Час в копилке

Потом Марина ненавидела себя за то, что не сдержалась и налетела на сына с упрёками… Ненавидела себя за то, что Борис имеет над ней такую власть. Она не сомневалась, она знала наверняка: он привязал её к себе навсегда. Ему на это тоже потребовалась бы секунда… Доля секунды!

Все-таки последнее слово должно остаться за ней.

«У тебя есть сын. И точка».

Сообщение прочитано. Ответа она не дождалась.

– Да лучше бы тебя вообще никогда на свете не было, – зло прошипела Марина. Хотела написать фразу Борису, но вместо этого уткнулась лицом в подушку и зарыдала.

ГЛАВА 5

Мысли, которых у меня никогда не было, из дневников, которых я никогда не вёл

Доктор Олег Николаевич Султанов был почти членом нашей семьи. Нет, он ни с кем из нас не дружил, не крестил меня, не отмечал с нами семейные праздники и никогда не звал к себе в гости, не приезжал по вызову, если у кого-то где-то кольнуло или стрельнуло и даже не консультировал по телефону.

Мама говорила, что он и тех, кого обязан был лечить в рамках профессиональной деятельности, не особенно баловал вниманием.

Членом нашей семьи он мог бы считаться исключительно по причине частого упоминания его имени.

Моя мама работала медсестрой хирургического отделения в больнице имени Ореста Крестовского. И не было ни одной смены, после которой она не принесла бы домой рассказов о том, что «опять отчебучил доктор Султанов».

«Чебучил» он, как можно было бы подумать, вовсе не что-то ужасно-медицинское. Не перерезал аорту вместо печёночных протоков, не забывал инструменты в полостях. Хотя, вероятно, мог бы натворить и такое, если бы вообще имел склонность подходить к операционному столу. Но в этом-то и заключался главный талант хирурга Султанова: он мастерски умел отлынивать от работы.

К тому моменту, когда мама устроилась в больницу, Султанов отработал там уже 12 лет. И в первые же дни работы маму посвятили в невероятное фирменное умение врача исчезать, когда надо быть в самой гуще событий. Разумеется, она тогда ни слову не поверила. Разве может быть, что назначена операция, а хирург отсутствует? Проработав с ним бок о бок восемь лет, мама уже не сомневалась, что нашёптанные слухи вовсе не беспочвенны.

Все точно знают, что Султанов в больнице. И каждый его где-то видел, и любой может подтвердить, что доктор при деле и усердно работает. Поэтому в операционную всегда шёл кто-нибудь из его менее занятых коллег. Сам же Султанов появлялся только к концу операции и развивал невероятно бурную деятельность. Именно его лицо видел пациент, проснувшись после анестезии. Именно от него слышал добрые ласковые слова, пока кровать везли по больничным коридорам из оперблока в отделение, именно он держал больного за руку и как бы невзначай сообщал своё имя. Стоило спросить пациента на следующий день:

– Кто самый лучший врач в этой больнице?

Тот, не задумываясь, ответит:

– Олег Николаевич Султанов.

– Так не он же оперировал, – удивлялись коллеги.

– Он! – уверенно отвечал пациент. А вслед за ним и персонал отделения заряжался уверенностью, что у операционного стола стоял именно Султанов, при этом стоял в гордом одиночестве и предотвратил все возможные осложнения одним лишь взмахом скальпеля (читай – волшебной палочки). Пациенты оставляли благодарности, руководство выписывало Султанову премии, а от слухов о том, что осыпанный почестями врач за двадцать лет в действительности выполнил от силы десяток операций, отмахивались и велели сотрудникам не очернять более успешного коллегу.

Султанов же удачно продолжал создавать видимость работы, исправно писал истории болезни, но всё чаще спихивал эту обязанность на ординаторов и студентов, участвуя в перевязках, и то больше в роли смотрящего или – что хуже! – руководящего.

– Ещё тур бинта сделайте. Сделайте, сделайте, хуже не будет. И клеольчиком5 подмажьте, вон там, с угла, а то всё развалится.

Скажет и удалится из палаты, оставив в недоумении и раздражении других врачей, прекрасно и без его советов справлявшихся с перевязками.

А пациенты опять за своё. Придёт к ним лечащий врач, а они:

– Помните, приходил ваш коллега, он тогда ещё приказал бинта побольше намотать? Очень помогло, спасибо. Сегодня сделайте так же.

И от этого слова «приказал» лечащему врачу становилось ещё противнее, потому как ни в каких начальственно-подчинительных связях он с Султановым не состоял.

А Олег Николаевич продолжал работать, греясь в лучах славы.

Если на день были запланированы операции или возникала необходимость экстренно взять больного на стол (а это, увы, случалось гораздо чаще, чем хотелось бы Султанову), он снова мгновенно исчезал из родного отделения, но при этом обязательно шумно материализовался в каком-нибудь другом, раздавая непрошенные советы, как лечить больных гинекологам, реаниматологам, неврологам и прочим «неумехам» и «разгильдяям» от медицины.

Он мог обругать всех и вся, с удовольствием смаковал чужие ошибки, самолично участвовал в публичных порках и казнях на больничных пятиминутках, расписывая, как на самом деле должен был поступать в экстренной ситуации дипломированный специалист и какой метлой следует гнать из медучреждения «всяких недоучек».

Всё это я знаю и помню только со слов мамы. Но рассказывала она всегда так красочно и эмоционально, что у меня складывалось ощущение, будто Султанов здесь, рядом, живой, из плоти и крови, хоть и получил от коллег за свои навыки исчезать из операционной кличку Призрак Оперы. И что вот сейчас он достанет эту самую метлу и всех нас из собственной квартиры повыметет.

– Представляешь, – делилась мама с бабушкой после смены, не обращая внимания, что я тут же за столом грею уши, – привезли острый живот. Султанов моментально слился. А зав просто так спрашивает: что, Олега Николаевича опять нет? Ему говоря: нет. Так зав кивнул и встал к операционному столу сам. Представляешь? Начальник отделения сам пошёл работать за подчинённого, который в этот момент пил кофе с рентгенологом.

– А ты прям и знаешь, что он пил кофе? – уточняла бабушка.

– Да, как раз больного водила фоткать. Они там лясы-балясы битый час точили, потом Султанов явился к концу операции и давай заведующему рассказывать, как правильно швы накладывать. Заведующему! При других врачах, сёстрах-анестезистах и санитарах! Зав ему и говорит: мы вас, Олег Николаевич, найти не могли, где вы были, пока шла операция?

– А он?

– А он ответил, что всегда оставляет номера кабинетов, в которых его можно найти. И это проблема косоруких медсестёр, что они не могут правильно нажать нужные кнопки на телефонном аппарате.

По указанным Султановым внутрибольничным номерам никто и никогда дозвониться не мог, хотя номера эти были взаправдашними, и Султанов в обозначенном кабинете действительно находился в тот момент, когда его искали. Мобильный его реагировал на звонки серией продолжительных гудков, но после Олег Николаевич демонстрировал всем дисплей телефона с перечнем пропущенных вызовов, и среди номеров не оказывалось ни одного рабочего. Всё сплошь личные контакты.

Бабушка всегда слушала эти мамины байки с распахнутыми удивлёнными глазами, и казалось, что она не порицает поведение лодыря-врача, а восхищается его талантами. И, надо сказать, не она одна. Коллеги тоже всегда рассказывали о проделках Султанова с придыханием:

– Вы представляете, прямо посреди дежурства ушёл. Посчитал что-то там в табеле, сверил с рабочим графиком, понял, что уже в этом месяце переработал, собрал вещи и свалил ночевать домой.

Или:

– Ого! А Султанов у нас опять в отпуске, что ли? Недавно ж был!

– Да он что-то там по сусекам наскрёб, сказал: недодали ему…

– Ну пусть отдыхает, бедняжка. Перетрудился, – коллеги смеялись в курилке, подтрунивали – абсолютно беззлобно, словно над проказами не в меру расшалившегося мальчонки, и даже завистливо вздыхали:

– Эх, я бы так не смог.

Маму мою Султанов почему-то невзлюбил с первого дня. И все восемь лет совместной работы она собиралась на смену с Султановым, как на каторгу. Казалось бы, если он почти никогда не появляется на рабочем месте, где ж они успевали ссориться? А вот, находилось время. Пройдёт мимо, зыркнет на маму, скажет:

– Анастасия Сергеевна, что на вас за костюм? Вы нашу больницу с неонатальным центром перепутали? Что это за мишки и зайчики?

Первое время мама отшучивалась, говорила, что так веселее и пациентам радостнее, но Султанов становился всё злее и отпускал гневные реплики.

– Я вас уже спрашивал: что на вас надето? Пытаетесь ярким внешним видом отвлечь пациента от своей косорукости? Так он, дорогая моя, боль почувствует от укола хоть вся Винни-Пухами разрисуйся! Уколы делать – навык нужен и мастерство, а у вас ни того, ни другого.

Скажет и пойдёт. А у мамы потом всё из рук целый день валится, и абсцесс на ягодице у какого-нибудь пациента ровно в эту смену появится.

– Я ж говорил – косорукая, – выскажется Султанов. А мама точно знает, что этого пациента ни разу не колола…

Издевался над ней Султанов знатно, несколько раз доводил до слёз да так, что мама ещё и дома, вспоминая его высказывания, заходилась в рыданиях.

Мне в маминой больнице доводилось бывать редко. Один раз я попросился сам. Мне тогда было лет восемь или девять. Мама согласилась меня взять на целые сутки, хотя бабушка была против этой затеи. Но я уговорил!

Помню, студенты катали меня по коридору в приёмнике на железной дребезжащей каталке. И надо мной проносились длинные лампы, сливающиеся в две параллельные жёлтые полосы, будто рельсы из мутноватого света, кое-где переходящие в пунктирную линию из-за отрывистого мерцания какой-нибудь одной строптивой секции.

Тогда я даже заночевал в пустой палате. Из окон был виден широкий проспект с движущимися по нему автомобилями, трамвайные пути и круглая башня студенческого общежития, выглядящая будто советская игрушка, где надо было в ряд выставлять разноцветные шарики. Полуночники-студенты долго не гасили свет. Я сидел у окна и смотрел, как меняется положение освещённых окон, как скользят по занавескам чьи-то тени, как выходят на балконы молодые ребята и вместе курят, обмениваются тетрадями или перелезают друг к другу через железные перила…

Другое памятное посещение было позже. Лет в тринадцать. Я тогда сломал руку, и мама привела меня на контрольный рентген к себе на работу, чтобы не стоять очередь в поликлинике. Тогда-то и случилась та самая история с доктором Султановым, которую в моей семье принято было считать едва ли не рождественской сказкой.

В назначенное время мама встретила меня в холле больницы Ореста Крестовского. Мы поднялись на лифте до третьего этажа, миновали длинный коридор. Я задрал голову и снова засмотрелся на лампы. Мне почему-то очень нравились эти длинные колбы, заполненные светом, будто джедайские мечи.

Из дверей рентген-кабинета вышел невысокий лысоватый дядечка лет пятидесяти или чуть старше в зелёной хирургической пижаме. За ним в дверном проёме высился огромный широкоплечий мужчина в белом халате, изрядно тесном, едва ли не рвущемся на рукавах под воздействием крепких мускулов и доходившем врачу только до середины бёдер. Под халатом видны были чёрные джинсы с металлическими цепочками и футболка с изображением рентгеновского снимка грудной клетки.

Я тогда мысленно хихикнул, что до таких размеров его разнесло от постоянного контакта с радиацией.

– Заходи ещё, Олежа, – зычно проревел великан в спину низкорослику. Мама в этот момент пискнула:

– Здрасьте, Олег Николаевич.

И следом сразу же – рентгенологу:

– Здрасьте, Валерий Владимирович, вот, сына привела, как договаривались.

Я кивнул и помахал рукой, всем видом изображая, что фоткать-то уже и нечего, но я готов, раз мама волнуется, да вдобавок разрешила прогулять пару уроков, чтобы «ещё раз убедиться, что всё в порядке»…

– Неужели это тот самый знаменитый доктор Султанов? – спросил я. Подростковая дерзость во мне расцветала тогда во всю мощь, поэтому я и не подумал понизить голос.

Низкорослый врач, ушедший едва ли на десяток шагов, обернулся, посмотрел на меня иронично-заинтересованным взглядом и осведомился:

– И чем же я, по-вашему, знаменит, молодой человек?

Мама тут же извинилась перед Султановым за мою бестактность, а я смотрел прямо в серые глаза, и между нами с Олегом Николаевичем происходила какая-то странная реакция. Он будто шарил внутри меня своими хирургическими инструментами, пытаясь найти истинную причину моего вопроса, а я погружался к нему в голову, переставляя там всё на свой лад. Он медленно возвращался к рентген-кабинету, влекомый моим пристальным взглядом. Я вспоминал все мамины рассказы, рыдания, переживания из-за совместных непростых смен с этим лысеющим пугалом и мысленно проговаривал: я сейчас же от тебя избавлюсь, немедленно уничтожу…

Султанов посерел и схватился за сердце.

– Олежа, что с тобой? – громадный рентгенолог поспешил к приятелю.

Я вздрогнул. Ход моих мыслей оборвался, и я пробормотал:

– Вся больница только и мечтает, чтобы вы уволились…

– Ты что, сынок? Что ты такое говоришь? Извинись немедленно! – причитала мама.

– Прям вся-вся больница? – Султанов убрал руку от сердца, выпрямился и смотрел на меня прежним иронично-изучающим взглядом. – Тогда это и правда успех.

– Ха, вот это у мальца яйца железные, – заржал рентгенолог.

А я снова примагнитился к взгляду Султанова и раздельно произнёс:

– Чем скорее, тем лучше. Иначе…

Рука хирурга дёрнулась к сердцу, страх поколебался в его глазах, словно рябь на воде, а потом сменился непониманием и досадой, будто Султанова обыграли в игру, в которой он был докой. И вдруг он воскликнул, поглядев на исполина-друга:

– Валер, тьфу ты, я ж у тебя заявление на столе оставил…

– Об отпуске? Ты ж только гулял…

– Об уходе, Валер, об уходе. Мы ж с тобой за это кофейку с утра выпили. Принеси, будь другом.

Рентгенолог некоторое время недоуменно смотрел на Султанова, но тот только мелко кивал: мол, пришла пора, мне не отвертеться.

– Я схожу, мне не сложно, – пожал могучими плечами Валерий Владимирович, – но только никакого заявления при тебе не было.

Он скрылся в кабинете.

– В жёлтой пластиковой папке с кнопкой, – подсказал Султанов.

– Есть такая, – и не доверяя, Валерий достал из папки лист с заглавием «заявление». – Так ты что, правда?.. Может ещё передумаешь?

– Может, передумаю? А, молодой человек? – спросил он, но в глаза мне смотреть побоялся.

Я медленно и решительно покачал головой.

В тот же день его заявление подписали.

Пока я не достиг совершеннолетия, никто не рассказывал мне о моих способностях, а случай с Олегом Николаевичем вспоминали на семейных застольях как счастливое стечение обстоятельств, за которое меня, впрочем, многие годы подряд благодарили. И только в день, когда мне исполнилось восемнадцать, бабушка рассказала всё, как есть. И про то, что я способен исполнять желания – может, пять минут в месяц, а может, и когда вздумается. И про их с мамой безуспешные попытки нагадать для Султанова увольнение. И про моё удачное завершение запущенного ими процесса.

Многое в тот день встало на свои места. Меня особо не стеснялись, позволяя слушать взрослые разговоры, но некоторые реплики старших казались загадочными.

Когда мама в сердцах восклицала:

– Пусть бы его уволили нафиг…

Бабушка тут же причитала:

– Не желай такого. Вдруг – время?..

И замолкала, покосившись на меня.

– А я желаю, – распалялась мама, – желаю! Только всё без толку! Он как работал, так и работает.

В день его увольнения бабушка спросила у мамы:

– Который был час, когда состоялся разговор с Султановым?

– Нам было назначено на 13:20, примерно в это время мы и были у кабинета… Так что можно считать – половина второго…

– Ты же знаешь, что пять минут туда-обратно имеют огромное значение!

– Я испугалась! И не посмотрела на часы, уж прости!

– Я, конечно, Настя, твоих стремлений не разделяю, все люди разные и не тебе решать, кому работать, а кому уходить, но всё же, получается, что Султанов тоже мощный пятиминуточник. Но всегда найдутся силы помощнее…

Она тогда выразительно посмотрела на меня.

– Что? – я оторвался от телевизора, почувствовав её взгляд. Их разговор мне был до лампочки.

– Ничего, внучок, залюбовалась тобой просто, – улыбнулась бабушка, а я отмахнулся.

За следующие пять лет бабушка и мама неоднократно сумели проверить моё знаковое время.

– Ты сильнее нас обеих, – сказала мне бабушка, – распоряжайся этим с умом. Пообещай мне, ладно?

Я пообещал. И обманул.

ГЛАВА 6

Декабрь 2023 года

На объявление, прикреплённое к пробковой доске возле школьного гардероба, Максим поглядывал с тех по, как оно появилось. То есть уже примерно месяц.

«Театральная студия «Путник» приглашает девушек и юношей для участия в постановке музыкального спектакля. Всех желающих ждём по указанному адресу 9 декабря в 18:00. Для прослушивания необходимо подготовить песню, танец, а также выразительное чтение стихов и прозаического отрывка».

Несколько дней подряд Макс бросал на объявление заинтересованные взгляды. Где находится студия «Путник», он знал. Нередко проходил мимо небольшого торгового центра, рядом с которым стояла рекламная доска с названием театрального объединения, фотографией дружной компании подростков в сценических костюмах и перечнем навыков, которые можно обрести, «записавшись прямо сейчас». Не то, чтобы Максу очень хотелось на сцену – всё-таки его мечты были отданы цирку! – но опыт публичных выступлений казался ему не лишним. Они помогли бы повысить самооценку, стать увереннее в себе и всё такое. А там, возможно, и уровень удачливости как-то подтянется.

В то, что перестанет лажать на каждом шагу, Макс не верил ни на секунду, но хотел научиться лажать без страха, делать это раскованно и даже с удовольствием. Шлёпнулся на задницу посреди класса – и что такого? Это был всего лишь трюк, тщательно спланированный и подготовленный. А то, что зад после такого аттракциона болит – аж слёзы на глаза наворачиваются – фигня, издержки профессии. А потом из всех этих неуклюжих падений сложится его главный клоунский номер: там его только и будут неустанно ронять, а зрители станут смеяться, как ненормальные. А то, что смешно, уже не кажется катастрофой, верно?

Макс ободряюще улыбнулся своему отражению в огромном – во всю стену – зеркале и наклонился, чтобы завязать шнурки.

– Долго ты ещё собираешься любоваться? – Аврора бросила на деревянную лавку мешок со сменкой и короткую белую шубку.

– Я шарф поправлял, – смутился Макс, полагая, что одноклассница укоряет его за гляделки с зеркалом.

– И попутно подмигивал отражению, – хихикнула Аврора, – но я не об этом.

Она села на лавку, сняла тёмно-синие форменные туфли-лодочки и достала из мешка сапоги с высоким голенищем на молнии.

У Авроры в классе было прозвище – Авария. От имени. Сначала звали Варей, а оттуда уже и следующий псевдоним появился.

Макс никогда не понимал: какой смысл придумывать какие-то клички? Красивое имя. И Аврорка красивая. Высокая, с гладкими собранными в хвост волосами, доходящими до самого пояса джинсов, аккуратно накрашенная, будто каждый день от стилиста. Другие девчонки в классе или не красятся вовсе, или так размалюются, что их с урока в туалет отправляют, отмываться. А у Аврорки всё как надо смотрится. Максу нравилось.

И такая она вся стремительная, точная, ни одного лишнего жеста. И говорит обычно отрывисто и по делу. Если уж продолжать аналогию с дорожной обстановкой, то она скорее красивый гоночный автомобиль где-нибудь на витой горной трассе. И нет у неё конкурентов, и во все повороты войдёт красиво, и по самому краю ущелья проедет – даже сердце не ёкнет. Какая уж тут – Авария! Она по жизни гонщик, Шумахер или Алонсо… (Макс не раз слышал эти фамилии от Марины – она их упоминала всегда, когда машины не останавливались перед пешеходным переходом).

Гоночные авто, конечно, тоже попадают в аварии, Макс такие подборки видео в сети не раз просматривал. Но Аврорка не из тех, кто попадёт, у неё всё как будто заранее продумано. Строгая и неприступная. Потому Макс с ней и не решался обычно заговорить, да и она не очень-то им интересовалась. Так, встретятся иногда взглядом, улыбнутся друг другу и дальше покатятся. Будто и правда два автомобиля бортами соприкоснулись на особо лихом вираже, только на Аврорке ни царапины, а Максу тут же на пит-стоп. Вот уж он-то ходячая авария. Заглядится на Аврору – и об парту ударится, снесёт с неё все учебники и ручки, да ещё и дорогой смартфон смахнёт по неосторожности (ага, и такое было, но нечего этой дуре Светке дорогую технику с собой таскать! Хорошо хоть в чехле, а то бы экран разбил, маме потом оплачивать…)

Макс прозвищем Авроркиным никогда не пользовался. Хотя и побаивался, что так она может заподозрить, что ему имя нравится. А там вдруг поймёт, что не только имя, а вся она ему нравится… Максу, если честно, вообще хотелось к ней обращаться – Аврорчик, например, или Варюта. Страшно, конечно, к такой офигенной девчонке с нежностями лезть, но у него как-то сами в голове эти Аврорчики с Варютами рисовались.

Погулять они, кстати, так и не сходили. Макс откровенно струсил от её неопределённого «Посмотрим» и больше писать не стал.

– А о чём?

– Я про объявление. Я заметила, ты к нему уже не первый день подходишь, – она звучно – одним длинным, но быстрым движением – застегнула молнию на сапоге.

Макс вспыхнул. «Заметила». Значит, присматривается к нему. И не стесняется признаваться. Он тоже к ней присматривается. И к фоткам её в интернете – ух, ещё как! – но в таком уж точно не признается. В классе они сидят через парту на одном ряду. Макс ближе к доске, Аврорка дальше. Ему, чтобы на неё лишний раз посмотреть, пришлось бы оборачиваться. А Макс ей хорошо виден. Он представил, как Аврора вместо того, чтобы выполнять упражнение, рассматривает втихаря его затылок, подмечает, как он возится в телефоне под партой, как чешет ручкой за ухом…

Эх, сейчас так размечтается, что и парой себя с Авророй представит! Пора заканчивать с этими фантазиями. Тем более, что он давно полностью одет и теперь выходит, будто он Аврорку ждёт.

– Тебе-то какое дело? Ну, смотрю и смотрю!

Аврора поправила перед зеркалом шубку и надела белую вязаную шапочку.

– Никакого. Просто хожу в «Путник». Захочешь прийти – могу подготовить. Только учти, там жёсткий отбор.

«Точно провалюсь», – оценил свои силы Макс, но тут же переключился на размышления о совместной подготовке с Авророй.

– Я слышала, как ты в школьном хоре поёшь. Неплохо, надо сказать. И на конкурс чтецов тебя отправляли.

– Ага, только я ни разу не побеждал. А один раз меня от волнения рвало, вместо конкурса в туалете сидел. Так и не выступил.

– В общем, времени до девятого декабря чуть больше недели. Надумаешь – скажешь. – Аврора пропустила мимо ушей Максовы откровения. А он и сам не мог понять, зачем вместо лирических порывов стал рассказывать ей про свои рвотные позывы.

– Да, хорошо… Я согласен.

– Давай тогда послезавтра у меня порепаем? У тебя есть планы на воскресенье?

– По… что?

– Порепаем. Порепетируем, значит.

– У тебя? – Макс задал этот вопрос почти одновременно с её объяснениями. Предложение его взволновало: раньше он к девчонкам в гости никогда не ходил, а тем более к тем, которые ему нравились.

– Да, у меня дома инструмент есть.

– Инструмент?

Она закатила глаза.

– Пианино, Таланов. Песню разучим и танец тебе поставлю. Стихи и прозу тоже подготовим. Материал сам сможешь подобрать?

– Ха, будто на стройку меня зовёшь: инструмент, материалы…

– Папуле моему помощник не помешает, он как раз ремонтом заняться решил. Но пока мы с тобой только порепетируем.

Это «пока» заставило Макса снова заволноваться. Значит, планируется и какое-то «потом»? Аврорка вроде как намекает ему на что-то? Помогает сделать нужные шаги, чтобы начать встречаться?

Они так и стояли полностью одетые возле скамьи. Давно уже переоделись все уходящие домой школьники, прозвенел звонок на следующий урок, в школьном вестибюле теперь было пусто, только гардеробщица гремела вёдрами и чуть в стороне Аврорку деликатно дожидалась подруга.

– Тогда до воскресенья?

– До воскресенья!

Аврора сделала знак подруге, та подошла, махнула Максу. Девчонки ушли, а Макс подмигнул себе в зеркале и тоже двинулся к выходу. Домой он шёл радостно и быстро, на всякий случай всё же особенно внимательно поглядывая на дороги и кромки крыш: вдруг собьёт машина или свалится на голову обледенелый кусок снега. На стенах зданий уже висели предупреждения оберегаться падающих сосулек. Максу очень не хотелось получить в подарок от Судьбы сначала знаки внимания Авроры, а потом – травму и попасть в реанимацию или куда похуже!