Вернись и начни сначала

– Если не офис, то комнату. Два кресла, стол. Ничего лишнего.

Она прищурилась, почесала ногтем затылок и неуверенно сказала:

– Можно в нашей школе. Там полно места. Найдется и для тебя.

На другой день, выяснив, где находится эта школа, я поехала туда.

Правительство Хоупфул-Сити не выделяло деньги на школы, расположенные в Трущобах. Ибо Трущоб в городских законах и актах не существовало. Все, что находилось за пределами городской черты – уже не относилось к Хоупфул-Сити. У жителей Трущоб был выбор: уехать, получить гражданство Хоупфул-Сити и отдать детей в «хорошие» городские школы. Либо сдать детей в систему опеки. Или оставаться в Трущобах и учиться, как придется. Без надежды поступить в колледж.

«Кто родился в Трущобах, здесь и останется». И это было правдой. Редко кому из детей удавалось преодолеть высокий барьер, отделяющий жизнь изгоя от «светлого пути» гражданина Хоупфул-Сити. Правда, были те, кто не желал мириться с нищетой и бытовой убогостью и сбегал в благополучный Хоупфул-Сити. А после, пройдя сеанс в нейроцентре, забывал, откуда он родом и кто его родители.

Я оставила машину на пустой парковке и направилась к серому двухэтажному зданию, одной стеной прилепившемуся к унылому кирпичному дому с узкими щелями—окнами. Тяжелая железная дверь школы протяжно скрипнула, когда я потянула ее на себя, будто попросила смазки. Я вошла, отпустила дверь, и она с лязгом закрылась.

В школе тускло горел свет. Напротив входа висела широкая черная доска, на которой мелом писали расписание уроков. В тот день на краю доски кто-то прилепил бумажку с адресом школьной вечеринки. Я подошла ближе и слегка потянула за край – жвачка. Звонков с уроков не было, но, когда я свернула в полутемный коридор, двери классов распахнулись и пространство быстро заполнилось учениками всех возрастов. Запахи дезодоранта, сигарет, дури забили мои ноздри и мне вспомнилась школа моего детства. Чистые белые стены, темные глаза Ника Брэвиса и резкий голос мисс Симмонс, вызывающий меня к доске. Я медленно прошла сквозь журчащую толпу и нашла дверь с надписью «Учительская».

На другой день я приступила к работе. Мне выделили стол и кресло в глубине библиотеки на втором этаже. Окна библиотеки покрывал толстый слой грязи, а пыльные и ветхие книги имели такой забытый вид, будто о них не вспоминали со времен войны.

– Здесь мало кто бывает. Библиотека – не самое посещаемое место в Трущобах. Хотя книг здесь достаточно. Во время войны сюда доставили книги из городской библиотеки, в которую попал снаряд. Потом в Хоупфул-Сити хотели построить новое здание и вернуть книги обратно, но к власти пришли Новаторы, а им ни к чему старые книги из Трущоб. У них, знаете ли, цифровая эра, и всю информацию можно получить, нажав пару клавиш.

Эльза Тейт, директор школы, седовласая, полная, в тонких очках, проводила меня в мой новый «офис». Она же помогла найти пару стульев, которые вкупе с крепким, тяжелым столом и узким креслом, обтянутым виниловой кожей, украсили мой новый «кабинет». Кресло для пациентов я поставила спинкой к двери, а сама устроилась за столом. На другой день Курт объявил в Центре, что в Трущобах появился новый психотерапевт, и ко мне потянулись пациенты.

***

Он пришел однажды вечером, когда школа уже опустела, и лишь в библиотеке еще теплился живой огонек настольной лампы. Меня поразили его глаза. Красивые, небесно-голубые, но полные гнева и боли. Будто он видел все, много пережил, и в его сердце больше не осталось места для надежды и радости.

– Я не хотел приходить, – вместо приветствия сказал он. Его лицо, словно выточенное резцом талантливого скульптора, исказилось усмешкой.

– Но вы пришли, – возразила я и слегка кивнула в сторону кресла. – Присядете на минутку?

Он был высокий, не менее шести футов. Худощавый, но сильный. Я заметила, что вместо левой руки у него бионический протез. Наверное, воевал.

– Как вас зовут? Я – Аня, – начала я.

– Иван, – выдохнул он, сел в кресло, и старая мебель возмущенно скрипнула под его весом.

– Что привело вас ко мне, Иван?

– Нужна помощь, – он пристально смотрел на меня, словно хотел что-то увидеть, в чем-то убедиться. Я не отводила взгляд. Первый контакт очень важен. Потому что следующего может не быть.

– Расскажите о себе, – я постаралась улыбнуться.

Он возмущенно поднял руки!

– Я не сказал, что помощь нужна мне. У меня все норм. Вы должны помочь моему другу.

Я глядела на него, пытаясь прочесть в его лице, позе, движениях тела что-то о нем. Все в нем было слишком, чересчур. Недоверчивый взгляд, тело напряжено, будто готово в любой момент отразить удар. Губы плотно сжаты. Пальцы здоровой руки крепко вцепились в ручку кресла. Кажется, он тоже нуждается в помощи.

Я бросила мимолетный взгляд на его левую руку и тихо спросила:

– Вы служили в армии? Во время войны или после?

– И во время и после, – выдавил он. – Морская пехота. Уволился в запас два года назад.

– Вам приходилось убивать?

– Да. И не раз. Война есть война.

– Как вы себя чувствовали, когда впервые сделали это?

– Какое вам дело? Я пришел не за тем, чтобы вы копались у меня в мозгах.

Он вскочил и смерил меня гневным взглядом. Я подняла глаза. С такой точки обзора он казался грозным великаном, способным раздавить меня, как букашку.

– Простите. Я лишь хотела немного узнать вас.

– Я тут ни при чем. Вы поможете моему другу или мне искать другого мозгоправа?

– Помогу, – вздохнула я. – Сядьте и расскажите, кто ваш друг и почему ему нужна помощь?

Он сел – снова скрипнуло кресло. Я про себя улыбнулась. Пара таких посетителей – и придется искать новое. Не знаю, как долго мы молча смотрели друг на друга. Наконец, он заговорил. Медленно, отрывисто. Будто после каждой фразы ему нужно вдохнуть глоток воздуха, чтобы продолжить.

– Моя подруга Кристина еще совсем девчонка. У нее пару лет назад погибли родители. Она ничего не рассказывает, не хочет говорить об этом. Храбрится, что все в порядке. Но я вижу, что ей плохо. Она почти не спит, работает сутки напролет. Кроме работы ее мало что волнует. Мы все пытались ее растормошить. Звали прогуляться, включали кино. Но ей ни до чего нет дела.

Я слушала Ивана и думала. Странно. Ему на вид лет сорок. Где он познакомился с этой Кристиной и что у них общего? Хотя ничего удивительного. Здесь, в Трущобах, судьба свела совершенно непохожих людей, которые в прошлой жизни летали на разных, далеких друг от друга, орбитах, и никогда не пересекались.

Я посмотрела на него. Он ждал моего ответа. Настороженно, даже с опаской. Боится, что откажу?

– Хочу познакомиться с Кристиной. Чтобы решить, как ей помочь.

Облегченно выдохнул.

– Только не говорите ей о вашей профессии. Иначе из нее слова не выдавишь. Нужно соврать.

– Не в моих привычках врать пациентам, – возразила я, глянула на него, подняла руку. – Ладно. Давайте я встречусь с девочкой, посмотрю, какая нужна помощь.

– Окей, док! – он снова встал и направился к двери. Я изумленно глядела вслед. Это все? Он уходит? У двери Иван обернулся, и широкая улыбка озарила его лицо:

– Завтра приду за вами в шесть и отведу к Крис. Будьте готовы!

Я не успела ответить, как его шаги уже гулко застучали по коридору. Вскоре послышался отдаленный скрип железной двери и наступила тишина.

Мое сердце громко колотилось о ребра. Что это? Неужели меня так взволновал визит красивого мужчины? Я немного подышала, чтобы успокоиться, и открыла книгу по психоанализу. Пыталась читать и не понимала ни слова. Строчки в бешеном темпе плясали перед глазами, а губы невольно растягивались в улыбку.

***

Когда я впервые попала на Конечную, мой мир перевернулся. Все, что я знала о времени, оказалось неверным. А вновь узнанное ошеломило, взорвало мозг, вырвало из сердца отчаяние и заполнило мое существо теплыми водами надежды.

Мы отправились туда тихим ноябрьским вечером. С мутного серого неба медленно падали редкие снежинки и неслышно ложились на искалеченные Трущобы. Мы долго шли узкими улицами, загроможденными разрушенными домами. Возле некоторых домов на корточках сидели грязные, оборванные люди с такими осоловевшими глазами, будто они пребывали в другой реальности.

– Торговля «солью» здесь процветает, – злобно ощерился Иван при виде очередного наркомана. – Здесь нет счастливых. У каждого свои плохие воспоминания, своя боль. А подонки вроде Могучего Эла наживаются на чужих бедах.

– Могучий Эл – кто это? – спросила я и чуть не споткнулась о камень. Иван резко схватил меня за руку – удержал. Идти было нелегко. Эту улицу не расчистили от последствий бомбежки, и она была густо завалена обломками плит, осколками кирпичей, битым стеклом, кусками мебели, тряпками и бог знает каким еще мусором.

– Элайджа Гилрой – бывший боксер—тяжеловес. Здесь ходят слухи, что на жизнь он зарабатывал не боксом, а более прибыльной торговлей дурью. Когда народ массово повалил в Трущобы, хитрый Эл быстро смекнул, какие здесь открываются возможности и перенес свой грязный бизнес в эти кварталы. Хотя перед этим пришлось застрелить парочку местных боссов и устроить кровавую бойню. Зато теперь он рулит всеми местными бандами. Любой владелец незаконного бизнеса подчиняется Элу. Говорят, он в сговоре с властями Хоупфул-Сити и вовсю пользуется своими связями, когда хочет стереть кому-нибудь память.

– Разве власти Хоупфул-Сити не борются с преступностью в Трущобах? В новостях ежедневно отчитываются об арестованных здесь беглецах, о поимке и наказании преступников, омрачающих светлый облик «Города надежды».

Иван насмешливо глянул на меня:

– Удивительно, что ты, док, такая наивная. Властям Хоупфул-Сити выгодно иметь под боком Трущобы. Это близкий, знакомый враг, на которого всегда можно оттянуть внимание электората. К тому же, я уверен, что Буллсмит и его банда Новаторов имеют свою долю прибыли с незаконного бизнеса в Трущобах. Политика – грязная и вонючая сука. Не удивлюсь, если Могучий Эл лично знаком с мэром Буллсмитом.

Иван замолчал, а у меня на душе стало мерзко и гадко. Лицемерие властей Хоупфул-Сити в который раз больно ударило по моей гордости. На всех углах кричат о правах и свободе, а сами тайком покрывают злодеяния таких, как Эл.

– Жалеешь, что перебралась в Трущобы? – спросил Иван.

Я на миг задумалась, хотя уже знала ответ:

– Лишь о том, что не сбежала раньше, а целых пять лет позволяла стирать себе память. Как бы здесь не было плохо, я хочу помнить все. Это моя жизнь, и не им решать, что делать с моей памятью.

Разгневавшись, я шла, не разбирая дороги, и, когда в очередной раз споткнулась и чуть не рухнула на остатки какой-то арматуры, Иван схватил меня за плечи, выругался и дальше вел под руку, словно беспомощную старушку.

Мы подошли к развороченному зданию, стены которого сложились карточным домиком и теперь выглядели грудой обломков. Местами среди плит виднелись отверстия – входы. Видно, их раскопали мародеры, любители быстрой наживы. Иван подтолкнул меня к одной из дыр и тихо сказал:

– Лезем внутрь.

Я посмотрела на груду плит: казалось, стоит нам залезть под нее, и все это рухнет на наши головы. Зачем нам туда? Разве можно через эту дыру попасть на станцию Конечную? Или это не развалины, а эдакий волшебный портал? Войдешь туда – и переместишься в сказочное царство.

– Торопись, пока вокруг никого. Не хочу, чтобы нас выследили.

Я выхватила из кармана фонарик и полезла в дыру. Луч осветил грязный цементный пол, на котором лежала куча старого тряпья. Рядом виднелась железная печурка, давно остывшая. Чье-то убежище.

Иван забрался следом за мной, прицепил на голову фонарь и быстро направился к круглому люку в углу.

– Мне стоит опасаться, что ты привел меня сюда, чтобы изнасиловать и убить? – я решила пошутить, чтобы избавиться от колких иголочек страха, впившихся в тело. Я жутко боялась темноты.

– И для этого тащил тебя пять кварталов. Ближе не нашлось места, – съязвил Иван, наклонился и открыл люк.

– Здесь лестница. Спускайся осторожно.

Сперва я порадовалась, что надела перчатки – прутья были грязные, осклизлые. Но быстро пожалела – это были мои любимые перчатки, и теперь, после встречи с канализацией, их придется выбросить.

Иван тоже спустился и закрыл за собой крышку люка. Дергающийся луч его фонаря осветил мрачные стены, вдоль которых змеились толстые черные кабели и ржавые трубы. Холод этого подземелья пробирал до костей. Я поежилась и подняла воротник своей кожаной куртки.

– Почему мы идем этим путем? В ваше убежище можно пройти по верху? – спросила я Ивана. Мой голос и наши шаги звонко разносились по длинному подземному коридору.

– Мы не хотим, чтобы шпионы Хоупфул-Сити проведали о нашей мастерской. Наши разработки слишком секретные и важные, чтобы отдать их в руки Новаторов. Надеюсь, и ты, док, будешь молчать о нас.

– Если ты опасаешься, что я могу вас выдать, зачем ведешь меня туда? – хмыкнула я. Странно, как быстро мы стали говорить друг другу «ты».

– Не опасаюсь, – фыркнул Иван, а затем пояснил: – Вначале, когда ты только появилась в Трущобах, многие подозревали в тебе агента Буллсмита. Здесь таких не любят. Поэтому за тобой следили. Некоторые, самые дотошные даже отважились навести справки в Хоупфул-Сити.

– И как убедились, что я – не агент?

– Тебе и правда стирали воспоминания. Пять раз. Все агенты Буллсмита с нетронутой памятью. До поры до времени. Пока он не захочет избавиться от них. Но тогда они уже перестают быть агентами. Чистка памяти – верный признак, док. Поверь мне!

– Весомый аргумент. Что насчет тебя? Неужели тебе ни разу не чистили память?

– Упаси бог! Когда все началось, я был на службе. Военным не чистят память. Иначе какой от них толк? Едва уволился в запас и понял, что меня ожидает, быстро свалил в Трущобы.

Он посмотрел на меня. Его лицо в ореоле желтого света фонаря было серьезным и немного мрачным.

– Почему ты позволила стирать себе воспоминания, Аня? Целых пять раз.

Я съежилась под его строгим взглядом. Словно нашкодившая школьница перед директором. Мы стояли и смотрели друг на друга. Мне хотелось убежать, провалиться сквозь землю, скрыться. Я опустила глаза – не могла смотреть на него, и тихо ответила:

– Было слишком больно помнить.

Он вздохнул, взял меня за руку, и мы пошли дальше.

Шли мы долго, несколько раз сворачивали то в одну, то в другую сторону. Я с опаской оглядывалась назад и думала: сумею ли найти путь обратно? Вряд ли. Когда мы закончим, попрошу отвести меня домой. Подумав о своей квартирке в старом блоке, усмехнулась. Теперь это мой дом. Неказистый, неудобный, без излишеств. Зато можно не опасаться, что ночью ко мне ворвутся патрульные и насильно увезут в нейроцентр для чистки мозгов.

– Пришли! – выпалил Иван и постучал в массивную железную дверь.

Дверь выглядела новой и явно была установлена не так давно.

Пару минут мы ждали, потом лязгнул засов, и в подземелье хлынул поток света.

– Привет, Люк, – сказал Иван и вошел в дверь.

Я щурилась от яркого света, разглядывая невысокого, щуплого парня, густо заросшего черной бородой. Над бородой угольками блестели живые, умные глаза. Темные волосы Люка были слегка растрепаны, будто он только проснулся. В правой руке он держал пистолет. При виде оружия у меня по спине пробежал едкий холодок. Что за тайны они охраняют за толстыми дверями?

Люк тщательно запер за нами дверь. Сначала на замок, потом на засов. Когда меры безопасности были соблюдены, посмотрел на меня и протянул руку. Левую, без оружия.

– Люк Чапман, физик—экспериментатор, – голос у него оказался приятным. Глубоким, бархатным.

– Аня Дивинская, – ответила я, умолчав о профессии. Иван просил не говорить, зачем привел меня на Конечную. Иначе Кристина откажется со мной разговаривать.

– Где Кристи? – спросил Иван, когда мы поднимались по гладким ступеням.

– Рядом с Машиной. Они с Сэмом вносят изменения в программу. С самого утра не отходят. Пару раз звал их обедать – ни в какую. Принес им сэндвичи.

Лестница закончилась. Люк толкнул еще одну дверь, и мы выбрались наружу. Я удивленно замерла. Знакомая мне с детства станция метро Конечная походила на корабль, потерпевший крушение. Стены пузырились лопнувшей краской, штукатурка на сводах потрескалась, вот-вот посыплется на голову. На серебристых рельсах уныло застыл электровоз с одиноким вагоном, местами покрытым пятнами ржавчины. Почти все свободное от рельсов пространство было заставлено оборудованием. Сверху над ним натянут полог – от осыпающейся штукатурки. У одной из стен мигали разноцветными датчиками корпуса серверов и компьютеров. В дальнем углу виднелась железная лестница на второй этаж. Оттуда слышался ровный, приглушенный шум. Все пространство станции освещали желтые диодные лампы, отчего Конечная напоминала пещеру с сокровищами. И, полагаю, здесь хранились истинные сокровища. Иначе их бы не прятали так хорошо.

– Постойте здесь, я приведу Кристину, – скомандовал Иван и оставил меня наедине с Люком.

– Будете кофе? – спросил Люк, когда я сняла, наконец, грязные перчатки и расстегнула куртку. На станции было довольно тепло.

Люк провел меня к кофейному автомату и нацедил стаканчик дымящейся жидкости. Я с наслаждением пригубила пахучий напиток.

– Для девушки Ивана вы слишком молодая, – заметил Люк. Я чуть не поперхнулась.

– Иван сказал, что я – его девушка? – спросила я, пожалев, что не узнала раньше, что за «легенду» он мне придумал, лишь бы не спугнуть Кристину.

– Сказал, – ответил Люк, с любопытством разглядывая мое лицо. – Похоже, вам тоже стирали память. И не раз.

– Это так заметно? – спросила я. Хотя сама привыкла к некоторой растерянности, внезапному погружению в себя на лицах пациентов, перенесших эту процедуру.

– Вы смотрите так, будто пытаетесь что-то вспомнить, но не можете. Меня чистили один раз, после чего я долго не мог работать. Хорошо, Сэм нашел меня и привез сюда. Иначе после очередной чистки вместо физики мне пришлось бы заниматься уборкой помещений.

– Я была здесь. В детстве, с отцом. Еще до войны. В квартале отсюда был парк развлечений, и мы приезжали сюда по воскресеньям. Катались на аттракционах, стреляли по воздушным шарам, плавали по реке на лодке. Мать не любила такое времяпровождение и обычно оставалась дома. А мы с отцом были здесь счастливы.

– Ваши родители живы? – нахмурившись, спросил Люк.

– Да. Но теперь все иначе, – мне не хотелось говорить об этом. И он не спросил. Лишь тихо сказал:

– Теперь у каждого все иначе.

Мои отношения с родителями не назовешь теплыми и дружелюбными. Сколько помню, мама вечно ко мне придиралась, винила то в неряшливости, то в недостаточных способностях к точным наукам (она всю жизнь занималась математикой). Отец был нейрохирургом, обладал слишком мягким характером и не мог достойно противостоять властности и напору моей матери.

Родители не одобрили мой выбор колледжа, и мне пришлось зарабатывать на учебу своим трудом. По вечерам я трудилась официанткой, а в выходные работала курьером. Я поступила в колледж в 2142-м году, когда подписали мирный договор. Хоупфул-Сити еще только начал отстраиваться. В городе повсюду были стройки, метро не работало, и мне приходилось добираться до колледжа на велосипеде.

Благодаря своему упорству, которое мать считала вредностью, я хорошо училась. Но родители по-прежнему считали мою профессию «никчемной блажью», а мои стремления наладить личную жизнь – жалкими потугами дурнушки.

Все изменилось, когда родился Димка. Сыночек у меня получился красивый, смышленый, добрый. Родители сменили гнев на милость и теперь часто приезжали к нам в гости. Помогали деньгами, дарили подарки. Я видела, как мать ласкает моего сына и чувствовала, как теплые лучи ее любви согревают и мое сердце. И ошибалась. Когда не стало Димки, они вылили на меня целый ушат гадостей. Я – эдакая росомаха, не смогла уследить за единственным ребенком. Убила их любимого внука. Вместо любви и поддержки я получила злобу и ненависть. И такое их отношение в те дни лишь обострило мою депрессию.

– Вы не жалеете, что оставили прежнюю жизнь? – спросила я Люка. – Дом, родных, карьеру.

– И да, и нет, – нахмурился Люк. – Мой выбор был не тяжелее, чем у других.

Десять лет назад тридцатилетний Люк Чапман работал вместе с Сэмом Воткиным. Люк тогда был молодым ученым, только окончившим университет, а Сэм – маститым доктором наук, обладателем наград и званий. Люк был горд и счастлив трудиться под эгидой Сэма. Институт хорошо платил за работу, Люк купил дом в пригороде Хоупфул-Сити, женился на Элис. А потом все рухнуло.

В год, когда у Люка и Элис родилась дочь Миранда, к власти пришли Новаторы. Открыли нейроцентры, ограничили права и свободы граждан Хоупфул-Сити. У Люка был выбор – остаться в Хоупфул-Сити и работать на Новаторов или бежать. Решить было непросто. Побег в Трущобы ставил его семью вне закона. Если сбегут, Люк никогда не станет доктором наук, не сможет опубликовать свои работы на научных сайтах, не получит признание. Жизнь в Трущобах сделает его невидимкой для научного мира. Изгоем для бывших друзей и знакомых. Его жене Элис придется отказаться от уютного дома с лужайкой, покинуть родных, забыть о легкой и комфортной жизни. Их дочь не сможет учиться в хорошей школе, не поступит в колледж. Над ними всегда будет висеть дамоклов меч закона. В любой момент их смогут арестовать и подвергнуть принудительной чистке памяти.

Но Люк не одобрял законы Новаторов, их стремление насильно загнать граждан в нейроцентры, подчистить их воспоминания, превратить в покорных марионеток, «беззаботиков». Люк, как и Сэм, участвовал в протестах оппозиции и, когда все закончилось, и протестная волна захлебнулась, бежал в Трущобы.

– Не сказать, что я был плохим семьянином, – усмехнулся Люк. – В последний вечер в Хоупфул-Сити я предложил Элис остаться. Знал, что им с дочкой будет лучше в городе, где жили родители Элис. Где все привычно и знакомо. Но тогда, семь лет назад, Элис еще любила меня и последовала за мной. Хотя в тот момент мы даже не представляли, с какими трудностями придется столкнуться. Знай об этом заранее, возможно, решили бы по-другому.

Я внимательно слушала. Странно. Люди часто были откровенны со мной, когда не знали о моей профессии. Но стоило им узнать – замыкались в себе, закрывались, словно моллюск в раковине.

Откуда-то сверху послышались голоса. Я поставила пустую чашку на край стола и подняла голову. По лестнице спускался Иван, за ним шла тоненькая девушка с забавно торчащими прядками волос. Будто кто-то взял ее за волосы и обрезал концы тупым ножом.

– Так вот ты какая, – приветствовала меня Кристина, оглядывая с головы до ног. – Интересно, где вы познакомились?

Не зная, что ответить, я бросила сердитый взгляд на Ивана. Он стоял, облокотившись на перила лестницы, и явно потешался над моим замешательством.

– Мы познакомились в Трущобах, Крис. Где же еще? Получали одеяла в Центре, помнишь, те, из синтетики. Аня стояла за мной в очереди, и мы разговорились.

– Раньше с девушками знакомились на вечеринках, а теперь в очереди за одеялом, – раздался новый голос. Я подняла голову и увидела, что к нам спускается еще один обитатель Конечной. Невысокий, но крепкий, с гладко выбритым подбородком и внимательными серыми глазами. Его голову прикрывал капюшон толстовки. Глаза – линзы очков в тонкой оправе.

Он протянул мне бледную руку, и я машинально ее пожала. Рука оказалась сухой и теплой.

– Я – Сэм. А вы, должно быть, та самая Аня?

Я представила, что нетактичный Иван мог рассказать им обо мне, и поняла, что краснею.

– Аня Дивинская, – сухо сказала я, бросив еще один гневный взгляд в сторону Ивана.

– Очень приятно, Аня. Надеюсь, этот повеса не разочарует вас.

Он подошел к Ивану и негромко сказал:

– Мне нужно, чтобы ты взглянул на пару чертежей. Не поднимешься со мной? Кристи и Люк пока угостят Аню чаем.

– Да, конечно, – бросил Иван и посмотрел на меня долгим заговорщическим взглядом.

Я подошла к Кристине, которая уже присела за стол, заставленный компьютерами.

– Скажи, что у вас здесь? Зачем эти станки и поезд и почему вы прячетесь в метро?

– Разве Иван тебе не сказал? – удивилась Кристина. – Ты же теперь его девушка, и он привел тебя сюда.

Она приблизила лицо и зашептала:

– Сэм изобрел машину, способную переместить живое существо во времени. Пока только в прошлое и лишь на очень небольшой срок, но мы продолжаем работу.

В ее голосе звучали волнение и трепет, словно Машина была живым существом, притом, требующим к себе особого уважения.

– Аня, послушайте, – я не заметила, как подошел Люк. Его лицо было серьезным. Он бросил на Кристину строгий взгляд и резко сказал: – Об этом никто не должен знать. Даже ваши друзья из Трущоб. Машина – лакомый кусок для Новаторов. Если они добудут ее, все станет еще хуже. И у нас ничего не получится.