Вернись и начни сначала

Марина Медведева

Вернись и начни сначала

Глава первая. Аня

Каждую ночь мне снится сон. Я на станции метро. Время позднее, вокруг пусто. Лишь голые стены, мрачные в тусклом свете ламп да грязный пол в черных следах. Мой восьмилетний сын Димка стоит рядом и увлеченно смотрит на экран телефона, там мелькают кадры его любимой анимации. Я любуюсь его кудрявыми волосами, тонкими запястьями. Он смешно дует на челку – прядки взлетают, плавно опускаются и снова лезут в глаза. Димка морщит нос, откидывает волосы назад. Глядеть на сына – такое счастье! Сейчас вернемся домой, поужинаем макаронами с сыром и будем смотреть кино. Мне спокойно и хорошо. Мягко шуршит эскалатор, черные ступени скользят вверх – вниз. Мои глаза потихоньку слипаются. День был непростой, как и все мои дни. Хочется скорее забраться в вагон, сесть и вытянуть уставшие ноги.

Издали доносится шум, хохот, и на эскалаторе появляются стройные девушки в длинных сапогах и коротких платьях. Звонкие голоса эхом разносятся по станции. Девушек много, они щебечут, смеются, жестикулируют. Их ярко накрашенные лица сияют радостью. Они похожи на пестрых, экзотических птичек. Я с улыбкой гляжу на них, отвлекаюсь и вдруг краем уха улавливаю стук железных колес, скрежет, а после истошный крик: «Мама!». Вздрагиваю, оборачиваюсь, бросаюсь вперед. Поезд отчаянно скрипит по рельсам, пытаясь затормозить. Кто-то за моей спиной пронзительно визжит. Я не вижу сына, сердце неистово бьется в груди. Где Димка? «Мальчик бросился под колеса!». Глаза застилает тьма…, и я просыпаюсь.

Сегодня три месяца, как погиб мой сын. Все это время я не выходила из дома. Просто лежала на кровати с открытыми глазами. Закрыть боялась – видела окровавленное лицо Димки. Боже, за что мне это? Пережить своего ребенка – самое страшное, что есть на свете. Чувство вины опутало мое тело, сковало мозг. Не успела, не сохранила, не уберегла. От этого еще больнее, хуже. Пыталась уйти из жизни. Набрала ванну, опустилась в горячую воду, приготовила острый нож. Всего одно движение отделяло меня от сына, а я струсила, не сумела. Не могу умереть, но и жить больше не в силах. Остается одно. Мне сотрут воспоминания, и я навсегда забуду о Димке.

***

– Больно не будет! – журчит приятный голос медсестры нейроцентра. – Мы наденем вам на голову шлем. Доктор просмотрит вашу память и заблокирует плохие воспоминания. Операция займет сорок минут. Я включу приятную музыку, чтобы вы расслабились.

Лицо медсестры склонилось надо мной. Ласковый взгляд, милые черты. Меня охватывает злоба. Эта дура собирается убрать из моей головы сына! Сорок минут – и я навсегда забуду Димку. Она подносит к моей голове серебристый шлем с длинным шлейфом проводов. Я дергаюсь, толкаюсь, кричу:

– Стойте! Я передумала. Не нужно стирать память.

Медсестра открывает рот, хлопает круглыми глазами:

– Я не могу отменить. Вы пережили трагедию и должны стереть плохие воспоминания. Это не больно, вы ничего не почувствуете. А после будете радоваться жизни, помнить только хорошее.

Вскакиваю с кресла, смотрю на нее. Меня колотит нервная дрожь, руки трясутся. Говорю медленно, отчетливо – чтобы поняла:

– Я ничего не хочу забывать. Ясно?

Бегу по коридору и слышу, как ревет сигнал тревоги. Скорее убраться отсюда, пока не схватили. За спиной слышится топот, резкие крики. Подбегаю к стеклянной двери, толкаю. Закрыта. Поворачиваюсь и вижу равнодушные лица охранников. Все пропало. Мне не спастись.

***

Все наши проблемы липучим хвостом тянутся из прошлого. Насилие в семье, травля в школе, дурные компании, несчастная любовь, болезни и смерть. Наш мозг задавлен тяжкими воспоминаниями. Они мешают жить, беспокоят, ранят. В прошлом ментальные расстройства лечили психотерапевты. Порой на это уходили годы и требовались неимоверные усилия врачей и пациентов.

А потом была Межконтинентальная война. Жестокая, затяжная. Насилие захлестнуло мир. Унесло жизни миллиардов людей, погубило, разрушило семьи. Война закончилась, но оставила ощутимый след в памяти тех, кто выжил. Тревоги и страхи одолевали, мучили, истязали. Мешали жить, любить, радоваться. Психологов не хватало, впрочем, они были не в состоянии справиться с нескончаемым потоком душевнобольных людей.

И тогда появились нейрохакеры. Гений создал устройство, способное заблокировать травмирующие воспоминания. Получилось. Заново отстроили города, восстановили заводы и фабрики, засеяли поля, создали семьи. Гордо высились новые дома, сверкали чистотой шумные улицы. Лица выживших озарили счастливые улыбки. Жизнь налаживалась.

Но боль не исчезла, не ушла навсегда. Как и прежде, болезни, старость и смерть подкрадывались к людям, ломали, крушили беззаботность и счастье. Для смертельно больных был лишь один путь – эвтаназия. Мертвые не нуждались в помощи. Помогали их близким, охваченным горем и сожалениями. Они попадали в руки нейрохакеров. И забывали умерших. Продолжали жить дальше. Беззаботно и счастливо. Что бы ни случилось плохого – завтра ты об этом не вспомнишь. Чувствуете подвох?

Меня зовут Аня Дивинская. Мне тридцать три. Или я просто так помню. Я живу в возрожденном из пепла Хоупфул-Сити, городе, полном надежды.

Граждане Хоупфул-Сити не имеют права тревожиться. Муки совести не для нас. Свет и радость – наш посыл миру. У нас все хорошо, мы всем довольны и никогда не грустим. Ощутил страх, тревогу – тебе помогут. Клиника «Новая надежда» – твой выбор!

Я – психотерапевт. Все равно, что динозавр. Моя профессия больше не нужна. Зачем тратить дни, месяцы, годы на терапию, если можно просто вычеркнуть из памяти все, что мучает и начать жизнь заново? Большинство так и делает. Но есть и те, кто не желает забывать. Это мои пациенты. У меня нет лицензии, я работаю тайно. Вы никогда обо мне не узнаете, не найдете меня. Если вам не подскажут.

Трудность в том, что и мне приходится чистить память. Раз в год нейрохакер вгрызается в мою голову и блокирует все, что считает тревожным, опасным, способным привести к девиантному поведению, разрушить стабильность и покой Хоупфул-Сити. Я выхожу из клиники с ощущением, будто родилась заново. Возвращаюсь домой, вижу записку на столе. Два слова: «Найди дневник».

Дневник – созданный мною код, способный разблокировать спрятанные глубоко в недрах памяти воспоминания о сыне. Ярлычок кода всегда на рабочем столе моего компьютера. Я активирую код, и на меня обрушивается поток воспоминаний о смерти сына. И мне становится трудно дышать.

Мой сын Димка погиб, когда ему было восемь. Под колесами поезда метро. Уронил телефон на рельсы, спрыгнул достать – и все. Я отвернулась. Всего на минуту. Это случилось пять лет назад. Говорят, с годами боль утихает. Не верьте. Все, как раньше. Только хуже. Потому что я этого не помню. Пять лет я позволяла стирать воспоминания о сыне. Больше этого не будет. Я хочу сохранить эту боль. Это мое. Навсегда.

Глава вторая. Сэм

«Как они меня выследили? Откуда узнали, кто я? Черт, придется делать огромный крюк, иначе приведу их на станцию».

За спиной уже слышится топот шагов. Он нервно оглядывается и видит двух патрульных. На ярко освещенной улице их черные фигуры выглядят зловеще, устрашающе. Разворачивается, переходит на бег, бежит что есть сил. Главное – оторваться, запутать следы. На перекрестке сворачивает налево, в узкий проулок, потом еще в один. Выбегает на шумную ночную улицу, забитую кафе и ресторанами. Здесь многолюдно, легко затеряться. Бросает взгляд через плечо – кажется, оторвался. Это ненадолго. Скоро они его догонят. Что делать? Он нервно оглядывается по сторонам и видит сияющую вывеску китайского ресторана. Бросается вперед, толкает дверь и окунается в море ярких запахов и звуков. Озирается по сторонам – где черный ход?

– Друг, идем скорее, – его хватает за рукав желтолицый парень, тянет за собой в подсобку, затем в коридор, выталкивает через дверь на грязную улицу с мусорными баками.

– Спасибо, – бросает официанту и, быстро оглядевшись, бежит по этой улице в сторону массивного здания с темными окнами. Дышать тяжело, но губы невольно расползаются в улыбке. Ушел!

Он ускоряется – дыхание рвет грудь, пробегает сотню футов и ныряет в зияющий дверной проем заброшенного склада. Здесь почти темно, но он уверенно огибает ржавые бочки, разломанные стеллажи, бросается в узкий коридор, несется прямо к невзрачной двери с надписью «Только для персонала». Толчком отворяет дверь, входит. Он тяжело дышит, изо рта вырывается пар. Внутри холодно, стекла в длинных, узких окнах давно выбиты. В рваное окно струится холодный свет уличного фонаря. Он переводит дыхание, цепляет взглядом царящий вокруг беспорядок. Почерневшие от влаги деревянные ящики, несколько паллет, в углу ржавый упаковочный станок. Рядом с ним едва заметная дверь, выкрашенная в цвет стен. Он спешит к двери, оглядывается, дергает за ручку. Дверь не заперта. Достает фонарь и направляет тусклый луч света вниз, на ступени. Это вход в подвал. Шагает за дверь, аккуратно закрывает ее за собой, спускается вниз.

В подвале темно и сыро. Свет фонаря выхватывает стопку кирпичей, обломки мебели. Пол густо покрыт кирпичной крошкой. Он проходит вперед, освещает путь фонарем. В углу мостится здоровенный кусок пластика. Наклоняется, убирает его, видит чугунную крышку люка. Дергает за крышку, открывает. Прямо от люка вниз тянется ржавая лестница. Он заползает внутрь, запирает люк изнутри. Его поглощает густая темнота. Чувства обостряются. Он ничего не видит, но слышит далеко под ногами мягкое шуршание крысиных лапок, журчание воды. Ощущает мерзкие запахи канализации. Выдыхает и начинает осторожно спускаться вниз, цепляясь руками за холодные прутья лестницы.

Здесь он в безопасности. Это его территория. Он – Сэм Воткин, невидимка, изгой. В числе других несогласных он отказался стирать память. И теперь ему нет места в чистеньком Хоупфул-Сити. Разрушенные кварталы Трущоб, подвалы, канализация – вот его среда обитания.

Он цепляет фонарь на лоб. Лицо в отблесках света потное, усталое. Выцветшие голубые глаза, крупный нос, впалые щеки. Под глазами и возле губ – глубокие морщины. Он одет как все в это время года: джинсы, невзрачная куртка с капюшоном. На ногах крепкие ботинки. За спиной черный рюкзак.

Он направляет фонарь вперед и пристально вглядывается в темноту. По обе стороны узкого прохода тянутся длинные ряды труб. Повсюду отвратительно пахнет сыростью, гнилью, мочой. Сэм идет по проходу вслед за трубами. Проходит пару сотен футов, сворачивает, открывает железную дверь, прыгает вниз, на рельсы. Затем медленно и долго идет по рельсам. Дыхание выравнивается, адреналин спадает, настигает усталость.

Луч фонаря дергается при ходьбе, скользит вдоль темных стен, густо опутанных толстыми кабелями, цепляет светом снующих под ногами крыс. Наконец туннель выводит его на открытое пространство заброшенной станции, освещенное холодными полосками света. На стенах облупившаяся плитка, с потолка свисает старая люстра без единой лампы. Свет поступает лишь от тонких диодных светильников, растянутых вдоль одной из стен. На рельсах его дожидается электровоз с одним обшарпанным вагоном. Когда Сэм по приставной лестнице забирается на платформу, из вагона выскакивает худая фигура, укутанная в серую одежду с капюшоном. Кристи Перкс, тоже изгой. Она бросается к Сэму, крепко обнимает его за плечи, беспокойно оглядывает:

– Сэмюель, почему так долго?

У Кристи бледное лицо и широко распахнутые тревожные глаза. Ее темные волосы коротко острижены, неровные пряди торчат из-под капюшона.

Сэм прижимает ее, неловко целует в щеку:

– Рад видеть тебя, Крис. Меня едва не схватил патрульный. Выследил в магазине электроники. Еле успел сбежать через запасной выход.

– Запчасти купил? Все по списку? – глаза Кристи горят нетерпением.

– Купил, – улыбается Сэм и снимает с плеч увесистый рюкзак. – Расплатился кредиткой того парня с заправки.

– Ставлю доллар, что этот несчастный даже не понял, кто украл его деньги, – обиделась Кристи. – Мозгоправы превратили людей в тупых марионеток. Хорошо, если те помнят, как их зовут и где их дом. Еще пара лет чисток – и по улицам станут бродить идиоты, пускающие слюни.

– Надеюсь, этого не случится! – вздохнул Сэм – Мы запустим Машину, и все изменится.

– Думаешь, у нас получится? – волновалась Крис. – Вдруг в расчеты закралась ошибка? Человек сядет в машину – и распадется на атомы.

Они забрались в тесный электровоз. Сэм включил фары, дернул рычаг, электровоз тронулся и дергано покатил по рельсам в мглистый туннель.

– Я не собираюсь испытывать Машину на человеке, пока не буду уверен, что все сработает, Крис. В любом случае, сначала испытаю на грызунах.

Он почти орал, перекрикивал стук железных колес.

– Скорее бы у тебя получилось! – крикнула в ответ Кристи. – Тогда я смогу вернуться и спасти родителей.

Сэм бросил на девушку тревожный взгляд. Все их надежды и помыслы были связаны с Машиной. Каждый ждал, когда можно будет вернуться в прошлое и все исправить. А что, если у них не выйдет? Как они будут жить дальше без этой веры в счастливое будущее?

Поезд долго трясся по пустым туннелям, заброшенным станциям. Сэм рассеянно смотрел вперед, думал о своей Машине. Здесь, под землей, можно было расслабиться. В этом месте им не грозила неожиданная встреча. Ветку метро, что вела в Трущобы, забросили еще в годы войны после того, как некоторые станции разрушились под бомбежкой.

Приближаясь к Конечной, рельсы плавно бежали вверх – станция располагалась на поверхности. Сэм и Кристи издалека увидели желтое пятно света – луч жизни в мрачном подземелье пустынного метро. Поезд выехал на станцию, пронзительно скрипнул колесами, затормозил.

Под самым потолком Конечной виднелись окна, плотно заложенные кирпичами. Внутреннее пространство станции надежно укрылось от посторонних взглядов обитателей Трущоб, рыщущих по окрестностям в поисках наживы. Правда, без окон на станцию не проникали солнечные лучи. От того ее потолок и стены пришлось затянуть сетью диодных ламп, погружающих все пространство в теплый желтоватый свет.

Конечная разместилась в разрушенной части Хоупфул-Сити, именуемой Трущобами. Здесь не было красивых домов, ярких афиш кинотеатров, нарядных ресторанных вывесок. Вместо этого – искалеченные бомбами здания, грязные улицы, хмурые лица. Даже днем «беззаботики» сторонились этих кварталов. А ночью на Трущобы опускалась непроглядная тьма. Электричество обеспечивалось дорогими топливными элементами. Их вечно не хватало, и освещать улицы казалось ненужным расточительством. К тому же темнота помогала преступникам, которых среди изгоев было немало, проворачивать темные дела. Порой темноту улиц разгоняли лишь огни проезжающих машин. Но их здесь было немного. Топливо дорожало с каждым днем, а деньги таяли, как мартовский снег.

В основном жители Трущоб перемещались по улицам на велосипедах или пешком. Хотя со времен войны минуло уже десять лет, не все дороги расчистили. Да и власти Хоупфул-Сити отнюдь не стремились приводить в порядок Трущобы – убежище бунтарей и преступников. Так что местные сами, как могли, убрали улицы, но до глянцевой чистоты и блеска центральных районов им было еще далеко.

Когда правительство Новаторов объявило всеобщую коррекцию памяти, несогласные тут же стали изгоями. Протестовали не все – большинство поддерживало радикальные меры Новаторов. Они согласились, что чистка воспоминаний необходима. В войне погибли миллионы сограждан. За пределами Хоупфул-Сити на всем североамериканском континенте до сих пор зияли руины бывших городов, взрытые бомбами поля. Когда-то густые леса сгорели в пожарах и теперь угрюмо маячили черными скелетами искалеченных деревьев. Люди не хотели жить тяжелыми воспоминаниями. Желали стереть из памяти ужасные страницы прошлого.

Многие, но не все. Нашлись и те, кто восстал против насилия над памятью. Когда приняли новый закон, в городе вспыхнули беспорядки. Недовольные собирали марши протеста, бросали в патрульных бутылки с горючей смесью. Два месяца здание мэрии окружала толпа протестантов. Они скандировали гневные лозунги: «Долой мэра Буллсмита!» «Новаторы, прочь от Хоупфул-Сити!» «Нет чистке мозгов!».

Власти бросили все силы, чтобы усмирить бунт. В городе начались уличные бои, пожары. Горели административные здания, гибли люди, больницы переполнились ранеными. Хоупфул-Сити вновь окунулся в кошмар былых лет. Только на сей раз не враги атаковали его, а «мирные» граждане нового города. Наконец, спустя полгода боев и схваток, Новаторы с помощью армии усмирили протесты. Разжигателей беспорядков бросили в тюрьмы и подвергли насильственной коррекции памяти. Часть из них успела бежать и скрылась на улицах Трущоб. Новаторы увеличили число патрульных и опутали улицы города сетью зорких видеокамер.

Когда обезглавили бунт, волна негодований заглохла и откатилась в Трущобы. Каждый житель Хоупфул-Сити попал под строгий надзор. Любая попытка собрать граждан на демонстрацию или пикет обрубалась на корню. Те, кому еще не стерли память, боялись и прятались. А «беззаботики» просто не понимали, зачем нужны перемены. Новаторы, как партия власти, владели армией, полицией, прессой. Они не оставили ни малейшей лазейки для проявления несогласия. Не желали рисковать. Но все же не стали преследовать беглецов в Трущобах. Просто загородили въезд в Хоупфул-Сити и выставили патрульных. Изгои оказались отрезанными от благ цивилизации нового «Города надежды». Их надежды умерли. Возврат к благополучной жизни был возможен только через нейроцентр.

Сэм Воткин был одним из участников протестов – его жена Джулия пострадала от чистки памяти. Не смогла смириться со смертью дочери и добровольно сдалась в руки нейрохакеров. Ей не повезло – процедура «чистки» еще только проходила тестирование. Ошибка в программе стерла не только негативные воспоминания. Она уничтожила всю память Джулии. С тех пор та проживала в закрытой клинике для умственно неполноценных людей.

Сэм отвез жену в клинику, а на другой день забрал из своей лаборатории в Институте экспериментальной физики нужные файлы и материалы и поджег то, что осталось, чтобы замести следы. Огонь поглотил весь этаж с лабораториями, кабинетами, хранилищами. Власти долго и тщательно искали виновных, но так и не нашли, и отнесли случившееся на дефекты электропроводки. Профессор Воткин с тех пор считался пропавшим без вести. Его фото мелькали в базе розыска. Новаторы упорно искали Сэма Воткина. За его поимку была объявлена награда – все-таки Нобелевский лауреат в области физики. Но Сэм, хитрый, как лис, и скользкий, как угорь, каждый раз ловко скрывался от патрульных и прятался в огромной и запутанной системе канализации Хоупфул-Сити.

Сэм понимал, что протестная волна больше не сможет поднять отрубленную голову. Ее крепко вдавили в землю, не оставили даже крошечного шанса на новую попытку. Долгими бессонными ночами он размышлял над тем, что ждет их в будущем. И боялся того, что уготовили Новаторы. Чистка воспоминаний повредила когнитивные функции людей, запустила процесс деградации. Пройдет десять лет, и в Хоупфул-Сити исчезнут ученые, инженеры, программисты. Сэм не желал такого будущего своему городу и знал, как это изменить. Его работа – Машина, способная перемещать материальные вещи во времени и пространстве, теперь обрела новый смысл.

Семь лет назад, когда Сэм выбирал место для своей Машины, ему приглянулась Конечная. Здание стояло в одном из самых тихих кварталов Трущоб. И главное – соединялось подземной железной дорогой с другими районами старого и нового города. На станции до сих пор сохранилось водоснабжение, а в метро – кабели электропроводки. Электричества, которое поступало из городской сети метро, хватало для движения поездов, но было недостаточно для запуска Машины. Требовался ядерный реактор.

В свободной продаже ядерных реакторов не было, и Сэму пришлось нарушить закон, чтобы обеспечить энергией свою тайную лабораторию. С помощью приятеля из Управления энергосетями Сэм купил небольшой модульный реактор на быстрых нейтронах.

Нейтроны высоких энергий, порождаемые в активной зоне реактора, нагревали теплоноситель первого контура охлаждения – жидкий натрий – до полутысячи градусов Цельсия. Жидкий натрий передавал тепло натрию во втором контуре охлаждения через теплообменники.

Этот реактор был одним из самых безопасных. Атомы с легкими ядрами эффективно замедляли нейтроны. Потому что попадание водяного пара в активную зону реактора привело бы к немедленному взрыву. Но реактор был надежно изолирован от воды двумя натриевыми контурами охлаждения. Теплоноситель второго контура охлаждения, в свою очередь, превращал в пар воду из третьего контура охлаждения, создавая давление до ста пятидесяти атмосфер.

Мощное давление пара вращало турбину, вырабатывая электричество. Сэм выбрал этот реактор в первую очередь потому, что он не требовал специально обогащенного ядерного топлива, взять которое было неоткуда. Реактор Сэма был способен «съесть» даже отработанное ядерное топливо, добыть которое в послевоенные годы не составляло особой трудности. Реактор установили в бывшей подстанции метро, рядом с Конечной. Защитная оболочка реактора надежно оберегала его опасное содержимое от утечки.

Тем временем в городе продолжались беспорядки, и Сэм пользовался царящей неразберихой и доставал все, что нужно для создания Машины. Затем грузил в электровоз и перевозил на Конечную. Наконец, когда Новаторы покончили с оппозицией и крепко закрутили гайки – ввели строгий учет материальных ресурсов, у Сэма уже была собственная тайная лаборатория.

На Конечной было два этажа. На первом солидную часть пространства занимали рельсы для электровоза. На платформе тесно расположились промышленные 3D-принтеры для изготовления деталей Машины. За ними, вдоль боковой стены, тянулась железная лестница. Она вела к помещениям второго этажа. В самом просторном из них строили Машину. В остальных отдыхали и жили люди. На станции работали водопровод, канализация, вентиляция. Конечная отлично укрывала и обеспечивала удобствами своих обитателей.

Когда Сэм и Кристи остановили поезд и сошли на станцию, уже наступила глубокая ночь. Безмолвные принтеры тускло поблескивали в приглушенном ночном освещении. На ступенях лестницы сидел крупный мужчина с пластиковой чашкой в руке и время от времени подносил ее к губам. Едва поезд затормозил, и из кабины выбрались Сэм и Кристи, он улыбнулся, поставил чашку и бросился к ним.

– Сэм, дружище! Я уже собрался идти вам навстречу. Почему так долго? Крис, малышка.

Он шутливо сдернул с Кристи капюшон. Она в ответ фыркнула и толкнула его в бок. Оба рассмеялись. Кристи подхватила рюкзак Сэма и бросилась в сторону своего рабочего места – разбирать покупки.

Сэм тепло улыбнулся. Иван Быков – голубоглазый красавец с точеными скулами и русыми волосами, короткими и жесткими, был давним другом Сэма. Способный инженер—конструктор он раньше трудился в крупной автомобильной корпорации. Когда началась война, воевал в спецназе. Потерял руку. Теперь вместо левой руки у него стоял бионический протез. Что отнюдь не мешало его обладателю в ежедневных силовых тренировках. Иван, как многие другие изгои, привык полагаться только на свой ум, силу и ловкость. В случае нападения на Конечную он должен дать отпор и защитить друзей.

– За мной была слежка. Я не мог привести их к люку возле станции. Пришлось сделать крюк через китайский квартал. Надеюсь, мне удалось сбить их со следа, – пояснил Сэм и расстегнул куртку. На станции круглый год было прохладно, но Сэму после дикой гонки от патрульных, стало жарко, и он вспотел.

Иван с укоризной взглянул на друга:

– Это я должен ездить в город. Ты – самый ценный из нас. Без тебя мы не сможем закончить Машину.

– Серьезной опасности не было, – пожал плечами Сэм. Он сделал несколько шагов к лестнице, взял чашку друга и отпил солидный глоток. Зажмурился от удовольствия. – Они бы не осмелились лишить меня памяти. Мои знания слишком важны. В худшем случае посадили бы за решетку и заставили работать на них.

– Они могли выудить из твоей головы информацию о Машине. Нам бы пришлось бросить оборудование и бежать. Годы работы насмарку, – резонно заметил Иван.

– Ладно, – Сэм примиряюще похлопал друга по плечу. – Обещаю быть осторожнее и не попадаться на глаза патрульным.

Подошла Кристи. Она уже успела вынуть из рюкзака Сэма нужные детали и разложить их на свободном пространстве стола, притулившегося в углу, возле мигающих серверов. Рабочее место Крис выглядело как запущенный склад электротоваров. Полки вокруг стола были густо утыканы коробками с ресиверами, материнскими платами, процессорами, вентиляторами, жесткими дисками и прочими нужными любому компьютерщику вещами. На столе и даже под столом торчали лаконичные корпуса системных блоков.