Мажор. Взаимовыгодное сотрудничество

– Ты чего? – нахмурилась она.

– Провожу, – просто сказал он, выходя на тротуар.

– До подъезда десять шагов.

– И все равно провожу.

Яра хотела возмутиться, но он уже запер машину и жестом показал, чтобы она шла вперед. Сжав зубы, она направилась к двери, чувствуя его шаги за спиной.

– Ладно, спасибо за подвоз, – буркнула она, останавливаясь у входа.

Но Антон не уходил. Вместо этого он засунул руки в карманы и слегка наклонил голову.

– Я зайду.

– Что?

– Хочу посмотреть, где ты живешь.

Яра застыла, глаза расширились.

– Ты с ума сошел?

– Нет, – он не моргнул. – Если мы изображаем отношения, я должен знать, в каких условиях живет моя девушка.

– Ненастоящая девушка!

– Для окружающих – настоящая.

Она на секунду прикрыла глаза.

– И что, ты теперь будешь приходить ко мне каждый день? Проверять, чисто ли у меня в комнате?

– Нет, – он спокойно держал ее взгляд. – Но сегодня – зайду.

Яра хотела отказать. Хотела хлопнуть дверью перед его носом. Но что-то в его тоне говорило: он не отступит.

– Ладно, – сквозь зубы процедила она. – И если ты хоть пальцем…

– Я не буду приставать, – он перебил ее, и в его голосе не было ни капли шутки.

Яра резко развернулась и ткнула код в домофон.

Лифт ехал на пятый этаж в гробовой тишине. Яра чувствовала, как его плечо почти касается ее плеча, как его дыхание ровное и спокойное – будто он не вторгается в ее личное пространство, а просто… идет в гости.

– Олеся дома? – вдруг спросил он.

– Нет, – ответила Яра, потом резко добавила: – Но это ничего не значит!

Антон усмехнулся.

– Я же сказал: не буду приставать.

Лифт остановился. Яра быстрым шагом направилась к двери, нервно копаясь в сумке в поисках ключей. Руки дрожали.

– Ты нервничаешь, – заметил он.

– Потому что ты лезешь ко мне в дом!

– Я не «лезу», – он мягко взял у нее ключи из дрожащих пальцев и сам открыл дверь. – Я просто хочу знать, где и как ты живешь.

– Зачем?!

Он вошел внутрь, осмотрел маленькую прихожую, затем повернулся к ней.

– Потому что если что-то случится – я должен знать, куда бежать.

Яра замерла. Он не шутил. Антон медленно прошел в комнату, окинул взглядом аккуратный диван, книги на полках, кровать. Корпусная мебель.

– Уютно, – сказал он.

– Ты что, ожидал трущоб? – язвительно спросила Яра.

– Нет. Но теперь я знаю, что здесь безопасно.

Он подошел к окну, посмотрел на улицу, затем повернулся к ней.

– Ладно, я ухожу.

Яра не ожидала такого быстрого окончания «визита».

– И… все?

– Все, – он кивнул.

Он направился к выходу, но у двери остановился.

– Завтра заеду за тобой в восемь.

– Я не…

– Договорились, – перебил он, и в его голосе снова появились те нотки, которые не оставляли места для возражений.

Дверь закрылась. Яра стояла посередине комнаты, слушая, как его шаги затихают в лифте. Что это было? Он не трогал ее. Не пытался что-то искать. Не говорил ничего лишнего. Он просто… хотел знать, где она. И почему-то это пугало ее больше, чем если бы он действительно попытался что-то сделать.

Глава 8

Антон ехал домой, и впервые за долгое время его не грызло привычное чувство пустоты. Городские огни мелькали за стеклом, а в голове звучал один и тот же мотив – она.

Он вспоминал, как Яра покраснела, когда он поцеловал ее в университете. Как ее пальцы дрожали, но она не отдернула руку в кафе. Как она смотрела на него в полумраке машины, будто пыталась разгадать, где в нем ложь, а где – правда. «А если я не притворяюсь?» Он не солгал. Когда-то, в другой жизни, он бы не стал ждать. Вломился бы в ее крепость, сломал ворота, взял то, что хотел, и ушел, оставив за собой руины. Но теперь он был другим. Теперь он понимал: ее стены – не каприз, не игра. Они выстроены из боли, недоверия, из осколков того, что когда-то разбили другие. И он готов был ждать. Потому что видел – в тот момент, когда она забывалась, когда переставала бороться, – в ее глазах мелькало что-то настоящее. И это стоило больше, чем любая мгновенная победа. Сегодня Орлов поехал не в свою квартиру, а к родителям. Машина плавно остановилась перед особняком Орловых. Антон глушил двигатель, но не спешил выходить. В голове звучали слова дяди Валеры: «Такие истории редко хорошо заканчиваются». Но он не боялся плохого конца. Он боялся только одного – что она так и не поверит. А значит, предстояло доказать. День за днем. Шаг за шагом. Он вошел в дом, и на его лице уже была привычная маска безразличия. Но внутри горело то, что не мог потушить даже ледяной взгляд отца. Она станет его. Не потому что он потребует. Не потому что заставит. А потому что рано или поздно ее стены падут – и она сама откроет дверь. А он будет ждать. Как настоящий мужчина. Антон редко бывал в родительском доме. После смерти брата это место стало напоминать ему не уютное гнездо, а поле боя, где каждый уголок дышал молчаливыми упреками и невысказанной болью. Мать, опустошенная горем, почти не выходила из своих покоев, а когда появлялась, ее глаза были полны тихого укора, обращенного не столько к нему, Антону, сколько к его отцу. Она обвиняла мужа в том, что это он виноват: он разбаловал сыновей деньгами, позволил им слишком много, создал мир, где правила можно было обойти, а последствия – купить. И давил их своим авторитетом. Пытался сделать из них достойных наследников. И в этой вседозволенности и пресса, они и потеряли старшего. Отец, Владимир Орлов, в ответ на эти обвинения лишь заморозил себя изнутри, превратившись в еще более жесткого и требовательного прагматика. Дом погрузился в напряженное, гнетущее молчание, разорвать которое не решались ни прислуга, ни сами члены семьи. Но сегодня Антон приехал. Ему нужно было поговорить о делах, о переводе денег, о новых инвестициях – формальный повод, чтобы поддерживать видимость отношений. Он заглушил двигатель «Лексуса» и несколько секунд сидел в темноте, глядя на освещенные окна особняка. Здесь не было того тепла, что он смутно ощущал сегодня в маленькой квартире Ярославы. Здесь был холодный, дорогой порядок. Его встретил охранник с неизменной бесстрастной вежливостью.

– Добрый вечер, Антон Владимирович. Владимир Сергеевич ждет вас в кабинете.

Кабинет отца пахнул дорогим деревом, кожей и сигарами. Владимир Орлов сидел за массивным письменным столом, изучая документы. Он не поднял глаз сразу, дав сыну понять, что его время – ценный ресурс.

– Отец, – Антон кивнул, опускаясь в кресло напротив.

Владимир Орлов наконец отложил бумаги. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по сыну.

– Я слышал, ты делаешь успехи в университете. Регулярно. Это что, новое увлечение? Или ты наконец решил заняться образованием?

Антон почувствовал раздражение. За ним следили. Всегда.

– Учеба идет своим чередом. Появились другие причины закончить достойно университет.

– Причины? – Отец поднял бровь. – Или одна причина? Гончарова, кажется?

Антон не моргнул. Он ожидал этого.

– Ты прекрасно осведомлен.

– Мне докладывают. Особенно когда мой сын начинает вести себя… нехарактерно. Драки в бытовках, публичные сцены. Это не лучшим образом сказывается на репутации.

– Я разобрался с ситуацией, – холодно парировал Антон. – Репутация не пострадала. Скорее наоборот – все теперь знают, что трогать моего человека чревато последствиями.

Отец медленно откинулся в кресле, сложив пальцы домиком.

– «Твоего человека»? Интересная формулировка. Это что, серьезно? Или просто очередная причуда, которая скоро надоест? Почему ты расстался с Кристиной? У вас могло бы быть прекрасное, совместное будущее.

Антон почувствовал, как сжимаются его кулаки под столом. «Прекрасное совместное будущее – это слияние капиталов семей. Куда уж прекраснее!». Он ненавидел этот тон отца – снисходительный, полный уверенности, что любое его начинание не стоит серьезного внимания. А его будущее уже предрешено отцом.

– Это не твое дело.

– Все, что касается семьи Орловых, – мое дело, – голос отца стал тише, а значит, опаснее. – Ты забываешь, кто ты. Твои «увлечения» не должны мешать главному. Ты наследник. И твое поведение должно соответствовать статусу. Не какой-то студенческий роман с девчонкой из общежития.

Гнев горячей волной подкатил к горлу Антона. «Девчонка из общежития». Именно так они все будут смотреть на нее. Именно так уже смотрели.

– Ярослава – не «девчонка из общежития». И это не «студенческий роман». – Он произнес это с такой ледяной твердостью, что отец на мгновение замолк, изучая его. – И я напомню, что мой «статус» позволяет мне самому решать, что соответствует ему, а что нет.

В кабинете повисла тяжелая пауза. Два орла измеряли друг друга взглядами.

– И что же ты решил? – наконец спросил Владимир Орлов.

– Я решил, что она будет рядом со мной. И это надолго. Настолько долго, насколько она сама захочет. – Антон встал. Деловой разговор был окончен. Он сказал главное. – По поводу документов – я все подписал. Переводы будут совершены в срок.

Он уже повернулся к выходу, когда голос отца остановил его.

– Мать хочет тебя видеть. Она в зимнем саду.

Антон кивнул, не оборачиваясь, и вышел.

Зимний сад был любимым местом Елены Орловой. Здесь, среди экзотических растений и тихого журчания фонтана, она пыталась найти уединение от давящей роскоши особняка и от собственного горя. Она сидела в плетеном кресле, укутанная в шелковую шаль, и смотрела в темное окно, где отражались огни сада.

– Мама.

Она медленно обернулась. Ее красивое лицо теперь было бледным и уставшим.

– Антоша. Ты приехал. Как редко ты радуешь нас своими визитами.

Он подошел и сел рядом, взял ее холодную, почти невесомую руку.

– Дела.

– Всегда дела, – она грустно улыбнулась. – Ты становишься все больше похож на него.

Антон промолчал. Это был не комплимент.

– Мне сказали, у тебя появилась очередная девушка, – продолжила мать, и в ее глазах мелькнул слабый интерес. – Правда? Кто она?

– Ярослава. Она учится со мной в универе. Умная. Сильная. – Он не знал, почему говорит это матери, но почувствовал необходимость.

– Сильная… – Елена Орлова вздохнула. – Это хорошо. Тебе нужна сильная. Чтобы… чтобы удержать. Чтобы не повторить… – Она не договорила, но они оба поняли. Чтобы не повторить судьбу старшего брата, который сгорел в огне бесконтрольной свободы и давления отца.

Она сжала его руку чуть сильнее.

– Познакомь меня с ней. Я хочу посмотреть на ту, что смогла до тебя достучаться.

Антон удивился. Это было неожиданно.

– Она… не совсем в курсе всех наших обстоятельств.

– А ты расскажи. Рано или поздно ей все равно придется это узнать. – Мать снова посмотрела в окно, и ее взгляд стал отсутствующим. – Мир наш жесток, Антоша. Или ты ломаешь других, или ломают тебя. Надеюсь, твоя Ярослава… не сломается.

Ее слова повисли в воздухе, холодные и пророческие. Антон вышел из зимнего сада с тяжелым чувством. Он добился своего – заявил отцу, получил неожиданное благословение матери. Но почему-то ощущал не победу, а лишь возрастающее бремя. Бремя ответственности, ожиданий и страха – а вдруг мать права? Вдруг его мир, мир Орловых, действительно окажется слишком жестоким для той, что смотрела на него в кафе с таким недоверчивым любопытством?

Он сел в машину и еще долго сидел в темноте, глядя на освещенные окна дома, который когда-то был его крепостью, а теперь стал напоминать золотую клетку. И единственной мыслью, которая гнала прочь этот холод, было воспоминание о теплом свете в окне на пятом этаже обычной панельной многоэтажки. Дорога до своей квартиры пролетела почти незаметно. Городские огни тянулись за окном бесконечной сверкающей змейкой, а в голове у Антона крутилась одна и та же загадка – Ярослава Гончарова.

Почему? Почему она так отстраненна? Почему в ее глазах, таких ясных и умных, постоянно живет тень недоверия, особенно когда речь заходит о людях его круга? Он видел, как она общается с теми, кого он мысленно окрестил «простыми». С Олесей – болтает без умолку, смеется, позволяет себе быть легкой. С парнем из соседней группы, который подрабатывает курьером, – может десять минут обсуждать какую-то книгу, и ее лицо будет живым, заинтересованным. Даже с дядей Валерой, старым охранником, у нее находится теплое слово и улыбка. Но стоит приблизиться кому-то из «золотой молодежи», облаченному в дизайнерские вещи и смотрящему на мир с высоты родительского капитала, как в ней включается стоп-кран. Взгляд становится остекленевшим, губы сжимаются в тонкую упрямую ниточку, плечи напрягаются. Она не грубит, нет. Она просто… уходит. Становится невидимой за стеной вежливого, но непреодолимого отчуждения. И с ним было точно так же. С самого начала. Он, Антон Орлов, для которого привычно было любое женское внимание – от подобострастного до расчетливого, – столкнулся с абсолютной, стопроцентной непробиваемой антипатией. Это было настолько непривычно, что сначала вызвало лишь досаду и желание сломать, доказать свое превосходство. Но теперь… Теперь он видел глубже. Это была не просто гордыня или строптивость. Это была система защиты. Глубинная, выстраданная, отточенная годами. «Кто-то ее ранил, – пришла внезапная и ясная мысль. – Кто-то из нашего брата. Кто-то, кто пользуется тем же статусом, теми же деньгами, той же уверенностью, что и я». Он вспомнил, как она вздрагивала, когда он неожиданно брал ее за руку. Как ее глаза расширялись от паники в темном дворе, когда к ней приставал тот тип. Это был не просто испуг. Это был страх, отлитый в металл многократных переживаний. Она мало общается с окружающими, потому что не ждет от них ничего хорошего. Она выстроила свой маленький, тесный, но безопасный мирок, куда пускает лишь проверенных. Тех, кто не может причинить боль просто потому, что у них нет для этого инструментов – ни денег, ни влияния, ни того ядовитого чувства вседозволенности, которое разъедает его собственный круг. И его появление стало для нее угрозой вторжения. Он был олицетворением всего, чего она боялась и ненавидела. Богатства, которое покупает все, включая людей. Силы, которая ломает правила. Наглости, которая не признает слова «нет». Он въехал в свой подземный паркинг, заглушил двигатель и еще сидел в тишине, пытаясь представить ее мир. Мир, где каждая копейка на счету, где будущее не гарантировано щедростью родителей, где доверие – это не данность, а награда, которую нужно заслужить. И его внезапная «опека», его настойчивость должны были казаться ей не проявлением интереса, а очередной причудой мажора, который решил поиграть в любовь с незнакомой игрушкой. Пока она не надоест.

От этой мысли по телу Антона пробежал холодок. Он сжал руль. «Нет, – сказал он себе твердо. – Это не игра. И она не надоест». Он вышел из машины и пошел к лифту, его шаги гулко отдавались в бетонном пространстве. Он понимал теперь, что его задача гораздо сложнее, чем он думал. Мало просто быть рядом, мало защищать и показывать свои истинные, как ему кажется, намерения. Ему предстояло сломать не ее сопротивление, а целую стену предубеждений, выстроенную на руинах чужого предательства. И он был готов это сделать. Потому что за этой стеной, как он успел мельком увидеть сегодня в кафе, скрывалась та самая, настоящая Яра – умная, ироничная, способная на тепло и доверие. Та, ради которой стоило перестать быть просто Антоном Орловым, наследником состояния, и попытаться стать просто Антоном. Человеком, который может быть ей нужен. Лифт понес его наверх, к пустой и безупречно чистой квартире, которая вдруг показалась ему невыносимо безжизненной после ее уютной, наполненной книгами и теплым светом комнатки. «Завтра в восемь, – напомнил он себе, и углы его губ дрогнули в почти неуловимой улыбке. – Договорились».

Глава 9

Дверь закрылась за Антоном, и комната погрузилась в гнетущую тишину, нарушаемую лишь мерным тиканьем часов на стене. Яра обернулась, медленно скользя взглядом по знакомым, таким родным и безопасным вещам: книжным полкам, заставленным учебниками и потрепанными классиками, старому дивану, застеленному покрывалом из родительского дома, фотографии на тумбочке. И тут волна нахлынула. Не просто воспоминания – целая стена горя, которую она держала в себе, стараясь не подпускать слишком близко. От этого горя она повзрослела рано. Она подошла к тумбочке и взяла в руки скромную деревянную рамку. На пожелтевшей фотографии улыбались четверо: красавица мама, папа в строгой военной форме, с гордо поднятой головой и добрыми, уставшими глазами; и они – трое его детей. Старший, Максим. Широкоплечий, с открытым, смелым лицом и таким же, как у отца, прямым взглядом. Он всегда был защитником, героем ее детства. И средняя, Аня… Худая, с длинными светлыми волосами и огромными, доверчивыми глазами, в которых всегда плескалось море каких-то фантазий и наивной веры в добро. Теперь их не было. Оба.

Яра сжала рамку так, что стекло затрещало под пальцами, и опустилась на край дивана, позволив памяти унести себя в тот кошмар, от которого сжималось все внутри. С Аней все и началось. Та самая история, которая навсегда разделила ее жизнь на «до» и «после». Аня, романтичная и мечтательная, всегда витавшая в облаках, влюбилась. Влетела как мотылек в паутину, ослепленная блеском и напускным шармом сына одного из местных депутатов. Он дарил цветы, катал на дорогой машине, обещал золотые горы. Аня парила от счастья, не замечая, что для него это была всего лишь забава, легкий флирт с «девчонкой из простой семьи». А потом она забеременела. И все его «любовь» и «нежность» испарились в одно мгновение. Он назвал ее дурой, которая сама во всем виновата, посоветовал «решить проблему» и исчез, сменив номер телефона и отгородившись от нее стеной равнодушия своих влиятельных родителей. Аня не выдержала. Не его предательства, не насмешек «друзей», не тяжелого взгляда отца. Она не смогла пережить крах всего своего хрупкого мира, построенного на вере в сказку. Ее нашли в ванной. Снотворное. Никакой записки. Только тишина и пустой взгляд ее прекрасных глаз. Яра зажмурилась, пытаясь прогнать прочь этот образ, но он врезался в память навсегда. Потом был Максим. Яростный, справедливый Максим, который обожал сестру. Он не стал ждать результатов следствия, которые бы все равно замяли. Он нашел того подлеца возле ночного клуба и избил его так, что того едва откачали в реанимации. Последствия не заставили себя ждать. Статьи, давление, отчисление из военного училища. Дорога в жизнь была закрыта. И Максим, сломленный, но не согнувшийся, который хотел пойти по стопам отца – стать офицером, ушел в армию по контракту. «Искупать вину», – говорил он. «Сбежать», – думала Яра. Он не сбежал. Он погиб. Где-то в далекой горячей точке, подорвавшись на фугасе во время патрулирования. Пришла похоронка. И папины седые виски. И мама почерневшая от горя. И вечная, леденящая пустота в доме. Их большая, шумная семья рухнула в одночасье. Остались она, мама и отец – осколки разбитого зеркала, молча несущие свое горе, стараясь не смотреть друг на друга, потому что в глазах каждого – отражение той самой потери.

Отец подал рапорт и уволился из армии. Он больше не мог носить форму, в которой погиб его сын, и служить системе, которая не защитила его детей. Они оставили дом, в котором слишком громко звучало молчание, и переехали в другой город, поближе к маминой маме. Чужой город, чужие стены, которые должны были стать лекарством от памяти.

Папа устроился тренером в секцию самбо. Он не говорил много, но его руки, которые когда-то держали оружие, теперь учили детей правильным захватам и безопасным падениям. Эти же руки учили и Яру. Не просто бросать на маты, а чувствовать свое тело, предвидеть угрозу, быть сильной. Не для нападения. Для защиты. Всегда для защиты. Он был строгим и молчаливым тренером. Никаких скидок на то, что она его дочь. Каждая тренировка была молчаливой клятвой, данным себе обещанием: «С тобой этого не случится. Ты сможешь постоять за себя. Ты выживешь». Яра глотала слезы, стирала в кровь ладони и поднималась снова. Каждый удар по мату, каждый бросок был криком, который никто не слышал. Криком ярости за Аню, криком боли за Максима, криком страха за себя. Она стала одной из лучших в группе. Ее стиль был не самым зрелищным, но собранным, точным и безжалостно эффективным. Она училась не побеждать – она училась уничтожать угрозу. Дома о прошлом не говорили. Это стало самым главным, нерушимым правилом. Мама старалась наполнить новую квартиру запахом пирогов, папа молча собирал мебель, а Яра училась. Училась, потому что дала им слово. «Я не совершу ваших ошибок. Я не совершу ее ошибок. Мое оружие – не кулаки, а голова. Я буду умной, расчетливой, независимой. Меня никто и никогда не сломает». И когда пришло время поступать в университет, она выбрала университет в Москве. Она уезжала, глядя родителям в глаза, и обещала: «Я буду учиться. Я буду сильной. Я буду осторожной. Со мной все будет в порядке».

Она сдержала слово. Она построила вокруг себя крепость из книг, недоверия и усмешек. Она отталкивала всех, кто казался хоть немного опасным, кто пах деньгами, властью и той самой безнаказанностью, что погубила ее сестру. До сегодняшнего дня. Стекло фотографии холодное прижалось к ее груди. Яра сидела на диване, и по щекам беззвучно текли слезы. Антон Орлов. Он был воплощением всего, против чего она строила оборону. Ее пальцы скользнули по рамке, остановившись на лице мамы – такой же светлой, улыбчивой, с музыкой в глазах. Мама пела. И этот дар, эту любовь к музыке, она передала дочерям. Аня танцевала под мамины песни, а Яра… Яра пела. Музыка была ее миром, ее убежищем. Песни, которые она писала тайком в тетрадке, были единственным местом, где можно было выплакать всю боль, всю ярость и тоску. И была мечта. Большая, светлая, казавшаяся такой недостижимой. Телевизионное шоу. Прослушивание. Она помнила, как тряслись руки, как сушило во рту, как сердце колотилось где-то в горле. Она вышла на ту самую сцену, увидела спины знаменитых кресел, сделала глубокий вдох и запела. Запела так, как никогда раньше – выворачивая душу наизнанку. Это была ее боль, ее история, ее прощание с Аней и Максимом, упакованное в три минуты. И… ничего. Тишина. Ни одно кресло не повернулось. Слепое прослушивание провалилось.

Сначала был шок. Острая, режущая боль провала, унижения. Потом пришло странное, леденящее спокойствие. Словно сама судьба дала ей пощечину и указала место. «Твое призвание не в том, чтобы светиться на сцене, – шептал какой-то внутренний голос. – Твое призвание – выжить. Быть сильной. Не выделяться. Не показывать свою уязвимость никогда и никому». И когда на следующий день, после студенческого концерта, рыжая девчонка с ее потока, с восторженными глазами поклонницы шоу, спросила ее: «Яра, а ты же ходила на телевизионное шоу? Я тебя видела…», Яра лишь бросила сквозь зубы: «Слетела на слепом». В голосе – максимально возможное безразличие, будто речь шла о проваленной контрольной. Девчонка сразу потухла, засмущалась. Яра почувствовала горькое удовлетворение. Идеально. Теперь никто не будет лезть с расспросами, с сочувствием, с глупыми советами. Ее позор останется ее личной тайной. Еще одним кирпичом в стене. Она зарыла свой голос вместе с надеждами. Спрятала гитару под кровать. Тетрадку с песнями закинула на дальнюю полку шкафа. Музыка умерла в тот день, как умерла ее вера в чудо. Остался только холодный, жесткий расчет. Учеба. Сила. Контроль. И сорвалась в универе. Спела ко дню учителя. И вот теперь явился он. Антон Орлов. Из того самого мира, где все покупается и продается, где деньги решают все. Мира, который сломал Аню и забрал Максима. «Что ты делаешь со мной, Орлов? – прошептала она в темноту, прижимая к себе холодное стекло с улыбающимися лицами. – Ты хочешь сломать то, что осталось? Или…» Мысль оборвалась. Вспомнилось его лицо в кафе. Серьезное. Без привычной насмешки. «Мне нравится быть с тобой. Даже если это игра». И самый страшный, самый предательский вопрос, который шептал ее собственный страх: а вдруг он – не тот, кем она его считает? Вдруг за маской мажора скрывается кто-то, кто способен увидеть не ее стены, а то, что она так яростно прячет за ними? Она упала на подушку, чувствуя, как по щекам катятся горячие слезы. Страх был знакомым, привычным чувством. Но сейчас к нему примешивалось что-то новое, щемящее и пугающее своей неизвестностью. И самое ужасное, что часть ее, та самая, что помнила тепло и боль, отчаянно хотела узнать ответ. Антон Орлов, чей взгляд обжог сердце. Он был воплощением всего, против чего она строила оборону. Сын олигарха, мажор, для которого правила – условность. Он вломился в ее жизнь с наглостью захватчика, с той самой уверенностью, что все можно купить или взять силой. Но сегодня… Сегодня он был другим. Он не брал. Он просил. Он не ломал дверь, а стучался в нее. И в этом был самый страшный подвох. «Потому что если что-то случится – я должен знать, куда бежать». Эти слова жгли ее изнутри сильнее, чем любая насмешка. Они звучали как… забота. Та самая, настоящая, от которой рушатся все стены. В горле стоял ком. «Что ты делаешь со мной, Орлов?» – снова прошептала она в темноту. Ответа не было. Была только тишина и навязчивая, предательская мысль, что его твердое «Договорились» прозвучало не как приказ, а как обещание. И самое ужасное, что часть ее, та самая, что помнила тепло и боль, отчаянно хотела этому обещанию верить.