина с высоким начёсом из седых волос. Членов комиссии Макс пока видел только со спины.

Он занял место вдали от всех – на последнем ряду, почти в самом углу, как раз перед разноцветными фонами для фотографирования. Большая часть из них была свёрнута в укреплённый под потолком рулон, и только выбившиеся, наползающие друг на друга полоски жёлтого, красного и зелёного цветов ярким флагом неизвестной страны украшали стену. В углу стоял осветительный прибор, названия которого Макс не знал, но видел такой, когда фоткался на паспорт. Там же Макс разглядел несколько штативов под фотоаппараты.

Один за другим выступали пришедшие парни и девушки. Кто-то уходил сразу после выступления, кто-то снова занимал своё место, дожидаясь друзей или решения экзаменаторов. Или просто из желания посмотреть на талантливых соперников. Экзаменаторы реагировали дружелюбно и всё-таки скупо, никого не купали в аплодисментах и не выносили однозначного вердикта сразу после выступления. Нескольким выступающим сказали напутственные слова, а пухлощёкому повезло больше всех: ему досталось дружное «Браво» – от комиссии и зрителей.

Макс всё больше вжимался в свой почти-угол. Он не обладал и десятой долей таланта любого из присутствующих и не дотягивался вокально даже до самого нестройного и неокрепшего голоска из тех, что услышал за вечер. Парни и девушки читали Бродского, Маяковского, шпарили наизусть без запинки отрывки из «Войны и мира», «Мёртвых душ» и «Героя нашего времени».

И – вот чёрт – песни действительно оказались обязательными! И никто ж не взял «Кузнечика» или «Антошку». Большинство подготовило арии из мюзиклов. «Шахматы», «Призрак оперы», «Иисус Христос – суперзвезда», «Кошки». Хорошо если на русском! А то нашёлся уникум, затянувший о «поре соборов кафедральных» из постановки про Эсмеральду. Куплет на французском, а припев на английском!

Примерно через час, около семи, в зал проскользнула Аврора. Она тихонько прошла к рядам стульев и села на первый ряд, но не прямо за спинами экзаменаторов, чтобы хорошо видеть сцену.

Макс разволновался. Несмотря на то, что по сравнению со многими выступающими, он посчитал себя бездарем, всё же в подготовленных текстах он был стопроцентно уверен. Будь мама в зале, он ни на секунду не задумался бы о подмене отрывков. Но у мамы сейчас онлайн-встреча с очередным коучи. А в зале – Аврора.

Значит, решено. Гамлет и Раскольников!

Эти отрывки Макс покидал в себя наспех, кое-как, бездумно. Конечно, они не были так детально разобраны, как стихи Бёрнса и переживания Холдена Колфилда. Надежда только на то, что удастся поймать кураж или зарядиться энергией зрительного зала. Или что там происходит у актёров, когда всё получается само?

Макс чувствовал, что присутствие Авроры его нервирует. Больше всего ему сейчас хотелось встать и покинуть зал. Никто бы и не заметил. И всё же в его душе жила надежда: вдруг он сейчас выступит так, что Аврора подойдёт к нему, восхищённо вздохнёт:

– О, ты был неподражаем!

И, конечно, упадёт без чувств от восторга. А Макс подхватит её за талию, дождётся, пока она придёт в себя, и прошепчет:

– О, ты подобрала мне великолепные отрывки! Я герой только благодаря тебе!

И они поцелуются.

Макс потряс головой. Все эти мысли были навеяны монологом Джульетты, звучащим со сцены. Высокая девчонка с обручем на голове читала шекспировские строки протяжно, начиная каждую строку с глухого чуть хрипловатого баса, а к концу завышала интонации до визга. И так абсолютно каждую строку. Ровно, как по метроному. Ни разу не сбившись. В самом начале выступления она бухнулась на колени, воздела руки к небу и потрясала ими не в такт словам, но так интенсивно и бойко, что уже на третьей строке обруч слетел с её головы и теперь лежал рядом, норовя попасть под колено. В зале это выступление вызвало хохот.

Аврора смотрела на сцену, не поворачивая головы. Вот бы огляделась, проверила: есть Макс в зале или нет? Ему было бы приятно.

Высокая девушка дочитала монолог. Из портативной колонки полилась очередная минусовка – многие включали себе мелодии через блютуз. Спела девушка красиво и трогательно.

Зал пустел. Осталось всего несколько человек, не продемонстрировавших ещё своих талантов экзаменаторам. И Макс в том числе.

Под заводную мелодию на сцену выскочила худенькая девчушка в чёрном трико. Волосы её были забраны в пучок и залиты лаком, на щеках сверкали разноцветные блёстки. Она выделывала разные акробатические номера, извивалась змеёй, скручивалась в узлы, вставала на мостик…

Макс не торопился идти на сцену. Возможно, он так и просидел бы в тени, если бы один из экзаменаторов – подросток с бритым затылком – не оглядел зал и не задал вопрос оставшимся:

– Все выступили? Никого забыли?

Макс неуверенно поднял руку и тихо сказал:

– Я ещё…

– Так что, все? – переспросил экзаменатор, не расслышав и не заметив Макса.

– Я, – повторил Макс прокашлявшись. И, подняв руку над головой, несколько раз помахал.

– Прошу, – подросток указал рукой на сцену. Макс прошёл между рядами стульев. Поднялся на сцену и оглядел членов комиссии. Картина значимо изменилась. Подросток оказался на самом деле моложавым дядечкой лет шестидесяти, но ни его фигура, ни звонкий юношеский голос прежде не позволили Максу распознать в нём взрослого. А вот пышная дама в сером платье, напротив, оказалась едва ли не школьницей старших классов. Женщина с начёсом выглядела взрослее остальных, Макс не дал бы ей меньше ста двадцати лет. И только мужчина в клетчатой рубашке соответствовал изначальным Максовым представлениям. Лет сорока, с короткими, зачёсанными назад седыми волосами, бородкой, постриженной в форме острого клинышка, и спокойной доброжелательной улыбкой. Может, дело в том, что Макс уже видел его с лица? Или просто он единственный, чьи глаза выражают искренний интерес к происходящему?

Подросток-переросток отвернулся и, облокотившись на спинку стула, переговаривался с девчонкой, сидящей позади него. «Серое платье» подкрашивала ресницы, а «седоволосый начёс» уснул.

Всю неделю подготовки, всю дорогу до студии и даже до сцены Макс был уверен, что ему наплевать, примут его в команду или нет. Он мечтал о цирке, а не о театре. Сюда он пришёл только для того, чтобы в очередной раз проверить свою удачливость. А она, разумеется, снова окажется нулевой.

От луча прожектора заслезились глаза. Стойка была выровнена по росту девчонки-акробатки, Максу приходилось наклоняться и сильно горбиться, чтобы говорить в микрофон. Он попробовал отрегулировать стойку, но излишне выкрутил винт, стойка сложилась, микрофон рухнул на пол, по залу разнёсся сначала грохот, а потом оглушающий визг от колонок. Макс быстро поднял микрофон, визг прекратился.