Свет сквозь тьму

«Кукла», – сказал он себе в прошлый раз, и самому стало смешно: он не любит бросовых определений. Но тогда слово вырвалось. Кукла – потому что стояла посреди зала, как экспонат под стеклом, и в то же время время от времени на секунду оживала, как будто уводила руку из невидимой петли. Он помнил эти секунды. Ради них и запомнил её.

Он опустил взгляд на её правое запястье. Бриллиантовая дорожка – новая, не та, что была на ней в прошлую встречу. Это не имело значения, но он замечал такие вещи по привычке. Привычка к точности – то, что из мальчика делает игрока.

– Риккардо, – вкрадчивый голос у левого плеча. – Вы сегодня один?

Он кивнул, не поворачиваясь. Ему не надо было смотреть, чтобы узнать голос – крупный подрядчик из «Фелтон & Ко». С ним говорили вежливо, даже с оглядкой, но он отвечал так, словно покупал не только их услуги, а и их уверенность в себе.

– Сегодня – нет.

– Прекрасный вечер, – «Фелтон» попытался зацепить разговор об искусстве, о премиях фонда, о том, как это важно – поддерживать молодые таланты.

– Прекрасный, – согласился Риккардо, позволяя словам пройти мимо. Он был занят другим: шёл взглядом вслед за линией серебристого платья. Он никогда не «следил» – он считывал. Расстояния, где она делает шаг назад, где чуть глубже вдыхает, где задерживает взгляд на двери, как животное, приученное всегда знать выход. «Считка» была его второй натурой.

Ари обернулась. Ненадолго. Совсем чуть-чуть, как будто почувствовала, что кто-то составляет её карту по залу. Их взгляды столкнулись на долю секунды. Этого хватило, чтобы зал на вдох застылил.

Она уводит глаза. Верно. Уточняет улыбку. Верно. Держит подбородок выше прежнего. Интересно.

Он повёл плечом и наконец-то повернул голову к надоедливому «Фелтону»:

– Вы уж простите, – сказал ровно, – но у меня встреча.

– Конечно, конечно, не смею задерживать.

И он двинулся в зал. Не прямо к ней. Раньше. Он всегда приходил туда раньше.

В правом секторе – стол «Даллас Траст». Кармен Вега туда рвалась изначально. В левом – «Форсайт». Они уже отметились. По диагонали – бар с глухой стойкой, за которой гости уходят на полтон. Он встал так, чтобы серебристое платье прошло мимо – по плану, написанному не им.

Пока он ждал, взгляд зацепился за Рауля. Чуть в стороне, он слушал какого-то мужчину с плоским голосом. Оттуда долетел обрывок: «…ваша задержка платежей по линии „Северного Лайна“ вызывает вопросы у моих партнёров». Рауль улыбнулся, как улыбаются люди, у которых вчера не было денег, а завтра «точно будут». Риккардо не сменил выражения лица. Он просто переложил одну деталь в голове. «Северный Лайн» – не их прямой актив. Но кто держит «Северный Лайн» через два звена? Его структура. Удобная прокладка, приучившая гордых людей думать, что они расплачиваются «не с ним».

Считать – просто. Удержать в памяти – проще. Отметить – ещё проще. Он сделал отметку: долг. Просрочка. Семья Вега. Поле контакта – «Северный Лайн». Пока – факт. Решения – потом.

Серебристое платье подошло ближе. Кармен потянула Ари вправо. Пара шагов – и Риккардо вышел из тени.

– Добрый вечер, – сказал он. Не громко, но так, что звук разрезал шум. – Ариэлла.

Её имя в его голосе прозвучало как якорь, брошенный в гладкую воду. Ари едва заметно вздрогнула – не от страха, от раздражения, что её поймали с именем на выдохе. Она повернула голову. Взгляд – прямой. Маска улыбки – на месте, но в глазах – живое: «Только попробуй».

– Мы знакомы? – спросила она невинно.

– Дважды, – ответил он. – Ваши вечера любят повторяться.

Кармен уже раскрывала рот – сказать «Ари!» или «молодой человек», или что там принято у людей, организующих чужие жизни. Но в голосе Риккардо было то, из-за чего даже уверенные женщины на секунду теряли нить. Кармен искоса посмотрела на Рауля: тот склонился к кому-то и делал вид, что их рядом нет. Поняв, что помощь не придёт, она скользнула взглядом по Риккардо – оценила костюм, высоту роста, железо в голосе – и решила отойти на шаг. Рядом тут же вырос знакомый – «А, Кармен! Вы прекрасно выглядите!», – и Кармен позволила себя увести. Не потому, что доверяла дочери. Потому что зал. Потому что нельзя устраивать сцены. Потому что «улыбнись» – закон.

Они остались вдвоём – почти. На расстоянии нескольких голосов, но в своём вакууме.

– Вы любите появляться, когда вас не ждут, – сказала Ари. Голос – ровный, как зеркало. Бровь – чуть выше, чем вежливость допускает. Это было красиво.

– А вы любите делать вид, что вас не замечают, – ответил он. – Это занятно наблюдать.

– Наблюдайте за кем-нибудь другим.

– Нет.

Он сказал это так просто, что она едва не выдала реакцию – в уголке губ дрогнула улыбка, которую обычно оставляет за собой острый нож. Она удержала её. И всё же что-то в ней сказало: «Ещё слово – и я сорвусь на искренность». Она отвернулась на долю секунды, будто разглядывая витиеватый карниз, и вернулась к нему взглядом.

– Вы, кажется, перепутали вечер, – произнесла мягко. – Здесь принято дарить чеки, а не заявления.

– Я приношу не чеки, – сказал он. – Я приношу факты.

– И какой факт вы принесли сегодня?

– Что куклы двигаются.

Она улыбнулась честно – наконец-то – и ровно в этот момент захотела уйти. Он понял это раньше, чем она решила. Поэтому он протянул руку – и не к её локтю, как делают мужчины, приглашая пройти к бару. К её ладони. Открытой, напряжённой, живой.

– Потанцуем.

Она посмотрела на его руку, как на оружие. Принять – значит признать игру. Оттолкнуть – значит признать, что рука – не пустяк.

– У меня нет настроения танцевать.

– Это ложь, – сказал он.

– Нахальство, – парировала она.

– Правда, – спокойно закончил он и сделал полшага ближе. – Потанцуем, Ариэлла.

«Скажи «нет», – бросила себе. – Скажи. И развернись. И уходи – в туалет, к матери, к кому угодно». Но она уже знала, что это «нет» будет звучать как «да», просто позже. А она ненавидела проигрывать даже себе. Поэтому Ари положила ладонь в его ладонь – твёрдо. Так, словно давала не согласие, а вызов.

Он повёл её на середину. Толпа расступалась не потому, что их знали, а потому, что в их шаге было что-то, что считывают спиной: кто-то сейчас будет мерить территорию ровно по бордюру рядов.

Музыка сменилась на медленную. Но их движение медленным не было – резкое, точное. Он взял её за талию крепко, чуть жестче, чем позволяется на благотворительных балах. Она подняла подбородок выше. Их ладони сцепились – так, будто там, между пальцев, стянута тугая струна.

– Вы решили, что можете диктовать мне ритм, – сказала Ари. – Не терплю, когда мне указывают, куда шагать.

– Тогда не позволяйте, – ответил он. – Но я всё равно поведу.

– Вы – привыкший к власти мужчина, – улыбнулась она мягко. – И вам мерещится, что любой шаг – ваше решение.

– Мне не мерещится, – сказал он, не меняя темпа. – Я привык добиваться.

– Удобная привычка.

– Полезная.

– Для вас, – уточнила она.

– Для всех, кто рядом со мной.

– Печально за них.

Он скользнул взглядом по её лицу. В этом взгляде не было пошлости – только фиксирование: как у неё дрожит ресница на слове «печально», как резче обозначилась скуловая линия, когда она произнесла «рядом». Он всё отметил и убрал в ту часть памяти, где хранит ходы.

– Вы боитесь, – сказал он так, будто констатировал погоду. – Но вы гордитесь тем, как хорошо прячете страх.

Ари улыбнулась, не отводя глаз:

– Я не боюсь. Я осторожна. Научилась с детства.

– Это заметно, – кивнул он. – Осторожные часто живут рядом с теми, кто заменял им воздух приказами.

Она не дала себе дрогнуть. Но в животе, под платьем, на секунду всё сжалось. Позвонки будто стали чересчур чувствительными, и любой вибрирующий аккорд отдался внутри.

– Вы психолог? – спросила спокойно.

– Нет, – сказал он. – Я – тот, кто видит.

– И что вы видите сейчас?

Он наклонился ближе – не настолько, чтобы это было неприлично, но достаточно, чтобы её парфюм стал его воздухом.

– Что из всего этого зала только вы – не бутафория. И это раздражает вас сильнее, чем я.

Она засмеялась – коротко, низко, как смеются те, кому не привыкли отвечать вслух. Смех и правда вышел искренним.

– Неплохо, – сказала. – Но не оригинально.

– Оригинальность оставим тем, кто живёт в хештегах, – ответил он. – Я предпочитаю точность.

Они молчали несколько тактов. Он вёл – так, как ведут люди, у которых каждое движение – выстроенный вектор. Она держала – так, как держат не потому, что принуждают, а потому, что не собираются уступать. Никто из них не делал ошибок. Но это был не танец из учебника. Это была дуэль, в которой оружие – дыхание ближе, чем уместно, и слова острее, чем дозволено.

– Почему вы ко мне подходите, – спросила она наконец. – В этом городе полно женщин, которым вы понравитесь больше. Менее… конфликтных.

– Потому что вы – не менее, – ответил он. – Вы – больше.

– Больше… чего?

– Мне ещё предстоит измерить.

– Не уверена, что мне нравится, что вы что-то там собираетесь во мне измерять.

– Вы любите точные ответы?

– Я люблю, когда меня не считают задачей, – отрезала она.

– Вы – решение, – сказал он. – Но это я оставлю на потом.

Она кивнула, будто согласилась с чем-то, и ровно в этот момент поняла: он не лжёт. Он действительно оставил это «на потом». Что «это» – она не знала. И оттого стало холоднее – на секунду, ровно настолько, чтобы кожа под платьем пошла мурашками.

Музыка сменилась. Он остановился. Но её руку не отпустил сразу – задержал на долю мгновения дольше. Это «дольше» было не приличествующим. Это было заявкой.

– Вы слишком уверены, – сказала она тихо.

– Вы – слишком красива, чтобы я делал вид, что не уверен, – ответил он. И в его голосе впервые мелькнуло что-то, что не было сталью.

Она выдернула ладонь – не резко, но отточенно. И повернулась. Он не попытался удержать. И это раздражало сильнее. Потому что этот человек, казалось, мог всё – и в то же время выбирал, где не делать ничего. Это был новый для неё вид власти. Не давление – контроль.

Она сделала шаг – второй – к ближайшей колонне, где тень чуть гуще. Сердце билось слишком гибко, как будто пыталось ускользнуть между рёбер. Она сцепила пальцы, спрятала ладони в складках платья, перевела дыхание. «Возьми себя в руки». Взяла. Вернулась взглядом в зал. Мать стояла на расстоянии двух столов и уже пыталась поймать её взгляд. Ари отвела глаза – впервые за вечер.

Он не двинулся вслед. Просто сместился в другой сектор. Так, чтобы видеть и вход, и бар, и её. Она почти почувствовала это смещение – как в комнате, где кто-то переставил мебель. И ей захотелось – до злости – выйти в открытую дверь.

Она взяла бокал у подноса официанта, сделала глоток. Холодное иглообразное шампанское немного приглушило дрожь в солнечном сплетении. Голос рядом заставил её чуть повернуть голову:

– Ариэлла, дорогая, вы сегодня сияете, – женщина лет сорока пяти, драгоценности на шее звенят при каждом слове.

«Как всегда», – отозвалось. Она улыбнулась – как всегда. Ответила – как всегда. И думала о другом.

О том, как он сказал её имя. О том, как легко положил на стол фразу «куклы двигаются». О том, как его рука держала её талию. Жёстко. Слишком. Но ни на миллиметр не позволив себе того, что можно назвать «бесстыдством». Это было хуже. Это было точнее.

Она выдохнула. «Прекрати».

С другой стороны зала Риккардо сделал то, что умеет лучше всего: ушёл в тень, оставаясь центром собственных координат.

Он видел, как она пьёт шампанское слишком быстро – два коротких глотка, чтобы удержать внутреннюю высоту. Видел, как Кармен её «нашла» и тут же подалась к ней, как корабль к маяку, требуя: «Вернись в строй». Видел, как Рауль кивнул какому-то мужчине и отвёл его в сторону – туда, где разговоры мягче слушают стены. Ему не нужно было читать по губам, чтобы знать, о чём там – «Северный Лайн», перекидки, сроки, «понимаете, Рауль, мы же друзья…».

«Друзья, – подумал он спокойно. – Это слово всегда слышно перед тем, как кто-то попросит ещё неделю».

Никакой жёсткости на лице. Спокойствие. Спина свободная. В голове – сетка. На ней – узелки: Филадельфия, порт, два звена прокладок, «Северный Лайн», Вега. Срок. Эскалация. Вариантов несколько – от тихого перекупа их контактного до публичного урока. Он не любил публичные уроки без надобности. Глупо тратить шум, когда работает тишина.

Долги – не эмоция. Долги – математика. Он отметил: расплатиться придётся. «Когда» – решит позже. «Чем» – тоже. Пока – факт: зал, где он танцевал с женщиной, чьи родители должны ему деньги.

Он перевёл взгляд на неё – ещё раз, просто, чтобы убедиться, что его считывание остаётся точным. Она стояла чуть впереди матери, на полшага, как на тонком льду. Улыбалась кому-то из доноров. Чуть опустила взгляд – на секунду. И снова подняла. Броня закрылась. Но он уже видел, где у этой брони шов.

– Брат, – за спиной возник голос Антонио, как это с ним всегда бывает – бесшумно. – Ты, кажется, забыл, как дышать. У тебя с лицом что-то.

– Со мной – никогда, – ответил Риккардо, не оборачиваясь. – Ты вовремя.

Антонио криво усмехнулся и посмотрел туда же.

– Она? – не вопрос, констатация. – Слишком гладкая. Скучно.

– Нет, – сказал Риккардо. – Не скучно.

– Мать её – ледяная, – продолжил Антонио, щурясь. – Отец – липкий. Не люблю таких.

– Я тоже, – кивнул Риккардо. – Впрочем… – он незаметно кивнул в ту сторону, где Рауль исчез с человеком, ответственных за их прокладочную линию. – Там скорее не липкость, а пустота на счёте. И на горизонте.

– Долги?

– Живые, – сказал он.

Антонио свистнул беззвучно, губами:

– Интереснее.

– Позже, – отрезал старший. – Сегодня – не об этом.

Антонио покосился на него внимательнее, уголки губ приподнялись:

– Понял. Сегодня – ты танцуешь.

– Я уже потанцевал, – ответил Риккардо. – И мне хватило.

– Точно? – протянул Антонио лениво. – Судя по тому, как ты стоишь, – нет.

– Мы уходим, – спокойно произнёс Риккардо, будто речь шла о смене курса на реке. – Через пять минут. Позвони нашим – пусть подготовят завтрашнюю встречу. И уточни тихие входы по «Северному Лайну».

– Сделано, – коротко кивнул Антонио, уже доставая телефон. – А её?

– Её – оставь в покое, – сказал Риккардо. – Пока.

Антонио фыркнул:

– «Пока» – это твоё любимое слово.

– Потому что оно – честнее всех остальных, – ответил он.

Он посмотрел на зал ещё раз – последний. На свет, который больше похож на нож, чем на свет. На людей, которые смеются так, будто от смеха зарастают дыры в их расчётах. На женщину в серебристом, которая держится на полшага вперёд, даже когда её тянут назад.

Он двинулся – не к ней. К выходу. С тем самым спокойствием человека, который принял решение, но не сообщил об этом никому, кроме себя.

И перед тем как свеча дверей поймала его профиль, он бросил взгляд на неё в последний раз. И сказал внутри – без голоса, без пафоса, сухо, как выносит вердикт врач: «Встретимся ещё».

Ари видела, как он уходит, хотя и не смотрела в ту сторону. Бывает: зал подсказывает тебе, чей силуэт исчез. Её спина впервые за вечер расслабилась на полсантиметра. «Хорошо». Смешно, но ей вдруг стало свободнее дышать. Она поймала взгляд матери – ледяной, точный: «Что это было?» – и ответила ему взглядом: «Ничего». Это было почти правдой. Потому что ничего – ещё. Всё остальное – потом.

– Улыбнись, – сказала Кармен.

Ари улыбнулась. Слишком устало, чтобы быть безупречной, и впервые за вечер – по-настоящему.

В машине, которая мягко резала ночной воздух по дороге из отеля до дома, Антонио листал короткие сообщения, как перетасовку карт.

– Завтра в девять, – сказал он. – Старый причал. Контакт «Северного Лайна» подтвердил. Придёт с «доверенным лицом». Я не люблю «доверенные лица».

– Их любит трусость, – ответил Риккардо. – Но сегодня я щедр.

Он откинулся на спинку и прикрыл глаза – на секунду. Не потому, что хотел отдохнуть. Потому что хотел убрать картинку – серебристое платье, ладонь, которую он держал, и голос, который резал его фразы, как тонкий нож.

– К вечеру мы закончим, – сказал он. – И к ночи – начнём.

– Что? – лениво спросил Антонио.

– Игру, – открыл глаза Риккардо. – Ту, которая стоит дороже всех благотворительных вечеров вместе взятых.

Антонио улыбнулся волчьей тенью:

– Ты, как всегда, говоришь красиво, когда хочешь крови.

– Я говорю точно, – ответил он. – А кровь – это уже стилистика.

Машина набрала скорость. В окне поплыли огни. Внутри – та тишина, которая всегда предшествовала его решениям. Он не любил громких слов. Он не любил спешки. Он любил неизбежность.

И она уже двигалась к нему – ровно, как стрелка секундной стрелки к новой отметке.

Глава 4. Маска и свобода

Утро в доме Вега снова началось с крика.

– Ты не выйдешь из дома в этом! – Кармен Вега стояла в дверях спальни дочери, сложив руки на груди, словно королева на троне. Её голос резал, как нож, и даже тёплый свет из окна не смягчал холодного взгляда.

Ариэлла сидела перед зеркалом. Красная помада блестела на губах, короткое чёрное платье сидело идеально, кожаная куртка небрежно лежала на спинке кресла. Она проводила кисточкой по ресницам, растягивая удовольствие момента. Усмешка скользнула по её лицу.

– Мам, мне двадцать три. Я сама выбираю, что надеть.

– Это позор, – Кармен шагнула ближе. – Вульгарность. Ты позоришь семью.

Ари медленно повернулась, её глаза блеснули, будто два клинка:

– Нет, мама. Я просто выгляжу так, как хочу. И впервые в жизни это не твоё дело.

Тишина повисла, но ненадолго. В коридоре послышался шорох, и в дверях появился отец.

Рауль Вега, высокий, в сером костюме, с газетой и неизменным стаканом кофе в руке. На его лице не было эмоций – лишь усталое равнодушие человека, который слишком привык к чужим спорам.

Он оглядел дочь так, словно она была очередной строкой в расписании встреч.

– Сегодня ты должна быть безупречной, – произнёс он холодно. – Без скандалов. Без сцен.

Ари фыркнула, встала, схватив куртку и сумку.

– Как всегда. Кукла для ваших игр. – Она прошла мимо них, пахнув парфюмом и вызовом, и захлопнула дверь так, что по стенам прошла дрожь.

Кармен закатила глаза.

– Когда-нибудь эта девчонка погубит нас.

Рауль сделал глоток кофе и спокойно развернулся:

– Или вытащит нас в свет. Иногда я сам не уверен, кто из нас живёт правильно.

Кармен зло посмотрела на мужа, но промолчала.

На улице было свежо. Солнце только поднималось над городом, и запах весны смешивался с бензином и дымом. У ворот стояла машина с водителем, но Ари махнула рукой:

– Пешком.

Каблуки звонко стучали по асфальту, в каждом шаге чувствовался вызов. Прохожие оглядывались, кто-то шептался, кто-то откровенно улыбался, но она не обращала внимания.

Телефон завибрировал в руке. На экране – «Мия».

– Привет, красавица, – голос подруги звучал тепло. – Как ты?

Ари закатила глаза, хотя Мия её не видела.

– Всё как всегда. Утро началось с войны из-за платья. Мама опять устроила спектакль, а отец смотрел так, будто я его очередной проект.

– Ничего нового, – вздохнула Мия. – Но, Ари… если однажды ты скажешь «хватит», знай – я приеду за тобой. Или ты ко мне. В Вегасе места хватит.

Ари чуть улыбнулась, перешагивая через лужу.

– Вегас… звучит слишком громко для меня.

– А ты громкая, просто дома заставляют шептать, – твёрдо сказала Мия. – Запомни: если что-то пойдёт не так – звони. В любую секунду.

– Знаю, – тихо ответила Ари. – Спасибо.

Их разговор затянулся ещё на несколько минут – они вспомнили школьные выходки, как убегали с уроков, как вместе клялись «никогда не становиться копиями своих родителей». Только рядом с Мией Ари могла быть собой до конца.

Они попрощались, и Ари убрала телефон в карман куртки. На сердце стало чуть легче.

Центр Филадельфии встретил её другим воздухом. Здесь всё было живым: кофейни, запах свежеиспечённых булочек, уличные музыканты с гитарами, смех студентов.

Ари вошла в любимое кафе на углу, где уже ждала Лия. Подруга вскочила и обняла её.

– Ух ты, – присвистнула Лия, окинув взглядом её наряд. – Ты похожа на катастрофу в платье. Красивую катастрофу.

Ари рассмеялась и заказала кофе.

– Пусть хоть кто-то в этом городе будет живым.

Они уселись у окна.

– Слушай, – начала Лия, подперев подбородок ладонью. – Ты правда никогда не думала о парнях?

Ари изогнула бровь.

– О парнях думаю. Но о нормальных. А у меня всегда попадаются те, кто любит играть.

– Играть?

– В контроль. В ревность. В то, что я кукла, – Ари усмехнулась и сделала глоток. – А я не игрушка.

Лия хитро улыбнулась:

– Может, они просто тебя боятся?

– Они все меня боятся. В школе я была «ледяной принцессой», потом «куклой». А ты же знаешь правду: я самая взрывная из всех.

Лия прыснула:

– Помнишь вечеринку, где ты швырнула бокал в придурка, который лапал официантку?

– Зато все замолчали, – ухмыльнулась Ари.

– И тебя выносили три охранника, а ты кричала, что напишешь жалобу в ООН.

Обе расхохотались. Смех был лёгкий, настоящий. Ари редко позволяла себе быть такой.

– Вот это ты, – сказала Лия мягко. – Настоящая.

Ари вздохнула:

– Дома я всегда в маске. Там я чужая.

– Так сними её. Сегодня у нас вечеринка. И я хочу видеть там эту самую Ари.

Вечером квартира друга Лии превратилась в хаос. Музыка била по ушам, свет мигал, запах вина и табака смешивался с парфюмом.

Ари вошла – и словно ожила. Куртка полетела на диван, каблуки врезались в ритм, волосы распустились. Она смеялась, танцевала, поднимала бокал и чувствовала, как внутри горит жизнь.

Парни пытались пригласить её на танец, кто-то шептал на ухо, кто-то робко прикасался к её руке, но Ари играла по своим правилам. Танцевала так, чтобы у всех перехватывало дыхание, а потом уходила, оставляя их ни с чем.

– Вот она, моя Ари! – кричала Лия, держа бокал над головой.

– За свободу хоть на одну ночь! – выкрикнула Ари и осушила свой бокал.

Толпа кружила, музыка гремела. Здесь её никто не называл куклой. Здесь она была собой.

Когда музыка стихла, они вдвоём вывалились на улицу, смеясь и цепляясь друг за друга. Ночь была тёплой, улицы полупустыми, фонари золотили асфальт.

– Завтра ты снова будешь принцессой Вега, – сказала Лия, пытаясь поймать такси. – Но сегодня ты была огнём.

Ари улыбнулась, села в машину:

– Спасибо. Ты одна из немногих, кто помнит, какая я на самом деле.

Такси мягко тронулось, увозя их в квартиру Лии.

Там было тихо. Немного вина, запах духов, мягкий диван. Лия рухнула на подушки, Ари сняла каблуки и села в кресло, вытянув ноги.

– Спи здесь, – сонно пробормотала Лия. – Завтра отвезу тебя домой.

Ари кивнула, устроилась рядом. Музыка ещё звенела в голове, сердце билось в такт ритмам. Но сквозь смех и усталость пробивалась мысль: завтра снова дом. Снова мать. Снова маска.

Она закрыла глаза и прошептала в темноте:

– Хоть бы эта ночь никогда не кончалась.

За окном на улице загорелись фары машины. Двигатель работал тихо, и в тени кто-то сидел, наблюдая за домом.

Ари этого не знала. Она спала, впервые за долгое время улыбаясь.

Глава 5. Тень за её спиной

Утро в доме Рицци всегда начиналось одинаково. Неважно – солнце ли вставало над Филадельфией или небо заливало дождём, в этих стенах царила одна и та же тишина. Густая, вязкая, такая, от которой новички замирали и теряли дар речи. Для них она казалась спокойствием, но те, кто жил здесь давно, знали: это не мир. Это предупреждение. Дом Рицци дышал угрозой.

Риккардо проснулся рано, как всегда – без будильника. Сон для него давно перестал быть отдыхом. Ночь – время работы. Утро – время контроля. Его организм привык к этому, как тело привыкло к шрамам и костяшки – к крови. Часы показывали шесть утра, когда он уже сидел в кабинете. Панорамное окно пропускало в комнату первые лучи, но свет здесь выглядел чужим.

На столе – чашка крепкого эспрессо. В руках – телефон. Риккардо пролистывал сообщения, быстро и чётко, как карты в колоде. Несколько звонков – короткие, без эмоций: пара складов на окраине, двое людей, которые слишком много болтали, старые связи, которые приходилось рвать. Всё это было рутиной. Рутинной и кровавой.

Закончив, он набрал другой номер. Голос на том конце сразу стал напряжённым.

– Да, босс.

– Девушка, – сказал Риккардо. – Вега. Ариэлла. Я хочу знать каждый её шаг.

– Понял.

– Отчёты каждый час. Если хоть на минуту потеряешь её из виду – потеряешь глаза.