Свет сквозь тьму

Он отключил, даже не дослушав ответ.

Ари.

Он видел её на вечере. Видел, как она держала голову прямо, хотя мать и отец буквально вцепились в неё, словно в куклу. Видел её глаза – гордые, но одновременно пустые. И именно эта смесь зацепила. Она не сломана, но и не свободна. А такие люди – самые опасные. И самые интересные.

День прошёл в делах.

Антонио уехал в порт – проверять охрану и грузы. Его младший брат был бурей в плоти: там, где требовались крики, угрозы и удары кулаком, Антонио был незаменим. Его ярость работала лучше любых переговоров.

Белла – их свет, их слабость – ушла в студию. У неё был прогон перед премьерой. На сцене она дышала, жила, и никто не смел мешать ей.

Риккардо же остался в кабинете. Карты, списки, накладные, отчёты. Иногда его пальцы касались холодного металла пистолета, лежащего рядом на столе. Для него это было не оружие, а продолжение руки. Как перо для писателя или скальпель для хирурга.

Телефон завибрировал.

– Босс, – голос его человека был чётким. – Она в кафе. С подругой. Сидят, болтают.

– Пусть болтают. Смотри, кто рядом.

Прошёл час. Новый звонок.

– Они ходят по магазинам. Смеются. Потом парк. Фото делают.

Риккардо откинулся на спинку кресла. Его губы дрогнули. Смех Ари он ещё не слышал. Но ему хватило слов, чтобы понять: она умеет быть другой. Умеет жить, когда ей дают возможность.

Вечером – новый отчёт.

Кабинет Риккардо утопал в тишине. Часы на стене отмеряли секунды, а он сидел за столом, не притрагиваясь к бокалу вина. Его взгляд блуждал по карте, но мысли были далеко от маршрутов и складов.

Ариэлла Вега.

Он ещё не понимал до конца, зачем она так зацепила его. Было в её взгляде что-то, что не давало покоя: смесь гордости и усталости, дерзости и пустоты. Она могла улыбаться, могла спорить, могла делать вид, что свободна – но он видел в этом трещины.

Риккардо никогда не ошибался в людях. Если его взгляд цеплял кого-то, этот человек рано или поздно оказывался в центре его игры. Так было всегда. Это не выбор, а инстинкт. И всякий, кто однажды попадал в поле его внимания, уже не жил по своим правилам.

Телефон завибрировал. Он ответил сразу, но не убрал холод из голоса.

– Босс… – голос чуть сбился. – Они поехали в клуб.

Тишина повисла на несколько секунд.

– В клуб?

– Да. Музыка, шум. Она там.

– С кем?

– Только с подругой. Но много людей рядом.

Риккардо медленно поднялся из кресла. Его лицо оставалось спокойным, но пальцы сжались в кулак.

– Слушай внимательно, – его голос стал ледяным, как клинок. – Если хоть один человек подойдёт к ней ближе, чем на метр, я хочу крови. Твоей или их – мне всё равно.

– Понял.

Он отключил телефон и снова посмотрел в окно. Вечерняя Филадельфия погружалась в ночь. Где-то там Ари танцевала, смеялась, жила. И каждый её шаг теперь принадлежал ему.

Ближе к полуночи во двор особняка въехала чёрная машина.

Риккардо уже ждал. В руках – пистолет. Рядом – Антонио. Младший брат рвался в драку ещё до того, как понял, с кем.

– Опаздывает, – буркнул Антонио, закуривая.

– Или проверяет, – спокойно ответил Риккардо.

Ворота открылись. Из машины вышел мужчина. Крыса. Так называли тех, кто однажды служил, а потом начал сливать информацию врагам. Этот был именно таким.

– Босс, – начал он, – я хотел объяснить…

Выстрел заглушил слова.

Пуля вошла прямо в лоб. Мужчина рухнул на асфальт, кровь растеклась тёмным пятном.

Антонио хрипло рассмеялся:

– Вот и объяснил.

Риккардо убрал пистолет в кобуру. Его лицо не изменилось. Для него это был не поступок, а дыхание. Он не разговаривал с крысами. Он убивал их.

– Уберите, – бросил он двум людям, стоявшим в тени. – Тело в реку. Пусть Чикаго ищет в воде свои ответы.

Поздним вечером он снова оказался в кабинете. На столе – бокал вина. На карте – красные линии маршрутов. В его голове – тишина. Но в этой тишине звучало одно имя.

Ариэлла.

Он видел, как её родители держали её на вечере. Рауль Вега – холодный и жёсткий, как камень. Кармен – с лицом, в котором было больше льда, чем жизни. Он знал их давно. Знал и другое: их бизнес держался на нитке. Долг перед его фирмой висел слишком долго.

– Завтра, – тихо сказал он, глядя на карту. – Завтра мы вернём долги.

Он сделал глоток вина и поставил бокал на карту. Вино пролилось, красные капли растеклись по Филадельфии, будто кровь.

Этой ночью город спал. Но в доме Рицци никто не закрывал глаз.

Антонио снова курил у окна. Дым клубился в воздухе, а его глаза горели нетерпением. Он ждал новой драки, новой крови.

Белла танцевала босиком по пустой гостиной. Её движения были мягкими, почти невесомыми, но в каждом из них читался протест. Она танцевала для себя, тихо, чтобы не мешать другим, но её тело всё равно говорило громче, чем слова.

Анна молилась в своей комнате. Её голос был едва слышен, но он был якорем. Для них троих она была единственным напоминанием, что у них когда-то была семья, а не только война.

А Риккардо сидел за картой. Его пальцы медленно скользили по линии, ведущей к дому Вега.

Завтра.

Он уже знал: завтра Ариэлла перестанет быть просто красивой фигурой на шахматной доске.

Глава 6. Цена жизни

Утро началось непривычно спокойно.

Ариэлла проснулась не в своей холодной, безупречной комнате с мраморным полом и тяжёлыми шторами, а в тёплой, слегка хаотичной квартире Лии. Комната пахла кофе и ванильными свечами, плед был сброшен на пол, а рядом на стуле валялись джинсы и яркий свитер. Всё здесь было живым, тёплым, настоящим. Не музей, не клетка.

Ари потянулась, зарываясь лицом в подушку, и услышала сонное бурчание рядом.

– Ты всегда так двигаешься? – простонала Лия, переворачиваясь на другой бок. – Я думала, ты ангелочек во сне, а ты швыряешь подушки, будто дралась с ними всю ночь.

Ари рассмеялась, подхватила подушку с пола и запустила в подругу.

– Считай, что у меня был тяжёлый бой. Победила, кстати.

– Да уж, – Лия села, растрепанная, но счастливая. – Ты хотя бы не храпишь, как моя двоюродная сестра.

Они засмеялись обе. Смех был лёгкий, утренний, без того напряжения, которое всегда висело в доме Вега.

Через полчаса они уже сидели в маленьком кафе у дома. Это место было любимым у Лии: дешёвый кофе, тёплые булочки, запах корицы и постоянный гул людей. Ничего роскошного – зато уютно.

Ари взяла капучино и круассан, а Лия – крепкий чёрный кофе и тосты с авокадо. Они устроились у окна, откуда было видно, как мимо бегут прохожие, как дети тащат за собой собак, как старушки ругаются на скользкую плитку.

– Вот скажи, – Лия откинулась на спинку стула, уставившись на подругу, – почему ты не переедешь ко мне?

Ари замерла с чашкой в руках.

– Что?

– Ну серьёзно, – продолжила Лия. – У меня, конечно, не дворец, как у тебя, но зато стены не давят. Мы могли бы жить вместе. Ты бы работала, я бы тебя прикрывала. И, может быть, наконец-то ты зажила бы своей жизнью.

Ари усмехнулась, но в глазах мелькнуло что-то другое.

– Ты ведь снова думаешь, что твои родители не позволят? – Лия чуть склонила голову.

Ари поставила чашку на стол, вздохнула.

– Они не просто не позволят. Они уничтожат меня. Ты же знаешь, что им нужно. Идеальная дочь, идеальная картинка. Если я сбегу… они никогда не оставят меня в покое.

– Ари, – Лия положила ладонь на её руку, – они уже держат тебя в клетке. И чем дальше ты ждёшь, тем выше становятся стены. Когда-то это должно закончиться. Но первый шаг должна сделать ты.

Ари задумчиво смотрела на витрину напротив, где мальчишка-бариста протирал стекло. Мысли крутились быстрее слов. «Первый шаг». Звучало страшно. Но ещё страшнее – остаться там, где она есть.

– Я всегда мечтала о другом, – призналась она тихо. – О работе. О том, чтобы писать. Чтобы ездить по городам, смотреть, наблюдать, рассказывать истории. Журналистика – это же то, что мне нравится. Не скучные вечера, не наряды и маски. А настоящая жизнь.

– Так иди к этому, – просто сказала Лия. – Ты же помнишь, как горели у тебя глаза, когда ты писала первые статьи на своей работе? Ты жила этим, Ари.

Ари улыбнулась краем губ.

– Помню. Только мои родители ненавидели это. Они считали, что это «позор» для семьи. Мол, дочь Вега должна сидеть в бриллиантах, а не бегать по редакциям. Они заставили меня уйти, хотя я… я действительно любила эту работу.

– Ну и пусть. – Лия пожала плечами. – Это их проблема, не твоя. Твоя жизнь – только твоя.

Ари глубоко вдохнула.

– Может быть… может быть, ты права.

– Конечно, права, – самодовольно улыбнулась Лия. – Просто подумай об этом. Если решишься – знай, я рядом. Мы справимся.

Разговор перетёк в шутки и болтовню. Лия рассказывала истории про соседей, которые ссорились из-за парковки, Ари смеялась, подшучивая над её страстью влезать в чужие конфликты.

– Ты ведь на самом деле обожаешь хаос, – поддела Лия. – Просто скрываешь это под своим «ледяным» взглядом.

– Хаос? – Ари усмехнулась. – Может быть. Но я люблю шум, где можно быть собой. Где можно кричать, смеяться, танцевать. А не улыбаться фальшиво в зале с канделябрами.

Лия подняла бокал с кофе, будто тост.

– За то, чтобы ты перестала быть куклой.

Они чокнулись чашками и рассмеялись.

Когда они вышли из кафе, город уже шумел. Машины сигналили, люди спешили по делам, ветер гнал запах свежего хлеба от пекарни за углом. Ари вдохнула полной грудью и впервые за долгое время почувствовала, что живёт.

Но где-то внутри сидела тяжёлая мысль: «Сколько ещё продлится это чувство свободы?»

Потому что рано или поздно придётся возвращаться домой. И снова надевать маску.

Она посмотрела на Лию, которая болтала о том, что вечером у них будет вечеринка у знакомых. И вдруг поняла: если бы у неё был выбор, она бы осталась здесь навсегда. В этой квартире, в этом городе, в этой простой свободе.

Ари кивнула сама себе. «Надо думать. Надо решать».

И, может быть, Лия права – пора делать первый шаг.

Ари возвращалась от подруги.

Ночь выдалась шумной, настоящей, живой – такой, в какой она чувствовала себя собой. И даже когда машина свернула к родительскому особняку, настроение не испортилось. Ей хотелось верить, что этот свет внутри продержится дольше.

Она толкнула массивную дверь.

Дом встретил привычной тишиной. Всё выглядело так же, как всегда: мраморный пол блестел, хрусталь в вазах сверкал, по коридорам тянуло холодом кондиционеров. Но в этот раз тишина была иной. В ней слышался гул, низкий, натянутый, будто сам дом затаил дыхание.

Каблуки Ари гулко стучали по полу, шаги отдавались эхом.

И тут она услышала голоса. Грубые. Жёсткие. Не из её мира.

Она замерла. Ладонь легла на грудь. Сердце билось так сильно, что казалось – его услышат.

Шаг. Другой.

Чем ближе к гостиной, тем явственнее становились звуки: короткие приказы, шорох оружия, глухие удары.

А потом она вошла.

Картина обожгла глаза.

Гостиная, сияющая и вылизанная до блеска, была превращена в чужое пространство.

По периметру стояли мужчины в чёрных костюмах, с оружием наготове. Воздух был густым, натянутым от готового насилия.

На коленях, прямо посреди мраморного пола, стояли её родители.

Кармен – обычно безупречная, холодная, словно вырезанная изо льда. Теперь – растрёпанные волосы, смазанная тушь, глаза полные отчаяния. Она рыдала всхлипывающими рывками, пальцы сцепились так крепко, что побелели костяшки.

Рауль – тот самый, чей голос всегда звучал железом. Теперь сгорбленный, серый лицом, губы дрожали. Он бормотал что-то невнятное, будто молитву.

Ари остановилась в дверях. Её тело будто окаменело.

– Ч-что… – голос сорвался. – Что здесь происходит?

И тогда она увидела его.

Риккардо Рицци.

В идеально сидящем костюме, с прямой спиной и лицом, в котором не отражалось ничего. Спокойный, как будто происходящее было всего лишь деловым ужином. Но глаза… В них – тьма. Ледяная, бездонная. Его взгляд был приговором.

Он шагнул ближе.

– Что происходит? – его голос звучал низко и ровно, но каждое слово резало воздух. – Происходит то, что ваши родители задолжали мне.

Ари пошатнулась, как будто земля под ногами стала зыбкой.

– Что? – она метнулась взглядом к матери, к отцу. – Это правда?

Рауль поднял голову. И впервые в его глазах она увидела не гордость, а страх.

– Ари… – он сглотнул, голос сорвался. – Я… Я обещал вернуть… у меня не было выхода…

– Не было выхода? – рыкнул Антонио, тяжёлый, яростный, со злобной ухмылкой. – Ты жрал деньги Рицци и думал, что мы забудем? Что долги стираются? Долг – это клеймо. Оно горит до конца.

Кармен в слезах потянулась к дочери, руки дрожали так, будто она готова была рухнуть.

– Ари, сделай то, что они хотят! – её голос сорвался, полный паники. – Сделай, слышишь?!

Риккардо перевёл взгляд на Ари. Тёмный, прожигающий, как клеймо.

– Ты готова заплатить за их ошибки?

Дрожь пробежала по её телу.

Она подняла взгляд.

– Что вы от меня хотите?

Риккардо задержал паузу. На губах дрогнула тень усмешки.

– Я хочу тебя.

Ари моргнула.

– Что?

– Это цена их жизни, – холодно сказал он. – Они дышат, потому что я так решил. Их дыхание теперь стоит тебя.

Антонио скривился, пальцы скользнули по пистолету.

– Зачем играть, брат? Давай пуля в лоб – и весь долг закрыт.

– Нет! – Кармен вскрикнула и рухнула лицом в пол. – Пожалуйста! Мы всё сделаем! Ари, сделай, что он говорит!

Рауль дрожал, как тростинка. Голос сорвался:

– Риккардо… Я прошу… не трогай нас… я… я всё отдам… всё… только не убивай…

Ари закрыла глаза. Мир плыл.

И всё же она выпрямилась, горло жгло, руки дрожали.

– Согласна. Пожалуйста… не трогайте их.

Риккардо прищурился.

– Громче.

– Согласна! – её голос прорезал тишину. Она сделала шаг вперёд, колени дрожали, но она встала прямо перед ним. – Только оставь их в живых. Пожалуйста.

Риккардо смотрел на неё долго. Будто пробовал её на прочность. Его взгляд прожигал насквозь, в нём не было жалости – только холодная тьма.

– Любая твоя ошибка, – произнёс он медленно, отчеканивая слова, – и мои люди придут к твоим родителям.

Он наклонился ближе, шёпотом, от которого мороз пошёл по коже:

– Я не повторяю дважды. И ошибок не прощаю. Твоя жизнь теперь принадлежит мне.

Ари только сейчас поняла, что плачет. Слёзы катились по щекам, но она даже не замечала их.

Антонио рыкнул, бросив взгляд на родителей:

– Смотри на них, Рик. Слабые, ничтожные. – Он сплюнул в их сторону.

– Тише, – отрезал Риккардо.

Он сделал знак. Люди подняли Кармен и Рауля с колен. Оба были белыми, как мел, глаза – пустые.

Риккардо произнёс ровно, без эмоций:

– Я забираю у вас всё. Этот дом. Ваши деньги. И жизнь вашей дочери. Проваливайте. Пока я не передумал.

Родители рванулись к выходу. Они убегали, спотыкаясь, не оглядываясь – трусы, готовые бросить всё, лишь бы сохранить собственные жизни.

Ари стояла в шоке. Смотрела, как родители исчезают за дверью, и не верила, что это происходит. Всё внутри кричало: «Ты сошла с ума. Ты только что отдала себя в руки тьмы. Ты пошла в клетку». Но слова уже были сказаны. И обратного пути не было.

Риккардо шагнул ближе. Его пальцы коснулись её подбородка, заставив поднять голову.

Она смотрела в его глаза, в которых не было света. И пыталась найти там хоть что-то.

– Ты ищешь свет? – его губы дрогнули в тени усмешки. – Запомни: тьма живёт в нас. А свет всегда умирает в других.

Ари задержала дыхание. В мыслях вихрем пронеслось: «Смогу ли я когда-нибудь увидеть свет сквозь эту тьму? Или его глаза – это и есть мой приговор?»

Она резко вырвалась. Но его хриплый смех ещё долго звенел в ушах.

Эта ночь стала границей.

Больше не было маски бала.

Больше не было иллюзий, что она кукла в золотой клетке.

Теперь она была заложницей.

Цена чужих жизней.

Цена родительской слабости.

И цена, которую назначил Риккардо Рицци.

Глава 7. Клетка

Гостиная дома Вега была всё такой же – глянцевой, как обложка журнала, и мёртвой, как пустой кадр. Мраморные полы отражали свет хрустальной люстры, зеркала в позолоте умножали пространство, но не жизнь. И как только Ариэлла переступила порог, тишина, натянутая как струна, лопнула от одного слова:

– Идём.

Он не повысил голоса. Не понадобилось. В этом «идём» было столько железа, что у неё по спине пробежал холод. Она моргнула, словно не до конца понимая, что реальность продолжает идти – и именно туда, куда укажет он.

Риккардо подошёл ближе, темнота в глазах – бездна без перил. Его пальцы сомкнулись на её запястье быстро, как щёлкнутый затвор. Не больно. Жёстко.

– Я тебя предупреждал, Ариэлла, – коротко произнёс он и повёл к дверям.

Она оглянулась – на лестницу, на коридор, на вазу с белыми лилиями, которые вчера поставила домработница, – как будто эти детали могли удержать её здесь, в привычном мире. Ничего не удержало. Пальцы Риккардо держали крепче любой ограды.

На крыльце уже стояли машины. Чёрные, отполированные, с затемнёнными окнами. Охрана – молчаливая, каменная, взгляд в одну точку. Никто не спрашивал, никто не комментировал. В присутствии Риккардо даже воздух говорил шёпотом.

Он открыл заднюю дверь.

– Садись.

Ари застыла на секунду и в последний раз посмотрела на дом. На этот театр, где она прожила роль «идеальной дочери». Где её учили улыбаться так, чтобы ни одна мышца не выдавала усталости. Где за каждую попытку быть собой она платила холодом. Сердце ударило о рёбра. Она повернулась обратно.

– Забудь о своей прошлой жизни, – сказал он негромко. – Здесь она закончилась.

Она посмотрела в его тьму, выдержала секунду… и опустила взгляд. Села. Он обошёл машину и забрал место рядом, не напротив – рядом, в той близости, от которой кожа распознала чужое тепло, а кровь – приказ не дёргаться.

– Поехали, – бросил он.

– Да, босс, – ответил водитель, и мотор заговорил глухим басом.

Машина сорвалась мягко, как хищник с места. Ари уставилась в окно. Улицы Филадельфии потекли живой лентой: светофоры, витрины, люди, у которых по утрам были другие заботы. Она сидела прямо, аккуратно сложив руки на коленях. Дышала неглубоко. Не позволяла себе ни всхлипа, ни беспорядочного вдоха. Вся её воля ушла в одно: не трястись.

– Даже дерзить не будешь? – лениво заметил он, будто обсуждал погоду. – Удивлён.

Она ничего не ответила. Глаза – в стекло, взгляд – дальше домов, дальше города. Там, где кончаются дороги. Где их нет. Где она когда-нибудь будет той, которая выбирает.

Сидящий спереди охранник изменил положение плеча – совсем чуть-чуть. Ари поймала это краем глаза. Страх. Не её – их. Они боялись его. Настолько, что даже дыхание пытались сделать тише.

Она сжала пальцы в кулак.

Машина свернула к окраине, где старые особняки стояли не домами, а эпохами. Ворота перед ними раскрылись бесшумно. Внутри оказался двор с тёмной глянцевой плиткой, аккуратными тенями деревьев и светом у входной линии – тёплым, домашним. Дом был высоким, многоглазым, с прямыми линиями и камнем без орнамента. Никаких усадебных сладостей. Никакой позолоты. Только функциональная красота, не требующая аплодисментов.

Тормоз. Мотор стих.

Риккардо вышел первым, распахнул её дверь, едва наклонился:

– Добро пожаловать домой.

– Или в клетку, – выдохнула она, даже не пытаясь сделать это звучание мягче.

Он посмотрел прямо, без улыбки:

– Это тебе решать – что это будет. Дом или клетка.

Его рука снова легла на её запястье, уже не как петля, а как направление. Они вошли. Холл встретил тем деревом, что умеет пахнуть незаметно: дорого и живо. Никакой «музейности», никакой пустой роскоши. На стенах – не портреты предков, а чёрно-белые фотографии города: мосты, вода, сталь. Лестница – широкая, с мягкой дорожкой, чтобы шаги не отдавались. Тишина – плотная, но не смертная. Дом был не декорацией, а убежищем. И властным заявлением: «Здесь мои правила».

Они поднялись на второй этаж. Коридор – тёмный дуб, ровный свет по плинтусу. Двери – массивные, матовые ручки. Ни людей, ни голосов. Ни один звук не выдал присутствия посторонних. Будто весь дом вымер ради её шага.

Он открыл одну из дверей и, не входя, отступил в сторону.

– Твоя.

Она вошла.

Комната была просторной – слишком, как и всё, что было «слишком» в её жизни. Но эта простота жгла иначе. Большая кровать у стены, низкая серая спинка, белое бельё, никакого балдахина. Напротив – длинная тумба, на ней – пустая плоскость и невключённый экран. По левую руку – окно от пола до потолка, за которым скрывалась часть двора и дальняя зелень. Плотные шторы – серые, как утро перед дождём. Встроенные шкафы – закрытые, как чужие мысли. В углу – кресло с мягкой кожей и плед; рядом – столик, на котором стояла единственная вещь, говорящая о ком-то живом: книга без суперобложки, раскрытая на середине. Стопка чистых полотенец на комоде. И – ничего домашнего.

Она повернулась:

– Я буду спать с тобой в одной комнате?

– Нет, – просто сказал он. – Пока нет.

– «Пока»? – она приподняла бровь. Голос предательски дрогнул на последнем звуке.

Он сделал шаг ближе, остановился на дыхание.

– Когда я захочу – ты будешь спать там, где скажу я. Сегодня – здесь. Привыкай к дому.

У неё пересохло во рту.

– А мои вещи? – спросила, цепляясь за бытовое. За всё, что можно контролировать.

– Через пару часов привезут всё, что закажут. – Он сделал короткую паузу. – Новое.

– Я не просила… – начала она.

– И не должна, – оборвал он. – Тебе ничего не нужно просить. Здесь ты не просишь – ты выполняешь.

Он уже разворачивался к выходу.

– Располагайся. У меня дела.

Дверь закрылась. Не грохотом – но так, словно между ними встала стена. Ари осталась одна.

Тишина. Сердце. Воздух – слишком ровный. В первый момент она стояла, не двигаясь, будто боялась, что любое движение будет ошибкой. Потом подошла к окну и распахнула шторы. Двор, деревья, дальняя линия камня. В этом ракурсе мир казался прилизанным. Как новый лист бумаги, на котором ей ещё только предстояло поставить первую царапину.

«Почему я?» – мысль пришла сразу, без разгона. «Почему я и зачем?»

Слеза сорвалась прежде, чем она позволила себе заметить её. Одна. Тихая. Правильная. Слишком вежливая для того, что она чувствовала.

Она села на край кровати. Пальцы провели по гладкой простыне, и внутри её перекосило: этот комфорт обжигал, как ошейник из шёлка. Она посмотрела на дверь – закрыта. На стены – молчат. На потолок – высокий, ровный, без люстр и трещин. Всё по линии. Всё – не её.

Картинка родителей вспыхнула в голове, как вспышка фотовспышки – резкая, неумолимая. Мать, уткнувшаяся в пол, с этой непрошибаемой интонацией «сделай, что он скажет». Отец – серый, поблёкший, смятый, как старое письмо. «Пожалуйста… не трогай нас…» – он, который всю жизнь не произносил слово «пожалуйста» ни с кем и ни о чём.

Горечь подступила к горлу. «Вы отдали меня, – подумала она, – так же легко, как отдавали чужим свои обещания. Вы выбрали жить. А меня – обменяли».

Взгляд – на кровать. Чужая. Не брачная – но и не безопасная. Мысль, как нож: «Он ждёт, что я…»

Она сжала кулаки.

– Нет, – сказала тихо, самой себе, комнатным стенам, его тишине. – Я не дам тебе сломать меня.

Дыхание выровнялось. Она поднялась, подошла к встроенному шкафу, открыла – внутри пусто, только полки и плечики. «Новое», – всплыло его слово. «Закажут». Всё в её жизни будет «заказано» им. Если она позволит.

Она подошла к двери. Повернула ручку. Выглянула в коридор. Пусто. Шагнула… и остановилась. Можно ли здесь гулять? Или у каждой стены есть уши? Если да – пусть слушают.

Она вернулась к окну. Подальше от взглядов. Подальше от камер, если они есть. Села в кожаное кресло, подтянула ноги. Вдохнула запах – чистой кожи, книги, какого-то едва уловимого ароматизатора – не женского, мужского. Привыкнуть. Или не привыкнуть. Прожить. Или вырвать двери.

Мысль крутилась, как монета: «Почему я?» Ответа не было. Но близко, почти физически, она ощущала – это не только шантаж. Он мог бы разорвать их семью за секунду и не моргнуть. Мог бы. Но выбрал её. Значит, нужно понять не «почему я здесь», а «почему он – там, в моих дверях».

Она положила голову на спинку кресла. Слеза подсохла. Больше – ни одной.

В кабинете на первом этаже лампа горела жёлтым, тёплым кругом, вырезая из полумрака стол и фигуру над ним. Бокал с виски, ледяной звон при каждом легком трогании стакана пальцами. На стене – карта города, но не с флажками, не с резьбой стрелок. Просто карта, которую он мог читать, как другие читают лица.