СРЕДИ ДОБРЫХ ЛЮДЕЙ

Владимир Бердов

СРЕДИ ДОБРЫХ ЛЮДЕЙ

СРЕДИ ДОБРЫХ ЛЮДЕЙ

(дедушкины книжки)

ВКУС ХЛЕБА

Вспоминаю расписанный незамысловатым рисунком сусек, где хранилась заработанная в колхозе на трудодни пшеница. Я любил зарываться в этот приятно щекочущий ворох, где, заигравшись, нередко засыпал. Когда из закром все до зернышка вывозилось на мельницу, в избе еще долго стоял запах солнца.

Хлеб в пору моего детства, в основном, стряпали сами. Я помню, как мать делилась свежевыпечкой с соседкой тетей Валей Кармацкой, а в следующую неделю, чтобы не «гонять» печь, она отстряпывала нам.

Была на краю села и маленькая сельповская пекарня. Небольшой производительности, она выдавала за смену чуть больше сотни булок душистого белого хлеба. Охотников до магазинного продукта было много, и люди с раннего утра собирались у сельмага, ожидая хлебовозку Васи Гуськова. Мы жили неподалеку, и я старался в числе первых занять очередь. Но как бы рано я не приходил, там всегда сидел старик Фоменко, который и летом не расставался с валенками и ватной душегрейкой.

Давали только по одной булке в руки, и я за какие-то двести метров до дома успевал хорошо пощипать золотистую корочку. Мать ворчала, но всякий раз отковерзывала от нее ломоть и тут же аппетитно уплетала.

Непростое деревенское детство мало баловало многих из нас сладостями. Довольствовались пареной морковкой да черемуховой кулагой. А больше таскали куски домашнего хлеба, иногда посыпанного сахаром. Однако сын директора маслозавода, мой одноклассник Вовка Крук выходил на улицу с большим ломтем хлеба, намазанным сливочным маслом и медом. Когда он откусывал кусок от аппетитного бутерброда, зеленая капелька дежурно свисала с его носа. Мы брезговали и никогда не просили его отломить чуток…

Прошло шестьдесят лет. В селе нарушены многие производства, не устояла в этом широкомасштабном разломе и сельская пекарня.

ПРАЗДНИКИ ДЕТСТВА

Первое весеннее пробуждение природы, и наш 5А под руководством школьного трудовика Алексея Павловича делает скворечники. С прилетом скворцов начинается дружное снеготаяние, и мы пропускаем воду, роем канавки, устраиваем запруды и ставим на них маленькие водяные мельницы. В лесу идет сокодвижение, и мы с соломинками припадаем к березовым стволам насладиться соком.

Но вот отменяются занятия, и начинается общешкольный дроворуб. В нашей школе семнадцать прожорливых круглых печек, и дров нужно много. В обязанность каждого ученика входила заготовка дров. И чем старше он был, тем больше нужно было напилить. Старшеклассники объединялись в бригады и заготавливали самостоятельно. Ребятам помладше помогали родители.

Тут и там на огромной деляне пестрит одежда, звенят топоры, шипят пилы вперемежку со смехом. Физрук Василий Евдокимович ходит с «контрольным» колуном и разбивает неподдающиеся чурбаны. Взмахнет полупудовым инструментом пару раз и идет дальше, эффектно поигрывая мускулами. Завхоз Иван Петрович придирчиво обмеривает поленницы. И, если кубометры с «дырками», работу не примет. Чуть поодаль, ловко орудуя топором, валит лес школьный конюх Сергей. За ним не поспевают два других вальщика с двуручной пилой. Тут смекалка нужна, расторопность!

Общий обед – не было видеокамер отснять эту живописную картину! Дымят костерки, печется картошка, жарится на палочках уже пожелтевшее зимнее сало, а на полотенцах разложены пироги, вареные яйца, лук.

Дроворуб, прополки лесопосадок в местном лесничестве, осенняя копка картошки и свеклы, дерганье льна – ни одна кампания не обходилась без помощи школьников. Зарабатывали на школьное оборудование, на инвентарь, на поездки и походы. На карманные расходы тоже перепадало.

К тому же в летние каникулы доводилось работать на совхозном строительстве, в бондарке местного маслозавода или возить копны на сенокосе. Но больше всего нам удавалось заработать на заготовке ивовой коры для дубления кожи. Целыми днями приходилось вязать тяжелые пучки и вывозить на багажнике велосипеда. Эффективных препаратов от насекомых не было, и мы постоянно были искусаны и исчесаны. Я помню, как один знакомый старшеклассник заработал на этом промысле на велосипед. Мне велосипед на целое лето уступил физрук Анатолий Дмитриевич. В то лето школа приобрела два «Урала», и один достался мне.

Летом на нас обрушивалось столько всего, что терялись от восторга и не успевали испытать все, что положено в это прекрасное время года. Игры чередовались с посильным трудом в домашнем хозяйстве и на огороде.

Незабываемые моменты посадки картошки. Взрослые копают лунки по свежевспаханному, а ты бежишь, проваливаясь босыми ногами в прохладный чернозем с ведром косматых клубней, еле поспевая за лопатой. Первые смельчаки уже искупались и хвалятся, придя в клуб на вечерний сеанс.

Середина мая – и скоро каникулы. Но мы почти все лето будем привязаны к огороду: нужно прополоть картофельные всходы, а потом окучить. Это особенно трудоемкий процесс. В летнюю жару, обработав несколько рядков, бежишь к речке. А там, на песчаном берегу, только и разговоров об огородных делах.

Вечером, когда спадает жара, окунувшись в речке который раз, бежишь поливать огуречные грядки. На них еще три листочка, и урожай будет не скоро.

Но сосед дядя Коля от своих гряд уже натянул ниточки с колокольчиками. Спасут ли они урожай от нашествия предприимчивых деревенских мальчишек?! Колокольчики – приспособление безобидное, но был случай, когда один старик набил в доски гвоздиков и простелил их вдоль огуречных грядок. Родители пострадавших пацанов пришли и молча перевернули его огородное хозяйство. Конечно, лазанье по чужим огородам не поощрялось и наказывалось, но и изощренные методы охраны осуждались не меньше.

За подсолнухами тоже охотились. Мы жили возле клуба, и любители полузгать семечки во время сеанса не раз заскакивали на огород и откручивали «шляпы».

Как-то по весне мы с соседом Васькой углубились на велосипедах к дальним полям. В кустах наткнулись на слегка замаскированные мешки с семенами подсолнечника. Был грех: пока мы не перетаскали целый мешок – не успокоились. Недостающего семенного материала хватились, и в школу с расспросами приходил бригадир. Он выспрашивал ребятишек, пугал, что семечки протравлены. Но нас не проведешь. Прежде чем пустить их в дело, мы провели испытание на голубях и воробьях. Воробья точно никакая зараза не берет, а голубь – птица нежная.

Каникулы в разгаре, и давно открыт рыболовный сезон. Но еще в половодье мы с дядей Колей, прочесывая мутную речку вдоль берега, вычерпывали сеткой-наметкой щук, окуней, чебаков и другую зазевавшуюся рыбешку. Вода прошла, отступила от берега, прочистилась, и настало время ужения.

…Петькина бабушка Анна крепко сжимает рукой щиколотку ноги и, словно боясь вспугнуть порхающих над цветущими огурцами бабочек, полушепчет: «Вставайте, рыбаки!»

Понятно, что уже не в первый раз она нас тормошит, как наказывали мы ей с вечера. Но рыбаки допоздна заигрались в картишки, и теперь вылазить из сенных нор не хочется.

Петька, хоть и младше меня, но, проявив «героизм», спрыгивает с сеновала первым. Кусок хлеба, стакан молока на ходу, и вот мы, закинув на плечи удочки, полусонные, натыкаясь друг на друга, бредем вдоль берега. Густой туман садится на плечи и остывает чистой росой. Сапоги скрипят об осоку.

Пока дошли до заветного омута, подсветало, солнце показало красноватую макушку, и мы, окончательно взбодрившиеся, повеселели. Но нас уже опередили – заядлый рыбак Ванька Хабаров сидел между двух воткнутых в берег удилищ. Нам кажется, что он тут с вечера. Вон и костерок полудымится, а на спущенном в воду кукане бултыхается улов.

Ловля рыбы, костры с печеной картошкой, первые грибы-обабки, жаренные на палочках, езда на вершной, шалаши и покосы – все это переходило в последующие возрасты.

Припал к кормушке конь Буланый,

Усердно хрумкая овес.

Ему, трудяге, завтра рано

Везти людей на сенокос.

А мы возьмем побольше хлеба,

Нальем в бидончик молока,

И заскрипит наша телега,

Перегоняя облака.

Нам не понадобятся вожжи:

Наш конь дорогу знает сам.

И днем, и вечером, и позже –

Придет Буланко к шалашам.

Сенокосный стан, где мы обосновались с Сергеем Давыдовым и соорудили шалаш, находился километрах в семи от села. Раза три в неделю я ездил домой на велосипеде. Привозил молоко и свежий хлеб. Бидончик мы ставили в вырытую под кустом смородины ямку, и молоко сохранялось прохладным.

Днем Сергей гонял по обширным лугам конную косилку, а я присматривал за лошадьми и нашим хозяйством.

Однажды, собирая сушняк для вечернего костра, я углубился за границы наших угодий и наткнулся на огромную грибницу. Груздей тут было видимо-невидимо. Чуть прикрытые прелой листвой, они, словно гвозди, торчали один к одному.

Запыхавшись от восторга, я понесся к Сергею. Сначала он не поверил, но, увидев, как горят у меня глаза, заинтересовался. До потемок мы тогда ползали по этой чудо-поляне. Пришлось даже телегу сюда подгонять.

Дня три мать возилась с груздями: чистила, отмачивала, солила в пятнадцативедерной кадке. Картошка в ту осень неплохо уродилась и на столе всегда была в компании с груздями.

Такого грибного урожая больше не встречалось. Через несколько лет мы специально ездили на грибную полянку – хоть бы один попался.

Зима нас воспитывала ничуть не хуже лета. Красочная разница между снежной белизной и летней травой, контрастное разнообразие впечатлений особенно ощутимы.

…Отчима Сергея я давно упрашивал взять меня «по сено», и он, в конце концов, сдался.

…Еще затемно, когда и собаки в своих будках не проснулись, четыре подводы, одна за другой тронулись в путь.

Сначала шли по прилизанной грейдером дороге, а километрах в трех от села свернули к ерику. Я сидел на замыкающей подводе, укутавшись в тулуп, вглядывался в укрытые снегом перелески и фантазировал о волчьей стае, о зайце, убегающем от лисы, о лосе. Начинало светать. На заснеженной целине лошади сбавили темп. Проворной буланой кобыле приходилось торить путь, и ей доставалось больше всех. Местами снег был глубокий, и конские хвосты стелились по нему.

Стожок, укрытый белой покосившейся шапкой, нашли быстро. Дальше за перелеском «разбежалось» еще несколько стожков, но они были не наши. Морозец навис над заснеженным лугом, и все живое попряталось. Но вот пролетела и, просигналив, выдала нас сорока, и это немного оживило безмолвие.

Взобравшись по веревке на верхушку, Сергей «распечатал» стог и кинул хороший навильник вниз. Я по клочку бросил лошадям, и они, переглядываясь, как люди, захрумкали.

Где-то к обеду со стожком управились, разложив и забастриковав все четыре подводы. Когда заскребли «одонки», мыши черными горошинами высыпали на белый снег. Сергей не стал до конца разрушать мышиные зимовья и оставил немного сена. К тому же лоси могут подойти сюда и покормиться.

Наскоро перекусив, засобирались, расставляя наш конный поезд. Мороз крепчал, и потные бока животных покрылись инеем.

С грузом, хоть и по проторенному пути, лошади шли тяжело. Парфеныч жалел их и на больших заносах соскакивал с воза, шел рядом, ободряюще посвистывая. Основная работа была на нем, и я видел, что он тоже устал и запарился.

Когда въехали на окраину села, лошади, почуяв дом, прибавили резвости. Было уже темно, и у нас хватило силы только выпрячь и накормить их. Мать и сестра ждали нас с «праздничным» ужином. За столом Сергей хорошо «обмыл» удачную поездку. Заикаясь, он рассказывал о нашем путешествии, о том, что и я не подкачал. Я уже приладился спать на печке, а он, захмелевший, тыкал вилкой в чашку с груздями, которые отскакивали с писком, словно лягушата.

Больше съездить «по сено» мне не посчастливилось. По весне, когда мать была на ночном дежурстве, отчим, собрав свои нехитрые пожитки, ушел от нас совсем. Мы с сестрой спали и не слышали. В доме еще долго пахло лошадиной сбруей и терпким самосадом, который он сам выращивал в дальнем углу огорода.

Много теплых воспоминаний осталось, связанных с этим человеком. Вот и зимнее сено всегда для нас было кусочком лета.

Я ПОМНЮ…

Школа, где я начинал учиться, стояла в некотором отдалении от остальных учебных корпусов. В простонародье ее называли «зеленая» – по цвету ставней.

Почти четырехметровые потолки и огромные окна старинного здания давали свет и простор. Зимой смеркалось рано, и к концу второй смены в классах зажигались фитили больших керосиновых ламп, висящих вдоль стен. В каждом классе было по шесть-восемь штук. Лампы постоянно заправляли, и стойкий запах керосина держался долго. На нашей заречной улице тоже не было электричества.

Школа в четыре здания,

Которых давно уже нет –

Они в моем детском сознании

Оставили памятный след…

К нашей школе прилегала территория местного промкомбината. Его цеха и мастерские давали работу многим жителям двухтысячного села.

Я хорошо помню эти минипроизводства, которые возглавлял маленького роста, но с большим организаторским чутьем, Илья Михайлович Шелк.

В крахмальном производстве трудилась моя мать, а в швейной мастерской к каждому учебному году нас обмеряли и шили рубахи, брюки и зимние телогрейки, которые были теплыми спутниками большинства сельчан.

Как-то вместе с телогрейкой мать заказала мне к зиме и стеганые ватники. Добротная вещь для катания на санках и для лесорубов, но не для школы. В первые же дни ребята начали подшучивать, подхихикивать и даже подставлять под мой зад перья, испытывая толщину ватников.

Домой я приходил со слезами – мать успокаивала меня, понимая, что негоже отправлять ребенка в такой одежде, но другой не было, а приобрести что-то сносное не хватало средств.

К концу зимы насмешки кончились, и я смирился с необычной одеждой. А однажды они меня здорово выручили…

Играли мы как-то в лапту, и только я замахнулся ударить битой по мячу, как сбоку с рыком бросилась на меня соседская собака. Вцепилась в голень и ну рвать мои ватники. Кусок материи выхватила, а ногу не прокусила.

Дома мать не ругалась, а только выдохнула:

– Завтра в школу не пойдешь, а там что-нибудь придумаем!

Вечером мы с ней нагребли несколько мешков прошлогодней, но еще ядреной картошки, а утром она свезла ее на весовую крахмального цеха. Вырученных денег хватило на заказ в швейную мастерскую. Горбатенькая портниха тетя Нюра Катюшина, у которой я брал для игры пустые тюрячки, постаралась. Эти брюки я бережно относил года два, и только к выпускному мне справили обновку.

С обувкой в детстве мне повезло больше: родной дядя был прекрасный сапожник. К лету он шил мне крепкие кирзовые тапочки, а зимой модельно подшивал валенки.

Николай Ильич еще с военного детства овладел сапожным ремеслом, знал его тонкости и премудрости. В сапожной вместе с ним трудился глухонемой Василий Карпухин. Мастер тоже опытный, но, как говорят сапожники, «без стельки». И в мастерской, и на дому больше доверяли золотым рукам дяди Николая. Когда он, как всякий талант, уходил в загулы, многие люди откладывали свои заказы до полного просветления мастера.

Я часто бывал в пронизанной солнцем и запахом хрома сапожной. Приходили клиенты, приносили заказы и последние новости. Здесь всегда было по-домашнему уютно и весело.

Иногда заказчики задерживались долго, чтобы послушать незамысловатые мелодии слепого Коли-гармониста. Он приезжал в село из соседней деревни. Летом играл у сельмага, а зимой имел удовольствие развлечь приветливых сапожников.

Под мелодию его старенькой «хромки» работалось легко, и дядя в который раз распевно намекал:

Мне не надо пуд гороху…

Коля-гармонист улыбался, слегка раскачиваясь, и пальцы виртуозно бежали по клавишам…

На этой мажорной ноте можно и закончить эти заметки, но был на примыкающей к школе территории еще один рабочий участок – небольшое колбасное производство. В ограде, перед нашими окнами, забивали лошадей и крупный рогатый скот. Более наглядного урока жестокости я не встречал. Конечно, здесь истребляли старых и немощных лошадей и других копытных, но картина была не из приятных.

…Достаю старый сапожный молоток, которым стучал не один десяток лет мой дядя. Он из тех вещей, прикосновение к которым включает память далекого детства:

БАНЬКА ПО-ЧЕРНОМУ

Старый киношник дядя Вася Ткачук вышел на пенсию, и обслуживать киноустановку прислали молодую девчонку. Наш домик был через дорогу от Дома культуры, и она упросила мать пустить ее на квартиру. Освободив место для квартирантки, спать я перебрался на большую, в пол-избы, печь.

Печи в деревнях топили круглый год. Готовили еду себе и скотине, какая в хозяйстве водилась. Холодильников не было, и чугунок с варевом целыми днями упревал в загнетке. Дров уходило много. К тому же мать частенько ставила возле протопленной печки большую оцинкованную ванну, и мы поочередно мылись. Старые люди рассказывали, что и в самой печке некоторые семьи мылись и даже парились. На этот случай зев печи делали несколько шире.

Чуть постарше я стал ходить в баню своего приятеля Петьки. Домик у них был старый и тесный, а вот баня – светлая, просторная и с большим окошком.

После бани я оставался у них ночевать, и мы, наладив от батарейки карманного фонарика освещение, допоздна засиживались на сеновале с картами.

Отсюда был хороший обзор на огород, на дальние мостки через речку, а банное окно и вовсе было под носом. Когда его не занавешивали, мы тихонько повизгивали от любопытства.

Кстати, наша мальчишеская любознательность спасла жизнь Петькиному деду…

Припозднившийся и слегка подвыпивший, надумал он помыться. Разделся – все честь по чести – но, не сделав и двух шагов, рухнул своей неспортивной массой на пол. Падая, он зацепил рукой окно и вдребезги его разнес. На звон стекла мы рванули в баню и увидели шокирующую картину: дед Иван, окровавленный, лежал на полу и тяжело стонал.

Подоспевшие взрослые увезли его в больницу. Рану зашили, и все обошлось. После этого случая пьяным он в баню больше не ходил. Как позднее выяснилось, он не заметил валявшийся кусок мыла и наступил на него. Проделав вдоль бани балетное фуэте, он и грохнулся, распоров вену о стекло.

Так бы и ходили мы с матерью и сестренкой по чужим баням, если бы однажды дядя Миша не привез нам долготье на дрова. Долго лежали березовые хлысты за сараем, пока мы с Петькой ради развлечения и игры не надумали строить баню. Ошкурили «бревна» самостоятельно, а как делать зарубы на них, приглядели у плотников, которые строили новую почту.

Со своим сооружением мы изрядно намучились. Лес был нестроевой, и нам приходилось стесывать кривулины топором и укладывать в сруб. С перерывами на беготню к осени мы подняли строение до высоты наших вытянутых рук. Но, когда настелили горбылины на пол, верх пришлось еще ряда на три подрубать. Выпилить небольшое оконце не составило труда, а с дверным проемом, с косяками, одобряя наше ‘грандиозное” строительство, помог почтовик дядя Коля.

Поначалу мать не верила в нашу затею и ворчала: «Лес изведете, а толку не будет». Но когда мы, словно грибную шляпку, приладили крышу-односкатку, она тоже стала нам оказывать содействие в приобретении необходимых материалов.

Затея так нас увлекла, что мы забыли про кино и про игры, словно строили какую-то невиданную штуковину.

Подходили, интересовались знакомые пацаны: подшучивали, похихикивали. Люди с большака стали примечать наше неказистое сооружение и останавливаться. Завидев мать, председатель совета Наполеон Буйнов то ли с иронией, то ли всерьез заметил: «Новострой-то, Ильинична, надо зарегистрировать!»

Избушка на курьих ножках, как мы ее прозвали, была готова. Но, чтобы сделать ее баней, нужна была печь-каменка. Кирпичи нашли без проблемы, а вот подходящей бочки не было. Но мы были проныры еще те, да к тому же к делу подключили грозу совхозных курятников Ваську. Он и навел на брошенные за территорией ветлечебницы бочки с сильно вонючим содержимым. Но выбора не было, и мы два вечера сливали загустевший ветпродукт на землю. Тут же, в лесочке, мы как следует прожгли бочку, почистили и по темноте укатили домой.

Как потом оказалось, в бочке был ценный креолин для лечения скота. Ветеринар Гаврила Зонов даже не хватился пропажи. А может, он и вовсе был просрочен.

За давностью лет я уже не помню, как испытывалась наша банька по-черному, но она долго служила. В ней, неказистой и тесноватой, мылись друзья, приезжие родственники и, конечно, мы, ее создатели.

Ни нашего дома, ни баньки давно уже нет. Все забурьянено. А почтовский дом, который строили в один год с нашей баней, еще стоит и обслуживает немногочисленных жителей Кротово.

ЭРА ВЕЛОСИПЕДОВ

Лет в десять я начал осваивать велосипед. Это был полутрофейный, собранный из разных запчастей двухколесник соседа-фронтовика. Родные у него были только рама да странный, как коровьи рога, руль, а вместо камер приспособлены поливальные шланги.

Крутить педали этого тяжеленного сооружения десятилетнему мальчишке было непросто. Но, несмотря на это, я целыми днями возился возле него. Приятнее всего было спускаться на этом драндулете с горы. И мы с приятелями сигали с самых больших крутояров.

Исхлестанные ветками ивняка и крапивой, мокрые и уставшие, ненадолго забегали домой перекусить и снова каскадерили. Как поговаривала моя бабушка – день-деньской лындали, забывая про обед и ужин.

Иногда мы довольствовались хлебом, который выносил и щедро раздавал сосед Юрка. Вкуснее, чем стряпала его мать, тетка Мария Боголюбова, мы не знали. Юркины родители были просты и приветливы. Между собой соседи доброжелательно называли эту большую и дружную семью Человеколюбовы. У них был единственный на нашей улице мотоцикл «Иж-49», и дядя Коля охотно катал на нем ребятишек.

Но все же велосипед был для нас самым желанным видом транспорта.

…Колька Саблин был много старше нас, и у него первого появился новенький «ЗИС». Велосипед черной окраски, как правительственная «Волга», и с противоударными ободами, вызывал у нас восхищение. Первое время он жалел велик и не мог на него надышаться. Мы бегали за ним, не рассчитывая прокатиться. Иногда ради забавы он привязывал к багажнику березовую вицу и мчался по дороге, обдавая нас веселой пылью.

Когда наскучивала пустая беготня, мы шли за реку к Чуре – так ласково звали мы Петьку Чуракова, который придумывал к велосипедам люльки, тележки, охотно собирал и комбинировал из старья. Он был мастеровой и горазд на всякие выдумки и рацеи. В школе он учился неважно, но в технике волок, и к нему с задельем обращались даже взрослые.

Колька Саблин никаких колясок не цеплял. Он демонстрировал на своем двухколеснике сверхнагрузку и сверхпроходимость. На багажник, на раму, на руль и даже себе на плечи он усаживал до пяти человек и, по-цирковому балансируя, тяжело крутил педали.

Заводские испытатели навряд ли додумались бы до такого! Собравшиеся с тревогой и волнением наблюдали, выдержит ли велосипед такую пирамиду, не полопаются ли, словно макаронные палочки, спицы.

Со временем велосипед уже потерял свой блеск, и камеры прошли не одну клейку. Теперь уже Колька и нам давал немного покататься.

Когда появились велосипеды в других семьях, внимание к Колькиному побитому «ЗИСу» угасло. Моему другу Петьке Симонову тоже купили велосипед, и он, малорослый парнишка, не доставая до педали, наловчился по-взрослому на нем ездить. Я был старше Петьки, но все еще изгибался под рамой.

Сергей Давыдов, против конюховских правил, тоже приобрел велосипед. Не имея навыков, недели две его объезживал, а освоив, горделиво «рассекал» по улицам.

Как-то, припозднившись, он не заметил в потемках лежащую на дороге корову и наехал на нее. Перепуганная животина вскочила на ноги, испражнившись в сторону незадачливого ездока внушительной «лепешкой». Отряхиваясь, Сергей с грустью смотрел на изогнутое в «восьмерку» переднее колесо.

…Взрослели мы, уходила и мода на велосипеды. Многие пересели на мотоциклы. Маломощные «Козлы», «Ковровцы», «Ижаки» с утра и до потемок тарахтели на сельских улицах. Пересел на «мотор» и Колька Саблин. А умелец Чура переквалифицировался в мотомеханики. В доме его бабушки Кати была целая мастерская, которая ни дня не простаивала. Петька работал не за деньги, а за интерес к технике, и когда включал свой самодельный сварочный аппарат, то по всей улице в домах гасли лампочки, и выключались телевизоры.

…Городские магазины нынче завалены разнообразной велотехникой. Современный дизайн, многозвездочные передачи, никелированные обода и приемлемые цены. Но все это китайский маловыносливый ширпотреб. Куда им до Колькиного «сталинца», до наших старых велосипедов, на которых мы выехали из деревенского детства…