Сердце воительницы. Путь в Навь

Alex Coder

Сердце воительницы. Путь в Навь

Глава 1: Рог зовет

Протяжный, низкий гул боевого рога не просто прокатился над острогом – он прополз по жилам, заставив вибрировать что-то древнее и первобытное в самой крови. Это был не звук приказа, а голос судьбы, густой, как смола, и неотвратимый, как первая зимняя стужа. Для Зоряны этот зов был одновременно и сладкой песней, и погребальным плачем. Песней, потому что он обещал дело, достойное ее рук и ее секиры. Плачем, потому что каждый такой зов забирал кого-то навсегда.

Она стояла посреди двора своего рубленого дома, под низким, потемневшим от времени навесом. Утренний воздух был влажным и пах прелой листвой, речной водой и дымом из сотен очагов. Высокая, статная, с плечами, которые могли бы посрамить многих мужей, она казалась вытесанной из того же крепкого дуба, что и стены ее дома. Мышцы на руках и спине перекатывались под простой льняной рубахой тугими, гладкими волнами, когда она поднимала свою секиру. Оружие в ее руках не выглядело чужеродным или громоздким. Оно было продолжением ее тела, таким же естественным, как когти для рыси.

Длинное, чуть изогнутое лезвие «Вдовушки», как она прозвала секиру, хищно блеснуло в слабом свете зари. Зоряна провела по холодной стали мозолистым, огрубевшим пальцем. Кожа на ее ладонях была твердой, как подошва сапога, но она чувствовала каждую зазубрину, каждую царапину на металле – историю прошлых битв. На ее щеке, от виска к уголку губ, белел тонкий, почти незаметный шрам. Память о печенежском набеге, когда она, еще совсем девчонка, вырвала копье из рук отца, чтобы встретить врага, перемахнувшего через частокол. Шрам иногда зудел перед грозой или большой кровью. Сегодня он горел огнем.

– Опять. – Голос матери, Веселины, раздался из сеней. Он был сухим, как осенний лист. – Ненасытные глотки у этих князей. Все им мало степей, все мало золота.

Веселина вышла во двор, неся в руках туго набитый кожаный мешок. Ее лицо, похожее на печеное яблоко, было испещрено глубокими морщинами-тропами, по которым можно было прочесть всю ее жизнь: голод, роды, потерю мужа, страх за единственную дочь.

– Хазары не дань, мать. Хазары – саранча, – глухо ответила Зоряна, не оборачиваясь. Она приладила секиру к петле на поясе. – Они жгут наши села. Девку нашу, Олену из-под Вышгорода, помнишь? В прошлом году ее увели. Что с ней стало? Рабыня без имени. Или подстилка в шатре какого-нибудь косоглазого хана. Доколе это терпеть?

– Твоя правда, дочка, твоя. – Веселина подошла и протянула мешок. Внутри брякнуло огниво и еще что-то тяжелое. – Но сердце мое не камень. Каждый раз, как ты уходишь, я будто кусок его отрываю и тебе в этот мешок кладу. Тебе бы веретено в руки, да мужа домовитого. Глянь на себя в воде – девка видная, сильная. Рожать тебе богатырей, а не головы рубить.

Зоряна наконец повернулась. Она взяла мать за сухие, узловатые плечи. Ее прикосновение было на удивление нежным.

– Мой жребий выкован из стали, а не спряден из ниток, мать. Ты сама знаешь. А муж… – Она усмехнулась, и в ее серых, как штормовое небо, глазах мелькнула искра. – Тот, кому я по сердцу придусь, не испугается секиры за моим поясом. Он увидит в ней не угрозу, а защиту для нашего дома и наших детей. А другому я и сама не достанусь.

Она обняла мать, вдохнув родной запах дыма, трав и теплого теста. Этот запах был самой жизнью, тем, что она шла защищать.

– Не тревожься. Перун бьет с высоты, а Велес стелет тропу. Я вернусь.

Мать лишь прижалась к ее могучей груди и прошептала так тихо, что только Зоряна услышала: «Вернись живой».

Площадь перед княжеским теремом ревела, дышала и смердела, как огромное, пробудившееся чудище. Сотни воинов – кто в добротной кольчуге, кто в простой кожаной рубахе – сбивались в десятки и сотни. Воздух был тяжелым и плотным от едкого запаха конского пота и мочи, от кислого перегара вчерашней браги, от металлического лязга оружия и пронзительного скрипа кожи. Молодые воины, впервые идущие в большой поход, нервно смеялись, их глаза лихорадочно блестели. Старые, бывалые дружинники стояли молча, проверяя ремни на щитах и подтягивая портупеи. Их лица были непроницаемы, как валуны в реке.

Зоряна без труда нашла свою сотню Доброгнева. Ее появление не вызвало ни удивления, ни насмешек. Здесь ее знали не как «бабу с секирой», а как Зоряну. Просто Зоряну. Воина, чья спина в строю надежнее любой стены.

– Здорова будь, воительница! – прогудел рядом Ратибор, седоусый ветеран с обветренным лицом и хитрыми глазами. Он сплюнул на землю комок бурой слюны. – «Вдовушка» твоя, видать, заскучала по работе? По хазарским шейным позвонкам плачет?

– Не просто плачет, дядька Ратибор, а песни поет, – с усмешкой ответила Зоряна, хлопая по древку секиры. – Только песни у нее кровавые.

Ее взгляд скользил по толпе. Цепкий, оценивающий, хозяйский. Она отмечала, кто стоит твердо, кто суетится, у кого в глазах плещется страх, а у кого – ярость. Это была ее стая, и она должна была знать ее силу. И тут ее взгляд зацепился, споткнулся и утонул.

В соседней сотне, прибывшей с севера, стоял он. Он не был ни самым высоким, ни самым могучим. Но в нем была сила иного рода – сила корней старого дуба, вросшего в землю так глубоко, что ему не страшна ни одна буря. Темные, как вороново крыло, волосы были стянуты на затылке простым кожаным ремнем. Лицо обветренное, с резкими скулами, а глаза… Боги, что за глаза! Светло-карие, почти ореховые, они горели на суровом лице двумя теплыми угольками. Он не смотрел на нее с похотью или удивлением, как это делали многие, впервые видя женщину в полном боевом снаряжении. Его взгляд был прямым и чистым, как родниковая вода. В нем читалось простое, спокойное любопытство воина, который видит другого воина. Равного.

Их глаза встретились. Секунда. Две. Для Зоряны время сжалось в один тугой удар сердца. Удар, который отдался где-то глубоко под ребрами, там, где жила ее женская суть, обычно надежно укрытая под броней из мышц и воли. Мужчина не отвел взгляд. На его губах скользнула тень улыбки, и он чуть заметно кивнул. Не как мужик – бабе, а как мечник – лучнику. Знак признания.

Зоряну словно ледяной водой окатили. Она, которая не моргнув смотрела в лицо смерти, вдруг почувствовала, как к щекам приливает жар. Ей захотелось отвернуться, но воля, закаленная в десятках стычек, не позволила. Она выдержала его взгляд и так же коротко, сдержанно кивнула в ответ.

– ДРУЖИНА! – Голос князя Святослава, молодой и яростный, как весенняя гроза, ударил по ушам, разрывая зыбкое марево их безмолвного поединка. Князь стоял на ступенях терема, и его рыжие волосы пылали на солнце. – СТЕПНЫЕ ВОЛКИ СНОВА ХОТЯТ РВАТЬ НАШЕ МЯСО! ХАЗАРСКАЯ ОРДА, КАК ГНИЛЬ, ПОЛЗЕТ ПО НАШИМ РУБЕЖАМ! ОНИ ДУМАЮТ, МЫ БУДЕМ ТЕРПЕТЬ?!

– НЕ БУДЕМ! – взорвалась площадь тысячеголосым ревом.

– ОНИ УВОДЯТ В ПОЛОН НАШИХ СЕСТЕР И ЖЕН! ОНИ ДЕЛАЮТ РАБАМИ НАШИХ ДЕТЕЙ! МЫ ПРОСТИМ ИМ ЭТО?!

– НИКОГДА! СМЕРТЬ! – Грохот тысяч ударов мечей и секир о щиты слился в единый громовой раскат.

– МЫ ИДЕМ В СТЕПЬ НЕ ЗА ЗОЛОТОМ, ХОТЯ КЛЯНУСЬ ПЕРУНОМ, МЫ ВОЗЬМЕМ ЕГО СТОЛЬКО, ЧТО КОНИ БУДУТ ГНУТЬСЯ! – кричал Святослав, и в его глазах пылал дикий огонь. – МЫ ИДЕМ ЗА ИХ ЖИЗНЯМИ! ЗА КАЖДУЮ СЛЕЗУ НАШЕЙ МАТЕРИ, ЗА КАЖДЫЙ СЕДОЙ ВОЛОС НАШЕГО ОТЦА! С НАМИ БОГИ! С НАМИ ПРАВДА! В ПОХОД!

Последние слова потонули в зверином реве войска. Зоряна тоже кричала, чувствуя, как общая ярость смывает минутное смущение, наполняя ее силой и решимостью. Она ударила обухом секиры по своему щиту, добавляя свой голос к общему грому.

Но когда огромные, окованные железом ворота острога со скрипом начали отворяться, выпуская живую реку из стали и гнева навстречу степным ветрам, она, сама того не осознавая, снова поискала глазами того темно-русого дружинника. Он уже был на коне, и его спокойное, уверенное лицо было обращено вперед, на дорогу.

Поход начался. И закаленное в битвах сердце Зоряны впервые чувствовало не только жажду битвы, но и другое, новое, совершенно неведомое и пьянящее предчувствие. Предчувствие чего-то большего, чем просто война.

Глава 2: Сотни и стяги

Рев толпы стих, сменившись тяжелым, шаркающим, многоголосым гулом. Войско, бывшее мгновение назад единым яростным организмом, снова распалось на сотни, десятки и отдельных людей. Началось то, что Зоряна ненавидела больше всего – не битва, а суетливое, долгое формирование походного порядка. Крики сотников, ржание коней, ругань возниц, пытавшихся протиснуть телеги с провиантом и кузнечным мехом через плотные ряды пешцев – все это сливалось в хаотичную, раздражающую какофонию.

Ее сотня Доброгнева, как одна из самых опытных, заняла свое место быстро, выстроившись за авангардом князя – его личной дружиной, гриднями, сверкавшими лучшими доспехами и ухоженными бородами. Зоряна встала в третий ряд. Отсюда было хорошо видно спины впереди идущих и можно было вовремя заметить опасность с фланга.

– Ну что, поползли, черви, – проскрипел рядом Ратибор, закидывая на плечо тяжелый щит, обтянутый воловьей кожей. – День идем, три дня стоим, пока князь с воеводами решат, в какой ручей коней ссать пустить. До хазар доберемся – половина от поноса передохнет.

– Твой язык, дядька, острее твоего меча, – беззлобно буркнула Зоряна, поправляя лямку мешка с припасами. Он неприятно давил на плечо. – В прошлый раз ты то же самое говорил, а потом в бою первым лез.

– Так то в бою. Битва – дело честное. Сдох – так сдох. А эта тягомотина… она душу из тебя выматывает, как баба мокрое белье. Смотри, глянь на молодняк. – Ратибор ткнул седым подбородком в сторону соседней сотни. – Глаза горят, будто к девке на сеновал идут. Они еще не знают, что война – это в первую очередь стертые в кровь ноги, червивая каша и холодное говно под себя, когда схватит живот. А смерть – это так, в самом конце, быстро и скучно.

Зоряна проследила за его взглядом. И сердце снова сделало тугой, неуместный кульбит. Та самая, северная сотня, выстраивалась с их правого фланга. И он был там. Теперь она могла рассмотреть его лучше. Он сидел на крепком, невысоком коне вороной масти, и в его посадке не было ни капли рисовки. Он сидел в седле так, словно родился в нем – спина прямая, но не напряженная, поводья в одной руке, а вторая спокойно лежит на колене. На нем была простая, но добротная кольчуга, потертая на плечах от ношения щита, и обычный шлем без всяких украшений. Он не блистал, не пытался казаться кем-то большим, чем был. Он просто был воином на своем месте.

Она видела его профиль. Резко очерченный подбородок, прямой нос. Он о чем-то говорил со своим соседом, и когда он усмехнулся, Зоряна заметила морщинки в уголках его глаз. Это было лицо мужчины, который умел не только хмуриться.

Имя. Ей вдруг захотелось узнать его имя. Глупая, девичья мысль, неуместная здесь, среди запаха пота и стали. Она тут же одернула себя. «Ты на войне, дура, а не на игрищах. Имя мертвецу не нужно». Эта жестокая мысль всегда помогала ей держать себя в узде. Но почему-то сейчас она не сработала. Образ его спокойного, уверенного лица никак не хотел уходить.

– Кого там высмотрела, Зоряна? – хрипло спросил Ратибор, заметив ее затянувшийся взгляд. В его хитрых глазах блеснул огонек. – Аль приглянулся какой молодец из северян? Они парни крепкие, лесные. Говорят, медведя в одиночку на рогатину берут.

– Гляжу, как строй держат, – резко ответила Зоряна, чувствуя, как снова горят щеки. – У нас тут дело общее, а не сватовство.

– Ох, дело… – протянул старик. – А жизнь она не только из дел ратных состоит. Бывает, и другое надо. А то зачерствеешь, девка. Станешь как твой щит – крепкая, да бездушная.

В этот момент, словно услышав их разговор, тот воин повернул голову. Словно почувствовал ее взгляд сквозь десятки других. Снова их глаза встретились. В этот раз дольше. И в его взгляде она прочла нечто новое. Не просто признание воина, а… одобрение. Одобрение и легкое, едва уловимое тепло. Он словно говорил ей без слов: «Я вижу тебя. Вижу не просто бабу с секирой. Я вижу воительницу. И мне это по душе». Он снова чуть заметно улыбнулся одними уголками губ и слегка кивнул.

И в этот раз Зоряна не выдержала. Она первая отвела взгляд, уставившись на широкую спину впереди идущего дружинника. Ее сердце колотилось, как пойманная в силки птица. Что это было? Что за колдовство? Мужчины смотрели на нее всю ее сознательную жизнь. Одни с похотью, оценивая, как бы подмять под себя такую силу. Другие с насмешкой или страхом. Третьи с уважением, но уважением отстраненным, как к диковинному зверю.

Но никто. Никто и никогда не смотрел на нее так. Будто видел ее насквозь – всю ее силу, всю ярость, всю ее скрытую под броней женскую суть, и не видел в этом никакого противоречия. Будто для него это было так же естественно, как то, что после ночи наступает день.

Воевода Доброгнев прокричал команду, и войско, наконец-то выстроенное, медленно тронулось с места. Тяжелые сапоги сотен воинов начали вминать пыль большой дороги, ведущей на юг, в дикую, выжженную солнцем степь.

Зоряна шла, механически переставляя ноги, чувствуя привычный вес оружия и снаряжения. Она пыталась сосредоточиться на дороге, на ритме шага, на командах десятника. Пыталась думать о предстоящей битве, о хазарских стрелах, о том, как лучше развернуть «Вдовушку», чтобы одним ударом снести сразу две головы.

Но перед ее мысленным взором стояли не враги, а светло-карие глаза мужчины из соседней сотни. И она поняла с пугающей ясностью: в этом походе ей предстоит сражаться не только с хазарами. В ее собственной душе открылся второй фронт, и противник на нем был незнаком, коварен и, возможно, куда опаснее любого степного воина.

Глава 3: Степной ветер

Первые дни похода были адом из грязи и серого неба.

Весенняя распутица еще не отпустила землю. Дорога, если можно было так назвать раскисшую колею, превратилась в вязкую, чавкающую кашу, которая засасывала сапоги по щиколотку и норовила оставить их там навсегда. Войско растянулось на версту, превратившись из грозной военной силы в длинную, грязную змею, что медленно и мучительно ползла на юг. Воздух пропитался запахами, от которых першило в горле: смрадом мокрой шерсти от промокших плащей, кислым потом тысяч немытых тел, едкой вонью конского навоза, смешанного с грязью.

Зоряна шла, погрузившись в тупое, механическое оцепенение, которое одно спасало от мыслей о стертых в кровь ногах и ноющей спине. Шаг. Еще шаг. Вытащить ногу из липкого плена. Шаг. Вес секиры на поясе, вес щита за спиной и тяжесть мешка с припасами превратились в одну сплошную, тупую боль, разлитую по всему телу. Она перестала замечать лица товарищей, перестала слушать их хриплые шутки и злую ругань. Ее мир сузился до куска грязной земли перед ней и спины Ратибора, от которой шел пар.

Но даже сквозь эту пелену усталости он прорывался. Человек из северной сотни. Она не искала его взглядом, кляла себя за одну только мысль о нем, но ее тело, ее инстинкты, казалось, знали, где он. Краем глаза она иногда улавливала его силуэт – он ехал верхом на своем вороном коне чуть в стороне от основной колонны, где земля была потвёрже. Он не понукал коня, двигался в одном ритме с пешцами, и в его фигуре не было ни капли высокомерия всадника, глядящего на пехоту. Он был частью этого грязного, усталого потока. Частью дела. И это вызывало в Зоряне странное, неохотное уважение.

На четвертый день хмарь наконец прорвало. Войско вышло из лесной зоны на простор, и их встретил он – настоящий степной ветер. Сухой, резкий, пахнущий пылью и горькой полынью. Он высушил их одежду, обветрил лица докрасна и, казалось, выдул из голов остатки лесной сырости и уныния. Впереди, до самого горизонта, расстилалось безбрежное море ковыля, волнующееся под ветром, как седая грива старого бога.

В этот вечер, когда багровое солнце коснулось края земли, воевода дал приказ разбить лагерь.

Огонь был благословением. Он давал тепло окоченевшим рукам, разгонял сумерки и собирал вокруг себя людей, превращая разрозненных, измотанных воинов обратно в братство. Зоряна сидела чуть поодаль от своего десятка, привалившись спиной к колесу телеги. Она сняла сапог и с болезненным наслаждением массировала гудящую стопу.

– Дай-ка сюда, – проворчал Ратибор, садясь рядом и протягивая ей деревянную флягу. – Там брага, медом тянутая. Лучше любого знахаря ноги лечит. Изнутри.

Зоряна благодарно кивнула и сделала большой глоток. Сладкое, хмельное тепло обожгло горло и огненной волной прокатилось по телу, разгоняя усталость.

Их костер был общим для двух десятков – их и еще одного, из северной сотни. Сердце Зоряны снова предательски екнуло. Он был здесь. Сидел по другую сторону от огня, спиной к ней, и делал то же, что и десятки других воинов – точил свой меч.

Она наблюдала за ним поверх пляшущего пламени. Его движения были неторопливыми, уверенными и точными. Он не просто тер бруском по стали. Он будто разговаривал с клинком, чувствуя его, пробуждая его смертоносную душу. Длинные, сильные пальцы крепко держали рукоять, а плечи и спина под простой рубахой были широкой, надежной стеной.

Закончив, он провел по лезвию подушечкой большого пальца – так же, как делала она сама, проверяя работу. Затем он поднял голову и посмотрел прямо на нее. Он ждал. Он знал, что она смотрит.

Сглотнув подступивший к горлу комок, Зоряна отвернулась и взялась за свой оселок, решив привести в порядок лезвие небольшого ножа. Руки чуть дрожали, и это злило ее больше всего.

Через несколько минут рядом с ней хрустнула трава. Она не подняла головы, но запах чистого железа, кожи и чего-то еще, неуловимо-мужского, лесного, сказал ей, кто это был.

– Добрый камень – половина боя, – раздался над ее ухом спокойный, низкий голос с легким северным говорком, от которого слова звучали тверже, словно вырезанные из дерева.

Она медленно подняла взгляд. Он стоял рядом, не слишком близко, чтобы нарушить ее пространство, но и не так далеко, чтобы приходилось кричать. Его карие глаза в свете костра казались почти золотыми.

– Камень добрый. Руки тоже не из болота выросли, – коротко ответила она, продолжая водить оселком по стали. Ее голос прозвучал резче, чем она хотела.

Он не обиделся. Лишь усмехнулся уголком рта.

– Это я вижу. Редко встретишь женщину, что так уверенно держит и оселок, и секиру. Меня Лютомиром звать.

Наконец-то. Имя. Оно было как он сам – твердое, колючее и сильное.

– Зоряна, – выдохнула она, сама не заметив, как перестала точить нож.

Они помолчали. Тишина не была неловкой. Она была… наполненной. Ее нарушал лишь треск поленьев и далекий смех у других костров.

– Я видел твою секиру, – снова заговорил Лютомир, присаживаясь на корточки. – «Вдовушкой» зовешь?

Зоряна кивнула, удивленная его наблюдательностью.

– Подслушал?

– Услышал. Старый воин, Ратибор, язык имеет громкий. Имя злое.

– Честное, – поправила Зоряна, встречая его взгляд. – Она делает то, для чего создана. Делает вдов. Что в этом злого? Это ее работа.

Лютомир на мгновение задумался, глядя в огонь. Тени от пламени плясали на его резких скулах, делая лицо то старше, то моложе.

– Верно. Работа. А мой меч… я зову его «Молчун».

– «Молчун»? – переспросила она. – Почему?

– А зачем мечу говорить? – Он снова посмотрел на нее, и в глубине его глаз она увидела что-то, что заставило ее затаить дыхание. – Он не хвалится, не угрожает. Его песню слышит лишь тот, к кому он прикоснулся. И слышит лишь раз. Все остальное время он должен молчать. Как и воин.

Слова Лютомира упали в самую душу Зоряны. В них была простая, жестокая мудрость воина, которую она понимала, как никто другой. Он не пытался ее очаровать, не говорил пустых слов. Он говорил с ней на единственном языке, который она по-настоящему ценила – на языке стали и правды.

– Ты прав, Лютомир, – тихо сказала она, и это было первое, что она сказала ему без брони и колючек. – Воин должен быть молчалив.

Он кивнул, и в его глазах появилось то самое теплое одобрение, которое она видела днем. Он поднялся.

– Отдыхай, Зоряна. Завтра ветер будет в спину.

Он развернулся и так же спокойно ушел к своему костру, оставив ее наедине с гулко бьющимся сердцем и запахом степной полыни.

Ратибор, наблюдавший всю сцену с хитрым прищуром, толкнул ее локтем в бок.

– Гляди-ка. У «Молчуна»-то, оказывается, язык есть. И точильный камень у него, видать, что надо.

Зоряна ничего не ответила. Она просто смотрела в огонь, но видела перед собой не пляшущее пламя, а золотистые глаза человека, чье имя теперь было выжжено в ее памяти, как клеймо. Лютомир. И степной ветер, дувший ей в спину, теперь казался предвестником не только битвы, но и неотвратимой бури в ее собственной душе.

Глава 4: Учебный бой

Простояли три дня.

Разведка, высланная князем вперед, долго не возвращалась, и войско встало лагерем в широкой речной долине, защищенной от степного ветра невысокими, поросшими колючим кустарником холмами. Неопределенность и безделье – худшие враги воина. Они разъедают боевой дух быстрее, чем ржавчина – сталь. К исходу второго дня по лагерю уже поползли недовольный ропот и пьяные драки. Святослав, будучи князем молодым, но неглупым, понял, что пар нужно выпустить, пока котел не взорвался.

Утром третьего дня воеводы согнали всех на обширный луг у реки и объявили учебные бои. Не насмерть, разумеется. Сражались затупленным оружием или деревянными палицами, но били всерьез. Синяки, сломанные ребра и выбитые зубы были обычной платой за то, чтобы не растерять хватку и злость.

Воздух наполнился криками, кряхтением, тяжелым дыханием и глухими ударами дерева о щит. Зоряна любила эту грубую работу. Она размяла плечи, несколько раз крутанула над головой учебную деревянную секиру – тяжелую, хорошо сбалансированную болванку, способную легко сломать кость, – и шагнула в круг, который тут же образовали вокруг нее воины ее сотни.

– Ну, кто хочет проверить, не затекли ли у бабы руки? – крикнула она с веселой дерзостью, и ее вызов приняли с одобрительным гулом.

Первый, молодой и горячий парень по имени Верен, продержался не дольше десятка ударов. Зоряна легко парировала его яростные, но предсказуемые атаки, а затем, поймав момент, когда он слишком широко замахнулся, шагнула вперед и сбила его с ног подсечкой. Второй, более опытный дружинник, пытался измотать ее, кружа и делая ложные выпады, но Зоряна стояла твердо, как скала, экономя силы, и в конце концов подловила его на ошибке, с оглушительным треском влепив своей «секирой» ему по щиту так, что тот выронил меч и затряс рукой.

– Неплохо, девка, – пробасил воевода Доброгнев, наблюдавший за боями. – Сила есть. Но злости мало. Ты их жалеешь. Врага так жалеть не будешь. Ну-ка, кто еще?

И тут из толпы северян, которые с любопытством наблюдали за поединком, шагнул он. Лютомир.

В руке он держал простой деревянный меч-макет. Он шагнул в круг спокойно, без вызова, и кивнул сначала воеводе, а затем ей.

– Я попробую, с твоего позволения, воительница.

В толпе пронесся возбужденный гул. Это было интересно. Лесная сила против полевой. Мужчина против женщины. Два молчуна, что уже несколько дней будоражили лагерь своим негласным противостоянием.

Зоряна почувствовала, как кровь ударила в виски. Это было то, чего она и боялась, и жаждала одновременно. Не просто учебный бой. Это был разговор. Единственный, который они могли себе позволить здесь и сейчас.

– Позволяю, – голос ее был ровен, но она чувствовала, как напряглись все мышцы.

Они сошлись в центре круга. Вблизи он казался еще крепче. Зоряна смотрела не ему в лицо, а ниже, на грудь, на плечи, отслеживая малейшее движение, которое могло бы выдать его намерения. Но он стоял неподвижно, лишь его карие глаза внимательно, почти ощутимо, изучали ее.

– Начали! – рявкнул Доброгнев.

Первым двинулся Лютомир. Он не бросился вперед с диким криком. Его атака была плавной, экономной, почти ленивой. Короткий выпад в сторону ее незащищенной ноги. Зоряна легко отбила его древком секиры. Затем еще один удар – на этот раз в плечо. Снова блок. Он не вкладывал в удары всю силу, он пробовал ее, щупал оборону, искал слабые места. Как волк, что кружит вокруг лося, прежде чем нанести решающий удар.

Зоряна ответила в своей манере. Она взревела, как медведица, и обрушила на него всю мощь своего тела. Ее тяжелая секира со свистом рассекла воздух, целясь ему в голову. Любой другой попытался бы отбить этот страшный удар или отпрыгнуть. Но Лютомир сделал то, чего она не ожидала. Он шагнул навстречу удару, внутрь ее замаха, и его деревянный меч коротким, резким движением ткнулся ей под ребра. Удар был несильным, но неожиданным. Зоряна охнула, сбившись с дыхания. Если бы это был настоящий меч, бой был бы окончен.