Свет сквозь тьму

Juliet Black

Свет сквозь тьму

«Свет пронзит даже того, кто порождён тьмой.»

Пролог

Ариэлла толкнула массивную дверь родительского дома. Дом встретил её привычной холодной тишиной, но в этот раз к ней примешивалось что-то иное. Гулкие шаги отдавались эхом по мраморному полу, и вдруг до её слуха донеслись голоса. Грубые. Жестокие.

Она замерла, ладонь легла на сердце. Сделала шаг, другой. Чем ближе к гостиной, тем отчётливее становились звуки: резкие приказы, удары, шорох оружия.

А потом она вошла.

Картина обожгла глаза.

Люди с оружием стояли вдоль стен. На коленях – её отец и мать. Испуганные, растерянные, сломленные.

– Ч-что… – слова сорвались с губ Ари дрожащим голосом. – Что здесь происходит?

И тогда она увидела его.

Риккардо Рицци. В идеально сидящем костюме, спокойный, будто происходящее было всего лишь деловой ужин. Но в его взгляде – тьма. Ледяная, непроглядная.

Он шагнул ближе, его голос прозвучал низко, ровно:

– Твои родители задолжали мне. И теперь их жизнь в твоих руках.

– Ариэлла… – прохрипела её мать, глаза блестели от слёз. – Пожалуйста, сделай то, что он хочет.

Ари скривилась. Даже в этот момент мать умела приказывать.

Она подняла взгляд на Рицци:

– Что вы от меня хотите?

Он задержал паузу, и уголок его губ тронуло что-то похожее на усмешку.

– Ты едешь со мной. Ты будешь моей.

– Зачем? – её голос дрогнул, но в нём всё ещё оставалась сталь. – Зачем я?

– Потому что я так захотел, – прозвучало так, будто это был единственный закон, которому подчинялся весь этот мир.

Риккардо наклонился ближе, его слова резанули воздух, как приговор:

– В Филадельфии долги платят всегда.

В комнате воцарилась мёртвая тишина. Оружие, колени её родителей, холодный мрамор – всё будто растворилось, когда Ари подняла глаза.

Она смотрела в его глаза – тёмные, как сама ночь. Глаза, в которых не осталось даже искры света.

Риккардо хрипло усмехнулся и спросил:

– Ты ищешь свет? Запомни: тьма живёт внутри нас, а свет всегда умирает в других.

И в этот миг её пронзила мысль: удастся ли когда-нибудь увидеть свет сквозь эту тьму?

Или её судьба – навсегда раствориться в ней, без шанса выбраться?

Ответа не было. Только обречённость. Только всепоглощающая тьма.

Глава 1. Ариэлла

Филадельфия просыпалась лениво. Улицы ещё дремали, утренний свет едва касался крыш, а воздух был наполнен свежестью, какой он бывает только на рассвете. В городе всё шло своим чередом – пробуждались кафе, загорались первые витрины, редкие прохожие спешили на работу. Но в особняке семьи Вега царила своя реальность, отдельная от остального мира.

Дом был словно вырван из другой эпохи. Белые колонны, строгие линии фасада, балконы с коваными перилами, ухоженный сад, где каждое дерево подрезано по линейке. Снаружи – гармония и роскошь, внутри – мраморные полы, позолоченные люстры, картины в тяжёлых рамах. Но всё это великолепие имело привкус холода. Здесь каждый угол напоминал о дисциплине, каждое слово – о контроле.

Ариэлла Вега проснулась не от солнца, а от стука каблуков по мраморным ступеням где-то внизу. Её мать всегда ходила так – уверенно, резко, будто каждый её шаг был приговором. Девушка села на кровати, провела рукой по лицу и посмотрела вокруг.

Её комната была безупречна: кровать с балдахином, зеркало в золочёной раме, гардеробная, где платья висели по цветам и тканям. Всё идеально. Всё красиво. Но не её. Ариэлла чувствовала себя здесь гостьей – как будто ей разрешили пожить в музее, но ни одна вещь не принадлежала по-настоящему.

Она подошла к окну, раздвинула тяжёлые шторы и вдохнула прохладный воздух. Филадельфия ещё спала. На мгновение показалось, что и она могла бы быть частью этого города, а не куклой в клетке, которой управляют чужие руки.

– Ариэлла, – прозвучал за спиной холодный голос.

Кармен Вега вошла без стука. Высокая, строгая, с идеально уложенными тёмными волосами и утренним костюмом, который стоил, наверное, больше, чем весь доход небольшой семьи за год. Её глаза скользнули по дочери с головы до ног – критично, оценивающе.

– Сегодня вечером – благотворительный вечер. Ты помнишь?

– Конечно, мама, – ответила Ари, не оборачиваясь.

– Платье уже выбрано. Ты его наденешь. – Кармен сказала это так, будто речь шла о приказе, а не о просьбе. – Сегодня там будут важные люди.

Ариэлла стиснула зубы, но сдержала ответ. Она уже знала, что любое возражение встретит ледяной взгляд, полный презрения.

– Как всегда, – пробормотала она себе под нос, когда мать вышла, оставив за собой запах дорогих духов.

В ванной Ари задержалась дольше обычного. Смотрела на своё отражение в зеркале: тёмные волосы, карие глаза, правильные черты лица. Она знала, что красива. Но это была не её красота – это была красота витрины, за которую заплатили родители.

«Я их идеальная картинка. Их кукла. Но не я», – подумала она и включила воду, чтобы заглушить собственные мысли.

Завтрак в доме Вега был больше похож на деловую встречу.

Огромный стол, накрытый безупречно. Хрусталь, серебро, фарфор. Всё вылизано до блеска. Но за этой картинкой пряталась тишина, в которой каждый звук вилки по тарелке резал слух.

Рауль Вега сидел во главе стола. Высокий, широкоплечий мужчина в дорогом костюме даже дома. Его лицо было каменным, голос – низким, лишённым эмоций. Газета в руках, чашка кофе у локтя. Он поднял глаза на дочь и произнёс:

– Сегодня вечером ты должна быть безупречной. Слушай мать. Не вмешивайся в разговоры взрослых.

Ариэлла отложила вилку, посмотрела прямо на него и ровно сказала:

– Конечно, папа.

Рауль снова уткнулся в газету. Больше ни слова. Никакой улыбки, никакой тепла.

Ариэлла отвела взгляд, стараясь не показать обиды. Она уже привыкла, что её отец смотрит на неё не как на дочь, а как на обязанность. Как на проект, который нужно демонстрировать обществу.

После завтрака Ари сбежала в город.

Чёрный автомобиль с водителем довёз её до центра. Здесь всё было другим. Улицы жили своей жизнью: шум, люди, запах кофе из маленьких кофеен, смех подростков у витрин. Ари вдохнула свободу – пусть ненадолго, но всё же.

В маленьком кафе у окна уже ждала Лия – её подруга ещё со школьных времён. В джинсах, с ярким шарфом, она махнула рукой и сразу встала, чтобы обнять Ари.

– Ари! Ты как всегда выглядишь так, будто сбежала с обложки.

– Ага, с обложки каталога «Куклы на продажу», – хмыкнула Ариэлла, опускаясь в кресло.

Они заказали кофе и круассаны. Лия болтала без умолку: рассказывала о парне, которого встретила на вечеринке, о новой сумке, которую хочет купить. Ари слушала, смеялась, отпускала колкие комментарии. Здесь, с Лией, она снова становилась собой – живой, дерзкой, настоящей.

– Ты другая, когда смеёшься, – заметила Лия. – Глаза у тебя совсем другие.

– Потому что здесь я – я, – пожала плечами Ари. – А дома я всего лишь их картинка.

– Тогда уезжай, – просто сказала Лия. – У тебя деньги есть, связи есть. Вали в Нью-Йорк или Европу.

Ари улыбнулась, но в груди что-то болезненно кольнуло.

– У меня же родители, – тихо сказала она. – Какими бы они ни были, у меня больше никого нет.

Лия вздохнула.

– Ты слишком верная, Ари.

– Или слишком наивная, – пробормотала Ари, уткнувшись в чашку.

После прогулки и короткого шопинга Ари вернулась домой. Вечер обещал быть мучительным.

Мать ворвалась в её комнату с серебристым платьем на руках.

– Надень. Только не спорь.

Отец заглянул позже.

– Сегодня будут люди, которые решают судьбы. Ты не имеешь права опозорить семью.

Ари стояла перед зеркалом в платье и видела отражение чужой девушки. Красивой, да. Но пустой.

«Все будут любоваться, но никто не увидит настоящую меня», – пронеслось в голове.

Зал благотворительного вечера сиял хрусталём и светом люстр. Мужчины в дорогих костюмах, женщины в бриллиантах, бокалы с вином, музыка, смех, обмен улыбками. Всё это было похоже на театр, где каждый играл свою роль.

Ари стояла рядом с родителями, улыбалась, отвечала на вопросы, танцевала. Внутри же хотелось кричать.

«Я могла бы поджечь этот зал, и никто бы не заметил разницы», – думала она, глядя на дам, которые обсуждали очередные кольца, и мужчин, заключающих сделки прямо под музыку.

Она чувствовала себя фигурой на шахматной доске. Красивой, но не своей.

Глава 2. Рицци

Дом умел хранить тишину так, будто она сама была частью рода. Не уютную – выстраданную, собранную, держимую на силе воли, словно бинт на сломанной кости. Часы в столовой щёлкали ровно, будто звали к порядку; воздух пах мясным соусом, хлебом и крепким кофе. На кухне шуршала Анна – маленькая, упрямая, вечная. Сестра их матери. Та, что когда-то вставала между яростью и детьми, и научила дом одному простому правилу: дом – свят.

Белла вернулась тихо, как тень. Дверь приоткрылась, и в тёплом проёме показалась её фигурка – высокая, тонкая, с пальто на локтях и сумкой с пуантами. В волосах ещё держалась влажная пыль зала, а на лице – упрямое светящееся «я смогу».

– Опять поздно, – Анна вздохнула, но голос остался мягким. – Ужин остывает, а ты – к столу.

Белла послушно кивнула, стянула резинку, встряхнула пучок – чёрные волосы мягко упали на плечи. Пальцы чуть дрожали: день был длинный, ноги свинцовыми, но глаза – живые. Она взяла стакан воды, сделала несколько глотков и опустилась на край табурета. В кухне привычно звякнула посуда, Анна поставила перед ней тарелку – спагетти с густым соусом, пар, травы, соль. Простое – значит, нужное.

– Тётя, – выдохнула Белла, – у нас сегодня был прогон второго акта, и маэстро сказал, что в «птице» я держу линию лучше, чем на прошлой неделе.

– Маэстро много говорит, – Анна сдвинула к ней хлеб. – Ты ешь. Линию держат мышцы и характер. Характер у тебя есть, мышцы – накормим.

Белла улыбнулась. Потом, чуть помедлив, сказала тише:

– Я снова думала о нём.

Воздух в кухне едва заметно изменился. Анна подняла взгляд.

– О нём?

– О нём, – кивнула Белла. – О том, каким он был в те вечера. Как ходил по кухне и искал повод… и как мы все стояли, зная, что повод всё равно найдётся.

Анна положила ладонь ей на плечо – жёсткие пальцы, тёплая кожа.

– Не корми память тем, что тебя ранит, Белла. Она и без еды проживёт века.

– Я знаю, – тихо ответила она. – Просто сегодня, когда маэстро крикнул на нас, у одного мальчика дрогнули плечи – он так же дёрнулся, как Антонио тогда. И меня… словно накрыло.

Анна подалась ближе.

– Тогда вспомни не крик, а то, что было после. Как твои братья стояли, пока он не устанет, – и как до тебя всё равно не долетало. Вспомни не зло, а тех, кто отбрасывал его от тебя.

Белла улыбнулась – медленно, благодарно. Она знала: Анна всегда возвращает её туда, где можно дышать.

Дверь в коридоре дрогнула, и тишина привычно натянулась, как струна. Сначала тяжёлый, пружинистый шаг – Антонио. За ним – тише, но как нож, разрезающий пространство – Риккардо.

– Ужин, – сухо сказала Анна, даже не оборачиваясь. – Руки помыть. Разговоры – после хлеба.

Антонио ухмыльнулся, стянул куртку, метнул взгляд на Беллу – проверяющий, защитный. На костяшках – свежие бинты.

– Что у тебя? – Белла кивнула на бинты.

– Ничего, – отмахнулся он. – Я потолок убедил не падать. Коленом.

– Он убедил, – подтвердила Анна. – На твоей дурной голове.

Риккардо молча прошёл к раковине, вымыл руки, вытер их тщательно, как всегда. Он никогда не приносил чужую грязь в дом. Снял пиджак, повесил ровно, сел. Лицо спокойное, взгляд лишний раз не цепляет – но когда цепляет, в этом взгляде есть решение.

– Ешь, – приказал он Антонио. – Потом – к делу.

Антонио взял хлеб, откусил. Шумно, как назло. Анна фыркнула, но поставила перед ним тарелку с мясом.

– На набережной движение, – сказал он уже с едой. – Пара наших складов «проверена» лишними глазами. Сигналы в порту – тоже.

– Имена? – коротко.

– Пока – звуки. Но мне не нравятся. Слишком ровные, будто их репетировали.

– Любители – шумят, – произнёс Риккардо. – Профессионалы – сливаются с фоном. Значит, не любители.

Он положил локти на стол, переплёл пальцы. Белла, уже наевшись, поставила вилку, смотрела попеременно на обоих – как всегда: в кухне она позволяла себе быть рядом, пока разговор не начинал ранить дом. Анна кивком дала ей остаться. Пусть слушает. Она должна знать не имена и суммы, а то, как держится дом.

– Ты поел – теперь говори, – Анна постучала ложкой по столу. – Но не так, чтобы девочке ночами кошмары снились.

Антонио сбросил ухмылку, стал собранным.

– Порт и дальние склады, – повторил он. – На «сухую линию» сели двое «водяных» – те, кто обычно держится по реке. Не наши. Они не трогают грузы, они трогают головы. Ищут слабые звенья. Ищут тех, кто за деньги поменяет сторону.

– Слабые всегда меняют сторону, – спокойно сказал Риккардо. – Потому что у слабых нет стороны. У них есть только привычка. Привычка выживать за чужой счёт.

Белла слушала внимательно – эти фразы она знала с детства; на них держалась их реальность.

Анна наливала кофе.

– Дом, – напомнила она тихо.

– Дом – вне этого, – подтвердил Риккардо. – В доме мы не произносим лишних имён, и никого не втягиваем в то, что не должно заходить за порог. Дом – свят.

Он повернулся к Белле.

– Премьера через неделю?

– Через шесть дней, – улыбнулась она. – Два прогонных, один технический, репетиция со светооператорами – и выход.

– В какие часы? – уточнил Антонио.

– Ранний вечер, – ответила Анна за неё. – Она скажет тебе точное расписание, и ты не будешь стоять у сцены, как медведь. Сядешь и будешь аплодировать, когда это уместно.

– Я умею аплодировать, – с достоинством сказал Антонио. – И дышать умею. Только легко забываю, если кто-то кашляет рядом с нашей девочкой.

– Никто не кашляет рядом с нашей девочкой, – ровно произнёс Риккардо, и стало ясно: вопрос закрыт.

Они поели молча. Анна умела готовить так, что молчали даже волки. Белла отставила тарелку, сцепила пальцы на краю столешницы.

– Можно… я скажу? – робко.

– Всегда, – одновременно ответили оба брата.

– Иногда, – начала она осторожно, – мне кажется, что вы забываете, что вне этих карт и линий есть простой воздух. И вы тоже должны его дышать. Я не про слабость, я про то, что камень со временем трескается. Даже гранит.

Антонио усмехнулся.

– Ты мне вчера сказала то же самое другими словами.

– Я повторю завтра, – вспыхнула Белла. – Потому что камень – не то, чем вы должны становиться. Вы должны становиться стеной. Стена держит. Камень – падает.

Анна не скрыла гордости: в девочке вырос правильный язык.

Риккардо кивнул – почти незаметно, как умеют те, кто редко позволяет себе показывать одобрение.

– Мы держим, Белла, – сказал он коротко. – Именно потому, что без клятвы – нет рода.

Эта фраза врезалась в воздух, как печать. Анна поставила перед каждым чашку кофе и тихо добавила:

– И без головы нет шеи, на которой держится корона. Так что ешьте, пейте, думайте – и помните, что корона не должна падать на кухне.

Белла тихо рассмеялась, встала, обняла Анну за плечи.

– Я наверх, – сказала, глянув на братьев. – Вы… не задерживайтесь внизу до рассвета.

– По обстоятельствам, – ответил Антонио. – Но постараемся.

Она ушла лёгкими шагами. За ней – запах канифоли и сцены. Анна переставила тарелки, вытерла стол, задвинула на место соль и перец. Потом, не глядя, поставила на стол ещё один кофейник – сильнее и гуще – и тоже ушла, закрыв за собой дверь.

Остались двое. Ровный свет лампы под потолком, карта на стене, планшет с метками. Риккардо сдвинул к себе боковую тарелку, разложил туда скрепки – словно фигурки. Пальцем подвёл одну к линии порта, вторую – к дальним складам, третью – к мосту.

– Сколько у нас людей на «сухой линии»? – спросил он, не поднимая глаз.

– Достаточно, чтобы держать, – отозвался Антонио. – Недостаточно, чтобы кусаться.

– Значит, кусаться будет не она, – сказал Риккардо. – Кусаться будет тень. Мы не идём лоб в лоб там, где они нас ждут. Мы идём сбоку, там, где они считают, что тишина.

Антонио откинулся на спинку стула.

– План?

– Первое. Отсекаем «слабых» – тех, кто любит дешёвые деньги больше крепких рук. Список в телефоне у Кармона – заберёшь, молча. Второе. «Водяные», что пришли на «сухую линию», – не трогаем. Пусть думают, что их не видят. До ночи завтрашнего дня. Третье. Переадресуем два груза с портовых складов на старую линию через окраины. Для этого нужен человек, который не светился пять лет. Возьмёшь Бруно.

Антонио скривился.

– Бруно – волк. Но старый.

– Поэтому – надёжный, – без тени сомнения. – И – четвёртое. Я сам поеду смотреть на лица тех, кто сегодня собирает улыбки в «отеле на холме». Там будут доноры, старики, пара «благотворителей», которые делают вид, что не считают деньги. Если в зале будет хоть один, кто слушает о нас больше, чем о детях со сцены, я увижу это раньше, чем он меня.

Антонио оживился.

– Ты о том вечере, где все в галстуках и фальшивых улыбках? – хмыкнул. – Скучно как смерть.

– Смерть любит скуку, – спокойно заметил Риккардо. – Там, где скучно, люди расслабляют спины. Там легче ломать.

Он поднял глаза, и в этом взгляде было то, за что его и уважали, и боялись: никакой лишней эмоции, только расчёт – и ответственность за каждого своего.

– Поедешь со мной, – добавил он. – Без фанфар. Охрана – коротко, по первому кругу. Сидеть – в тени, слушать – ушами, а не кулаками.

– А если кто-то «в тени» тронет тебя плечом? – невинно спросил Антонио.

– Тогда ты вспомнишь кухню, – ответил Риккардо. – И не уронишь корону на пол.

Антонио рассмеялся – коротко, живо.

– Ладно, capo. Скажи, во сколько ехать?

– За час до начала. Я хочу посмотреть, кто заходит раньше времени. Люди, которым есть что спрятать, приходят либо слишком рано, либо слишком поздно. Я люблю первых.

Антонио поднялся, разминая плечи. Достал телефон, коснулся экрана, отправляя короткие команды: имена без фамилий, линии без адресов.

– Белла будет танцевать через шесть дней, – напомнил он, уже на ходу. – Я куплю первые ряды.

– Купи серединный, – ответил Риккардо. – Первые ряды – видят зрителей, а не сцену.

– Ты был на сцене? – поддел Антонио.

– Я знаю, как держатся декорации, – произнёс тот и на секунду позволил себе тончайшую усмешку. – И как падают, если их толкнуть под правильным углом.

Антонио кивнул. На миг в его лице мелькнуло то, что видела только семья: не только ярость и сила, но и тень благодарности – за то, что рядом есть тот, кто держит линию, пока ты рвёшься вперёд.

– Едем вдвоём, – подтвердил он. – Галстуки – есть. Аплодисменты – потренирую.

Анна выглянула в проём – как по часам.

– Пальто возьмите, – сказала. – Ночь будет сырая. И если вам предложат «пожертвовать», улыбайтесь. Домашними деньгами не разбрасываются, но улыбка – дешёвая. Умейте платить дешёвым.

– Записал, – кивнул Антонио.

Риккардо накинул пиджак, взглянул в зеркало в коридоре: ровная линия плеч, галстук – как шрам, лицо – без лишних теней. Он умел быть невидимым там, где его ждали, и заметным там, где его не было в списках.

– Анна, – произнёс он уже из холла. – Белле скажи: я приду на прогон. Но она меня не увидит.

– Она всё равно почувствует, – ответила Анна, поправляя ему лацкан. – У вас это общее. Вы всегда рядом, даже когда молчите.

Он опустил взгляд на её руки – старые, сильные, с прожилками – и впервые за вечер позволил себе крошечный кивок, в котором было больше, чем «спасибо».

Дверь мягко закрылась. На крыльце пахло мокрым камнем, городом и скорой ночью. Машина подала свет. Антонио щёлкнул замком, обошёл, сел. Риккардо – рядом.

– В «отель на холме»? – уточнил водитель.

– В «отель на холме», – подтвердил Риккардо и добавил, не меняя тона: – За час до начала. Мы пришли рано.

Колёса тихо тронулись. Дом остался позади – тёплый, собранный, дышащий. Впереди – холёный зал, музыка, благотворительные речи, льстивые улыбки и те, кто приходит слишком рано. Там, среди хрусталя и вежливости, Риккардо собирался искать то, что всегда прячется на виду.

А в другом конце города девушка в серебристом платье ещё не знала, что сегодня чья-то тень ляжет на её вечер – без шума, без имени, но навсегда.

Глава 3. Маски и долги

Зал благотворительного вечера сиял так ярко, что свет люстр казался почти хищным—он не освещал людей, он обнажал их. Хрусталь звенел выше, чем скрипка в оркестровой яме, бокалы звенели как пароль, смех разливался ровным, поставленным фоном. Воздух пах шампанским, белыми лилиями и дорогими духами, в которых всегда угадывается примесь металла.

Ари шла рядом с родителями – между ними, как всегда. Кармен держала её под локоть чуть крепче, чем нужно, будто напоминала: «Не вздумай шагнуть в сторону». Рауль – с тем же отрешенным лицом, которое она помнила с детства: взгляд скользит поверх, в сторону правильных рукопожатий. Они оба улыбались – гладко, зеркально, одинаково. Ари тоже улыбалась. Улыбка у неё была безупречной. Это в доме Вега учили раньше, чем говорить.

«Кукла, – подумала она и тут же внутри усмехнулась. – Сегодня ты – кукла в платиновом футляре».

Платье сидело как влитое: молочно-серебристое, с тонкими бретелями, гладкая ткань обволакивала тело, как вода, и рассыпалась внизу мягкой волной. На запястье – тонкая дорожка бриллиантов, которые не любила, но носила, потому что «семье приличествует». Волосы собраны в высокий гладкий пучок – ни одного выбившегося локона. Макияж – едва заметный, подчеркивающий не столько её лицо, сколько задумку стилиста, нанятого матерью.

– Улыбнись, – прошептала Кармен, даже не повернув головы. – На входе пресс-фотограф.

Ари улыбнулась шире. Вспышки клацнули. Фотографы получили кадр. Она – очередную подпись под тем сценарием, где её роль давно написана.

Музыка всплыла мягче. Их встретили: рукопожатия, кивки, комплименты платья («Бесподобно, Кармен!»), вкрадчивые «Рауль, вы невыносимо долго тянули с этим контрактом, давайте обсудим пару цифр, пока шампанское холодное». Ари слушала, как будто издалека, и кивала, где положено. В какой-то момент она заметила, что идеально умеет изображать интерес, не слыша ни слова. Интерес к чему? К чьим-то яхтам? К чьей-то новой благотворительной инициативе, где деньги на самом деле пойдут в чей-то карман? К своей собственной тени?

Её взгляд скользнул над головами гостей, и на пару секунд показалось, что зал качнулся – или это каблук попал в микротрещину мрамора. Она машинально выровняла шаг. Ничего. Просто зал. Просто вечер. Просто ещё один безупречный кадр, где она – украшение, а не участник.

– Ариэлла, – Кармен легко сжала её локоть, – направо. Сначала приветствуем фонд мистера Форсайта, потом стол «Даллас Траст». Улыбайся. И смотри в объективы мягче.

«Мягче», – отозвалось внутри и укололо. В этом слове была вся мать. Мягче – значит, ещё меньше тебя. Ещё больше фасада.

Ари повернула голову, как учили, на нужный градус, и поймала отражение – в высоком зеркале колонны. Чужая девушка смотрела оттуда, безупречная, гладкая, собранная, с едва заметной улыбкой. Красиво. Пусто.

«Если я прямо сейчас подойду к бару, возьму свечу и подожгу этот драпированный занавес… – мелькнула мысль, как игла. – Они всё равно скажут: какая смелая инсталляция».

Она спрятала усмешку в очередной «приятно познакомиться» и двинулась дальше по залу. Кармен текла рядом как ледяная река. Рауль обозначал силу кивками. Всё шло по плану.

Только план был не её.

Он заметил её ещё на ступенях.

Риккардо пришёл раньше многих – это давало то преимущество, которое он ценил: видеть картинку, пока в ней не начался шум. В тени колонны, не привлекая внимания, он мог долго рассматривать любую деталь – и зал говорить начинал охотнее, чем люди.

Зал говорил и сегодня: о маршрутах подходящих доноров, о точках давления, о длинных кошельках, любящих громкие слова «миссия» и «поддержка талантов». В этом городе он слышал музыку структуры громче скрипичного смычка. Но сегодня его внимание цеплялось не за схему. За линию.

Линия вошла в свет люстры и стала человеком. Серебристое платье. Чёткий, выверенный шаг. Плечи, уведенные назад. Челюсть, податливая для улыбки и слишком твердая для уступок. И глаза, которые смотрели прямо, когда она вспоминала, что у неё есть собственный взгляд.

Ариэлла Вега.