Вернись и начни сначала

Курт нашел мне квартиру в том же блоке, где жил сам. Перед уходом он окинул мой кабинет растерянным взглядом. Длинные, во всю стену шкафы, плотно набитые книгами. Большинство из них на русском языке. Внушительный стол, на нем компьютер, рядом два кресла, посередине низкий столик, у стены небольшая софа. Пол застелен толстым ковром. Я жила в доме, оставленном мне бабушкой Верой, и здесь каждая вещь имела свой смысл, свою историю.

– Трудно переезжать из такого места в Трущобы, – с улыбкой заметил он.

– Как-нибудь справлюсь, – отмахнулась я. Я приняла решение, и уже не жалела, что бросаю этот дом. Хотя с ним были связаны мои самые лучшие воспоминания. Здесь когда-то мы жили вдвоем с Димкой. Его комната до сих пор осталась такой, как пять лет назад. Я ничего там не трогала, лишь смахивала пыль. Сейчас, когда решилась уехать, больше всего меня терзала мысль, что кто-то займет комнату сына. Будет трогать его вещи, рыться в шкафах, играть его игрушками. Этому не бывать.

Я проводила Курта и занялась подготовкой. Часть вещей, совсем немного, я уже давно отнесла в машину. Делала это постепенно, чтобы соседи, если выглянут из окон, ничего не заподозрили. Доносы и жалобы вовсю процветали в Хоупфул-Сити, и каждый честный гражданин жаждал послужить общему благу, сдав патрульным знакомых или соседей.

Мне жаль было оставлять дом моей бабушки. С этим домом было связано столько воспоминаний! Еще до войны, моя бабушка Вера Яшмина – ученый – астрохимик уехала из России в Штаты вместе с дочерью Еленой, моей будущей матерью. Долгие годы мы с матерью не знали, почему бабушка бросила деда, которого горячо любила. Лишь перед смертью она рассказала мне, что ей пришлось уехать. Она была ученым, а еще шпионом на чужой, враждебной территории. Ее усилия помогли отсрочить жестокую МКВ (Межконтинентальную войну). Она заплатила за это высокую цену. Сколько помню, отношения между мамой и бабушкой были натянутыми, полными застарелых обид. Когда Штаты охватил пожар войны, нам пришлось нелегко, и мама обвиняла бабушку в том, что та оборвала связь с отцом, с Россией.

Бабушка меня любила – окружила теплом и заботой, которых мне недоставало в родительском доме. Я обожала приходить к ней в гости, часами разглядывать корешки книг на русском языке, который знала очень плохо. Когда я выросла, бабушка часто брала меня к себе на работу – в химическую лабораторию в одном из районов Хоупфул-Сити. Там бабушка изучала кусочки метеоритов – небесных странников. В годы войны лабораторию эвакуировали на юг. Бабушка уехала, а мы с родителями жили в лагере для беженцев, где не хватало еды, теплой одежды, одеял, не было электричества, и люди грелись у костров, как сотни лет назад.

Как ни странно, дом моей бабушки уцелел при бомбежке. И в конце войны она вернулась сюда и позвала нас к себе. Это было трудное время. Мама и бабушка без конца ругались, и, как только появилась возможность, мы переехали в собственный дом.

Бабушка умерла, когда Димке было пять, за год до прихода к власти Новаторов. Ее смерть причинила мне горе, но теперь, годы спустя, я думаю, хорошо, что она не дожила до тех страшных дней, когда людям пришлось жертвовать своей памятью, чтобы жить дальше…

Большинство вещей оставалось в доме. Так надо. Если будут расследовать – возможно происшедшее сойдет за неосторожность. Я собрала немногие личные вещи в рюкзак, повесила его за спину, надела самые крепкие ботинки и взяла в прихожей небольшую канистру. Быстро прошла по комнатам и облила все вокруг бензином. По дому разнеслась едкая вонь. Пустую канистру спрятала в кладовку. Открыла настежь окно в гостиной. Надела куртку, шапку и вышла на улицу. Дверь заперла на ключ, а ключ забросила на газон. Подошла к открытому окну, вынула из кармана спички, зажгла одну и бросила на влажный, пропитанный бензином ковер. Вспыхнуло пламя, на меня дохнуло жаром. Мгновение я смотрела, как горит моя прошлая жизнь, потом отвернулась и зашагала в проулок, где оставила машину. Вскоре я уже мчалась по вечерним улицам Хоупфул-Сити и слышала за спиной пожарные сирены. Сердце колотилось в груди, а на душе было легко, словно я сбросила тяжелые оковы и вырвалась на волю после долгих лет в заточении.

Глава пятая. Сара

– Говоришь, сведения из первых рук? Вдруг твой информатор солгал?

Серые глаза мэра Буллсмита пристально следили за Сарой. Она упруго выпрямилась, встала с кресла, подошла к небольшому бару, взяла бутылку, стакан и плеснула на два пальца коричневого виски. Ни льда, ни содовой. Сделала большой глоток и с улыбкой взглянула на мэра. У Буллсмита в кабинете всегда имелся отличный бурбон. Не иначе, коротышка брал его в качестве взятки за пропущенный таможней контрафакт.

– Машина действительно существует, сэр, – кивнула Сара. – Мой источник сообщил, что скоро начнутся испытания на людях.

Голос Сары, глубокий, с хрипотцой, вызвал на лице Буллсмита едкую ухмылку. Такой голос был бы впору джазовой певице, а не хладнокровному агенту Саре Прешис, привыкшей выслеживать и безжалостно расправляться с врагами Хоупфул-Сити. А враги в это нелегкое время были повсюду. Десять лет, как закончилась война, в которой рухнули прежние границы. Повсюду в Штатах царила анархия, посреди которой редкими островками всплывали новые города-государства. Хоупфул-Сити одним из первых на континенте сумел восстановить порядок, принять новые, жесткие законы и передать власть Новаторам. С помощью нейрохакеров люди, наконец, обрели желанное счастье. Правда, еще оставались непокорные Трущобы. Думы о них неустанно тревожили покой порядочных граждан. Но вскоре и с ними будет покончено.

Мэр Буллсмит хитро улыбнулся и потер маленькие аккуратные руки.

Сара в который раз удивленно глянула на коротышку. Ростом пяти с небольшим футов, с гладким лицом и белокурыми волосами, он походил на ребенка. Увидев мэра впервые, она изумилась: как тому удалось победить на выборах? Но когда Сара услышала, как он говорит, ощутила на себе его невероятную внутреннюю силу и магнетизм, она перестала удивляться и преисполнилась уважения к первому лицу Хоупфул-Сити.

– Прешис, ты отправишься в Трущобы и добудешь для меня эту машину. Хочу, чтобы время, как и все остальное в этом городе, подчинялось только Новаторам.

– Мне придется разыграть измену, сэр, – спокойно ответила Сара Прешис. – Боюсь, мое лицо слишком часто мелькало в новостях, меня могут узнать. Тогда мне и близко не подойти к заговорщикам.

Буллсмит окинул Сару оценивающим взглядом. Высокая, с широкими плечами и узкими бедрами, упругая, сильная и гибкая, Сара походила на тигрицу. Рыжие волосы, гладко зачесанные в пучок, и прищуренные зеленые глаза усиливали эффект. Сара, как и все агенты, прошла выучку в морской пехоте. Превосходно стреляла из всех видов оружия, владела приемами рукопашного боя, обладала выдержкой и силой. Мэр считал ее опасным противником и радовался, что они оказались по одну сторону конфликта. Если машина существует – Сара добудет ее во что бы то ни стало. Он слегка кивнул:

– Делай, что хочешь: заяви об измене власти, преступи закон, но машина должна быть у нас.

– В какой срок провести операцию, сэр?

– Чем скорее, тем лучше. Найди машину и привези ее в Отдел секретных разработок. И ее создателя тоже. Он нам понадобится.

– Что делать с остальными свидетелями, сэр?

– Убей их. Никто не должен знать, что машина у нас. Высшая степень секретности.

– Слушаюсь, сэр, – отчеканила Сара и направилась к выходу. На ее губах сияла довольная улыбка. Новое секретное задание сулило хорошие деньги. А деньги Сара любила очень сильно, больше всего на свете.

Сара Прешис была сиротой. Сорок лет назад ее нашли на крыльце окружного госпиталя. Завернутую в одеяло, кричащую от голода и холода. Два месяца Сара пробыла в госпитале, пока ей подыскивали приемную семью. Бумажка с именем «Сара» была вложена в одеяло. Фамилию ей выбрали врачи. «Прешис» – драгоценная. Девочка была хорошенькой: с зелеными глазами и густыми черными ресницами.

Сару удочерила медсестра клиники Мария Санчес. У Марии и ее мужа Пабло не было своих детей, и они горячо полюбили рыжеволосую малышку. Пабло работал на стройке, жили они в уютном доме в пригороде Хоупфул-Сити. Сара провела у них восемь лет и все эти годы купалась в любви и заботе.

А потом случилось несчастье. Пабло сорвался с огромной высоты строящегося дома. Несчастный случай – сказали Марии – и выплатили страховку. Будто деньги способны заменить родного человека. Мария долго не могла прийти в себя – горевала по мужу, с которым они прожили без малого тридцать лет. Горе тому виной или что-то иное, но спустя год после гибели мужа у нее обнаружили рак в неоперабельной стадии. Мария потратила на лечение все сбережения, но толку не было. Болезнь медленно пожирала ее изнутри, вытягивала жизненные силы, вела к смерти. В последние недели она уже не вставала с постели. За Сарой присматривала соседка Джейн. Она приводила девочку к постели больной матери, и Сара не узнавала ее. Красивая, огненная Мария, с пылким блеском сливовых глаз и густыми черными волосами превратилась в бледную иссохшую тень с лысой головой и ввалившимися глазами. Когда Сара подходила к ее постели, Мария плакала. Слезы текли по исхудавшему лицу, мочили подушку. Костлявая рука Марии гладила ручку Сары. Она бормотала по-испански: «Дитя мое, как мне жаль, как жаль». Сара оглядывалась на Джейн – та мотала головой и всхлипывала, не в силах сдержать рыдания. Девочке казалось, что это сон. Мама поправится, и они вернутся домой.

Однажды Джейн разбудила Сару рано утром. Девочка увидела, что лицо ее покраснело от слез. Джейн велела ей одеться, накормила хлопьями с холодным молоком и сказала, что мамы больше нет. Сара не поняла: как это нет? А потом были похороны с толпой «черных» фигур, и все плакали и вспоминали, какая Мария была замечательная, трудолюбивая, как ее любили пациенты. После похорон Сару забрала сухопарая дама в очках, мисс Паркинс. Она посадила девочку в машину и отвезла в другой дом. В новую семью.

Хейли и Алекс Грейнорсы, агенты по недвижимости, вечно пропадали на работе. В этот раз Сара была не единственным ребенком в семье. Близнецы Дик и Крис сильно разозлились, когда родители привели в дом новую «сестру». Они и между собой не ладили. Более мягкий, податливый Крис был любимчиком матери. Хейли говорила, что любит сыновей одинаково, но Дику вечно казалось, что Крису достается больше объятий, поцелуев, ласковых слов. И он ревновал. Нещадно лупил брата, получал нагоняй от отца, обещал исправиться. А завтра все начиналось сначала. Один теплый материнский взгляд на Криса – и Дик взрывался.

Когда привели Сару, маленькую худышку с испуганными зелеными глазами, рыжими волосами и веснушками, братья будто сговорились. С того дня все тумаки, издевки, ругательства доставались ей одной. При родителях близнецы сдерживали себя, но стоило остаться одним – вовсю измывались над «сестрой». При виде Сары даже обычно мягкий Крис зверел и бросался на нее с кулаками. Сара орала, умоляла отстать от нее, пряталась от них по всему дому, но близнецы каждый раз находили девочку и били еще сильнее. Сара не говорила родителям. Думала, ей не поверят. Ведь она – не родная, приемыш. К тому же парни грозили, что, если расскажет – отведут ее на реку, привяжут камень и утопят. Плавать она тогда не умела и жутко боялась воды.

Занятые работой и личными отношениями, Хейли и Алекс, казалось, ничего не замечали. Синяки на теле Сара объясняла своей неловкостью. Много раз, оставшись наедине с Хейли, когда та отвозила девочку в школу, Сара пыталась ей признаться. Но смелости не хватало. Понимала, что Хейли уйдет на работу, а она останется в доме с жестокими близнецами. И никто не придет ей на помощь. Тогда Сара не понимала, откуда в мальчиках из «хорошей» семьи столько агрессии. Но впоследствии решила, что виной тому были непростые отношения между родителями. Алекс иногда поднимал на жену руку. Бил ее, когда думал, что дети спят и ничего не видят. Сара видела. По ночам, когда все расходились по спальням, она выскальзывала из своей комнаты и тихо бродила по дому. Трогала вещи, заглядывала в оставленные телефоны, ноутбуки родителей. В семье Грейнорсов она быстро научилась хитрить, лицемерить, скрывать свои чувства, подглядывать и подслушивать.

Когда Алекс и Хейли дрались, а потом занимались любовью за стенами спальни, Сара стояла под дверью и ловила каждое слово, каждый вздох, скрип кровати. Жадно впитывала эмоции и страсти этого дома. Она не любила новых родителей, ненавидела близнецов и решила, когда вырастет – отомстит за все зло, что причинили ей Грейнорсы. Однажды ночью, когда девочка собиралась выйти из комнаты, она услышала в коридоре тихий скрип шагов. Осторожно выглянула и увидела, как Дик на цыпочках подкрался к двери спальни родителей и приложился к замочной скважине. Уже став взрослой, Сара поняла, что близнецы издевались над ней не со злости. Они годами наблюдали, как отец избивает мать, и считали, что это в порядке вещей.

Через два года после ее появления в семье Грейнорсов, наступил перелом. Привычка Сары красть чужие секреты едва не стоила ей жизни. Однажды, когда Дик и Крис играли с компьютерной приставкой, Сара стащила их телефоны. Парни вечно бросали рюкзаки у входа, и она часто обшаривала их в поисках секретов и компромата. Но в этот раз Дику понадобился телефон, и он застал Сару у своего рюкзака. Она так увлеклась чтением его переписки с одноклассницей, что не услышала шаги, не успела спрятаться. В тот день парни били ее особенно жестоко. Повалили на пол и долго пинали ногами. Чтобы соседи не услышали криков, ей заткнули рот грязными носками. Сара дергалась, пытаясь вырваться, а потом потеряла сознание. Когда родители приехали домой, они нашли девочку на полу в гостиной с разбитым в кровь лицом, стонущую от боли. Они вызвали скорую. Сару увезли в больницу, и, когда она пришла в себя, врач сказал, что она едва не лишилась почки. Больше в ту семью она не вернулась и до шестнадцати лет жила в городском приюте. А потом сбежала оттуда.

После разговора с мэром Сара решила заехать к знакомой журналистке Стейси Валевской. Стейси начала журналистскую карьеру еще в годы войны, когда ездила по зонам боевых действий и освещала события для официального новостного канала Хоупфул-Сити. Когда закончилась война, и Новаторы пришли к власти, они первым делом занялись чисткой информационного пространства города. Стейси показала себя лояльной и умной журналисткой, и ее пригласили занять пост главного редактора новостного сайта. Она была «голосом» мэра Буллсмита, связующим звеном между мэрией и гражданами города. Говорила и писала то, что было выгодно Новаторам, и вела борьбу с нелегальными каналами и сайтами бунтарей, через которые те пытались призвать граждан восстать против чистки памяти, провести новые выборы и сместить Новаторов.

Стейси неоднократно ездила в Трущобы. Снимала самые неприглядные стороны жизни изгоев, делала акцент на криминальных наклонностях, которые те прививают своим детям. В ее роликах Трущобы были язвой на теле благополучного и приятного Хоупфул-Сити. Вирусом, с которым нужно бороться и опухолью, которую нужно вырезать и уничтожить. Она призывала власти разрушить Трущобы, взрослым изгоям очистить память, а детей передать в исправительные учреждения для коррекции их девиантного поведения и неправильного воспитания.

С Сарой их связывало давнее знакомство, которое с годами переросло в дружбу. Встретились они много лет назад посреди Тихого океана на авианосце «Громобой», где Сара отбывала службу в рядах морских пехотинцев. Стейси мнила себя хитрой и проницательной, способной раскусить любого и заставить выдать самые тайные подробности своей жизни. Но Сара с ее непроницаемым лицом и спокойным взглядом оказалась достойным противником. Стейси заранее подготовилась к интервью с лейтенантом Прешис, которая недавно отличилась в бою и захвате базы противника. Она выяснила, что Сара – воспитанница системы, выросла без родителей. В восемнадцать вступила в армию, стала лейтенантом в двадцать три. Имела награды и благодарности за отвагу. И все. Ни слова о личной жизни, семье, увлечениях и слабостях. Но Стейси не привыкла сдаваться. Она пригласила Сару в свою каюту, достала бутылку виски и рассказала о себе. Лучший способ вызвать на откровенность – поделиться личным. Сара пила неразбавленное виски, слушала, кивала и на все каверзные вопросы давала односложные или уклончивые ответы.

В тот раз Стейси Валевская уехала, не солоно хлебавши, и лишь годы спустя, когда они стали подругами, узнала, что у Сары был неудачный роман с сослуживцем, она сделала аборт и теперь никогда не сможет стать матерью.

Стейси встретила ее в светлом офисе на пятнадцатом этаже стеклянной высотки. Весь этаж был отдан «Вестям Хоупфул-Сити», и у Стейси был просторный кабинет с видом на город, кварталы которого обвивала тонкая лента реки, разрезанная массивными железными мостами. День подходил к концу, и город окутал густой серый туман, сквозь который просвечивали огни рекламы и скользили лучи фар проезжающих машин.

– Мне нужна твоя помощь, – начала Сара, усаживаясь в удобное кресло, обитое коричневой кожей. Кабинет босса «Вестей» украшала дорогая мебель, в вазах красовались живые цветы, а бар предлагал богатый выбор напитков на любой вкус. Стейси выросла в трейлерном парке маленького городка и всю жизнь жаждала удобства и роскоши. Хороший дом с лужайкой и бассейном на заднем дворе, спортивные автомобили, дизайнерская одежда. Все, чего ей так не хватало в детстве и юности, она пыталась наверстать. И ей всегда казалось, что этого мало. Что у соседей дом и машина лучше, на банковском счете больше денег, что отдыхают они чаще и на более дорогих курортах. Сара отчаянно пыталась избавить подругу от этой неуемной гонки, но потом махнула рукой. Сама она жила в скромном таунхасе с минимумом вещей и почти без мебели. Она не придавала значения материальным ценностям. За исключением автомобилей. Сара обожала спортивные авто. Скорость давала ей ощущение свободы, полета, уносила прочь от тяжких воспоминаний.

– Хочешь выпить? – спросила Стейси, направляясь к бару. Сегодня на ней был бежевый костюм из кашемира и крупные золотые серьги. На стройных ногах – изящные туфли с ремешками. Светлые волосы до лопаток, сдержанный макияж и ухоженные ногти. Стейси отлично вписывалась в обстановку кабинета. Сара невольно перевела взгляд на свои руки с коротко остриженными и местами обкусанными ногтями и усмехнулась. И одета она была не столь изысканно. В удобные черные брюки, джемпер с воротом и кожаную куртку–косуху. На ногах ботинки с рифленой подошвой. Под мышкой кобура с пистолетом. Сара никогда не выходила из дома без оружия.

– Я уже выпила в офисе мэра, – ответила Сара. – Налей мне содовой со льдом.

– У меня полчаса, а потом встреча с финансистами. Нам снова урезали бюджет, – не оборачиваясь, бросила Стейси. Она налила себе белого вина, а подруге стакан содовой. Уселась в другое кресло, протянула напиток и быстро сказала:

– Выкладывай, что у тебя.

Сара не стала рассказывать подруге о планах мэра по захвату машины времени. Сказала лишь, что для особого задания ей необходимо внедриться в общество изгоев. Убедить всех, что она предала Новаторов.

– Думаешь, они поверят, что ты решилась на измену? – недоверчиво прищурилась Стейси. – Все знают о твоей преданности Новаторам и о преследованиях изгоев. Ты же в прошлом месяце схватила одного из них, наркоторговца Мендозу, и собственноручно сдала его в полицию. Стоит тебе появиться там – и они с радостью прикончат тебя.

– Вот для этого мне и нужна твоя помощь, – спокойно ответила Сара. Допила воду и поставила стакан на деревянный столик с витыми ножками. – Помоги разыграть мою измену. Я уже продумала план, но ты со своим журналистским опытом и чутьем, наверняка подскажешь, как придать ему достоверности.

Стейси пригубила вино, положила ногу на ногу и с улыбкой глянула на свои туфли.

– Это будет опасно и увлекательно! – протянула она. – Обещай, что, когда все закончится, ты дашь нам эксклюзивное интервью. Мы даже сделаем фильм о твоем мнимом предательстве.

– Все, что угодно, – махнула Сара. – Слушай, что я придумала…

Глава шестая. Аня

В холле школы, где я теперь работала, висел старый телевизор, там постоянно крутили новости Хоупфул-Сити. В новостях часто мелькали лица тех, кто в розыске. На этой неделе появилось и мое лицо. Все видели, но молчали. Ни один не подошел и не спросил: что я натворила? Все и так было ясно. Изгоями не становятся от хорошей жизни, а в Трущобы не переезжают от скуки. Это место – последнее убежище для не согласных, отверженных и здесь все держатся друг за друга, ибо в сплоченности и молчании – наш шанс уцелеть. Я знала, что и дети, и взрослые узнали мое лицо, но ни один из них не донес на меня патрульным. Предательство здесь не прощали. Единожды предав, ты перестаешь быть «своим» и тогда лучше тебе убраться подальше отсюда. Хотя, наверняка были «тайные» предатели. Которые за деньги и поблажки от Новаторов тайком сдавали изгоев. Но я о таких не слышала.

– Не бойся! Пара месяцев – и они о тебе забудут. Появятся новые лица. На всех сбежавших не хватит патрульных, – успокаивала меня темнокожая Жасмин Дженнингс, моя соседка. – Учителя физики Айзека Голдвина перестали показывать уже через месяц, других – еще быстрее. Никто из наших тебя не выдаст. Если поедешь в Хоупфул-Сити и увидишь патрульных – переходи на другую сторону, носи капюшон и темные очки. В твоем лице ничего особенного. Нелегко опознать. Камер в Трущобах нет. И вообще у нас здесь свои законы.

Я невольно глянула в круглое зеркало на стене учительской. Тревожные серые глаза, короткие темные кудри, бледное лицо, будто с него стерли румянец. Спрятать волосы, закрыть глаза темными линзами очков – и мое лицо будет походить на тысячи других. Невысокая, тонкая, как мальчишка—подросток, я кажусь моложе, и это радует, ибо тоже позволяет затеряться среди сотни тысяч изгоев.

Квартира, которую мне подыскал Курт, состояла из двух маленьких комнат. В одной даже была крошечная электроплита, чайник, раковина с холодной водой. В другой – кровать, стол и кресло. Кровать была узкой, вместо матраса – старое одеяло. Кресло сильно обтрепанное. Но я не унывала. С помощью Курта прибила к стене полку – поставила немногие книги, которые прихватила с собой. Стол украсила ноутбуком, а кровать застелила бельем. Санузла в квартире не было. Общий туалет находился в конце коридора. Душ в подвале. Теплая вода шла только ночью. Впрочем, меня это устраивало. Ночью я почти не спала.

– Со стиркой придется туго, – заметила Жасмин, которая в первый же вечер принесла пакет кексов и газировку. – Внизу есть прачечная, но очередь туда – на месяц вперед. Если ты привыкла к чистоте и уюту, Трущобы не для тебя.

В голосе Жасмин слышалось недоверие. Она сомневалась, что я справлюсь. Я вежливо улыбнулась.

– Старые привычки остались в прошлом. Все привыкают, и я смогу.

– Все – не ты. Я, к примеру, выросла здесь. Мы жили в похожем блоке в паре кварталов к северу. Мы с сестрой с ранних лет привыкли ухаживать за собой. Мать вечно была под кайфом или в отключке, отца я не видела. Когда мне стукнуло шестнадцать, и я переехала к Тэтчеру, ничего не изменилось. Иногда у нас водились деньги. Он подарил мне цацки и модные шмотки, должно быть, стянул из богатого дома в Хоупфул-Сити. А потом его убили, и я все продала, чтобы выжить.

– Зачем? В Центре дают еду и вещи. Немного, но прожить можно, – начала я и, увидев насмешку на ее лице, добавила: – Мне Курт сказал.

– Что он понимает? – усмехнулась Жасмин, вынула из кармана сигарету, зажигалку, чиркнула пальцем и жадно затянулась. Глянула, куда сбросить пепел, подошла к окну и рывком открыла скрипучую раму. – В иные дни у меня не было ни цента. Я не могла заплатить за квартиру, и старый Фрэнк грозился выкинуть меня на улицу. Вдобавок, тогда я еще «торчала», и мне каждый день нужны были деньги на дозу.

«Наркоманка! – решила я. – Этого еще не хватало».

– Осуждаешь? – сморщилась Жасмин и выдохнула дым в распахнутое окно. – Я уже год как чистая.

Я присмотрелась: красивое лицо с шоколадной кожей, блестящими глазами и крупными винными губами. Черные волосы упруго курчавятся вокруг головы. Джинсы и рубашка не новые, но чистые. Вроде не врет.

– Как я могу осуждать? – я пожала плечами. – Каждый справляется, как может. Но знай, если тебе будет трудно или плохо – можешь прийти ко мне. Я – психотерапевт.

Жасмин недоверчиво глянула на меня и вдруг звонко расхохоталась:

– Живой психолог? Ты не врешь? Я думала, вас давно уничтожили нейрохакеры. Выжгли вам мозги.

– Как видишь, не всех. Я осталась и собираюсь продолжить работу. Знаешь место, где можно недорого снять офис?

– Офис в Трущобах? – Жасмин вновь рассмеялась, выбросила окурок и захлопнула окно. – Да у нас такого отродясь не водилось. Здесь тебе не Хоупфул-Сити.