СРЕДИ ДОБРЫХ ЛЮДЕЙ

После того, как гонять просто так надоело, они, выдернув из ближайшей плетеной изгороди по частоколине, устроили хоккей. И жестяная консервная банка, подобранная на берегу, громко заплясала на льду, увлекая мальчишек за собой. Вовка Фомин сразу же захватил лидерство, и все рванули за ним. В пылу состязания мальчишки увлеклись и не заметили впереди небольшое чернеющее пятно полыньи. Здесь, на излучине, течение немного закручивало, и осенним морозам пока не хватило силы ее перекрыть.

…Под тяжестью четверки лед задыбился, затрещал, и полынья разошлась больше. Провалились в нее почти одновременно. Оказавшись в ловушке, мальчишки ошалело хватались за хрупкую ледяную кромку, цеплялись друг за друга и душераздирающе орали. Но высокий берег и заросли ивняка гасили их призывы о помощи.

Намокшая одежда свинцово тянула ко дну, ноги начинало сводить судорогой. Силы покидали мальчишек, и, наглотавшись воды, они все меньше и меньше оказывали сопротивление стихии.

Вовка Фомин был на год постарше и посмекалистей своих десятилетних приятелей. Изловчившись, он сдернул с себя фуфайку, выбросил на лед и, облегченный, выкарабкался по ней из воды. Чтобы не провалиться, до берега добирался ползком. Уреванный и исцарапанный, он несколько раз со страхом оборачивался в сторону зловещей полыньи. Там уже не было признаков жизни, и только пузырящие круги расходились по воде…

А дома ребятишек уже хватились и затревожились. Вовкино появление подтвердило самые худшие опасения. Но как ни выпытывали, ничего вразумительного от него не услышали: холод и страх парализовали не только сознание, но и речь.

Потрясенные случившимся, сельчане сбежались к месту трагедии. Пока собравшиеся топтались да кумекали, как достать утопших, Наполеон Буйнов ползком добрался до полыньи и, не раздумывая, бросился в холодную пучину. С первого же захода он зацепил одного из мальчишек за конек и вытолкнул скрюченное тельце на лед. Потом сколько ни нырял, так и не смог «нащупать» ни своего сынишку Витьку, ни другого. Отчаявшегося, его еле вытащили на берег обогреться у костра. Тракторист Володька Зубов – лучший кротовский ныряльщик – тоже сделал несколько малорезультативных попыток и, до костей продрогший, готов был прыгнуть в костер. Его опередила тетка с бутылкой первача, и он вылил содержимое поллитровки внутрь, словно воду в самовар.

Подступившись к полынье на сколоченных досках, мужики пытались шарить по дну баграми. Охотников нырять больше не находилось. Ждали водолазов, вызванных из Ишима. С досками, веревками, огородными жердями к реке подтянулись люди с противоположного берега. Приволокли лодку, стали прорубать от берега к полынье проход для водолазов.

А на берегу творилось что-то невообразимое: крик, шум, матерки, истерика. Участковый и мужики покрепче еле сдерживали толпу и рвущихся к воде матерей…

Водолазы управились дотемна. Двух мальчишек, которых не удалось обнаружить сельчанам, как и предполагалось, снесло течением и прибило к береговым корягам. К утопленникам приложили растерянные шапки, рукавички и фуфайку Вовки Фомина…

Не до учебы было и на следующий день. Маленьких земляков жалели, сочувствовали горем убитым родителям; вспоминали, как примерных и не хулиганистых учеников. Трагедия никого не оставила равнодушным.

БЕРЁЗОВЫЕ ЛЫЖИ

Мы жили на Кургане, так именуется и сегодня южная окраина села Кротово. Мне исполнилось семь лет, и в сентябре 1956 года я должен был пойти в школу. Соседи-приятели были старше меня на два-три года и уже познали азы науки.

– А ты не ходи в школу – играй да играй себе, –поучал старший Валька Цапко.

– Ага, мамка у него строгая, она ему даст «не ходи», – встревал Сашка Ерофеев.

Мать у нас с сестрой, действительно, была строгая. Попусту болтаться не разрешала. Бывало, закричит на всю улицу: «Домой!» Аж перед ребятами неловко. Зимой и вовсе, уходя на работу, наказывала: «Из избы ни ногой: неча одежу рвать!» Двери сеней припирала лопатой. Она работала на кирпичном производстве и сильно уставала. И если лопата к ее приходу была не на месте, возмущалась и исходила на крик, но никогда нас не лупила. Бывало только и скажет: «Взять дрын, да дрыном вас обоих!» По незнанию я думал, что дрын – это трактор, который часто дрынь-дрынькал у соседского дома, на котором приезжал дядя Володя Жуковский. «И как же она возьмет его и будет бить нас», – улыбаясь, недоумевал я.

Зимы раньше были снежные, и помнится в одну ночь замело нашу избушку по самую крышу. Ни через окно, ни через сенки нельзя было выйти, и мы то ли день, то ли два просидели в снежном плену, пока нас не хватились соседи Шахматовы.

Когда прояснивало и сугробы затвердевали, мы с радостью рыли в двухметровых наметах норы-ходы. Удивительно, но с нашей крыши можно было кататься, что и делали соседские ребятишки в отсутствии матери. У некоторых были лыжи и санки, а у нас все эти предметы заменяло старое корыто.

Глядя с мальчишеской завистью, как мои приятели весело берут на лыжах заснеженные крутояры, я постоянно донимал мать просьбами достать и мне где-нибудь лыжи. Но в нашем сельмаге такой товар отсутствовал, а ехать за сорок километров в райцентр ей было несподручно, да и не на что.

Однако лыжи к середине зимы, а точнее к моему дню рождения, у меня появились. Их по просьбе матери выстругал из березовых досок сельский умелец Игнат Киричук. Каким-то секретным способом он загнул носки лыж и проделал направляющие желобки. И все равно самоделки получились тяжелые, нестандартного вида. К ним еще прилагались две кругло струганные палки, напоминающие старушечий посох с гвоздиками-наконечниками. Я предполагал, что они для того, чтобы отбиваться от назойливых собак. К лыжам не мог приспособиться долго. При скатывании с горки они разъезжались в разные стороны, и я делал шпагат или катился кубарем, разуваясь на лету. Ребята подшучивали надо мной, но и сами по первости не могли на них удержаться.

Но все же моя настырность дала результат, и я укротил свои неказистые деревяшки. Теперь уже день-деньской готов был пропадать на улице. Иногда наша лыжная дружина углублялась к лесу, где были длинные и пологие овраги. Лавируя между деревьев и кустарников, катались вереницей по слепящему белоснежью. У некоторых пацанов лыжи были ломаны-переломаны на сооружаемых нами трамплинчиках, а мои самоделки выдерживали любые испытания и нагрузки. Но и у них был грустный финиш…

Однажды я заигрался с ребятами на горке и совершенно забыл про четырехлетнюю сестренку. Оставленная без присмотра, да еще в сумеречное время, она нашла спички и зажгла керосинку. Фитиль так высоко выбросил пламя, что ей подпалило волосы и прихватило щеку. Испугавшись, она забилась на печку и, вдоволь наревевшись, уснула.

Когда мать пришла с работы и открыла двери, в избе от копоти было не продохнуть – сестра Танька не сообразила надеть на лампу стекло.

С матерками она выскочила из избы искать меня. А я тут, как тут: стою в сенях, весь в снегу и с лыжами подмышкой. Не выбирая выражений, мать выхватила лыжину и, что есть силы, хрястнула ее о дверной косяк. Березовая самоделка спружинила, но не поддалась. Тогда она бросила ее на порог и резким движением ноги ударила по середке. Лыжина выгнулась, пискнула и надломилась. Вторую лыжину я не дал покалечить: опомнившись, с истеричным криком и слезами повис у матери на руке…

Утром мне все еще не верилось, что лыжина сломана. Выскочил полураздетый в кладовку – вот они, мои «противоударные», и никакому ремонту не подлежат…

В подсобном помещении «зеленой» школы, в которой я учился с первого по четвертый, были лыжи, много пар лыж. Длиннющие, коричневого окраса и с мягким креплением под валенки. Тут же частоколом стояли бамбуковые палки. Первую километровку на этих «самоходах» я прошел в пятом классе. В шестых, седьмых уже парились на пятикилометровке. Лыжня от школы до лесничества была с многочисленными спусками и подъемами, вдоль совхозной фермы с щекочущей нос «парфюмерией».

Частенько по выходным устраивались индивидуальные лыжные гонки старшеклассников на десяти-пятнадцатикилометровые дистанции. Вовка Шестаков, Мишка Поступинский, Толька Крикунов, Петька Неверовский – эти ребята были хозяевами на лыжне и главная надежда физрука Василия Евдокимовича Матаева на районных и областных соревнованиях. Во многих видах спорта прогрессировала моя одноклассница Эльвира Балукова. И на лыжах, которые уже комплектовались ботинками, ей равных среди девчонок не было.

ВСТРЕЧА С РОБЕРТИНО ЛОРЕТТИ

Смешно даже фантазировать: будто итальянский самородок Робертино Лоретти в далеком 60-м приезжал в нашу сельскую школу. По правде, он и в Москву-то попал на закате своей детской славы, хотя культработники министерства проявляли недюжинное старание заманить его в нашу страну. Но импресарио юного дарования запросил баснословный гонорар, что не на шутку вывело из себя генсека Хрущева: «Нечего нам средства распылять. Обойдемся без заграничных вундеркиндов, будем слушать частушки Маруси Мордасовой. Она тоже звонко поет!» Примерно так было представлено резкое выступление советского руководителя на одном из совещаний.

Руководство нашей средней школы поступило проще: раздобыли где-то грампластинку – вот вам и Робертино Лоретти. Послушать неземное пение нас собрали в самом большом классе. Ни просторного спортивного, ни актового зала в школе не было. Новая двухэтажная была еще в фундаменте, а в четырех отдельно стоящих зданиях учиться было неудобно и тесно даже в две смены.

Ребятни набилось – не продохнуть. Многие с любопытством вытягивались на цыпочках в двери из коридора, а в самом классе стоял гвалт, как на птичьем базаре.

Получив несколько безадресных подзатыльников, я сумел все-таки угнездиться поближе к проигрывателю. И в этой сутолоке разглядел ее – русоволосую, с редким посевом веснушек, девочку из шестого класса. Она сидела слева, в метрах трех от меня. Ее кулачок, подпиравший ухоженную голову, был окантован белым кружевным манжетом, что прекрасно гармонировало с красным треугольником галстука. Когда она резко оборачивалась на оклики сидящих сзади, ее каре разбрызгивалось по сторонам (французская певица Мирей Матье в нашем клубе еще не выступала).

…Голос Робертино уносил куда-то в сказочную страну, где море и тепло. Конечно, из наших селян никто там не бывал, и только уроки Татьяны Вощиковой приближали нас к этому волшебному «сапогу». Мои мальчишеские фантазии перемешивались с доброй завистью: вот мой ровесник обладает таким прекрасным даром, а у меня нет никаких талантов, да и в учебе не все складно. Достоин ли я с ярлыком второгодника внимания понравившейся девочки? В какой-то миг мне показалось, что именно для нее и только для нее поет этот чудный итальянский мальчик. Пронизанная его творчеством девочка не обращает внимания на шепотки одноклассниц и, конечно, не знает, что для одного невзрачного семиклассника важнее всех песен Робертино она – русоволосая девочка с Одины.

Как-то прибираясь в антресолях, наткнулся на грампластинку Робертино Лоретти. Вспомнил школу, учителей, одноклассников и, конечно, девочку из далекого шестого «б».

СРЕДИ ДОБРЫХ ЛЮДЕЙ

…Ребята, с какими людьми я встречался. Каких стариков и старух глубокознающих застал в живых! А их лица, походки, жестикуляция – МХАТовским актерам поучиться бы!..

Совхозный пастух Илья Александрович Аксенов:

– Я Володимер знаш, как коня люблю! Он никогда на меня не заругатса, не то, что моя Наталья. – При этом он, не брезгуя, целовал своего вороного.

Клышникова Ирина Матвеевна («флотчиха»). Больше девяноста лет продержалась на земле. Мы по-соседски дружили с ее внуком Васькой, который рассказывал, что бабушкин муж служил на флоте. Отсюда и необычное прозвище. На ней зиму и лето было бессчетное количество юбок, и трудно было определить, из какого потаенного кармана она доставала ключ от сундука, где деньги лежат.

Тетя Нюра Фуфаева («Фуфаиха») – тоже соседка. После смерти Сталина по стране поползли слухи о войне, и она, тогда еще из Советской Украины, со своими малолетками Андрюшкой и Витькой приехала в Кротово и поселилась в «кургане». Однажды Витька обидел мою сестру Таньку, и моя мать надрала ему уши. Фуфаиха при встрече в отместку отвозила ее тяжелой кирзовой сумкой – таким способом была скреплена дальнейшая дружба двух одиноких женщин.

Иван Святкин, немного родственник. Мне было лет тринадцать, когда мы в одной «бригаде» пилили дрова, и он целый день меня «таскал» на пиле. Проворный был мужик. Срубит березу потолще пивной кружки и целиком тащит в село. А во дворе разделает ее: что на жерди, что на дрова, а из веток веников навяжет.

Тетя Анна Катюшина, портниха. Маленькая и горбатенькая, она во время разговора, прихрамывая, обходила человека кругом, улыбаясь, обсматривала, словно собиралась снимать мерку.

Василий Карпухин – неплохой сапожник, конкурент

моего дяди Николая. Глухонемой от рождения, он при разговоре издавал звук автомобильного стартера, после чего иногда вылетало едва понятное слово.

Петр Иванович Кармацкий, участник русско-японской войны 1904 года. По утрам ему замешивали тесто, и он для «конфорту» подкладывал его под культю, прежде чем пристроить вместо ноги деревягу.

Дядя Вася Белан. Тоже пришел с фронта с «трофеем» – деревягой. Но как он на одной ноге стога вершил, смотришь – словно яичечко!

Анатолий Воробьев, мастер спорта по борьбе, учитель физкультуры в Кротовской школе. Вспоминается, как на одной из гулянок в районе Каролишки он под общее одобрение учительской компании уложил директора Штейна на лопатки прямо… в муравейник.

Суйкова Екатерина Петровна. Мало кто ее величал по отчеству, а фамилию и вовсе не знали. Тетя Катя и все. Удивительная была старушка. Я не раз видел, как она голыми руками вынимала из печи чугунок с варевом для скотины и несла его остужаться в сенцы. Позднее я поинтересовался у знакомого физика. И он мне растолковал: «пока в чугунке что-то кипит, его можно спокойно брать за нижнюю часть незащищенными руками». Гостеприимству тети Кати не было предела. В ее домике всегда можно было обогреться. Особо знакомых она непременно усаживала за стол. А сколько квасу я у нее выпил в летнюю жару!

Иван Самарин, заведующий пилорамой. Без малого полтора центнера весил дяденька. Жил он в деревне Вилковой и ездил к работе на лошади. Когда он усаживался в повозку, она прогибалась до критического состояния. Подобных тяжеловесов в округе не было.

Михаил Южаков – «король» бензозаправки. Вот времена были: бензин и газвода в одной цене! Мой корреспондентский транспорт он иногда заправлял и за спасибо.

Особо бы хотелось отметить в разделе минипортретов Иосифа Поступинского, Наполеона Буйнова и Лаврентия Зануду. Таких редких имен, как у них, в Кротово больше не было.

Оська Поступинский был у молодежи в авторитете, а кое-кто его и побаивался. Он приходил на сельский стадион, где старшеклассники сдавали стометровку и шутливо предлагал физруку:

– Ставь, Василий Евдокимович, на финишной поллитровку, я с рекордной скоростью прибегу!

Лаврентий Зануда, кузнец. Невысокого роста крепыш, он приходил в спортзал, где мы, 7-8классники, с натугой тягали сорокакилограммовую штангу и, улыбаясь, спрашивал: «Что вы тут поднимаете?» Затем брал наш «рекордный» вес и без особого напряжения несколько раз выжимал его одной рукой.

Володя Зубов, тракторист. Летними вечерами мы, искупавшись за день до десятка раз, ждали его аттракциона, когда он придет на Чухин омут умываться после работы. Разжигая азарт, он неспешно раздевался, тщательно намыливался и бесшумно уходил минуты на 2-3 под воду. Пронырнув без единого всплеска метров тридцать, он оказывался где-нибудь на другом берегу в зарослях кувшинок.