Сердце воительницы. Путь в Навь

Не было времени кричать. Не было времени отбивать стрелу щитом, которого у него уже почти не осталось. Был лишь один удар сердца, чтобы принять решение.

Он не думал. Он просто сделал.

Собрав все силы, он развернулся и со всей мочи ударил ее плечом в бок. Его тело врезалось в нее, как таран.

– Прос… – начал он, но слово утонуло в ее удивленном вскрике.

Для Зоряны мир перевернулся. Она как раз делала шаг вперед, чтобы разрубить одного из мечников, как вдруг в нее врезалась неимоверная сила. Она не поняла, что произошло. Она лишь почувствовала его тело – твердое, горячее, отчаянное. Она потеряла равновесие, ее ноги подкосились, и они вместе рухнули на землю, увязнув в кровавом месиве из грязи и останков.

И в тот самый миг, когда они падали, она услышала над самым ухом короткий, злой свист. Как будто пролетела какая-то невидимая, смертоносная оса. А затем – глухой стук.

Т-ссс-тук!

Стрела вонзилась в тело хазарина, которого Зоряна собиралась убить, попав ему прямо в глаз. Он дернулся и упал замертво, даже не издав звука.

Зоряна лежала на земле, придавленая телом Лютомира. Она тяжело дышала, пытаясь осознать случившееся. Она слышала, как бешено колотится его сердце у нее над ухом, чувствовала его прерывистое дыхание на своей щеке. Он не спешил подниматься. Он прижимал ее к земле всем своим весом, закрывая ее своим телом, своим щитом, который был почти уничтожен, но все еще мог защитить.

– Ты… – прошептала она, и в голосе ее было удивление, смешанное со страхом и чем-то еще, чему она не знала названия.

– Молчи, – прохрипел он ей в самое ухо. Его голос был полон такой ярости и такого облегчения одновременно, что у нее по коже побежали мурашки. – Просто молчи.

Он спас ее. Снова. Он видел то, чего не видела она. И не раздумывая, он бросился на нее, подставляя под удар свою собственную спину, если бы лучник ошибся. Он предпочел получить стрелу сам, чем позволить ей долететь до Зоряны.

Лежа в грязи и крови, окруженная смертью, прижатая к земле мужчиной, который только что спас ей жизнь ценой невероятного риска, Зоряна вдруг поняла. Поняла со страшной, ошеломляющей ясностью.

Это больше не было просто уважением воина. Не было просто тягой или влечением. Ратибор был и прав, и неправ одновременно. Да, этот человек стал ее слабостью. Но он же стал и ее самой большой силой. И теперь, что бы ни случилось, как бы ни закончилась эта битва, она знала одно. Ее сердце, сердце воительницы, которое она считала закованным в лед, больше ей не принадлежало. Оно принадлежало ему. И она вырвет его из пасти самой Мары, богини смерти, если понадобится, но не позволит ему умереть.

Глава 13: Острие копья

Миг тишины, украденный у самой смерти.

Зоряна лежала на земле, и мир состоял из нескольких простых, осязаемых вещей: тяжести его тела на ней, бешеного ритма его сердца, который она чувствовала всей своей грудью, его хриплого дыхания на ее коже и запаха. Смеси его собственного запаха – лесного, немного дымного – с запахом пота, стали и чужой, липкой крови. Этот миг, когда они лежали так, прижатые друг к другу, был интимнее любого объятия, откровеннее любого поцелуя. В этот миг он без слов сказал ей: "Твоя жизнь мне дороже своей". И она так же без слов это поняла.

Но бой – это река, которая не останавливается ни на мгновение. Этот миг был куплен ценой жизни хазарского мечника, но другие уже были здесь.

– Вставай! – рявкнул Лютомир, рывком поднимаясь на одно колено и стаскивая ее за собой. Его лицо было бледным и жестким, как кора дерева зимой. Ярость и страх за нее все еще плескались в его глазах.

Зоряна, еще оглушенная, вскочила на ноги, судорожно сжимая рукоять «Вдовушки». Мир снова обрушился на нее шумом и движением. Двое оставшихся северян, товарищей Лютомира, воспользовавшись их падением, как коротким мигом передышки, из последних сил отбивались от наседавших хазар. Но силы были не равны.

И тут земля содрогнулась.

Это был не топот пехоты. Это был тяжелый, размеренный, неумолимый галоп – галоп тяжелой конницы.

Из-за груды тел, где раньше прятался лучник, вылетел он. Всадник, который казался самой смертью. Он был огромен, даже для хазарина, закован в пластинчатый доспех, поверх которого была накинута волчья шкура. На его шлеме развевались хвосты из черного конского волоса. Он сидел на мощном, поджаром коне, который был таким же диким и яростным, как и его хозяин. Но страшным было не это. Страшным было копье. Длинное, с широким листовидным наконечником, оно предназначалось не для метания, а для таранного удара, способного пробить и щит, и кольчугу.

И это копье было направлено прямо на нее.

Всадник видел, что именно эта женщина-воительница посеяла хаос в их рядах. Он решил покончить с ней лично.

Все произошло так быстро, что у Зоряны не было времени ни испугаться, ни отреагировать. Она только что поднялась на ноги, ее тело еще было расслаблено после падения. Она видела эту несущуюся на нее машину смерти, видела горящие ненавистью глаза хазарина под шлемом, видела отточенное острие, которое через мгновение должно было пронзить ее насквозь. Она инстинктивно выставила вперед секиру, но понимала, что древко не выдержит такого удара. Это был конец. Мысли в голове остановились, сменившись одной оглушающей пустотой.

В этот момент, вместо того чтобы отпрыгнуть в сторону, спасая свою жизнь, Лютомир сделал шаг вперед.

Он встал между ней и несущимся всадником.

Его не было видно за ее спиной, он не мог видеть, но он почувствовал. Он почувствовал изменение в ритме боя, услышал тяжелый топот, и когда он обернулся, его взгляд встретился с острием копья. До удара оставались доли секунды.

Не было времени на раздумья. Не было места героизму или самопожертвованию. Было только действие. Чистое, первобытное, выходящее за рамки разума. Действие, продиктованное чем-то более древним, чем инстинкт самосохранения.

Он взревел – без слов, просто животный рык, полный ярости и отчаяния, – и выставил вперед свой щит.

Щит, который у него остался. Точнее, то, что от него осталось. Изрубленный, расколотый в нескольких местах, едва державшийся на ремнях кусок дерева и кожи.

«Щит воина – это его честь. Он принимает на себя то, что не должно коснуться его тела и тел тех, кто за его спиной» – так учил его отец.

Зоряна видела все, как в замедленной съемке. Широкая спина Лютомира, напрягшаяся до каменной твердости. Его ноги, ушедшие в вязкую землю, чтобы выдержать удар. И жалкие остатки его щита, выставленные навстречу стальному острию.

Удар.

Звук был оглушительным. Сухой, резкий, как треск расколовшегося от молнии тысячелетнего дуба.

ХРЯСЬ!

Щит Лютомира разлетелся на сотни мелких щепок. Он не выдержал. Он взорвался, как будто был сделан из гнилой трухи. Острие копья, лишь слегка отклонившись от первоначальной траектории, прошло дальше. Но тот миг, то сопротивление, которое оказал щит, и то, как Лютомир вложил в этот блок вес всего своего тела, – все это спасло ее.

Копье ударило не в нее. Оно со скользящим, скрежещущим звуком ударило в секиру, которую Зоряна все еще держала перед собой. Страшная сила удара вырвала оружие из ее рук. «Вдовушка» отлетела в сторону, как щепка. Силой инерции хазарского всадника пронесло дальше.

Лютомир отлетел назад от страшного удара. Он рухнул на колени, его левая рука, державшая щит, безвольно повисла. Она была неестественно вывернута, а из рваной раны на предплечье, оставленной щепками и краем наконечника, хлестала кровь. Но он был жив.

Он поднял голову. Его лицо было искажено от боли, но в глазах горел тот же неукротимый огонь. Он посмотрел на Зоряну, и в его взгляде был один немой вопрос: «Цела?»

Она была цела. Ошеломленная, безоружная, но целая. А он… он пожертвовал своим последним средством защиты, своей честью воина, чтобы дать ей этот шанс.

Хазарский всадник, проскакав несколько шагов, развернул коня. Он был в ярости. Он выронил бесполезное теперь копье и выхватил саблю. Сейчас он вернется, чтобы закончить начатое.

Но он не учел одного.

Та боль, что исказила лицо Лютомира, отразилась в душе Зоряны удесятеренной, слепой, всепоглощающей яростью. Это была уже не ярость воительницы. Это было нечто более темное и древнее. Она видела не врага. Она видела тварь, которая посмела причинить боль ему. Ее мужчине.

Она не стала искать свою секиру. Она выхватила из-за пояса свой последний аргумент – длинный боевой нож-скрамасакс, и с тем же нечеловеческим воем, который уже один раз спас Лютомира, она бросилась на всадника. Прямо на несущегося коня. Без страха. Без мыслей. Лишь с одной жаждой – рвать. Убивать. Уничтожать.

Глава 14: Ярость берсерка

Существует грань, за которой заканчивается человек и начинается зверь. Эту грань воины называют по-разному: красной пеленой, боевым безумием, яростью берсерка. Большинство знает о ней лишь по слухам. Некоторые видели ее у других. И лишь единицы пересекали ее сами, чтобы потом всю жизнь пытаться забыть то, чем они стали в те страшные мгновения.

Когда Зоряна увидела сломанную, окровавленную руку Лютомира и его искаженное от боли лицо, эта грань для нее стерлась. Исчезла. Растворилась в ревущем пламени, которое взорвалось у нее в груди.

Все чувства, что она испытывала до этого – уважение, влечение, страх за него, нежность – сжались в одну точку, раскалились добела и взорвались чистой, первозданной яростью. Эта ярость выжгла из ее сознания все: тактику, боль, усталость, страх. Осталось только одно. Инстинкт. Тот самый, что заставляет волчицу рвать глотку любому, кто подойдет к ее раненому волку.

Она не бежала – она летела над землей. В руке – короткий, широкий скрамасакс, больше похожий на мясницкий тесак, чем на нож. Ее крик больше не был человеческим. Это был рев зверя, потерявшего все, кроме жажды убивать.

Хазарский всадник, разворачивая коня для второго захода, на мгновение опешил. Он привык, что пехота боится коней, расступается. А эта женщина-демон неслась прямо на него, не пытаясь уклониться. Она неслась на его коня, на его саблю, на саму смерть.

Он опустил саблю, целясь ей в голову. Но он был слишком медленным. Или она была слишком быстрой.

Она не стала атаковать его. Она атаковала коня. За мгновение до столкновения она ушла чуть в сторону и, прыгнув, всадила свой нож в шею животного, под уздцы, туда, где билась горячая артерия. Она не просто ударила – она повисла на ноже, вложив в рывок вес всего своего тела, распарывая плоть и жилы.

Конь издал ужасный, почти человеческий визг. Горячая кровь хлынула на Зоряну, заливая ей лицо и грудь, ослепляя. Но ей не нужны были глаза. Животное, обезумев от боли, встало на дыбы, пытаясь сбросить страшную ношу. Всадник, потеряв равновесие, вылетел из седла и с грохотом рухнул на землю.

Не давая ему опомниться, Зоряна вырвала нож из агонизирующего коня и бросилась на него. Он был еще жив, пытался подняться, опираясь на руку. Его пластинчатый доспех защищал его, но была одна уязвимость. Шея. То место, где шлем соединялся с нагрудником.

Она оседлала его, придавив к земле, как во время охоты придавливают кабана. Ее колени вжались в его плечи, лишая его возможности двигаться. Он смотрел на нее снизу вверх, и в его глазах под прорезями шлема плескался уже не гнев, а животный ужас. Он увидел перед собой не женщину. Он увидел богиню смерти Мару в ее самом страшном обличье.

Она ничего не сказала. Она просто подняла свой окровавленный нож и ударила. Один раз. Второй. Третий. Снова и снова. С диким, утробным рыком, который вырывался из ее груди с каждым ударом. Она вонзала сталь в щель между доспехами, кроша шейные позвонки, разрывая плоть, пока голова хазарина не повисла на неестественно вывернутой шее.

Тишина. Вокруг них образовалась мертвая зона. Оставшиеся хазары, видевшие эту нечеловеческую расправу, замерли в суеверном ужасе. Даже товарищи Лютомира прекратили сражаться, глядя на Зоряну широко раскрытыми глазами.

А она сидела на трупе своего врага, вся в его крови, и тяжело дышала, как загнанный зверь. Красная пелена медленно сползала с ее глаз, возвращая ей звуки и краски мира. Первое, что она увидела, сфокусировав взгляд, – это Лютомир.

Он стоял на коленях, опираясь на здоровую руку, и смотрел на нее. На его лице не было ни страха, ни отвращения. Была лишь бесконечная боль и… что-то еще. Нежность. Гордость. Понимание, которое проникало глубже любых слов. Он видел, что она сделала. Он видел, почему она это сделала.

Зоряна поднялась. Дрожь била ее так, что стучали зубы. Откат после такой ярости был страшен. Тело становилось ватным, а на душу ложился ледяной камень. Она подошла к нему, спотыкаясь, и опустилась рядом.

– Твоя рука… – прошептала она, глядя на его изувеченное предплечье.

– Кость цела. Просто мясо, – прохрипел он, пытаясь усмехнуться, но получилось плохо. – А ты… ты, Зоряна… ты – буря.

Он протянул здоровую руку и стер с ее щеки кровь хазарского коня. Его прикосновение, грубое и неловкое, вернуло ее к жизни.

Но хазары уже приходили в себя. Их ужас сменился гневом. Они видели, что перед ними всего двое раненых и двое измотанных воинов. Они снова начали сжимать кольцо.

Лютомир посмотрел на Зоряну. Их взгляды встретились, и в этот миг между ними протянулась невидимая нить. Больше не было ни слабости, ни страха. Была только общая судьба.

– До стяга? – спросил он, и в его голосе снова зазвенела сталь.

– До стяга, – ответила она, и ее голос был тверд.

Он с трудом поднялся на ноги. Взял свой меч в правую руку. Левая беспомощно висела, но он, казалось, не замечал ее. Зоряна подобрала свою «Вдовушку». Рукоять была теплой и липкой.

Один из выживших северян, старый, бородатый воин, сплюнул кровь и ухмыльнулся.

– Ну что, ребятки? Устроим степным шакалам последнюю баню?

И они пошли. Уже не обороняясь. А атакуя. Четверо против десятерых. Но это были другие четверо. Впереди, плечом к плечу, шли двое, опаленные огнем, который они зажгли друг в друге. Она, познавшая ярость берсерка. И он, готовый отдать за нее свою жизнь. Они двигались как единое целое. Его быстрый меч защищал их, а ее тяжелая секира проламывала им дорогу.

Это была уже не битва. Это было стихийное бедствие. Они не пробивались – они прорубались. Хазары, еще недавно уверенные в победе, теперь пятились от этого средоточия боли и ярости. Каждое движение Зоряны было смертельным, каждый выпад Лютомира – точным. Они не защищали друг друга. Они убивали за друг друга. И эта простая, страшная истина давала им силы, которые казались нечеловеческими.

Так, шаг за шагом, по трупам своих врагов, оставляя за собой кровавую просеку, они прорубали себе путь. Путь из окружения. Путь к своим. Путь к жизни.

Глава 15: Цена победы

Конец битвы наступает не тогда, когда умолкает оружие. Он приходит с тишиной. С внезапной, оглушающей, неестественной тишиной, которая следует за последним предсмертным хрипом. И в этой тишине ты впервые начинаешь слышать – не лязг стали, а стоны раненых, жужжание жирных, зеленых мух, слетающихся на пиршество, и тихий плач тех, кто нашел своего брата, друга или отца среди горы бездвижных тел.

Прорыв Зоряны и Лютомира к княжескому стягу стал той искрой, что разожгла угасающий огонь. Их отчаянная, самоубийственная ярость вдохнула новые силы в тех, кто уже готовился умереть. Увидев, как двое прорубаются сквозь плотные ряды врагов, дружинники, сбившиеся у стяга, ударили им навстречу. Фланги хазар, в свою очередь, оказались зажаты между этим последним очагом сопротивления и основными силами князя, которые, оправившись от первоначального шока, сумели перестроиться и снова сомкнули ряды.

Бой длился еще час. Час агонии, час предсмертной рубки, когда никто уже не просил пощады и не давал ее. А потом все кончилось. Хазары побежали. Не отступили, а именно побежали – беспорядочной, панической толпой, бросая оружие, пытаясь спасти свои шкуры. Дружина не преследовала. Ни у кого не осталось на это сил.

Победители стояли на поле, которое еще утром было просто степью. Теперь это была пашня смерти, обильно удобренная кровью и плотью. Они стояли, опершись на мечи и секиры, и просто дышали. Глубоко, судорожно, будто не веря, что еще могут это делать. Зоряна стояла посреди этого поля. Ее тело превратилось в один сплошной сгусток боли. Руки горели от напряжения, ноги дрожали, на плечах, на груди, на бедрах расцветали синяки от пропущенных ударов. Она была вся в крови – своей и чужой, и эта кровавая корка, высыхая на коже, стягивала ее, как чужая, слишком тесная одежда.

Красная пелена спала, оставив после себя лишь серую, выжженную пустоту и тошнотворный привкус во рту. Она смотрела на свои руки, на скрамасакс, все еще сжатый в одной из них, на «Вдовушку», лежащую у ног. Она помнила все. Помнила, как вонзала нож в шею всадника, помнила хруст его позвонков, помнила чувство первобытного, звериного торжества. И от этого воспоминания ей стало холодно. Она перешла черту. И она знала, что уже никогда не сможет вернуться обратно. Часть ее души, та, что была человеческой, умерла сегодня на этом поле.

Она подняла голову, обводя поле боя мутным, расфокусированным взглядом. Вокруг двигались выжившие. Они брели, как призраки, между телами, переворачивая их, вглядываясь в застывшие, обезображенные лица. Искали своих.

Лютомир.

Сердце, до этого молчавшее, оглушенное битвой, вдруг гулко, болезненно ударило в ребра. Где он? Она помнила, как они пробивались к стягу. Помнила, как он, истекая кровью, держал меч в одной руке, прикрывая ее. Но потом… потом, когда их встретили свои, все снова смешалось. Хаос. Рубка. Она потеряла его из виду.

Паника, холодная и липкая, поползла вверх по ее позвоночнику. Она бросила оружие на землю и, спотыкаясь, побрела туда, где в последний раз видела его.

– Ратибор! – крикнула она, заметив знакомую седую бороду. Старый воин сидел на земле, пытаясь перевязать глубокий порез на ноге.

– Жива, ведьма? – прохрипел он, поднимая на нее воспаленные глаза. – Я видел, что ты творила. У самой Мары в глазах, поди, столько злости нет.

– Лютомир, – перебила его Зоряна. Голос ее сел. – Ты не видел его? Из северян.

Ратибор помрачнел. Он кивнул в сторону, где над полем уже суетились знахари и те, кто помогал раненым.

– Там. Его унесли одним из первых, как только бойня поутихла. Рука у него плоха… да и не только рука. Он много крови потерял, пока вы свой танец плясали.

Не сказав больше ни слова, Зоря-на бросилась туда.

Это место было еще страшнее, чем само поле боя. Здесь не было ярости битвы, которая оправдывала бы кровь. Здесь была только тихая, методичная борьба за жизнь. Знахари, их руки по локоть в крови, резали, зашивали, вливали в глотки раненых какие-то отвары. Вокруг лежали люди. Те, кто еще мог стонать, и те, кто уже молчал, глядя в серое небо остекленевшими глазами.

Она искала его в этой массе искалеченных, страдающих тел. Каждое лицо, которое оказывалось не его, приносило и облегчение, и новую волну ужаса. А что, если она не найдет его здесь? Что, если он остался лежать там, на поле, и сейчас мухи уже…

Она отогнала эту мысль, как назойливое насекомое.

И нашла.

Он лежал на расстеленном плаще, чуть поодаль от остальных. Рядом с ним возился хмурый северянин из его сотни, промывая его раны. Лютомир был без сознания. Лицо его было серым, почти восковым, губы потрескались. Его изувеченная левая рука была грубо перетянута жгутом, но одежда на груди и боку тоже пропиталась кровью. Видимо, были и другие раны, которые она не заметила в пылу боя.

Зоряна опустилась на колени рядом с ним. Ее ноги просто перестали ее держать. Она протянула руку и коснулась его щеки. Кожа была холодной и липкой. Он не дышал – он едва заметно, прерывисто хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

– Он… – голос ее сорвался.

Северянин, ухаживавший за ним, поднял на нее усталые, покрасневшие глаза.

– Плох, – коротко сказал он. – Потерял много крови. Знахарь дал ему сонного отвара, чтобы боль унять, пока он другими занимается. Сказал, если до утра доживет, будет жить.

Если доживет до утра.

Эта простая фраза ударила Зоряну сильнее любого хазарского меча. Она смотрела на его безжизненное лицо, на темные ресницы, лежащие на бледных щеках, на кровь, пропитавшую его одежду. Она видела мужчину, который дважды за один час спас ей жизнь. Мужчину, из-за которого она познала такую ярость, о которой и не подозревала. Мужчину, без которого эта победа, это выжженное поле, усеянное трупами, эта самая ее жизнь – все это не имело абсолютно никакого смысла.

Цена победы. Вот она. Лежит перед ней на окровавленном плаще и балансирует на тонкой грани между жизнью и смертью. И Зоряна вдруг с абсолютной, ужасающей ясностью поняла, что если он эту грань перейдет, она уйдет за ним следом. Не раздумывая. Потому что мир, в котором не будет его спокойного, теплого взгляда, ей больше не нужен.

Глава 16: Перевязка ран

Время потеряло свой привычный ход. Оно превратилось в густую, тягучую массу, где мгновение растягивалось в вечность, а часы пролетали незаметно. Зоряна не знала, сколько она просидела так, на коленях, рядом с бесчувственным телом Лютомира, просто глядя на него и слушая его едва слышное, рваное дыхание. Вокруг продолжалась суета: носили воду, перевязывали раненых, уносили мертвых. Но для нее мир снова сузился до этого маленького пятачка земли, до этого человека, чья жизнь утекала, как песок сквозь пальцы.

– Дай-ка сюда.

Голос северянина, того, что ухаживал за Лютомиром, вернул ее к реальности. Он протягивал ей тряпицу, смоченную в отваре ромашки и коры дуба – отвар пах горько и чисто.

– Протри ему лицо. И шею. Хоть грязь смоешь. А я займусь рукой, надо повязку сменить, старая вся пропиталась.

Зоряна взяла тряпицу. Ее пальцы дрожали. Это было странно. Эти же пальцы час назад без дрожи держали нож, вонзая его в живую плоть. А сейчас простое прикосновение к мокрой ткани казалось невыполнимой задачей.

Она наклонилась над ним. Ее длинная, растрепанная коса упала ему на грудь. Она осторожно, почти благоговейно, коснулась его лба. Кожа была горячей. Начинался жар. Она медленно, очень нежно, начала стирать с его лица кровавую маску. Запекшаяся кровь, грязь, пыль. Под этой коркой проступало его настоящее лицо – бледное, с заострившимися скулами, с синевой под глазами. Она стерла кровь с пореза на щеке, того, что он получил в начале боя. Провела тряпицей по шее, чувствуя, как под кожей напряженно бьется жилка.

Это было самое интимное, что она когда-либо делала для мужчины. Интимнее боя плечом к плечу. Интимнее любых слов. Она прикасалась к его беззащитности. Видела его не как воина, не как несокрушимую лесную силу, а как простого смертного человека, израненного, слабого, полностью отданного в ее руки. И это зрелище не вызывало в ней жалости. Оно вызывало в ней океан такой сокрушительной, всепоглощающей нежности, что у нее запершило в горле. Хотелось выть. Хотелось плакать. Но она не сделала ни того, ни другого. Воины не плачут. Они действуют.

– Ему нужно тепло, – сказала она хрипло, обращаясь к северянину. Ее голос был чужим, надтреснутым. – Ночная степь холодная. Он замерзнет.

– Все замерзнут, – буркнул тот, осторожно разматывая повязку на руке Лютомира. Под ней открылось страшное месиво из порванного мяса и щепок. Зоряна отвернулась, чтобы не видеть. – Плащей на всех не хватит. Сначала живым, потом раненым, потом… остальным.

Зоряна посмотрела на свой плащ, лежавший рядом. Он был грязный, окровавленный, но толстый и теплый. Не раздумывая, она сняла его и осторожно укрыла Лютомира.

– Вот.

Северянин поднял на нее удивленный взгляд.

– А ты?

– Я не замерзну, – отрезала она. В ее теле до сих пор горел остаточный жар боя. Она не чувствовала холода. Она чувствовала только его, лютомиров, холод.

В этот момент Лютомир застонал. Короткий, сдавленный стон, полный боли. Его глаза дрогнули и приоткрылись. Взгляд был мутным, бессмысленным. Он смотрел сквозь нее, в серое, равнодушное небо.

– Воды… – прошептал он едва слышно. Губы его были сухими, как пергамент.

Зоряна вскочила. Она нашла бурдюк с водой, налила немного в деревянную чашу и вернулась к нему.

– Помоги, – бросила она северянину.

Вдвоем они осторожно приподняли его голову. Зоряна поднесла чашу к его губам.

– Лютомир. Это я, Зоряна. Пей.

Он, казалось, услышал ее. Его взгляд на мгновение сфокусировался на ее лице. Он узнал ее. В глубине его затуманенных болью глаз мелькнула искорка сознания. Он послушно, как ребенок, приоткрыл рот, и она тонкой струйкой, чтобы он не захлебнулся, влила ему в горло немного воды. Он сделал несколько жадных, судорожных глотков, а потом его голова снова безвольно откинулась на подставленные руки северянина.