Свет сквозь тьму

Риккардо сидел, положив одну руку на подлокотник кресла, другую – на стол. Взгляд – не на линию береговой черты, не на дороги, а в темноту за стеклом.

Ему не нужно было закрывать глаза, чтобы увидеть её. Тот первый вечер – не этот, прошлый благотворительный, где в одной руке у неё был бокал, а другой она привычно касалась запястья, как будто проверяла, что пульс ещё её. Девушка в бриллиантах, в платье, которое дороже чужих машин, – и глаза, в которых не было ничего от камня. Живые. И злые. На весь этот цирк. На него, когда он слишком близко подошёл. На себя – что не опустила взгляд.

Он вспомнил, как она держалась в Филадельфии, когда их столы оказались слишком рядом. Как отвечала – без хамства, но с лезвием. В ней не было игры, которую он видел у других. Ни одной попытки понравиться. Ни одной попытки «выглядеть правильно». Она выглядела, как она есть. И именно это раздражало – и тянуло.

Его пальцы постучали по стеклу бокала дважды. Механика. Он сам себе отдал отчёт: решение о долге – холодное, функциональное; решение о ней – личное. Это разное. Но он не видел в этом противоречия. Он никогда их не видел. Мир – это линии. Линии – его.

Зачем она именно ему? Он мог объяснить. Вслух – не стал бы. Себе – да.

Все женщины вокруг хотели одного и того же. Статуса. Тени его фамилии. Браслетов, машин, нетронутых ресторанных счетов. Они хотели место рядом с ним, потому что рядом с ним стояли деньги и страх. Ни одна не хотела стоять рядом с ним – рядом с ним. Ни одна не хотела его тьмы. Они хотели её использовать.

Она – нет. Её тьма была собственной. Это чувствовалось. Она не протягивала руки за подачками. Она держала голову. Даже когда боялась, она не лгала лицом. Это редкость. Слишком редкая, чтобы отпускать. Слишком редкая, чтобы не забрать.

Он сделал глоток. Лёд звякнул.

Мысли метнулись дальше, туда, где заканчиваются сегодняшние ходы. Антонио был силой, которая рушит стены. И всё же – слишком горячей силой, чтобы из неё строить дом. Дом требует другого – не только железа, но и стержня, который переживает чужие удары без трещин. Империя – не про одну ночь, даже если ночь – огонь. Империя – про следующее поколение. Про то, что останется, когда он перестанет командовать шагом.

Дети. Не как игрушка. Как гарантия, что кровь не уйдёт впустую. Что Филадельфия не растворится в чужих фамилиях.

Мысль прозвучала в голове раз, как выстрел без звука: «Её глаза могли бы смотреть на моих детей». Она сама – могла бы нести его фамилию. Даже если ненавидит. Ненависть – чувство. Чувства – управляемы. Он привык ломать. И он сломает – так, как ломают сталь: нагревают и гнут. Без спешки. Без истерик. Без театра. Она будет рядом. Не потому что любит. Потому что он так решил. А потом – возможно – полюбит. Или не полюбит. Это не изменит главного.

Он поставил бокал, не допив. Встал. Подошёл к окну. Двор – тот же, что виделся сверху из её комнаты. Свет – мягкий, по карнизам. Тень – плотная. В этой геометрии всё было правильно. Не хватало только одного – её шага по коридору. Её голоса за дверью. Её дыхания – здесь, внизу, в этом доме, который он назвал домом не для себя.

Он вспомнил её последнюю фразу у их дверей. «Или клетка». И ответил в голове, без улыбки: «Выбирай. Я подожду. Но не долго».

Его телефон завибрировал на столе. Короткое сообщение от человека, которому он доверял больше других: «Район утих. По линии – чисто. Завтра – к девяти – мост, как договаривались». Он не любил «как договаривались», но иногда мир требовал формул. Сегодня – пусть требует. Сегодня ему было достаточно того, что наверху – закрытая дверь и девушка за ней. Его девушка – по факту, по договору, по цене чужой жизни.

Он выключил лампу. Кабинет утонул в полутьме.

Глава 8. Ужин

Стук в дверь прозвучал неожиданно. Ариэлла вздрогнула и резко подняла голову.

– Заходите, – произнесла она, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо.

Дверь приоткрылась. Вошёл охранник – высокий, в чёрной рубашке, с лицом, на котором не задерживались эмоции. Он катил внутрь компактную вешалку на колёсиках и нёс две коробки. В комнате пахло свежей тканью и упаковочной бумагой.

– Вещи, – сообщил он коротко. Поставил коробки на тумбу, развернул вешалку. На ней оказались платья в чехлах, парные конверты с украшениями, аккуратно уложенные туфли.

– И… это, – он протянул тонкий конверт.

Ари взяла. Внутри – карточка без подписи. Ровные, жёсткие буквы:

«Ты носишь то, что выбираю я. Другого не будет.»

Она сжала карточку так, что та чуть не треснула.

– Спасибо, можете идти, – сказала ровно.

– Вечером вас позовут к ужину, – добавил охранник и вышел, прикрыв дверь. На этот раз – мягко, почти бережно.

Ари постояла, прижав карточку к ладони, потом разорвала её пополам и бросила в корзину. Подошла, расстегнула ближний чехол. Ткань – дорогая, тяжёлая, почти живёт под пальцами. Цвет – густо-чёрный. Лиф – открытый, вырез – глубже, чем она обычно позволяла. Следующее – алый шёлк, спинка оголена почти до талии. Третье – молочно-белое, тонкие бретели, разрез по бедру. Всё – безупречно, без вкусовых ошибок. И при этом нарочно откровенно.

Вызов.

«Ты будешь идти туда, куда я скажу. Ты будешь выглядеть так, как нужно мне». Она слышала это между швов, между складок ткани.

Ари провела ладонью по чёрному платью и усмехнулась из угла губ.

– Да, Рицци. Игры ты любишь.

Она открыла коробки. В одной – бельё, тонкое, прозрачное. Во второй – украшения: тонкие подвески, серьги-капли, браслет-манжета. Ничего кричащего. Всё – безупречно. Тоже вызов.

«Если хочешь меня разозлить – у тебя выходит», – подумала она, защёлкивая коробку обратно. Злость не кипела – холодно наполняла, как вода заполняет сосуд. Она поймала своё отражение в зеркале и на пару секунд не узнала девушку напротив. Лицо то же. Взгляд – другой. Сдержанный. Глубже.

– Я не стану твоей куклой, – сказала вслух своему отражению. – Даже если надену твои платья.

Она выбрала чёрное. Потому что чёрный – цвет не только траура, но и брони. Гладкая ткань легла по телу, серпом по талии, раскрылась вырезом на ключицах. Она подняла волосы, заколола шпилькой, не добавляя ничего лишнего. Коснулась губ помады – едва-едва. Надела тонкую подвеску из коробки – не для него, а потому что так было правильно к этому силуэту.

Села на край кровати, положила ладони на колени. Руки дрожали едва заметно – она заставила их остановиться. Дыши. Ровно. Спокойно.

Стук снова. Тот же вежливый ритм.

– Заходите.

Вошёл другой мужчина – не тот, что приносил вещи. Чуть старше, спокойные глаза.

– Босс ждёт вас к ужину. Через пять минут.

– Я готова, – сказала Ари и поднялась.

Он открыл перед ней дверь, отступил. Она вышла в коридор. Дом дышал тишиной: мягкий свет бра, ковёр приглушает шаги. На повороте – окно в тёмный сад. На секунду захотелось туда, в воздух. Но она пошла вслед за охранником: вниз по лестнице, вдоль длинного холла, к распахнутым дверям столовой.

Запах жареного мяса, свежего хлеба, вина. Свет от низких люстр. Длинный стол с белой скатертью.

Слева сидела девушка – тонкая шея, руки, привычно поставленные на колени, но взгляд тревожный, живой. Рядом – женщина постарше, с мягкими глазами и спокойной спиной, той спиной, которая умеет держать дом. Поодаль – Антонио: локти широко, нож играет между пальцами, на лице ухмылка, которая никогда не обещала ничего хорошего.

И Риккардо – во главе. Он поднял взгляд, когда она вошла, и весь шум в голове у Ари на мгновение исчез. Так иногда стирается музыка перед первым тактом – тишина, густая, как перед выстрелом.

– Подойди, – сказал он, не повышая голоса.

Она подошла. Не быстро и не медленно – так, как будто сама выбирала шаг.

Он встал рядом, его рука легла ей на спину – не мягко, а так, будто направлял.

– Слушайте внимательно, – его голос был ровным, без лишних эмоций. – Это – Ариэлла Вега. С этого дня она живёт в нашем доме. Она – моя женщина.

Ари застыла, сердце ухнуло в пятки, но слова уже повисли над столом.

Риккардо сел, кивнул ей на место рядом и, откинувшись в кресле, представил всех по порядку:

– Это моя сестра, Изабелла. – Его взгляд скользнул к девушке с тонкой шеей и тревожным взглядом. – Это Анна, наша тётя. Она держала наш дом, когда мы ещё сами не умели стоять на ногах. – Он кивнул женщине с мягким карим взглядом. – А это Антонио, мой брат. Но его ты уже знаешь.