Инфернум. Последняя заря

Тут она вспомнила его слова. «Ты мой друг» – сказал он ей, но почему-то это признание осело горечью на губах. Друг. Так и есть.

Смирившись с одиночеством, Ида пошла в сторону полей, где раскинулись разноцветные шатры. Спустившись по петляющей дороге, она остановилась. Картина, раскрывшаяся перед ней, ошеломляла. Она никогда не видела столько огней. Как же красиво тут будет ночью, когда начнется представление. А пока по всему полю отбрасывали тень в лучах заходящего солнца шатры и прилавки, за которыми торговцы зычно зазывали покупателей и на ломаном зараватском расхваливали свой товар.

Одни предлагали сладости, полки ломились от количества конфет и пирожных, шоколадных фигурок разных размеров, стеклянных горшочков с разными сортами меда – от белого до золотисто-коричневого. Вторые не давали пройти, пока не попробуешь сочный заморский фрукт, от сладости которого слипались пальцы и губы, все такое яркое, сочное, необычное – не оторвать глаз от обилия цветов, будто эти фрукты и ягоды выращены в сказочной стране, о которой ей читали в детстве. Мимо третьих невозможно было пройти и не остановиться: терпкие и пряные ароматы специй и приправ пленяли, будто торговец был жрецом в азкаретском Атешга, обученным темной огненной магии, и специально сотворил приворотную смесь.

А с другой стороны дороги расположились палатки с украшениями – Ишас был прав, столько самоцветов, сверкающих и переливающихся на солнце, что можно было ослепнуть; тканями и различными материалами – от нежнейшего хлопка до дорогих шелков; посудой – фарфор и хрусталь также отсвечивали своими гранями, запуская по всей ярмарке солнечных зайчиков. И все это встретилось Иде только у входа. Что же дальше скрывается в этой сказочной стране? Неподалеку слышалась тихая мелодия, словно шёпотом, и сквозь неё стали проступать нежные касания струн ребаба и лёгкие переливы флейты. Ида позволила себе остановиться и закрыть глаза. Звуки, казалось, напомнили ей о чём-то утраченном или недостижимом, вызывая чувство лёгкой печали. Перед глазами всплыли воспоминания о том, как в детстве она любила слушать игру отца. Он смастерил сам инструмент, похожий на флейту. Ида забыла название, оно было таким сложным и заковыристым, отец говорил, что с древнего языка это слово переводится как «душа абрикосового дерева». Каждая его нота дышала теплом и грустью одновременно. Это было нечто большее, чем просто музыка – это был голос сердца, звучащий в унисон с миром вокруг. С отцом. Ида открыла глаза и смахнула болезненные воспоминания утра, смешанные с чувством вины. Не время грустить. И, словно подтверждая ее мысли, вдруг мягкую, тягучую мелодию сменила более живая, и запели менестрели. Ида обошла шатры и на искусственно созданной площадке увидела танцующую черноволосую девушку в красном платье, до того откровенном, что пришлось отвести глаза, но, казалось, больше никого это не смущало. Все внимание было завоевано грацией и утонченными движениями танцовщицы. Ида снова посмотрела на девушку. В такт своим движениям она трясла необычный инструмент, который перекликался со звякающими серьгами в ее ушах. На этот раз Ида не смогла оторвать взгляд. Казалось, она забыла, как дышать, настолько заворожило ее происходящее. Звон монет, блеск золота, шорох платья и перелив струн. Иду заворожила улыбка танцовщицы. Ее черные глаза и смоляные брови оттеняли белую кожу – Ида не могла перестать любоваться необычной красотой девушки. Когда танец завершился – Ида почувствовала сожаление, хотелось еще немного насладиться магией танца. Ей стало интересно, она бы так смогла?

Чуть поодаль Ида заметила натянутый канат на высоте, два раза превышающей ее рост. Ей пришлось задрать голову, чтобы увидеть, как бесстрашно и даже расслабленно юноша ходил по канату, пританцовывая. У нее замерло сердце. Он вел себя не просто свободно, казалось, он издевается над зрителями, поддразнивает, периодически делая вид, что падает или теряет равновесие. На самом деле, Ида была уверена, что все это часть представления и он в совершенстве владеет собой. Это казалось невероятным. Так она точно бы не смогла.

Ида осмотрелась в поиске знакомых лиц. Но разве можно в этом муравейнике что-то разобрать.

Ида растерялась. Казалось бы, их деревня не такая маленькая, но все равно все друг друга знали, а здесь собралось столько народу. Среди знакомых лиц мелькали и приезжие из других деревень. Не каждый день, да и не каждое десятилетие происходило такое. Азрет хоть и находился над Перекрестком трех дорог, которые вели в соседние государства и были единственным торговым путем, но сама деревня никогда не славилась достопримечательностями, не представляла интереса для случайных проезжих. Богом забытый уголок. Иногда казалось, что это деревня никому не принадлежит. После войны Аз-Карет пытался претендовать на нее, утверждая, что она входит в его границы. Но в территории не было ничего стратегически ценного, поэтому споров особо не возникло. Кому нужна крестьянская деревушка, да еще и в горах. Поэтому деревня уже больше 20 лет объявлена нейтральной территорией и предоставлена сама себе. Хотя несмотря на это, раз в сезон жители отвозят подать в столицу и платят градоправителю, под чьим протекторством находятся еще три такие «нейтральные» деревни. Ида мало понимала в политике и государственных устройствах, поэтому ей казалось странным платить за то, чего нет. Но старшие, заставшие войну, говорили, что это меньшее, что они могут сделать ради мира. В остальном никто не вмешивался в дела деревни. Последние годы из-за возобновившегося напряжения на границах порой приезжали имперские отряды, чтобы убедиться, что в деревне не царят предательские настроения и территория все еще принадлежит Заравату. Император Патани боялся удара в спину.

Но сейчас, конечно, съехались со многих уголков, всем хотелось посмотреть на диковинки из Париссии и Аз-Карета. Приезжие отличались не только внешне, но и поведением, походкой, будто были выходцами из столицы. Передвигались чинно, важно, задрав головы и всем видом сообщая окружающим, что они выше и по статусу, и по положению. Ида фыркнула их надменности и развернулась, чтобы уйти в менее людное место.

До представления еще больше часа, в сердце снова кольнула обида на Ишаса. Отбросив грустные мысли, Ида решила, что выберет пока что-нибудь в подарок отцу. Его трость пора бы уже заменить, вдруг Ида найдет здесь что-то подходящее. Отличный будет повод помириться и попросить прощения за все, что наговорила ему днем. Ее накоплений должно хватить. Не желая снова протискиваться сквозь толпу, в которой так и норовят отдавить ногу, Ида решила обойти шатры сзади – благо, нужный находился с другого края. Но не успела сделать шагу, как кто-то слишком юркий толкнул ее и затерялся в толпе. Ида быстро сообразила, что у нее срезали кошель. Ну надо же! Она рванула за воришкой, но ей было далеко до его прыти. В этом столпотворении она никогда бы его не догнала, поэтому недолго думая, Ида свернула за прилавки и побежала, не обращая внимания на недоуменные взгляды продавцов. Ида заметила макушку убегающего парнишки, чуть ускорится – и поймает. Но вдруг мир стал переворачиваться, все вокруг замедлилось, а потом покрылось мраком. Лишь звуки никуда не исчезли, только гул затерялся за грохотом падающей посуды. А боль по всему телу давала понять, что падала посуда на нее.

Ей хотелось убежать, скрыться, чтобы никто не нашел, чтобы никто не увидел разрывающее на части чувство стыда. Как это произошло? Она бежала за воришкой, путь был чист, она почти его поймала, как вдруг столкнулась с чем-то – или кем-то – и покатилась кубарем. Когда грохот падающей утвари и разбивающегося стекла прекратился, до нее донеслась отборная ругань. Пока она приходила в себя, пытаясь встать, тот, с кем она столкнулась, оказался рядом и снова ее толкнул на землю.

– Нария ур3 вазети, кирия!

– П-п-простите, я вас не заметила, – еле слышно пробормотала Ида, сев и виновато потупив взор.

– П-п-п, нормалисин ин чеи?!4 Пиросьтитье, – передразнил он, искривившись в жуткой гримасе, потом резко приподнял ее, схватил за предплечья, и снова продолжил выплевывать незнакомые слова, возвышаясь над ней и покрывая своей тенью все. – Лэсу? Нария ин дистратис, пой хримати5, – Ида заметила как сжались его кулаки, а лицо стало красным. Он схватил с пола какой-то осколок посуды, вероятно дорогой, так как на белоснежном фарфоре переливались золотые и серебряные полосы. Отразив солнечный свет они чуть не ослепили Иду, отчего она сжала глаза.

– Я не понимаю вас, я не хотела, извините, – Ида попыталась встать и как-то жестами передать, что ей жаль и она хочет помочь, но уже понимала всю тщетность своих попыток, этот мужчина был так зол, казалось, его глаза сейчас выползут из глазниц, а покрасневшее лицо треснет. Он толкнул ее снова на землю. И в этот момент Ида поняла, что вокруг стало намного тише. Она быстро огляделась и увидела, как все торговцы и гости собрались вокруг.

– Не будь дура! Поньимать? Деньги, драхмы, драхмы, поньимать? – злость на лице мужчины сменилась на ехидную улыбку, он потер указательным и большим пальцем, показывая, что ему нужны деньги.

– Деньги! – Ида показала рукой на толпу и попыталась снова жестами объяснить, что ее ограбили. Слезы застилали глаза от такой несправедливости. – Мальчик! Туда, побежал туда, у него мои деньги! – Мужчина внимательно смотрел на нее, будто пытался понять, о чем она говорит. Потом присел перед ней, схватил за подбородок, покрутил ее лицо, хмыкнул и отпустил.

– Азкарети пой? – спросил он, вставая и жестом показывая, что она может подняться.

– Что? – недоуменно спросила Ида.

Мужчина указал на нее пальцем и повторил вопрос:

– Ты азкарети?

– Нет, я зараватка, – наконец поняв, о чем он спрашивает, ответила Ида. Да, в детстве ребята часто подшучивали над ней из-за слегка раскосых глаз и более смуглой кожи чем у других, называли азкареткой, но в остальном она была похожа на зараватку.

– Корочо, – хмыкнул мужчина, пытаясь рассмотреть очередные куски разбитой посуды. Но взгляд его стал задумчив, будто в этот момент он оценивал не ущерб, нанесенный глупой девчонкой, а что-то другое зрело в его голове. Он махнул собравшимся, изобразив ладонью два странных жеста, что-то пробормотал, и толпа начала расходиться, торговцы вернулись к своим прилавкам, покупатели к созерцанию товаров. Все словно забыли обо всем. И тут мужчина рассмеялся и в его глазах отразилась какая-то безумная идея. Ида почувствовала это, потому что он резко посмотрел на нее, кивнул сам себе и подошел к ней.

– Эла, кирия, эла истэ6! – и слишком проворно для своего грузного телосложения незнакомец схватил ее за шкирку и потащил в палатку, за прилавком.

– Нет, что вы делаете? Отпустите, мне больно. Помогите!

Ида тщетно пыталась вырваться из его охапки, кричала, визжала, но он ее будто не слышал. Никто не слышал. Все были заняты торговлей и весельем ярмарки. Да и если б услышали, пришли бы на помощь? Иду вдруг накрыло чувство несправедливости, разве так может быть, чтобы никому не было дела до происходящего? Разве это человечно? Вот Ишас бы пришел, не оставил ее. «Но он не пришел, хоть и должен был быть рядом» – проскользнула предательская мысль, отчего стало гораздо больнее дышать, нежели от крепкой хватки незнакомца. Но следом за этой появилась новая, остро пронзившая до дрожи все тело. Ида наконец поняла, чем придется платить. Это осознание лишило ее всякой силы сопротивления, она обмякла от своей беспомощности, а страх сковал все мышцы. Отец был прав. Она ничего не сможет сделать. Где-то на задворках памяти эхом пролетело: «покорись…ссссс».

Он втащил ее в палатку и толкнул на уложенные на полу подушки. Они смягчили падение, но тем не менее она сильно ударилась локтем. Ида обессиленно лежала, лишь сумев поджать к себе колени. Беззвучно катились слезы и мысли о безысходности сжимали горло. Нет, она должна встать. Она может ударить его – как учил Ишас – подсечь ногой, когда будет подходить, и сбежать. Лучше умереть, сопротивляясь, нежели то, что ее ждет. Не убоится она боли и восстанет. Но за спиной нависшего над ней мужчины ветром чуть подернуло полог палатки. Или то был не ветер? Показалось, в палатке стало темнее, а воздух – плотнее. Ида ощутила расползающийся по телу холод.

– Смертный, оставь дитя! – вдруг раздался голос, и мурашки пробежали от этого низкого тембра. Мужчина резко обернулся, но Ида не смогла рассмотреть того, кто говорил. Широкая спина торговца заслоняла обзор. Голос незнакомца отдавал темнотой. Вокруг словно пропали все звуки, лишь эхо бездны вторило за ним. Поэтому первая мысль, что Ишас все-таки пришел ее спасти, испарилась, не успев сформироваться.

– Пой аси? Никаси ту пари, тихмар7! – видимо, торговец ничего не почувствовал, потому что сделал шаг вперед и сжал руки в кулаки. Иде показалось, вокруг запахло тухлыми яйцами. Она попыталась незаметно привстать, оглядываясь по сторонам в поисках чего-то, чем сможет защититься.

– Как негостеприимно. Ну что ж. Отдай ее! Она не твоя!

Торговец что-то протараторил на своем языке, указывая то на нее, то на выход, но Иде было неважно. Потому что в палатке поднялся ветер, мужчина попятился, будто чего-то испугался – может, у незнакомца было оружие. Ида встала, нащупав трость, но раздавшийся голос заставил ее замереть от страха.

– У нас нет времени, прошу, уйди с дороги, – он сделал акцент на слове «прошу», будто непривычно ему было, горько произносить, – потом я тебя заставлю.

Незнакомец развернулся к Иде, схватил ее за руку, перехватив трость, которой она собиралась его ударить, и швырнул Иду на землю к ногам незнакомца, выбив из нее последний дух. Разум затуманился от удара и сознание постепенно стало покидать ее. Последнее, что она увидела, как ее спаситель – спаситель ли – наклонился над ней и сверкнул глазами. Если бы не ее состояние, Ида бы решила, что увидела красный огонь в его зрачках. Но ей померещилось. Она бредила.

Она провалилась во тьму.

***

И они спрашивают меня, за что я ненавижу смертных. От них воняет, смрад их похоти, алчности и корысти разносится по земле и отравляет все вокруг. Они пропитаны мерзостью. Их сердца окутаны скверной. Как сегодня – это гнездо чревоугодия. Но он понял – не знаю как, – он догадался, кто она. Что странно, не только я ее ищу? Но ему недостаточно было награды за находку, эта гнусная тварь, этот похотливый и горделивый червяк пытался овладеть ею. Мерзость смертных. Да и она хороша, наивная, безропотная, глупый агнец, решивший, будто остальные излучают такой же свет. Ах, дитя, ты так юна, поэтому твоя вера еще теплится в твоей невинной душе. Но скоро и ты поймешь, что в этом смертном мире нет места доброте и справедливости. Вы осквернили понятие свободы, отдав ее на растерзание своему тщедушию. Вы забыли, чем пахнет милосердие и сострадание, заглушив их вонью чревоугодия и гордыни. Вы уничтожили любовь, принеся ее в жертву сладострастию и прелюбодеянию. Вы утратили мир. Вы заменили душу телом. И ты, дитя, скоро сама все это ощутишь. Именно поэтому я не смог смотреть, как это животное, хотя в них и то больше чести, собиралось осквернить твой сосуд и разбить твою душу.

Нет, дитя. Это мой удел, мое призвание – показать тебе, каков мир на самом деле. Отец отправил тебя, как и меня, на эту землю в наказание. Иначе как назвать то, под что он тебя подписал. Поверь, твоя вера в Него ложна, как и Его любовь к тебе. Это не любовь. Ты не спасение. Ты наказание. Он создал спасителя. Я создам губителя. Но не бойся. Я за руку приведу тебя, единственную неоскверненную душу, к алтарю падения. Моя судьба – привести этот мир к его очищающему концу. И ты мне в этом поможешь. А я помогу тебе. Да будет так.

ГЛАВА 2. ПРОБУЖДЕНИЕ

– Ида? – далекий голос вытягивал из плена пустоты. – Дитя, ты слышишь меня?

Сознание постепенно возвращалось к ней, но прежде чем морок, окутавший разум, окончательно покинул ее, а серая пелена спала с глаз, пред затуманенным взором успели вспыхнуть и в ту же секунду погаснуть два огненных глаза. Сильно же она приложилась головой, раз мерещится такое. «Меньше надо читать этих сказок, а то не ровен час, начнется путаница между сном и явью». Она не помнит ни яркой вспышки, ни головокружения, ни ощущения стороннего наблюдателя. Она видела своими глазами, не чужими и не со стороны – она сама видела, как у незнакомца вспыхнули красные огоньки. Нет, точно рассудок помутнел от удара. И тут она вспомнила все, что предшествовало падению. Как бы ни хотелось забыть эти минуты страха, ей некуда было деться. Липкий ужас снова сковал ее, и легкая дрожь прошла по телу.

– Ида? – голос стал ближе, уже не эхо на краю сознания, а родной, чуть хриплый голос отца. Она почувствовала, как бережно он гладил ее лоб. Она бы укуталась в пуховое одеяло и провалилась в сон, чтобы не возвращаться к реальности, чтобы не чувствовать больше этот холод, обжигающий руки. Но нельзя так поступать с ним. Неизвестно, сколько она пролежала в таком состоянии и что вообще произошло после того момента, как она потеряла сознание.

Поэтому, приложив усилие, Ида разлепила глаза и взглянула на лицо, испещренное морщинами. Кажется, утром их было меньше.

– Ида, дитя, как ты себя чувствуешь? Ты меня так напугала! Что случилось? Тот незнакомец, – отец сделал паузу, будто ему было неприятно или… страшно вспоминать, но оттряхнув с себя неприязнь, продолжил, – он принес тебя на руках без сознания. – Увидев, как она попыталась приподняться с постели и огляделась в поисках постороннего, он быстро продолжил: – пока я уложил тебя и вернулся, чтобы расспросить, как его след простыл. Ты помнишь его? Кто это был? Что случилось?

– Отец, я не знаю, я не… – Ида не знала, что ответить, чтобы не напугать и без того взволнованного отца. Лгать ему она не хотела, а сказать правду? Тогда придется объяснять все, а ей не хотелось вспоминать. Не хотелось снова возвращаться в тот шатер, вспоминать налитые жаждой глаза. И этот голос. Но ее остановило более житейское, она представила, как отец заведется со своим «я предупреждал» и «выходит боком». Поэтому она тихо бросила. – Я неудачно упала.

Отец прищурил глаза – он всегда так делал, когда хотел дать понять, что не верит ей и ждет продолжения в более правдоподобном изложении.

– Упала? Совсем за дурака меня держишь? – отец повысил голос, не дождавшись ответа.

– Можно мне воды? – это был последний шанс отложить неприятный разговор.

– Не увиливай от ответа! Ида, что случилось? – отец начинал терять терпение.

– Ничего, отец, я в порядке! Ты же видишь! – Ида в свою очередь тоже стала терять самообладание. Неужели расспросы не могут подождать, пока она окончательно не придет в себя.

– Вижу. – Отец покачал головой, что-то пробормотав. – Вижу, что каждый раз, когда я делаю по-твоему, каждый раз, когда я иду на уступки твоим капризам, случается нечто подобное и расплачиваться приходится мне. – Отец оказался и в этот раз предсказуем, Ида лишь закатила глаза, пытаясь сдержаться и не наговорить лишнего. Чувство вины, смешанное с обидой, вот-вот приведут к непрошенным слезам.

– Расплачиваться? – попыталась смягчить вопрос, но он все равно прозвучал достаточно резко. Ида хотела следом добавить еще что-то, ей совсем не хотелось новых споров, голова все еще раскалывалась, в горле саднило, а руки никак не могли отогреться. Но не успела, когда отец ее удивил.

– Неважно, воды или настойку? – его разгневанное лицо разгладилось, в глазах еще плясало недовольство, но тема была закрыта. Странно.

– Просто воды. – Ида решила воспользоваться возможностью и отложить разговор, если он вообще состоится. Обычно так и происходило, все споры завершались ничем.

И в этот раз все также останется недосказанным. Она знала, отец был недоволен, но спорить не стал, лишь сжал губы и вышел из комнаты. Вдруг хлопнула входная дверь и послышались голоса, кто-то слишком эмоционально выражал свое недовольство, крики смешались со звуком падающего стула и топота ног. Ида привстала и попыталась прислушаться, понять что происходит.

– …где его прячешь…

– …думал, он никогда не узнает…

Ей показалось, что голоса смутно знакомы, но они приглушались другим шумом. Вдруг раздался грохот, после которого все звуки стихли, будто их никогда и не существовало, будто в одну секунду исчезло все. Именно поэтому следующие слова Ида услышала отчетливо:

– Ты что наделал?

– Это ты его толкнул!

– Я? Ах ты мерзкий… – снова послышалась возня, звук падающей посуды. Ида пыталась осторожно дойти до двери и выглянуть на кухню, но то ли страх сковал ее, то ли предчувствие беды. Она уже знала, что там произошло. Даже если боялась себе в этом признаться. Липкий страх вернулся, сердце застучало громче, но тело отказывалось подчиняться.

Из растерянности ее вырвал третий голос, разорвавший до этого казавшейся шумной тишину. Его голос…

– Вы кто и что забыли здесь? – тьма в это голосе была осязаема.

– А ты еще кто? Иди подобру-поздорову, не до тебя сейчас! Али родственник? Слышь, Михай, а может мы этого привяжем? На него все?

– Создатель, спаси меня от этого тугодума! Уважаемый, вы проходите, не слушайте этого, он с детства у нас такой, под лавку упал, головой, ну вы не судите строго, проходите. Вы родственник али сосед?

– Мих, я чего-то не понял…

Ида теперь слышала отчетливо все, о чем говорили. Пошевелиться еще не могла, но сознание прояснилось. Она различала голоса – такие разные, такие реальные, они обретали образы, и лишь один оставался безграничным, смутным пятном.

– Я. Повторять. Не намерен. – голос зазвучал еще глубже, и теперь каждое слово произносилось с паузами, отчего звучало еще угрожающе. За окном зашелестела листва и резко потемнело небо. Иду отвлек стук качающейся от ветра ветки, неожиданно забившей в стекло. Казалось бы, голос и реален и нереален одновременно, словно он не существует, а звучит лишь в голове. Может, она все еще лежит без сознания в том жутком шатре?

– Что вам здесь нужно?

– Да мы, да в гости зашли, из Пар-Иса мы, старый знакомый, Старина Пот с батей нашим воевал при первой войне, 20 лет не виделись, представляешь. Пришли, значит, в гости, а тут никого нет, вот уходить собирались, да, Вирай? Хотя, может знаешь, где найти Старину? Или сына его?

– Сына?

– Ой, что ж это я, медовуха в голову ударила, дочку! Где дочка его? Мы ей подарок из столицы привезли. – Заискивающий, лебезящий голос сделал паузу и продолжил, – от родственников.

Если это правда старые друзья отца, то почему они шумели и вели себя так нагло. Ида знала, что у них нет родственников. Ей надо встать. Страх должен отступить, но в решимость ворвалась мысль о том, что среди всех голосов не слышно отца. Где он? Все ли в порядке? Ида заставила себя встать. Голова снова загудела от боли и вопросов. Она упустила нить разговора, но ее выдернул из мыслей голос, прозвеневший гонгом:

– Хм, я так не думаю. Говори правду.

– А ты думай не думай, нам то чего? Я ж тебе го…– тут его голос прервался хрипом, будто он чем-то поперхнулся.

– Э, Михай, ты чего, эй, слышишь, что с тобой?

Ида дошла до двери и осторожно выглянула в щель, оставленную неприкрытой. Она увидела, как один из незнакомцев хватался за свое горло, будто задыхался, а второй пытался бить по спине, но тщетно, потом он обхватил его под руки и стал поднимать резко, как делают, когда кто-то едой поперхнется. У Иды снова поплыло все перед глазами, она с трудом успела опереться рукой о стену и наклонить голову, пытаясь унять головокружение и восстановить дыхание. Сознание будто отказывалось воспринимать происходящее.

– Оставь его, ты не поможешь. Если только не расскажешь мне то, что я хочу услышать.

– Что ты сделал? Что ты такое?

Смех, прозвучавший в ответ, можно было сравнить с раскатами грома, которые предваряют появление грозы в летний день на склонах гор. Иде показалось, что стена под рукой содрогнулась.

– Это знание не для тебя, червь. Сядь! И брата своего брось. Они не стоят наших жизней. Не предашь ты, предадут тебя. Поэтому просто скажи мне, чего желаешь: спасти брата или себя?

Ида сползла по стене и села, не в силах пошевелиться, хоть и понимала, что должна помешать тому, что происходит. Она должна убедиться, что с отцом все в порядке. Это ее дом. Но не может же она с голыми руками, да и в таком состоянии, еще секунда и она сама начнет задыхаться, судорожно хватая ртом воздух…. И в эти размышления проскользнул голос: «Они заслужили». Но тут слабо прозвучало:

– Себя…

Ида вскинула голову, пытаясь разобрать, что услышала, а что послышалось. Она увидела глаза Михая, который замер на секунду, не веря, что брат предал его, позволил умереть.

– А теперь скажи мне, жалкий червь, зачем ты здесь? На вора не похож, они и то благороднее. А? Я не слышу тебя!