Сердце воительницы. Путь в Навь

Она отскочила, тяжело дыша. На ее щеках горел румянец – смесь ярости и унижения. Он обманул ее, использовал ее же силу против нее.

Он не стал добивать. Он ждал, и в его глазах не было насмешки. Только спокойная сосредоточенность и… интерес. Он изучал ее реакцию.

– Ты быстра, – произнес он тихо, так что слышала только она. – Но твоя ярость делает тебя слепой.

– А ты хитер, – прошипела она. – Как лесной змей.

– В лесу выживает хитрый, а не только сильный. Давай еще раз.

И бой начался снова, но уже совсем другой. Зоряна уняла свою ярость, загнав ее глубоко внутрь, превратив в холодную, расчетливую энергию. Теперь они не просто обменивались ударами. Это был танец. Жестокий, опасный танец, где каждый шаг, каждый поворот корпуса, каждый взгляд имел значение.

Его меч был быстр и точен. Он мелькал, меняя направление, жаля, как оса. Ее секира была медленнее, но каждый ее удар нес в себе сокрушительную мощь. Она заставляла его отступать, ломала его атаки весом своего оружия, крушила его защиту. А он, в свою очередь, уворачивался, скользил, как вода, просачиваясь сквозь ее оборону, и раз за разом его деревянный клинок находил брешь и оставлял на ее теле болезненные, ноющие отметины.

Они оба тяжело дышали. Пот заливал им глаза, стекал по спинам. Толпа вокруг затихла, наблюдая за поединком, в котором было нечто большее, чем простая тренировка. Это было столкновение двух стихий, двух философий боя, двух одиночеств.

В какой-то момент их оружие скрестилось, и они замерли, прижавшись друг к другу, пытаясь пересилить. Зоряна была на несколько вершков выше, но его ноги стояли на земле крепче. Она уперлась ему в грудь, чувствуя сквозь рубаху твердые, напряженные мышцы и жар его тела. Она видела его лицо так близко, что могла сосчитать капельки пота на его висках. Его карие глаза горели яростным, упрямым огнем, и она ответила ему таким же взглядом. В этот миг, в этом физическом контакте, напряжения было больше, чем в самом жестоком ударе. Это была близость боя, самая честная и интимная близость, которую она знала.

И она увидела в его глазах не просто противника. Она увидела отражение самой себя. Упрямство. Волю. Одиночество. И впервые в жизни, столкнувшись в бою с мужчиной, она не почувствовала себя женщиной, доказывающей свое право быть воином. Она чувствовала себя просто воином, встретившим равного.

Лютомир резко оттолкнул ее и тут же провел обманный финт, заставив ее дернуться в сторону, а сам ударил с разворота рукоятью меча по затылку. Удар был выверен – достаточно сильный, чтобы в глазах потемнело, но не настолько, чтобы свалить.

Зоряна пошатнулась, в ушах зазвенело. Бой был проигран.

Круг взорвался криками. Северяне радостно гудели, сотня Доброгнева разочарованно охала.

Лютомир не стал праздновать. Он опустил свой деревянный меч и протянул ей руку.

– Ты хорошо бьешься, Зоряна, – сказал он так же тихо, и его голос был немного хриплым от усталости. – У тебя сила берсерка. Если научишься ее усмирять, цены тебе не будет в бою.

Зоряна проигнорировала протянутую руку. Она выпрямилась, тряхнув головой, чтобы прогнать туман. Ее самолюбие было уязвлено, но где-то глубже, под слоем обиды, зарождалось новое чувство.

– А у тебя хватка рыси, Лютомир, – ответила она, глядя ему прямо в глаза. – Бьешь тихо, но в самое сердце.

Он понял ее двойной смысл. В его глазах мелькнуло что-то теплое, почти нежное, и тут же исчезло, сменившись привычной сдержанностью.

– Такова уж наша работа, – сказал он и, кивнув, вышел из круга.

Зоряна осталась стоять, переводя дух. Ее тело болело от пропущенных ударов, но это была приятная боль. Она проиграла, но не чувствовала себя униженной. Наоборот, она чувствовала странное, пьянящее возбуждение. Искра, высеченная их оружием, не погасла. Она зажгла огонь. Огонь взаимного уважения, который был куда горячее и опаснее простого влечения.

Глава 5: Рассказы у огня

Ночь опустилась на степь быстро и безжалостно. Она принесла с собой пронизывающий до костей холод и такое густое, чернильное небо, что звезды на нем казались свежими осколками льда. Единственными островками жизни и тепла в этом безбрежном океане тьмы были костры. Они горели, как десятки гневных оранжевых глаз, отпугивая ночных тварей и призраков прошлого, которые всегда приходят в безмолвии.

Воины сбились вокруг огня, как овцы в бурю. Шумный гвалт учебных боев сменился тихим, усталым гулом. Кто-то дремал, завернувшись в плащ, кто-то чинил ремень на сапоге, кто-то молча жевал вяленое мясо, глядя в огонь невидящим взглядом. Разговоры были тихими, отрывистыми, как будто слова, произнесенные громко, могли привлечь беду из степной тьмы.

Зоряна сидела, прислонившись к тому же колесу телеги. На боку под рубахой расцветал багровый синяк – памятный подарок от Лютомира. Она осторожно растирала ушибленное место мазью из трав, которую всегда носила с собой. Мазь холодила кожу, но тупая, ноющая боль под ребрами никуда не уходила. И дело было не только в ушибе.

Он подошел беззвучно, как тень. В руке он держал две дымящиеся деревянные чаши. Одну он протянул ей.

– Выпей, – сказал он. Его голос был ровным, без приказа или просьбы, просто констатация факта. – Зверобой с чабрецом. Кровь гонит, боль унимает.

Зоряна взяла чашу. От нее шел густой, горьковато-пряный аромат, напомнивший ей о лесе. Она сделала глоток. Горячий, терпкий отвар обжег язык и горло, а затем разлился по телу согревающей волной, которая была куда действеннее браги. Она подняла на него глаза.

– Откуда знаешь, что нужно? Ты знахарь?

– Мой отец был знахарем. И охотником, – он сел рядом, но на почтительном расстоянии, так, чтобы не теснить ее, и сделал глоток из своей чаши. – В лесу эти два ремесла всегда рядом ходят. Одно – как отнимать жизнь, другое – как ее возвращать. Нужно знать оба.

Вокруг них продолжалась своя жизнь, но Зоряна ее больше не замечала. Словно они с Лютомиром оказались под невидимым куполом тишины, в центре которого плясал огонь.

– Твой дом в лесу? – спросила она, сама удивившись своему вопросу. Ей никогда не было дела до чужих домов.

Лютомир кивнул, глядя на угли. Его лицо в переменчивом свете огня казалось высеченным из камня, но в глазах тлели живые огоньки.

– На берегу быстрой реки. Дальше только топи и старый бор, куда и летом солнце не пробивается. Из людей – только мы, да еще три семьи ниже по течению. Вокруг – лес. Он кормит, поит, одевает. И он же судит, если ты глуп или слаб. Он не добрый и не злой. Он просто есть. И ты должен научиться жить по его правилам. Слушать, как трещит ветка, понимать, о чем кричит птица, читать следы на мху.

Он говорил медленно, подбирая слова, будто доставал их из какого-то потаенного места. Зоряне казалось, что она чувствует запах его дома – запах сырого мха, сосновой смолы и холодной речной воды.

– Почему ты ушел? – вырвалось у нее. – Если там так… правильно.

Лютомир долго молчал. Он смотрел в самую сердцевину огня, где угли светились почти белым светом.

– Иногда, – наконец произнес он, и голос его стал глуше, – чтобы сохранить мир в своем лесу, нужно пойти в чужую степь и выжечь там бурьян. Чтобы шакалы, наевшись крови здесь, не повадились приходить туда, где тихо. Мой отец лечит, а я… я делаю так, чтобы ему было меньше работы. Это тоже ремесло.

В его словах была такая простая, непоколебимая правда, что Зоряне стало не по себе. Она всегда думала о войне как о ярости, как о мести, как о добыче. А для него это была работа. Необходимая, как заготовка дров на зиму.

Он повернулся к ней. Теперь он смотрел прямо на нее, и его взгляд был серьезным и пронзительным.

– А ты, Зоряна? Твой путь… он не похож на дорогу, которую выбирают. Скорее на ту, на которую толкают.

Ее рука невольно сжалась на чаше. Его слова попали точно в цель, обойдя всю ее броню. Он не спросил "почему ты стала воином?". Он спросил, что ее заставило.

– Мне было четырнадцать, – заговорила она тихо, глядя на свои мозолистые руки. – Печенеги. Налетели на рассвете, когда туман стоял стеной. Я проснулась от крика матери и визга коней. Отец схватил топор, вытолкнул меня в сени, крикнул: "Сиди здесь!". Я смотрела в щель. Видела, как они рубят наших соседей… как… – она запнулась, голос дрогнул. – Я видела, как отцу в спину вошла стрела. Он упал на колени, а потом его ударили мечом. Он просто… лег в грязь.

Она замолчала. Воспоминание, которое она столько лет держала под замком, вдруг вырвалось наружу.

– Я не помню, как выскочила из дома. Помню только, как подобрала его топор. Он был тяжелый, весь в его крови. Теплый. И я ударила. Не знаю кого, не видела лица. Просто ударила, вложив в удар все, что во мне было – весь страх, всю ненависть, всю боль от того, что я видела. И еще раз. И еще. – она посмотрела на свои руки, будто видела их впервые. – Это не было выбором, Лютомир. Это было как удар молнии. С того дня веретено в руках казалось мне чужим и мертвым. А рукоять топора… она была как продолжение моей руки. Моей души. С ней я чувствовала, что могу что-то сделать. Могу не дать повториться тому, что случилось с отцом. Могу стоять стеной.

Она выдохнула, чувствуя, как с плеч упала невидимая гора. Она никогда никому этого не рассказывала. Даже матери. Это была ее тайна, ее рана и ее сила. А сейчас она просто отдала ее этому почти незнакомому мужчине, и это показалось ей самым естественным поступком на свете.

Лютомир долго молчал. Он не произносил пустых слов утешения, не говорил, что она молодец. Он просто смотрел на нее, и в его глазах было тяжелое, мрачное понимание. Он не жалел ее. Он понимал ее. А это было во сто крат ценнее.

– Значит, ты – стена, а я – меч, что идет в степь, – наконец сказал он очень тихо. – Мы оба делаем одно дело. Просто с разных концов. Это тяжелый жребий, Зоряна. И плата за него высока.

Он осторожно, почти невесомо коснулся пальцами ее руки в том месте, где она держала чашу. Его прикосновение было легким, как падение листа, но Зоряну будто пронзил разряд тока. Тепло его пальцев обожгло ее кожу, прогнало остатки степного холода и заставило замолчать тупую боль под ребрами.

В этот миг у костра, окруженные спящим войском и враждебной тьмой, они перестали быть просто мужчиной и женщиной, воинами из разных сотен. Они стали двумя людьми, которые показали друг другу свои шрамы. И оказалось, что эти шрамы – одного происхождения.

Глава 6: Первая кровь

Предрассветный час – время призраков. Время, когда мир живых еще не проснулся, а мир ночных тварей еще не ушел на покой. Густой, молочный туман лежал на земле, делая видимость не дальше вытянутой руки. Он был холодным и мокрым, как смертный саван. Именно в этот час они и ударили.

Княжеская разведка наконец вернулась – потрепанная, без двух человек, но с ценными сведениями: впереди, в балке у пересохшего ручья, засел хазарский дозор. Десятков пять всадников. Небольшая сила, но достаточно сильная, чтобы наделать шуму и предупредить основные силы. Святослав решил действовать быстро и тихо. Две сотни, Доброгнева и северян, были подняты по тревоге, чтобы окружить и уничтожить дозор до того, как взойдет солнце.

Никто не кричал. Команды отдавались шепотом, оружием старались не звенеть. Воины двигались сквозь туман бесшумными тенями. Зоряна шла, сжимая в руке «Вдовушку». Деревянный макет в учебном бою – одно, а отточенная, жаждущая крови сталь – совсем другое. Секира была холодной и тяжелой. Она успокаивала. Страх, всегда копошившийся в животе ледяным червяком перед боем, отступал под этим знакомым весом. Она думала о словах Лютомира. "Ты быстра, но твоя ярость делает тебя слепой". Сегодня она не будет слепой.

Ее десяток двигался по левому флангу, обходя балку. Десяток Лютомира – по правому. Они должны были сойтись в тылу у хазар, отрезав им путь к отступлению. Туман был и врагом, и союзником. Он скрывал их, но и мешал видеть друг друга.

В какой-то момент туман чуть поредел, и на гребне соседнего холма Зоряна увидела силуэты северян. И его фигуру. Он не ехал на коне – в такой атаке кони только помеха. Он шел пешком, чуть впереди своего десятка, низко пригнувшись к земле. Он словно сливался с ней, становился ее частью. Он поднял руку, подавая ей знак: "Вижу. Готов". Она так же молча кивнула, хотя и знала, что он вряд ли разглядит. Но это было неважно. Важно было то, что они оба знали, где находится другой.

Первым звуком, разорвавшим мертвую тишину, был не крик и не лязг стали. Это был короткий, булькающий хрип. Один из их лазутчиков беззвучно снял хазарского часового. И тут же с холма донесся яростный, гортанный рев:

– Русь! Вперед!

Это был сигнал.

Мир взорвался. Туман ожил, наполнившись криками на двух языках, предсмертными воплями и звуком, который Зоряна ненавидела и любила больше всего – глухим, мокрым хрустом, с которым сталь входит в живую плоть.

Она неслась вниз по склону, и холодная ярость, которую она сдерживала, наконец-то вырвалась на волю. Но это была другая ярость. Не слепая, а зрячая. Управляемая. Она видела все: как споткнулся молодой Верен, как хазарский всадник, выскочивший из тумана, заносит над ним кривую саблю.

Ее тело сработало раньше, чем мозг успел отдать приказ. Она метнула в спину всадника свой метательный топорик – короткое, тяжелое оружие, висевшее на поясе. Топорик со свистом вошел хазарину между лопаток. Тот дернулся, выронил саблю и мешком свалился с коня. Верен, белый как полотно, вскочил на ноги и кивнул ей, тут же бросаясь в гущу схватки.

Битва была короткой и злой. Хазары, застигнутые врасплох, спросонья не успели толком сорганизоваться. Они выскакивали из своих шатров, на ходу хватая оружие. Бой мгновенно распался на десятки одиночных поединков в клубящемся тумане.

Зоряна работала секирой. Раз. Короткий, рубящий удар снес пол-лица бородатому хазарину. Два. Древком она отбила выпад копья, а обратным движением лезвия вспорола ему живот. Внутренности, дымясь на холодном воздухе, вывалились на траву. Три. Тяжелый удар сверху вниз проломил круглый щит и череп под ним с отвратительным треском, похожим на звук раскалываемого ореха. Кровь, густая и теплая, брызнула ей на лицо. Она смахнула ее тыльной стороной ладони, не переставая двигаться.

И тут сбоку, из тумана, на нее выскочили сразу двое. Она успела парировать удар одного, но второй уже заходил ей за спину. Краем глаза она увидела блеск его сабли. Она не успевала.

Тень, выросшая, казалось, из самой земли, метнулась ей наперерез. Это был Лютомир. Его «Молчун» пел свою короткую, смертельную песню. Первый хазарин, атаковавший ее в лоб, захрипел и осел, зажимая руками шею, из которой фонтаном била кровь. Второй, тот, что заходил за спину, развернулся к новому противнику, но Лютомир уже был там. Он не стал рубить. Его меч совершил короткое, почти незаметное колющее движение. Точно в сердце. Хазарин замер на мгновение, удивленно глядя на рукоять, торчащую из его груди, а потом беззвучно рухнул на землю.

Все произошло за два удара сердца.

– Спина, – бросил он ей, не оборачиваясь, и тут же шагнул в сторону, уходя от стрелы, просвистевшей из тумана.

– Ноги, – так же коротко ответила она.

Их диалог был окончен. Дальше они действовали без слов. Они встали спина к спине, образовав маленький островок смерти в этом хаосе. Он – быстрый, точный, смертоносный, как укус гадюки. Она – сокрушительная, яростная, неумолимая, как обвал. Он принимал на свой щит стрелы и быстрые сабельные удары, а она своей секирой отбрасывала тех, кто пытался прорваться нахрапом.

Они не смотрели друг на друга. Они просто знали. Знали, где находится партнер, что он делает, куда будет двигаться в следующий миг. Он оставлял ей тех, против кого нужна была грубая сила, она оставляла ему тех, где требовалась скорость. Ее секира с ревом проносилась в вершке от его головы, а его меч вспыхивал под ее рукой. Это был тот же танец, что и в учебном бою, но теперь его цена была – жизнь. И в этом смертельном танце они были идеальной парой.

Стычка закончилась так же внезапно, как и началась. Оставшиеся в живых хазары, поняв, что окружены, попытались прорваться, но были встречены копьями второй волны атакующих. Скоро все стихло. Осталось только тяжелое дыхание победителей и стоны умирающих.

Туман начал рассеиваться, открывая страшную картину. Земля была усеяна телами. Утренняя роса смешалась с кровью.

Зоряна оперлась на свою секиру, пытаясь унять дрожь в руках – верный признак того, что боевая ярость отступает. Она была вся в чужой крови.

Лютомир стоял рядом. Он вытирал свой меч пучком травы. Его лицо было спокойным, почти безмятежным, но в его карих глазах стоял тот же холодный, отрешенный блеск, который, как она знала, сейчас был и в ее собственных.

– Ты не слепая, – сказал он тихо, не глядя на нее. – Ты видишь бой.

– Ты спас меня, – ответила она, и слова дались ей с трудом. Признавать свою слабость было непривычно.

Он наконец посмотрел на нее. Его взгляд скользнул по ее забрызганному кровью лицу, по рукам, все еще сжимающим секиру, и остановился на ее глазах.

– Мы спасли друг друга. Такова уж наша работа.

Он закончил чистить меч и вложил его в ножны. «Молчун» снова затих.

Они стояли молча среди трупов, пока первые лучи восходящего солнца не пронзили остатки тумана. И в этот миг, окруженная смертью, Зоряна впервые в жизни не чувствовала себя одинокой. Человек, стоявший рядом с ней, дышал тем же воздухом, видел тот же кровавый рассвет и понимал ее без слов. Искра уважения, зажженная в учебном бою, только что была закалена в первой совместной крови. И превратилась в нечто гораздо более прочное и опасное.

Глава 7: Тревожная ночь

Битва оставляет после себя пустоту. Не тишину, нет. Тишина бывает мирной. А пустота звенит. Она звенит криками тех, кого ты убил, гудит в ушах отголосками лязга стали и закладывает нос фантомным запахом свежей крови и потрохов. Каждый воин знал эту пустоту. Каждый справлялся с ней по-своему. Кто-то напивался брагой до беспамятства, кто-то травил хвастливые байки, пытаясь заболтать призраков, кто-то чистил оружие с одержимостью маньяка.

Зоряна обычно просто ложилась спать. Ее совесть была чиста: она убивала врагов, тех, кто пришел на ее землю с огнем и мечом. Смерть была частью ее ремесла, и она давно научилась оставлять работу за порогом сна.

Но в эту ночь все было иначе.

Лагерь, взбудораженный первой настоящей кровью, гудел до полуночи. Пили за победу, поминали своих немногочисленных павших. Зоряна сидела у костра, но не слышала ни песен, ни хвастливых криков. Она машинально жевала кусок жареного мяса, которое казалось безвкусным, как трава, и смотрела в огонь. А видела не его. Она снова и снова прокручивала в голове мгновения боя.

Как тень метнулась ей наперерез. Как его меч, не издав ни звука, вошел в горло хазарина. Как они стояли спиной к спине, единым целым, дыша в одном ритме, думая одними мыслями. "Спина". "Ноги". Короткие слова, в которых было больше доверия и понимания, чем в тысяче любовных клятв.

Он сидел с другой стороны костра, в кругу своих северян. Он не пил много, лишь пригубливал из чаши. Он не участвовал в громких разговорах, лишь изредка отвечал на вопросы своего десятника. Он был там, со своими, но Зоряна чувствовала его так, будто он сидел рядом. Чувствовала его спокойствие, его усталость, его присутствие. И каждый раз, когда его взгляд случайно или намеренно скользил в ее сторону, по ее спине пробегала горячая, колючая волна, от которой хотелось сжаться в комок.

Поздно ночью, когда костры начали гаснуть и лагерь затих, погрузившись в тяжелый сон, Зоряна легла на свою подстилку из еловых веток, накрывшись тяжелым плащом. Но сон не шел.

Тело гудело от усталости, но разум был ясен, как зимний день. И в этой ясности одна мысль, одно имя билось, как пойманный в клетку сокол. Лютомир.

Она закрыла глаза и тут же увидела его. Не того, спокойного, что сидел у костра, а того, из боя. Лицо, залитое потом, прядь темных волос, прилипшая ко лбу, и глаза. Глаза, в которых не было ни страха, ни ярости. Только холодная, абсолютная сосредоточенность хищника, вышедшего на охоту. Этот образ почему-то вызывал в ней не страх, а странный, темный трепет.

Она повернулась на бок, пытаясь прогнать наваждение. Вспомнила его прикосновение вчерашней ночью. Легкое, почти случайное касание пальцев. Но сейчас, в тишине и темноте, она чувствовала его так, словно он коснулся ее только что. Она чувствовала жар его кожи на своей руке, и это воображаемое тепло ползло вверх по руке, к плечу, к шее, заставляя кровь стучать в висках.

Что это за хворь? Что за морок? Она – Зоряна, богатырша, чье имя заставляет врагов бледнеть. Она, которая с юности считала мужчин либо братьями по оружию, либо помехой, либо мясом для своей секиры. Она никогда не знала этой липкой, тягучей слабости, которая сейчас разливалась по ее телу, делая его непослушным и томным. Ей всегда хватало себя, своей силы, своего пути. А теперь… теперь ей казалось, что в ней появилась какая-то дыра, пустота, которую может заполнить только один человек. Человек, которого она знала всего несколько дней.

Зоряну знобило. Она плотнее закуталась в плащ, но холод шел изнутри. Это был холод страха. Страха не перед хазарской саблей, а перед собственной уязвимостью. Этот человек, Лютомир, увидел в ней то, что она сама в себе прятала и отрицала. Он увидел не только воина. Он говорил с ней не как с мужчиной в юбке, а как с женщиной, выбравшей путь воина. И это обезоруживало. Своим спокойным признанием он вынул из ее рук щит, которым она годами закрывалась от мира.

Ее тянуло к нему. Это было простое, животное, необъяснимое притяжение. Как железо тянется к магниту. Как волчица идет на зов вожака. Ей хотелось снова оказаться рядом с ним, почувствовать его тепло, услышать его тихий, ровный голос. Ей хотелось… чего ей хотелось?

Она сама не знала ответа. И это пугало больше всего. Желания, которые она не могла контролировать, были для нее страшнее вражеского строя. Ярость она могла направить в удар, страх – переплавить в осторожность. А это новое чувство? Что делать с ним? Оно не подчинялось приказам, оно жило своей жизнью, гнездилось где-то глубоко под ребрами и посылало горячие волны по всему телу.

Вдалеке протяжно, тоскливо завыл волк. Ему ответил другой, потом третий. Зоряна лежала с открытыми глазами, глядя в темноту над головой. Она вдруг поняла, что поход в степь оказался куда более опасным путешествием, чем она думала. Она шла воевать с хазарами, а нашла войну внутри себя. И в этой войне она была одна, без оружия, без доспехов, лицом к лицу с неведомой силой, которая тянула ее к нему. К Лютомиру. И сопротивляться этой силе было почти так же невозможно, как сопротивляться наступлению рассвета.

Глава 8: Знак Велеса

Степь менялась. Ковыльные равнины стали сменяться невысокими холмами и каменистыми россыпями, похожими на торчащие из-под земли кости какого-то гигантского, древнего зверя. Войско двигалось медленнее, постоянно высылая вперед дозоры. После стычки с хазарами все стали осторожнее. Напряжение висело в воздухе – густое, осязаемое, как пыль, что скрипела на зубах.

К полудню дозорные вернулись с новостью, что впереди, в центре небольшой лощины, стоит камень, какого они раньше не видели. Не просто валун, а нечто, отмеченное рукой – то ли человека, то ли бога. Князь, чувствуя, что людям нужно доброе предзнаменование, приказал всей дружине идти к камню.

Он действительно был необычным. Огромный, темный, почти черный валун, высотой в два человеческих роста, стоял посреди выжженной солнцем травы, словно упал с неба. Время и ветер сгладили его бока, но на одной, обращенной к востоку стороне, ясно виднелись глубоко врезанные знаки. Это не были ни руны, ни хазарская вязь. Это были древние, как сама земля, символы: спирали, волнистые линии, круги. А в самом центре был высечен знак Велеса – бычья голова с могучими рогами.

– Добрый знак! – громогласно провозгласил княжеский волхв, седой, высохший старик по имени Радогаст. – Велес, Скотий бог, покровитель богатства и мудрости, благословляет наш поход! Он обещает нам богатую добычу!

Дружинники одобрительно загудели. Многие подходили к камню, касались его нагретой поверхности, шептали короткие молитвы. Настроение в войске заметно поднялось.

Зоряна стояла чуть поодаль, в тени своей сотни. Она смотрела на камень и не чувствовала радости. Ее бабка по материнской линии была ведуньей, не великой, но знала травы и умела читать знаки. И она учила Зоряну, что боги никогда не говорят прямо. Их язык – язык намеков и теней.

Она видела то же, что и волхв, – могучий знак Велеса, обещание богатства и успеха. Но она видела и другое. Спирали, вырезанные вокруг знака, закручивались не наружу, к солнцу, а внутрь, во тьму, словно воронка, уходящая вглубь камня. А волнистые линии, символ воды и жизни, пересекались под неестественным углом, образуя подобие сломанных костей.