Сердце воительницы. Путь в Навь

– Что видишь, воительница? – раздался рядом знакомый низкий голос.

Лютомир подошел и встал рядом. Он тоже смотрел на камень, и его лицо было серьезным и задумчивым. Он не разделял общего ликования.

– Вижу то, что хотят, чтобы мы видели, – глухо ответила Зоряна, не отрывая взгляда от древних символов. – Победу. Добычу. Благословение.

– Но? – Он уловил сомнение в ее голосе. – У каждого "но" есть свое лицо. Какое у этого?

– Моя бабка говорила, что знаки нужно читать целиком, а не выхватывать то, что тебе по нраву, – Зоряна шагнула ближе к камню. Лютомир последовал за ней. – Да, знак Велеса велик. Он обещает, что мы возьмем то, за чем идем. Но посмотри, как он вырезан.

Она провела пальцем по краю глубокой борозды.

– Рога его могучи. Это наша сила, наша ярость. Но один рог, правый, тот, что смотрит на восход, на жизнь, – он цел. А левый, что обращен к закату, к миру Нави… видишь? Он почти у самой вершины треснул. Крошечная, едва заметная трещина, но она есть. Будто от страшного удара.

Лютомир прищурился, вглядываясь.

– Вижу.

– А спирали? – продолжала она, и ее голос стал тише, почти шепотом, словно она боялась, что их разговор услышит кто-то кроме него. – Спираль жизни всегда идет от центра наружу, как растет цветок. А эти… они ведут внутрь. Во тьму. Это дорога без возврата. Дорога в Навь.

Она замолчала, чувствуя, как по спине пробежал холодок, несмотря на палящее солнце.

Лютомир долго молчал. Он тоже протянул руку и коснулся камня, но не знака Велеса, а одной из спиралей.

– Мой отец, когда ходил в лес, смотрел не только на след зверя, но и на то, как над ним кружит воронье, – наконец сказал он. – Он говорил, что большая удача и большая беда часто ходят одной тропой. Одно от другого неотделимо, как свет от тени.

Он повернулся и посмотрел на нее. Его взгляд был тяжелым, понимающим. Он не смеялся над ее "бабьими страхами", не отмахивался. Он слушал и верил.

– Значит, ты думаешь, что добыча, которую нам обещает Велес, будет стоить нам дорого? Что за нее придется заплатить кем-то из наших?

– Я думаю, – выдохнула Зоряна, – что Скотий бог, он же и бог иного мира, проводник душ. Он показывает нам обе стороны монеты. Он говорит: "Вот вам богатство, вот вам слава". Но тут же, этим же камнем, он предупреждает: "Но цена будет страшной. Кому-то из вас я уже готовлю дорогу по спирали вниз".

Их взгляды встретились. В этот миг, перед древним, как мир, идолом, они снова были одни. И в глазах Лютомира Зоряна увидела не страх. Она увидела ту же мрачную решимость, что жила и в ней самой. Понимание того, что путь воина всегда ведет по лезвию ножа, и цена за победу – это не только чужая, но и своя кровь. Или кровь тех, кто тебе дорог.

Эта последняя мысль ударила ее, как удар под дых. Внезапно и страшно она поняла, что в этом походе она боится уже не только за себя. Ей стало невыносимо страшно за него. За человека, который стоял рядом и смотрел на треснувший рог Велеса так, будто эта трещина прошла по его собственной душе.

– Надо быть готовыми, – глухо сказал он, словно прочитав ее мысли.

– Я всегда готова, – машинально ответила она, но сама знала, что лжет. К смерти в бою можно быть готовой. Но к тому, что камень предвещал лично ей, к той темной, закручивающейся спирали, которая, как ей казалось, смотрела прямо на нее, она готова не была. И никогда не будет.

Глава 9: На пороге битвы

После знака Велеса воздух изменился. Он стал плотнее, тяжелее, словно войско погрузилось в стоячую, теплую воду. Степь больше не казалась просторной и вольной. Теперь она была враждебной. Каждый холм мог скрывать засаду, в каждом овраге могли таиться лучники. Разговоры стали короче, шутки – злее и грубее. Ночи стали темнее, а сны – тревожнее.

Они шли уже по хазарской земле. Трава здесь была вытоптана тысячами копыт, в воздухе стоял кисловатый запах чужих костров. То тут, то там попадались следы их пребывания: брошенная конская сбруя, старые кости, а один раз, на пересохшем берегу ручья, – истлевший труп русича, купца, попавшего в беду. Его тело было голо, обезображено и оставлено на растерзание стервятникам. Никто не проронил ни слова, глядя на это. Тело молча похоронили, но образ распятого, изувеченного соплеменника стоял перед глазами у каждого. Ярость, что гнала их в поход, теперь переплавилась в нечто иное – в холодную, тихую, личную ненависть.

Лагерь разбили в сумерках, в широкой котловине. Не жгли больших костров, чтобы не выдать себя. Маленькие, тусклые огоньки, словно светлячки, заблудившиеся в бездне, прятались за телегами и импровизированными заслонами из щитов. Никто не пел. Даже брагу пили молча, маленькими, экономными глотками.

Зоряна сидела, точила «Вдовушку». Звонкое, чистое "взззинь" точильного камня, скользящего по лезвию, было единственным звуком, который ее успокаивал. Она довела кромку до такой остроты, что та могла срезать волос на лету. В ее мире, в ее ремесле, хорошая заточка была равносильна молитве. Ты делаешь все, что от тебя зависит, а дальше – как решат боги.

К ней подошел Ратибор. Старый воин выглядел осунувшимся, морщины на его лице стали глубже.

– Чего стараешься? – прохрипел он, садясь рядом. – Об хазарские кости все равно затупишь через пять минут.

– Пусть первые пять минут им будет больнее, – не поднимая головы, ответила Зоряна.

– Больнее… – Ратибор горько усмехнулся. – Ты глянь вокруг, девка. Все точатся, латаются, готовятся. Пыжатся. А половина из них завтра к вечеру будет удобрять этот ковыль. И я, может, тоже. Или ты.

Зоряна остановила оселок.

– К чему ты это, дядька? Страх в тебе заговорил?

– Страх, дочка, всегда говорит. Только дурак его не слышит. Умный – слушает и делает выводы. Я не о том. Я смотрю на вас с тем северянином… с Лютомиром.

Зоряна напряглась.

– И что ты видишь?

– Вижу то, что не место чему на войне, – вздохнул старик. – Вы смотрите друг на друга так, будто кроме вас двоих тут и нет никого. Спины в бою прикрываете, у камня шепчетесь. Думаешь, никто не замечает? Война – она ревнивая сука, Зоряна. Она не любит, когда у воина появляется что-то, что ему дороже собственной жизни. Это делает его слабым. Заставляет делать глупости.

– Мы не делаем глупостей.

– Пока, – отрезал Ратибор. – Пока. Но завтра, когда рога затрубят и начнется мясорубка… Когда его окружат трое, что ты будешь делать? Бросишься спасать, забыв про свой десяток, про соседа слева? Подставишь под удар себя и других? А он? Увидит, как на тебя летит стрела, дернется к тебе, а ему в этот миг всадят копье в бок. Вот что я вижу, дочка. И от этого мне страшнее, чем от любого хазарского крика. У вас еще нет ничего, а вы уже стали друг для друга ахиллесовой пятой.

Слова Ратибора были грубыми и жестокими, как удар обухом. И от этого еще более правдивыми. Она и сама думала об этом бессонными ночами. Что она сделает, если увидит его в беде? Ее долг – держать строй, биться за тех, кто рядом. Но ее сердце… что прикажет ей сердце?

– Спасибо за науку, дядька, – глухо сказала она. – Я тебя услышала.

– Дай-то боги, – проворчал Ратибор и, кряхтя, поднялся. – Пойду вздремну. Может, в последний раз.

Зоряна осталась одна. Она больше не точила секиру. Оружие было готово. Но была ли готова она?

Позже, когда в лагере почти все уснули, она увидела, как от костра северян отделилась тень. Лютомир. Он не пошел спать. Он медленно побрел на край лагеря, на вершину холма, откуда открывался вид на темную, спящую степь. Туда, где завтра будет поле битвы.

Зоряна колебалась лишь мгновение. Потом поднялась и пошла за ним.

Он услышал ее шаги, но не обернулся. Он ждал, когда она подойдет и встанет рядом. Они стояли молча, глядя в темноту, из которой дул холодный ночной ветер. Он пах пылью и чем-то еще… тревожным. Запахом врага.

– Чувствуешь? – наконец произнес он.

– Чувствую. Они там. И их много.

– Раза в два больше, чем нас, – так же спокойно сказал Лютомир. – Разведка князя любит приукрашивать. Точнее, приуменьшать.

– Значит, будет весело.

Она попыталась вложить в свой голос беззаботность, но он прозвучал фальшиво даже для нее самой.

Он повернул к ней голову. В темноте его лица почти не было видно, но она чувствовала его взгляд на себе.

– Зоряна.

Он впервые произнес ее имя так… просто. Не "воительница", не обращение перед боем. Просто имя. И в нем было столько тепла и тревоги, что у нее перехватило дыхание.

– Что?

– Завтра… не делай глупостей. Думай о себе. О строе. Никто не стоит того, чтобы ты подставила спину под удар.

Он говорил то же, что и Ратибор. Но из его уст эти слова звучали совсем иначе. Он не упрекал. Он просил. Он беспокоился.

– Ты о себе подумай, лесной змей, – с горечью усмехнулась она. – Ты всегда лезешь туда, где тоньше всего. Я видела.

– Такова уж моя работа, – он вздохнул, и в этом вздохе была бесконечная усталость. – Но я хочу знать, что стена за моей спиной – стоит. Твердо.

Его рука нашла ее руку. Пальцы у него были холодные, но сильные. Он не гладил, не ласкал. Он просто сжал ее ладонь, будто хотел передать ей часть своей силы, своей решимости.

– Просто… живи, Зоряна, – прошептал он, и ветер унес его слова во тьму. – Что бы ни случилось завтра. Просто живи.

Они стояли так еще несколько мгновений, держась за руки, на пороге битвы. Два воина, два одиночества. И в этом простом прикосновении было все: страх за другого, невысказанное обещание, горечь возможной потери и отчаянная, безумная надежда. Надежда на то, что завтрашний кровавый рассвет для них все-таки наступит. Вместе.

Глава 10: Стена щитов

Рассвет был больным. Бледно-розовым, как гноящаяся рана. Он не принес облегчения, а лишь проявил то, что ночью скрывала тьма. Там, на горизонте, степь чернела. Не от туч, не от тени. Она чернела от них.

Хазарское войско выстраивалось в боевой порядок, и от его вида у многих молодых воинов в животе зарождался холодный, склизкий ужас. Их было не просто много. Их было несметно. Море кривых сабель, разномастных шлемов и маленьких круглых щитов. Легкая конница, похожая на рой саранчи, кружила на флангах, поднимая в воздух столбы пыли. В центре плотной, щетинистой массой замерла пехота. Их гортанные крики, перемежавшиеся с воем труб, доносились до русского лагеря и действовали на нервы, как скрежет ножа по кости.

Князь Святослав выехал вперед на своем белом жеребце. Его рыжие волосы и алый плащ горели на фоне блеклого неба. Он был молод, но в его голосе звенела сталь.

– Видите их, братья?! – крикнул он, указывая мечом на чернеющую орду. – Они пришли, чтобы растоптать нашу землю, чтобы выпить нашу кровь! Они думают, что их много, и потому они сильны! Но сила не в числе! Сила – в плече брата, что стоит рядом! Сила – в стали, что вы держите в руках! Сила – в земле, на которую мы не пустим врага! Встать в стену!

Команда была подобна удару грома. Сотни разрозненных воинов, дрожавших от холода и страха, в один миг превратились в единый, монолитный организм. Десятники выравнивали ряды, сотники проверяли смычку.

– ЩИТЫ К ЩИТУ!

С сухим, трескучим грохотом сотни круглых щитов, окованных железом, сошлись в одну сплошную, непроницаемую стену. Первый ряд опустился на одно колено, выставив вперед копья. Второй и третий ряды сомкнулись за ними, держа копья поверх щитов первого. Образовался смертоносный, многослойный еж из стали и дерева, о который должна была разбиться любая атака.

Зоряна стояла в третьем ряду, в самой гуще, в самом сердце стены. Справа от нее пыхтел Ратибор, слева – молчаливый юнец Верен, чье лицо было белым, как мел. Она не держала копье, ее «Вдовушка» была закинута за спину. В тесном строю она была бесполезна. Сейчас ее оружием были короткий меч, щит и тело.

Она чувствовала, как дрожит земля под ногами от тысяч чужих копыт. Чувствовала запах пота и страха своих товарищей. Слышала их тяжелое, сбитое дыхание. Это было самое страшное время – ожидание. Когда ты ничего не можешь сделать, только стоять, смотреть на надвигающуюся лавину и ждать, когда она тебя накроет.

Ее глаза искали в рядах северной сотни, что стояла на правом фланге, знакомый силуэт. Она нашла его. Лютомир был во втором ряду. Его лица не было видно за стеной щитов, но она узнала его по посадке головы, по тому, как крепко его плечо было прижато к плечу соседа. Он был частью стены. Таким же, как она. И от этой мысли стало на капельку легче. Ратибор был прав – они были уязвимостью друг для друга. Но в этот миг они были и силой. Мысль о том, что он стоит там, такой же живой, такой же готовый к смерти, придавала ее собственному страху смысл.

– ПЕРУН С НАМИ! – взревел волхв.

И в этот же миг хазары ринулись в атаку.

Земля застонала. Тысячеголосый, нечеловеческий вой ударил по ушам. Первыми пошли конные лучники. Они пронеслись перед русским строем, осыпая его тучей стрел. Стрелы с сухим щелканьем втыкались в щиты, откалывая щепки, некоторые находили щели, и где-то в строю раздавался короткий, вскрик боли, который тут же тонул в общем шуме. Одна стрела ударила в щит Зоряны так сильно, что руку свело судорогой. Она выдержала.

А затем в них врезалась тяжелая конница.

Первый удар был страшен. Он был похож не на звук битвы, а на звук сошедшей с гор лавины. Треск ломающихся копий, предсмертное ржание лошадей, хруст костей и дикий крик людей, которых втаптывали в землю. Стена щитов прогнулась, подалась назад, но устояла. Первый ряд выдержал. Тела павших хазарских всадников и их коней создали перед строем ужасающий бруствер, который мешал следующим атакующим.

– ДЕРЖАТЬ! ДЕРЖАТЬ СТРОЙ, МАТЬ ВАШУ! – орал воевода Доброгнев, и его голос срывался.

Теперь в бой пошла пехота. Это была уже не быстрая атака, а медленная, кровавая, вязкая работа. Хазары, вооруженные саблями и копьями, наваливались на стену щитов, пытаясь ее проломить, растащить. А русские дружинники из-за щитов короткими, яростными выпадами кололи, резали и рубили.

Зоряна билась в зверином оцепенении. Она больше не была личностью. Она была частью механизма. Ее щит принимал на себя удары, предназначенные для Верена, а меч Ратибора выныривал из-за ее плеча, чтобы вонзиться в глотку очередному врагу. Она работала коротким мечом. Вперед, в щель между щитами, – укол в лицо, в шею, в живот. Назад. Перехватить оружие. Шаг в сторону, чтобы закрыть брешь, где упал кто-то из первого ряда. Все движения отточены до автоматизма. Вокруг стоял адский смрад – запах крови, пота, дерьма и страха.

Она видела только то, что было перед ней, – искаженные яростью чужие лица, блеск стали, красные брызги. Но где-то на краю сознания всегда была мысль о правом фланге. Стоит. Они должны стоять.

– ВПЕРЕД! ДАВИ ИХ!

Князь бросил в бой резерв. Свежие силы ударили во фланг увязнувшей в бою хазарской пехоте. И стена, до этого лишь оборонявшаяся, дрогнула и пошла вперед.

Шаг. Еще шаг. Это был не бег, а медленное, чудовищное выдавливание. Они шли по трупам, спотыкаясь о тела, скользя в крови. Щитами они толкали врага, а мечами и копьями прорубали себе дорогу.

И в этот момент Зоряна увидела проблеск надежды. Хазары дрогнули. Их натиск ослаб. Где-то в их задних рядах началась паника.

– ДОЖМЕМ, БРАТЦЫ! ДОЖМЕМ! – ревел Ратибор, и в его голосе звучало торжество.

Они шли вперед, тесня врага. Казалось, победа близка. Хазары пятились, огрызаясь, но уже без прежней ярости. Русская дружина, почувствовав слабость противника, надавила еще сильнее, нарушая плотность строя, предвкушая резню и погоню.

Именно этого и ждал старый хазарский хан. Именно в этот миг, когда стена щитов превратилась из монолита в решето, он бросил в бой свой последний резерв – отборную гвардию, ударившую с фланга. Прямо туда, где стояла северная сотня. Прямо туда, где бился Лютомир.

Глава 11: Мясорубка

Порядок умирает внезапно.

Вот только что ты был частью чего-то целого, могучего, как движение ледника. Ты чувствовал плечо товарища, слышал ровный ритм ударов, подчинялся общему порыву. А в следующий миг всего этого нет. Мир сужается до нескольких шагов вокруг тебя, а вселенная взрывается какофонией стали, крика и крови.

Удар хазарской гвардии во фланг был подобен удару тарана в гнилую стену. Зоряна не видела, но услышала. Услышала, как изменился звук боя на правом фланге. Рев победы сменился короткими, отчаянными вскриками, глухим треском ломающихся щитов и новым, полным звериной ярости, воем атакующих.

Их собственная сотня, увлекшаяся наступлением, тоже рассыпалась. Княжеский план сработал, но теперь им приходилось платить за него. Центр хазарского войска был смят и отступал, но фланги прорвались и теперь заходили русичам в тыл, отрезая десятки друг от друга, превращая битву в десятки, в сотни отдельных, изолированных очагов сопротивления. Стена щитов, их главная сила, перестала существовать.

Началась мясорубка.

Для Зоряны это слово никогда не было пустым звуком. Она знала, что оно означает. Это когда земля под ногами становится вязкой и скользкой от крови, будто ты стоишь в корыте у мясника. Это когда ты дышишь воздухом, густым от запаха вспоротых кишок и мозгов. Это когда ты уже не различаешь, где свои, где чужие, а бьешь по всему, что движется и не говорит по-русски. Это работа. Самая грязная, страшная и честная работа на свете.

Она отбросила ставший бесполезным короткий меч и выхватила из-за спины «Вдовушку». Длинное древко давало ей преимущество. Она могла достать врага прежде, чем он достанет ее. Секира ожила в ее руках, стала легкой и послушной, как будто сама знала, что делать.

Вокруг нее кипел ад. Она видела, как юному Верену вонзили копье в живот. Он не закричал, а лишь удивленно охнул, глядя на древко, торчащее из его тела, и медленно осел на землю. Ратибор, взревев от ярости, одним страшным ударом меча снес полголовы убийце, но тут же на него навалились двое других.

– Зоряна, к князю! Пробивайся к стягу! – прохрипел он, отбивая сабельный удар. – Собирайтесь у стяга!

Это был единственный правильный приказ. В таком хаосе нужно было снова собраться в кулак. А центр этого кулака всегда там, где реет княжеский стяг.

Она кивнула и начала свой путь. Это было не отступление, а прорыв. Каждый шаг – с боем. Она крутила секиру, создавая вокруг себя маленькую зону смерти. Удар с разворота – лезвие входит в шею одного хазарина с чавкающим звуком, почти отсекая голову. Не останавливаясь, она бьет обухом назад – дробит челюсть другому. Шаг вперед. Парировать удар, насадить наглеца на острый конец древка. Еще шаг.

Ее тело работало на чистых инстинктах, на сотни раз отработанных движениях. Но разум… Разум был не здесь. Он был там, на правом фланге, где раздался тот страшный треск. Она рубила хазар перед собой, но перед ее мысленным взором стояло лицо Лютомира. Жив? Ранен? Убит? Эта мысль, как раскаленный гвоздь, засела в мозгу, мешая, отравляя холодную ярость воина. Ратибор был прав. Он был ее слабостью. Страх за него заставлял ее сердце биться чаще, отвлекал, делал ее движения на долю секунды медленнее, а в такой рубке доля секунды – это цена жизни.

На нее несся всадник на низкорослой лохматой лошади. Его кривая сабля была занесена для удара. Лошадь под ним была вся в пене и крови. Глаза животного были безумными от ужаса. Зоряна присела, пропуская саблю над головой, и снизу вверх, со всей силы, ударила секирой по ногам лошади. Раздался хруст ломающихся костей. Лошадь с визгом завалилась на бок, погребая под собой всадника. Зоряна не стала его добивать. Не было времени.

Княжеский стяг – алое полотнище с золотым соколом – виднелся шагах в ста. Вокруг него уже собрался плотный круг из гридней и тех, кто сумел пробиться. Они отчаянно отбивались от наседавших хазар. Это был их последний рубеж.

Она была уже близко, когда увидела его. Лютомира.

Он был жив. Но положение его было отчаянным. Он и еще трое воинов из его сотни были отрезаны от основных сил. Их окружила толпа хазар, человек десять, не меньше. Северяне стояли спина к спине, их щиты были изрублены в щепки, на телах виднелись раны. Но они стояли. А в центре их маленькой крепости стоял Лютомир. Он был бледен, по щеке текла кровь, но его «Молчун» все так же быстро и смертоносно пел свою тихую песню. Он был последним рубежом для своих товарищей.

И тут Зоряна увидела, как один из хазар, обойдя его сбоку, всадил копье в бок одному из его дружинников. Тот закричал и упал, открывая брешь в обороне.

И в этот миг для Зоряны все исчезло. Приказ Ратибора, княжеский стяг, долг, стратегия. Весь мир сузился до одной точки. До него. Ратибор ошибся в одном. Эта слабость не парализовала ее. Она превратилась в совершенно иную, невиданную доселе силу. Не в холодную ярость воина, а в первобытную, слепую ярость самки, защищающей своего самца.

Она не помнила, как закричала. Это был не человеческий крик, а вой раненой волчицы, от которого даже у бывалых дружинников пошла морозом кожа по спине. И она бросилась вперед. Не прорываясь. А проламываясь.

Она больше не думала о защите. Каждый удар ее секиры был нацелен только на убийство. Она неслась сквозь ряды врагов, как огненный смерч. Хазарин, вставший у нее на пути, был разрублен почти пополам, от плеча до пояса. Другому она снесла голову вместе со шлемом. Третьего просто сбила с ног массой своего тела и, не останавливаясь, на бегу размозжила ему череп.

Она была воплощением смерти, богиней войны в женском обличье. Она ничего не видела, кроме спины Лютомира. Она должна была успеть. И в этом безумном, самоубийственном рывке не было ни тактики, ни ума. Только одна оглушающая, всепоглощающая мысль: «Не отдам!».

Глава 12: Стрела для воительницы

Время растянулось, стало густым и вязким, как смола. Зоряна не бежала – она плыла сквозь бой, и каждое мгновение длилось вечность. Ярость, что вскипела в ней, была не горячей, а ледяной. Она обострила ее чувства до предела. Она слышала свист каждой сабли, видела полет каждой капли крови, чувствовала запах смерти от каждого врага, оказавшегося на пути ее секиры.

Хазары, что окружили Лютомира и остатки его десятка, не сразу поняли, что за первобытная сила несется на них с тыла. Они увидели лишь огромную, залитую кровью женщину, от крика которой стыла кровь в жилах, а в руках плясала секира, вспарывающая их ряды, как молния вспарывает ночное небо.

Первый, кто обернулся на ее крик, умер с удивлением на лице, так и не поняв, откуда пришла смерть. Лезвие «Вдовушки» вошло ему в бок под ребра, прошло сквозь тело и вышло с другой стороны, забрызгав Лютомира свежей порцией горячей крови.

Лютомир вздрогнул. Он узнал этот крик. Узнал этот силуэт. И в его груди на миг ледяной ужас за свою жизнь сменился всепоглощающим, испепеляющим страхом за нее. Что она здесь делает? Дура! Безумная, великолепная, невозможная дура! Она должна была пробиваться к стягу, а не лезть в самую пасть смерти!

– Зоряна! Назад! – прохрипел он, но его голос утонул в реве битвы.

Она не слышала его. Она видела только врагов вокруг него. И она убивала их. Одного за другим. Она проломила их кольцо и встала рядом с ним, прикрывая его спину, как когда-то в утреннем тумане. Но сейчас все было иначе. Они были не просто спина к спине. Они были сердцем к сердцу. Два пламени, слившиеся в один всепожирающий костер.

– Я сказала, не отдам, – выдохнула она, и в ее голосе звенел металл, смешанный с чем-то еще, с чем-то очень личным и пугающим.

Его «Молчун» и ее «Вдовушка» снова запели свой смертельный дуэт. Вокруг них образовалось пустое пространство. Хазары, ошеломленные таким напором, на мгновение отступили, перегруппировываясь.

Именно в этот момент, увлекшись боем, опьяненная своей силой и близостью к нему, Зоряна совершила ошибку. Она слишком сосредоточилась на тех, кто был перед ней. На двух мечниках, что осторожно кружили, ища брешь в их обороне. Она не видела, не могла видеть того лучника, что прятался за грудой тел шагах в тридцати.

Это был не молодой воин. Это был старый, опытный охотник на людей. Он видел все. Он видел, что эту бешеную валькирию не взять мечом. Он спокойно, без суеты, вытащил из колчана особую стрелу. С черным оперением и широким, зазубренным наконечником, смазанным чем-то темным и липким. Такая стрела не просто убивала. Она разрывала плоть и заносила в рану гниль. Он натянул тетиву своего мощного, сделанного из рога лука, целясь не в голову или в грудь, защищенную кольчугой. Он целился ниже, в живот. Туда, где под кожаным поясом была только льняная рубаха и живая, мягкая плоть. Он видел, что эта женщина – не просто воин. Она была сердцем этой маленькой, отчаянной обороны. Убить ее – и остальные падут.

Лютомир увидел его. Не глазами. Инстинктом. Тем самым лесным чутьем, которое заставляло его чувствовать затаившегося в кустах зверя. Он как раз парировал выпад и краем глаза уловил неладное движение в груде тел. Блеск наконечника на солнце. Он все понял в тот же миг.