Инфернум. Последняя заря

Ида подошла к ней и села рядом.

– Он и тебя обижает? – осторожно спросила Ида.

– Нет, меня их слова уже не обижают. Я знаю, что все, что они говорят про меня, – неправда. Но мне грустно из-за того, что они запомнили только часть сказки, но ничего не поняли из ее концовки. – Она пододвинула книгу к Иде. – А ведь весь смысл сказок всегда в конце. Все всегда открывается в конце.

– А о какой сказке ты говоришь? – Ида наклонилась к раскрытым страницам. – Это из «Книги эпох»? – Иду удивило это, потому что она читала эту книгу, но такой истории не припоминала.

– Неужели ты не читала? Разве не понимаешь, почему они обзывают всех рыжих? – удивилась девочка, будто сказка, о которой она говорит, заповедь, знакомая всем с рождения. – В день службы всех детей собирает младший служитель и читает истории, которые должны нас научить быть милосердными и справедливыми. После каждой истории мы обсуждаем, что поняли, но некоторые – как Петер – лишь смеются над отдельными моментами. Как будто их мозг не способен запомнить всю историю. Младший служитель пытался больше года заинтересовать их, потом пытался подкупить сладостями, потом запугать – ничего не помогло. Петер и ему подобные пусты сердцем. Как-то мы читали историю про Дарахана, и вот они почему-то решили, что раз я рыжая, значит тоже неродная дочь своему отцу. Хотя ты же помнишь, ой, ты не читала же, ну… – замялась девочка, ей стало неловко, но она сглотнула и продолжила: – это была неправда. Но они слишком глупы, чтобы это понять.

Заметив, что Ида слегка удивлена таким недетским рассуждениям, девочка улыбнулась и пояснила.

– Мы жили несколько лет в Иджане, там я ходила в школу. Я умею читать и писать. Иногда даже пишу свои сказки, но пока никому не показываю. Да и некому.

– Ого! Это так здорово. А я не ходила в школу, меня учил читать и писать отец. Правда, потом пожалел, потому что я не выпускала из рук книги, читая одну за другой. Хоть и не те, которые он мне подсовывал.

– Моя мама говорит так же. Говорит, что в деревне мне не пригодятся эти умения, нужно учиться думать руками, а не головой, – вздохнула девочка.

– Думать надо сердцем, – Ида погладила девочку по голове, пригладив выбившиеся непослушные кудри.

Девочка грустно улыбнулась. Тут Ида вспомнила, что даже не знает ее имени.

– Как тебя зовут?

– Зовут меня все по-разному, кто конопатой, кто Рыжей, хотя я просто Адума.

Странный холодок пробежал по телу от пронзившего воспоминания. Ида вспомнила странный разговор с новым помощником кузнеца, который говорил про значение имени.

– А меня… – запнулась Ида, – я Ида.

Адума улыбнулась ей.

Из «Книги эпох». Дарахан

Когда Создатель завершил творение свое, воспели ангелы хвалу, и зазвучал горн архангела, и заговорил Мардин, сын старший: «Славьтесь и славьте Отца нашего, почитайте Его и воздастся вам за повиновение, а за ослушание – наказание последует незамедлительно, в ту же секунду замрете на месте, и шагу не ступите, и слова не скажете, и звука не услышите. А за верность награда ждет вас – путь ваш завершится в светлом чертоге, где воссоединитесь с близкими своими, где возрадуетесь, где не убоитесь страданий и печали, где не ощутите голода и страха. Так воздайте же хвалу!»

И услышали смертные завет сына старшего, и припали на колено в знак своего почтения и благодарности за мир, распростертый вокруг них. И жили смертные так много поколений, покорно выполняя все заветы, занимались трудом и тем сохраняли душу свою в свете. Но родился в один год ребенок с рыжими волосами и зелеными глазами, и усомнился отец его, и обвинил жену свою в предательстве. Не ведал он, что прабабка его была зеленоглаза. Не слушал он оправданий жены, не мог поверить, и в душу закралась обида. И множилась она, и множилась. Жену он не прогнал – побоялся, хотя скорее стыд стал тому причиной – что соседи скажут.

Так шли года, малыш рос, и все чаще деревенские начинали болтать о непохожести черт. Все чаще в мысли к ним закрадываться стали сомнения, которые подтачивали обиду в душе отца, превращая ее в ненависть – ведь над ним насмехается вся деревня. И решил он очистить имя свое и отправился к камню, у которого их предок заветы получил. И взмолился он о помощи, стал просить совета, как смыть с себя грех жены. И услышал голос он. Повсюду раздавалось эхо, шептавшее сладко: «Накажи, накажи, у-у-у-бе-е-ей». Испугался он, вскочил, засомневался: «Нельзя, – вскричал он, – грех это, не дозволено смертному творить суд, не дозволено жизнь, данную Создателем, отбирать». «Накаж-ж-ж-жи-и-и, убе-е-е-ей, такова цена греха – грех искупить лишь кровью можно, ж-ж-ж-жер-ртва, накаж-жи-и-и-и». Замкнул руками он уши и сбежал, не мог Создатель жертвы просить. Не мог. Сделался беспокойным он и ночами не спал. От заботы жены злился все сильнее. И вот в душе уже из семени сомнения вырос гнев. Стал питать мысли его. И пошел он снова к камню, и вновь взмолился: «Укажи другой путь!»

«Не ука-а-а-аз ты, смертный, воля моя – накаж-ж-жи-и-и-и! Убе-е-е-ей! Принеси в ж-ж-ж-жертву. Докаж-ж-ж-жи веру свою и преданность, иначе не видать тебе черто-о-огов светлых».

Вернулся он домой, и встретила его жена с ужином сытным, и повис на шее сын – не сын, чужой мальчишка, – и засмеялся, да так звонко, что сердце его треснуло пополам, не мог он бороться со скверной, которая оказалась сильнее любви в его сердце. Оттолкнул он сына – не сына, чужого мальчишку – и потянулся рукой к ножу. Жена замерла на месте, будто прочитала в глазах его намерения. Так и стояли они, замерев и глядя друг другу в глаза. Но стоило ему сделать шаг, как она кинула в него тарелку с горячим мясом и, пока он кричал от ожога и пытался прийти в себя, схватила мальчишку и выбежала во двор. Глупая, не к горам побежала, где скрыться могла, к реке повернула. Не подумала она, что весной, когда оттаяли снега с вершин и ручьи бурными потоками напитали реку, не пройти, не обойти ее. Но бежала она, не разбирая дороги. Бежала она и молилась о помощи, о спасении молила. Не за себя, за сына – кто знает, может, помолись она и за себя, осталась бы жива?

Бежала, царапая лицо о ветки и стирая ноги в кровь, но настиг муж ее у реки. И бросила сына она в воду, а сама встала на пути мужа. «Прости, Асилла, я должен, мне голос был, Создатель просит жертву в искупление греха твоего» – промолвил он скорее для себя, чем для нее. И не поверила она, ведь не мог Создатель желать подобного. Не из веры в святость Его, а из веры в то, что ведомо Создателю все и знает Создатель о том, что юный Дарахан – сын родной Йафету, а значит, нет греха, коий нужно искупать.

Но не промолвила она ни слова, не спастись ей все равно, но за предательство накажет мужа смертью своей – отнимет у него шанс на вознесение в чертоги. За убийство одна дорога. Лишь бы Дарахан жил. Он выплывет. И не склонила она головы в мольбе о спасении, и сохранила она гордость свою. Жертвуя собой и месть верша одновременно.

Не колебался Йафет, лишь на секунду помедлил, но ярость охватила его из-за бесстрашия и непокорности в глазах Асиллы. И вскинул нож, и не одну рану нанес. Остановился, лишь голос узнав, смеялся тот, хохотал злобно, шептал игриво: «Молоде-е-е-ец, Йаф-ф-фет, молоде-е-е-ец, воз-з-з-здал, восстановил справедливость! Теперь душа твоя черная ко мне отправится, а чистая душа Асиллы вознесется в небеса».

И понял Йафет, что совершил. Понял он, кто с ним говорил. И вскричал возбужденно: «Нет, ты заставил меня! Ты искусил! Это ты толкнул меня на этот шаг, не я виноват!». Лишь смех раскатился по всей долине: «Вы, лю-ю-ю-юди, всегда ищете виноватого, всегда готовы переложить вину на другого: «о-о-ой, он меня искусил», отвратительно, мерзкие, честолюбивые твари. Скажи мне, смертный, не будучи богобоязненным и зная, что действия твои будут безнаказанны, не сотворил бы ты зла? Не нарушил бы заповедь? Стоило решить, что Создатель простит тебя, что действие сие в воле его, ты без колебаний, ты с наслаждением – о, не отрицай, я знаю, что ты чувствовал в тот миг – вонзил кинжал в плоть! Ты убийца. Приносят жертву одним верным ударом, ты же совершил шестнадцать. Я лишь проявил твою истинную суть, скрытую под замками страха. Поверь, не один поистине чистый душой смертный не поддался мне. Правда, было их не так много, как вашего брата. Прощай, смертный, увидимся в геенне».

И замер Йафет на коленях, и разные мысли роились в его голове. Какой путь избрать: прожить жизнь, пытаясь искупить содеянное, или пока есть возможность, избегать страданий и прожить отмерянную жизнь в удовольствие?

ГЛАВА 7. ОТКРОВЕНИЕ

Почти месяц ушел на восстановление чудом уцелевших амбаров, куда перетащили все спасенные запасы. На Совете было решено до окончания зимы и нового сезона посева и жатвы объединиться всем домам и поделить поровну все имущество, включая скотину. Не все были согласны, но после долгих споров и препирательств пришли к общему решению. На год все уравнивались в обязательствах и правах. Организовали общие загоны для скота, обязанность следить за которым, ухаживать и кормить взяли на себя несколько жителей, распределив очередность. Также назначили ответственных за выдачу пайков. Теперь рыночная площадь перестала быть местом торговли и обмена, а стала временным распределительным пунктом. Каждый житель теперь получал деревянный сруб, который в рыночный день мог обменять на необходимые продукты. Срубы выдавались на каждого члена семьи из расчета на род деятельности, возраст и прочие детали, список которых также утверждали очень долго и порой громко. Ида так и не смогла понять, как это все будет контролироваться и что помешает ответственному отхватить себе больше хлеба? На что отец посоветовал не лезть в дела, которых она не понимает. Так уже бывало в давние времена, когда не один сезон, а многие года люди жили общими усилиями и были равными. Ида спорить не стала, но все равно считала это невозможным. Найдется тот, кто захочет получить больше. И как ни странно, с ней согласился Ишас, который тоже не понимал, почему ему и новому помощнику достается одинаковое количество еды, хотя выполняют они несоразмерную работу. Йофас не давал спуску Ишасу, а Луйс оставался всего лишь помощником.

– Не бывает, наверное, идеальных решений, чтобы действительно все были довольны и никто не остался обделенным. Человек всегда будет считать, что он заслуживает большего, – Как-то сказал Ишас, чем очень удивил Иду. Он никогда не высказывал интереса к подобным рассуждениям, его мысли казались Иде всегда легкими, обыденными. Но спорить она не стала, да и о своем удивлении решила промолчать. Последнее время она ощущала, как расстояние между ними увеличивается, словно трещина в земле грозит разрастись в пропасть. Но заботы и тревоги, связанные со снами и предчувствиями, которыми она ни с кем так и не поделилась, не давали думать об этом. Когда все наладится, она обязательно поговорит с Ишасом. Ему сейчас тоже не до разговоров по душам. На время тяжелого года, было решено ковать изделия не только для нужд деревни, но и для близлежащих городов, чтобы на вырученные драхмы купить то, чего не хватало деревне. Так проходили дни, недели.

Ида больше не просыпалась от кошмаров, видимо, отвар Месидас и правда работал. Но постоянное ощущение тревоги не покидало. Затихало на время, но не исчезало. Иде постоянно казалось, что ей нужно что-то сделать. Что-то найти.

«Иди за мной, я покажу. Не бойся. Страх уйдет вместе с тайной. Столько лет тебя кормили ложью».

Ида старательно отгоняла голос, звучавший в голове, словно назойливая мелодия, которую услышав раз, уже не можешь перестать напевать и слышать в голове. Голос приходил из ниоткуда и уходил в никуда. Она не помнила, откуда он и что значит. Только заметила, что он настигает ее лишь дома. Воспоминания будто затихают на время, когда она в храме или за пределами дома. Но стоит ей переступить порог, как голос всплывает вновь. Поэтому Ида стала дольше задерживаться в храме, развлекая и занимая детей, пока на закате матери не освобождались от ежедневных забот и не забирали своих чад. Ида играла с ними, после обеда читала сказки из «Книги эпох». При храме им любезно выделили помещение, так как с каждым днем становилось все холоднее. Постепенно дети привыкли к ней, а она – к их проказам. Даже Петер уже не задирал младших, а один раз даже помог Адуме, когда та упала.

Казалось, жизнь в деревне стала налаживаться, все вернулись к своим обязанностям, о пожаре старались не вспоминать, поиск виноватых прекратили, а с мыслью о предстоящей тяжелой зиме свыклись. Другого выхода нет, справятся.

Ида возвращалась из храма после очередного занятия с детьми, когда встретила Луйса. Эта встреча была достаточно неожиданной, и ей тяжело было сдержать свое удивление. Луйс редко выходил из кузницы, не участвовал в деревенских собраниях, редко приходил на рыночную площадь, а в Храме вовсе не был замечен.

Он первый подошел к ней, но оба не знали, с чего начать разговор. Поэтому скупо поздоровались и несколько шагов проделали в молчании. Первым тишину нарушил Луйс:

– Говорят, ты хорошо поладила с детьми? – как бы невзначай обронил он, краем глаза наблюдая за ее движениями.

– Да, – тихо ответила Ида, не понимая, к чему этот вопрос, но головы не повернула.

– Никогда не представлял, как можно найти общий язык с этими маленькими демонятами, – усмехнулся Луйс, поворачивая голову в ожидании реакции и ответа.

– Ну, ты и со взрослыми не особо умеешь найти общий язык, так что дело не в них, – Ида запнулась и кинула на Луйса виноватый взгляд, вероятно, осознав, что ляпнула что-то не то. Он какое-то время смотрел на нее серьезно, сведя смолянистые брови к переносице, а потом разразился смехом.

– Твоя правда! – продолжил смеяться Луйс. – Но не каждый бы осмелился мне об этом сказать. – Он провел рукой по волосам, приглаживая и одновременно взлохмачивая и без того растрепанные кудри.

– Не думаю, что дело в смелости, просто твоя нелюдимость отталкивает людей, вот они и не лезут к тебе, – уже смелее произнесла Ида, дольше положенного задерживая взгляд на его волосах. Чернее смоли, они вились и доставали практически до плеч. Он не собирал их в хвост – разве неопасно играть с огнем с распущенными волосами? Но из раздумий ее вырвал его голос и внимательный взгляд.

– А ты за словом в карман не полезешь, всегда такая прямолинейная?

Ида резко отвернулась и посмотрела вперед, ощущая некоторую неловкость, как ребенок, которого поймали на очередной проделке. Она не нашлась с ответом, лишь пожала плечами.

– Я уверен, что в деревне обо мне травят разные байки, слагают невероятные истории, начиная от беглого преступника и заканчивая разными мистическими вымыслами, – продолжил Луйс, видя замешательство Иды. Он был доволен своим влиянием на нее, тем, как она смущается в его присутствии, хоть и не заискивает, не боится.

Неожиданно Ида прыснула, чем удивила Луйса.

– Какими-какими? Я ничего подобного не слышала, – продолжив улыбаться, сказала Ида. Потом снова обернулась к нему, уже с интересом разглядывая, словно хотела проверить, могут ли быть правдой эти россказни. – Расскажи! – в ее голосе послышались требовательные интонации, что тоже удивило Луйса. А она не так проста, как кажется. Но то, что она сказала дальше, могло бы даже напугать Луйса в какой-то степени. – А то вдруг я сейчас тебе душу продам.

– Ну, может, и продашь, как знать! – Луйс не сразу нашелся с ответом, растерявшись на долю мгновения. – Я ж таинственный незнакомец, появившийся из ниоткуда, как знать. – Луйс серьезно посмотрел ей в глаза, так, что Ида готова была поверить, даже замедлила шаг, ощутив что-то неприятное в области лопаток. Но Луйс резко рассмеялся, и от его смеха Иде стало не по себе. Ее глаза округлились.

– Ты бы видела свое лицо! Серьезно, что с вами в этой деревне не так? У вас вроде ходят в храмы и верят в Создателя, а ведетесь на всякие выдумки как дети. – Продолжая смеяться, он двинулся дальше, но Ида замедлила шаг, ворочащееся в области груди чувство все усиливалось и усиливалось. Ощущение тревоги. Опасности.

– Эй, ты в порядке? На тебе лица нет…

– Да, да, все хорошо, наверное, просто усталость, – стараясь не выдать своего состояния Ида поспешила отмахнуться.

– Детишки все силы отняли? – постарался отшутиться Луйс, но Ида не отреагировала. Хотел бы он сейчас знать, что творится в ее голове. Догадывается ли она, подозревает ли? Хотя это невозможно, смертные давно забыли о реальности того, во что верят.

Она оступилась, но Луйс вовремя успел подхватить ее под руку.

– Да что с тобой? – напряженно спросил Луйс.

– Не знаю, все в порядке, просто закружилась голова. Спасибо. – протараторила Ида, пытаясь высвободиться из хватки Луйса, но при этом не показаться грубой, он все-таки пытался помочь.

– Э, не, давай-ка я тебя проведу.

Иду не отпускало это гложущее, грызущее изнутри чувство. Она шла, Луйс что-то ей говорил, но его голос заглушался каким-то неведомым гулом, сливался в единое с криками птиц, скрежетом проезжающей телеги, стуком молотков и воем собак. Все смешалось в единую какофонию звуков, от которых Иде хотелось закрыть уши. Воздуха становилось все меньше, грудь сдавливала невидимая тяжесть и перед глазами расплывались силуэты.

Она ощутила, как трясется, но резко придя в себя поняла, что Луйс трясет ее за плечи с встревоженным видом:

– Эй, ты слышишь? Мы пришли, дальше дойдешь или помочь? Есть кто дома?

Ида смахнула наваждение, и теперь все эти ощущения казались очень далекими, ведь яснее чем сейчас она не мыслила еще никогда.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Ничто человеческое мне не чуждо (лат.)

2

В Заравате у девушек совершеннолетие наступает в 14 лет, у мальчиков – в 12.

3

Смотри, куда несешься, девушка!

4

Ненормальная, что ли?

5

Смотри на разруху, кто будет платить?

6

Иди сюда, девушка, иди сюда!

7

Ты еще кто? Пошел вон, урод!