Княжна-Изгоя

Его не повели в парадные залы дворца, не пригласили отужинать после долгой дороги. Вместо этого какой-то молчаливый слуга в ливрее Огневых проводил его через ряд потайных переходов и узких лестниц, глубоко в недра здания. Ярослав шёл, чувствуя, как стены всё ближе смыкаются вокруг него. Это было знаком. Брат не хотел делать их встречу публичной. Она должна была остаться в тайне. Как и всё, что имело подлинное значение в этой семье.

Он оказался в оружейной. Здесь пахло маслом, металлом и замшей. На стенах в строгом порядке висели щиты, мечи, алебарды и доспехи – не столько оружие для войны, сколько дорогие, искусно сделанные символы власти и богатства. Здесь не было окон, только факелы в железных держателях, бросавшие тревожные, пляшущие тени на стены.

В центре комнаты, спиной к нему, стоял Витар. Он рассматривал какой-то древний меч в потёртых ножнах, но, услышав шаги, медленно обернулся. Его лицо в свете факелов казалось высеченным из тёмного гранита – жёстким, непроницаемым и холодным.

– Брат, – произнёс Витар без всякого приветствия. Его голос ровным эхом отразился от каменных стен. – Ты не заставил себя ждать. Это хорошо. Время сейчас – роскошь, которую мы не можем позволить себе растрачивать впустую.

Ярослав молча кивнул. Он знал, что от него ждут не оправданий и не рассказов о дороге. Ждали понимания и подчинения.

Витар отложил старый меч в сторону и сделал несколько шагов к большому дубовому столу, заваленному чертежами и картами. На нём лежал один-единственный предмет.

– Подойди, – скомандовал Витар, не повышая голоса.

Ярослав подошёл. Его взгляд упал на тот предмет, и дыхание на мгновение перехватило. Это был меч. Но такой, каких он ещё не видел. Ножны были из тёмной, отлично выделанной кожи, украшенной сложным тиснёным узором и серебряными насечками, изображавшими саламандр – фамильный символ Огневых. Эфес был сделан из чёрного дерева, а навершие представляло собой большой, идеально огранённый тёмный рубин, который в свете факелов горел, как застывшая капля крови.

– Красиво, не правда ли? – произнёс Витар, следя за его реакцией. – Работа лучшего оружейника Златогорья. Год работы. Стоимость – как у небольшой деревни с населением и угодьями.

Он взял меч со стола и с лёгким, шипящим звуком извлек клинок из ножен. Сталь была тёмной, матовой, почти чёрной, и лишь по самому лезвию бежала тонкая, острая, серебристая полоса. На клинке у гарды была выгравирована та же саламандра.

– Это твой пропуск в будущее, брат, – Витар перевернул меч в руках и протянул его Ярославу рукоятью вперёд. – Бери.

Ярослав медленно протянул руку. Его пальцы сомкнулись вокруг рукояти. Дерево было гладким и прохладным. Меч оказался на удивление лёгким и идеально сбалансированным. Казалось, он был продолжением его собственной руки. Дар достойный короля.

Но в глазах Витара не было ни братской щедрости, ни гордости. Был лишь холодный, отточенный расчёт.

– Повезешь его северной дикарке, – продолжил Витар, его голос приобрёл острый, режущий оттенок. – В подарок. Символ нашего… уважения к её дому и нашей верности будущему союзу.

Он сделал паузу, давая словам проникнуть в сознание.

– Твоя задача проста. Поедешь на Север. Возьмёшь её. Привезешь сюда. И сделаешь её своей женой. Настоящей женой. Лояльной нашему дому. Преданной тебе. А через тебя – и мне. Пусть она забудет свой дикий край и своих диких предков. Пусть её сердце и её ум принадлежат Златогорью.

Ярослав сжимал рукоять меча, чувствуя, как под идеально отполированным деревом проступает холод стали. Он смотрел на брата, уже понимая, что за этими словами кроется нечто большее. Витар никогда не говорил прямо. Он всегда оставлял место для манёвра. И для греха.

– Или… – Витар произнёс это слово тихо, почти шёпотом, но оно прозвучало громче любого крика. Он сделал шаг вперёд, и его тень накрыла Ярослава с головой. – Или сделай так, чтобы она никогда не смогла родить наследника Вельских.

Воздух в оружейной стал ледяным. Даже треск факелов на мгновение стих. Ярослав почувствовал, как по спине у него пробежал холодный пот. Он смотрел на прекрасный, смертоносный клинок в своих руках, а затем перевёл взгляд на брата.

Тот смотрел на него с лёгкой, почти что отеческой улыбкой, но его глаза оставались пустыми и безжалостными.

– Выбор за тобой, брат, – мягко закончил Витар. – Любой из этих путей устроит меня. Используй убеждение, ласку, угрозы… или этот клинок. Главное – результат. Север не должен получить наследника с кровью Вельских. Никогда. Понятно?

Ярослав стоял, сжимая в руке роскошный, идеально сбалансированный меч. Он чувствовал его смертельную тяжесть. Он смотрел на брата, на его холодную, расчётливую улыбку, на твёрдый, не ожидающий возражений взгляд.

И он понимал. Понимал всей душой, всем своим существом.

Это не был свадебный подарок.

Это было орудие политического убийства. Орудие, которое ему вручили, чтобы он совершил его своими руками. Такой изощрённый, такой циничный ход был достоин его брата. Смерть как дар. Предательство как долг.

Он медленно, почти машинально, вложил клинок обратно в ножны. Лёгкий щелчок прозвучал как приговор.

– Понятно, – произнёс Ярослав, и его собственный голос показался ему чужим и плоским.

Он больше не чувствовал лёгкости клинка. Только его невыносимую, чудовищную тяжесть.

***

В моих покоях пахло грустью. Невысказанной, густой, как варенье, что всю ночь кипятили в медном тазу. Воздух был пропитан этим запахом – запахом прощания. Солнечный луч, робкий и холодный, пробивался сквозь слюду оконца, ложась на полосатые половики и на сундуки. Большие, дубовые, окованные железом сундуки, которые теперь, раскрытые, пожирали мою старую жизнь.

Горничные, притихшие и серьёзные, перешёптываясь, укладывали в них моё приданое. Мягкие, дымчатые соболя, белые горностаи, тяжёлые, как цепи, парчовые платья, расшитые жемчугом, который когда-то ловили в наших морях. Каждый предмет они бережно перекладывали сушёной мятой и лавандой – чтобы не завелась моль, чтобы пахло не чужбиной, а домом. Но я-то знала: никакая трава не перебьёт запах Златогорья – запах золота, чужих духов и чужих очагов.

Я стояла у окна, спиной к этой неторопливой, методичной упаковке моей судьбы, и смотрела в щель между ставнями. Дорога. Она уходила от подножия замка вдаль, за холмы, терялась в хмурых лесах, чтобы потом, через сотни вёрст, вынырнуть у стен того самого города, где меня ждал… он. Чужой человек. Враг моего рода. Мой будущий муж.

В горле стоял комок, но я сглотнула его. Слёзы были роскошью, которую не могла себе позволить. Я должна была быть сильной. Холодной. Ледяной крепостью, как учил отец.

Мои пальцы сами потянулись к поясу, к скрытой складками платья маленькой, твёрдой выпуклости. Я ощупала знакомую форму. Заколка. Не та, что носят в волосах на праздник, а маленький, отточенный, с короткой и острой стальной иглой. Его рукоять была из желтоватой кости, вырезанной в форме медвежьей головы. Подарок матери. Она вложила его мне в руку много лет назад, перед тем как навсегда закрыть глаза.

«Носи всегда с собой, дочка, – прошептала она тогда. – Мир суров к женщинам. Пусть он оберегает тебя».

Никогда не думала, что её дар может обернуться вот так. Не как оберег, а как последняя надежда. Как возможность сделать выбор. Страшный выбор между позором и свободой. Спрятала его поглубже, чувствуя, как холод металла жжёт кожу через ткань.

– Княжна, платья синие уложить в этот сундук или в тот? – тихо спросила одна из горничных, и её голос прозвучал как удар колокола в этой давящей тишине.

Я даже не обернулась.

– Как хотите, – пробормотала, глядя, как вдали на дороге колесо телеги подпрыгнуло на ухабе. Скоро и моя повозка будет трястись по этим камням. Увозя меня. Навсегда.

Попыталась представить его лицо. Ярослав Огневой. Я видела его лишь раз, мельком, на большом съезде князей. Высокий, красивый, с насмешливыми глазами и слишком белыми зубами. Он тогда много смеялся, щёголял в бархате и шёлке, и его окружала толпа подобных же щёголей. Они смотрели на нас, северян, свысока, как на диковинных зверей. А он был самым красивым и самым ядовитым из них. Змея в золотых одеждах.

И теперь я должна буду делить с ним ложе. Должна буду терпеть его прикосновения. Должна буду…

Меня вдруг затрясло от одного этого представления. Холод, исходящий изнутри, стал таким сильным, что я почувствовала, как по коже побежали мурашки. Судорожно сжала руки, стараясь взять себя в руки. Не сейчас. Нельзя показывать слабость. Никогда.

И тут дверь в мои покои со скрипом отворилась.

Я резко обернулась, ожидая увидеть отца или дядю Будимира с очередными наставлениями.

Но в дверях стоял Ратибор. Мой младший брат. Ему было всего двенадцать, и сейчас его обычное весёлое, озорное лицо было искажено гримасой такого ужаса и отчаяния, что у меня ёкнуло сердце. Его глаза были красными и полными слёз, которые он, видимо, отчаянно сдерживал, чтобы не заплакать здесь, при всех.

Горничные замерли, глядя на него, потом на меня, и поспешно стали ретироваться, делая вид, что им срочно нужно проверить что-то в соседней комнате. Дверь прикрылась, оставив нас одних.

– Сестра… – прошептал Ратибор, его голос сорвался на детский писк. Он сделал шаг вперёд, и я увидела, как его маленькие кулаки сжаты до белизны.

– Ратибор, что случилось? – спросила я, сама испугавшись его вида. – Тебя кто-то обидел?

Он покачал головой, и слёзы, наконец, брызнули из его глаз, покатившись по щекам быстрыми, блестящими струйками.

– Нет… Я… я слышал… – он всхлипнул, пытаясь говорить сквозь рыдания. – Я вчера вечером спрятался за занавеской в кабинете отца… когда к нему приходили старые дружинники… Они говорили о тебе… О Златогорье…

Он подбежал ко мне и ухватился за мой рукав, словно боясь, что меня вот-вот унесёт ветром.

– Они говорили, что Огневые… что они никого не отпускают живыми! – выпалил он, и его слова прозвучали как похоронный колокол. – Что все, кто им мешает, исчезают! Что их враги гибнут от яда или от ножа в спину! Они сказали, что ты едешь умирать! Что отец… что отец… продал тебя!

Он разрыдался в полную силу, прижимаясь ко мне своим трясущимся телом.

– Не уезжай, сестра! Пожалуйста! Спрячемся! Убежим в лес! Я буду тебя защищать! Я вырасту и убью их всех! Только не уезжай! Не уезжай к ним! Они убьют тебя!

Я стояла, окаменев, обнимая его худенькие, трясущиеся плечи. Его слова, детские и безумные, врезались в меня острее любого ножа. Они лишь озвучили тот ужас, что сидел глубоко внутри меня и который я так старалась подавить. Они подтвердили самые страшные мои подозрения.

Я посмотрела на сундуки, нагруженные моим приданым. На дорогу за окном. И мне показалось, что я вижу не путь, а длинный, тёмный туннель, ведущий прямиком в каменную гробницу.

Но я была дочерью Горислава Вельского. И долг был сильнее страха.

Я опустилась на колени перед братом, чтобы быть с ним на одном уровне, и мягко вытерла его слёзы своим платком.

– Тише, тише, мой храбрый воин, – прошептала я, и мой голос, к моему удивлению, звучал спокойно. – Никто меня не убьёт. Я ведь тоже Вельская. А мы – крепкий орешек. Нас так просто не возьмёшь.

Посмотрела ему прямо в глаза, стараясь влить в него хоть каплю своей собственной, украденной у отчаяния уверенности.

– Я должна ехать. Это мой долг. Чтобы защитить тебя. Отца. Наш дом. Ты понял? Я еду не умирать. Я еду на войну. Просто… война эта будет тихой. И я должна её выиграть.

Он смотрел на меня своими большими, полными слёз глазами, пытаясь понять.

– А ты… ты вернёшься?

Улыбнулась ему самой светлой улыбкой, на какую была способна.

– Конечно, вернусь. Обязательно. А пока – ты должен быть здесь за старшего. Защищать отца от его мрачных мыслей. Сможешь?

Он медленно, не очень уверенно кивнул, всё ещё всхлипывая.

Я обняла его крепко-крепко, прижалась щекой к его мягким волосам, вдыхая родной запах – запах леса, пота и мальчишечьих шалостей. Этот запах я должна была запомнить. Унести с собой. Как талисман.

Потом отпустила его и поднялась. Мои руки не дрожали. Внутри всё замерло и превратилось в лёд. Лёд, который не мог растаять от слёз. Лёд, который мог только колоть и резать.

Снова посмотрела на дорогу. Она больше не казалась мне просто дорогой. Теперь это был рубеж. Линия фронта. А я была солдатом, которого отправляли в самое пекло. С одним-единственным, спрятанным под одеждой оружием.

И с ледяным сердцем.

Глава 6

Утро было ясным и холодным, каким бывает только на Севере в преддверии зимы. Небо – выцветшее, бледно-голубое, без единого облачка. Солнце светило ярко, но не грело, лишь бросало на землю длинные, искажённые тени. Казалось, сама природа затаила дыхание, провожая меня в этот неестественно яркий и безмолвный день.

Сердцеград стоял молчаливым, тёмным изваянием у нас за спиной. Его высокие башни казались сейчас не защитой, а сторожами огромной тюрьмы, из которой мне вот-вот предстояло выйти – не к свободе, а в другую, куда более изощрённую клетку.

У ворот выстроился наш кортеж. Неуклюжий, нелепый гибрид из моей северной дружины – два десятка моих отцовских волчатников на крепких, мохнатых лошадях – и присланных Витаром Огневым «провожатых». Его люди в своих начищенных до блеска латах и синих с золотом плащах смотрелись чужаками, инопланетными созданиями на фоне нашей суровой, простой земли. Они держались обособленно, их лица были бесстрастными масками, а взгляды – оценивающими и холодными. Не сопровождение. Конвой.

Отец стоял ко мне плечом, прямой и негнущийся, как старый дуб. Он не смотрел на меня. Его взгляд был устремлён куда-то вдаль, за горизонт, где лежали владения его врага. Он положил свою тяжелую, знакомую руку мне на плечо – прощально, твердо, без возможности возразить.

– Помни, о чём мы говорили, дочка, – произнёс он глухо, и его пальцы слегка сжали мою ключицу. – Ты – моя кровь. И кровь Вельских не стынет от первого же дуновения южного ветра.

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Комок в горле был таким огромным, что, казалось, перекрывал дыхание. Я боялась, что если открою рот, то либо закричу, либо разрыдаюсь. А я не могла позволить себе ни того, ни другого. Не перед ним. Не перед его людьми. Не перед этими наёмными соглядатаями.

Ратибор стоял чуть поодаль, прижавшись к дяде Будимиру. Его лицо было заплаканным и очень маленьким. Он смотрел на меня широко раскрытыми, полными ужаса глазами, и его губы беззвучно шептали: «Не уезжай». Я попыталась улыбнуться ему, ободряюще, как обещала, но получилась какая-то кривая, жалкая гримаса. Он всхлипнул и спрятал лицо в складках плаща дяди Будимира.

Больше тянуть было некуда. Старший из огневских «провожатых», мужчина с жёстким лицом и шрамом через бровь, коротко кивнул.

– Княжна. Пора. Дорога не близкая.

Меня подвели к крытой повозке, которую прислал Витар. Она была роскошной – резной деревянный корпус, расписные ставни на окошках, мягкие сиденья внутри. Она пахла чужим деревом, чужим лаком и чужим богатством. Она выглядела как дорогая, нарядная погребальная урна.

Я сделала последний шаг и обернулась. Вдохнула полной грудью воздух моего дома – холодный, свежий, пахнущий дымом и хвоей. Постаралась запечатлеть в памяти каждую чёрточку отцовского лица, каждую слезинку на щеках брата, каждую знакомую трещинку в камнях родного замка.

Потом повернулась и вошла в повозку. Дверца захлопнулась за моей спиной с тихим, но окончательным щелчком.

Кортеж тронулся. Сперва медленно, потом быстрее. Я прильнула к маленькому окошку, жадно глядя на удаляющиеся силуэты отца и брата. Они стояли неподвижно, два тёмных пятна на фоне серых стен, пока совсем не скрылись из виду.

И вот тогда меня накрыло. Волна такого острого, такого физического горя, что я согнулась пополам, схватившись за живот. Слёзы, которые сдерживала всё это время, хлынули ручьями, беззвучно, содрогающими всё тело рыданиями. Я плакала о своей старой жизни, о своём детстве, о своей свободе. О всём, что осталось там, за спиной.

Мы ехали весь день. Сперва по знакомым местам – мимо наших пастбищ, мимо знакомых перелесков, где в детстве собирала ягоды. Потом знакомые ориентиры стали попадаться всё реже, а на смену им приходили чужие, незнакомые холмы и леса.

И с каждым шагом, с каждой верстой чувствовала это всё острее. Как тонкая, но прочная нить, что связывала меня с родной землёй, начала натягиваться, истончаться и… рваться. Было ощущение, будто меня саму вырывают с корнем. Становилось пусто, холодно и очень-очень одиноко.

Внутренний холод, тот, что всегда дремал где-то глубоко внутри, проснулся. Он больше не был просто эмоцией, просто грустью. Он стал физическим ощущением. Лёгкая изморозь покрыла изнутри стекло окошка, возле которого я сидела. Мои пальцы, даже в тёплых рукавицах, коченели и плохо слушались.

Под вечер мы сделали привал у небольшой рощицы. Я вышла из повозки, чтобы размять затекшие ноги. Мои северные дружинники смотрели на меня с молчаливым, мрачным сочувствием. Огневские – с холодным безразличием.

Я отошла немного в сторону, к краю дороги, и наклонилась, делая вид, что поправляю обувь. И тут я заметила.

Трава. По самому краю дороги, там, где прошла я, она была не зелёной, а пожухлой, будто её коснулся первый осенний заморозок. Стебельки поникли, листья свернулись и побелели от инея. И это было не просто совпадение. Полоска увядшей, замёрзшей травы тянулась точно по моим следам.

Замерла, с ужасом глядя на это. Что со мной происходит? Это я сделала? Непроизвольно, сама того не желая?

Резко выпрямилась и отошла подальше, стараясь не смотреть под ноги. Сердце колотилось где-то в горле. Страх придавил меня своей тяжёлой лапой.

И в этот момент услышала тихое, сухое карканье.

Я подняла голову. На опушке леса, на голой, мёртвой ветке старой берёзы, сидели три ворона. Они были огромными, глянцево-чёрными, и сидели они неестественно неподвижно.

И тогда, как по команде, все трое синхронно повернули головы. Шесть круглых, блестящих глаз уставились прямо на меня.

Но это были не глаза живых птиц. В них не было ни любопытства, ни злобы, ни жизни вообще. Они были пустыми. И… ледяными. Будто кто-то вставил в глазницы этих птиц две идеально отполированные, мертвенно-синие глыбы льда. В них отражалось бледное северное солнце, но не отражалась я.

Они смотрели на меня. Молча. Неподвижно. И в их ледяном, бездушном взгляде было что-то древнее этих лесов, древнее этих камней. Что-то, что знало меня. И чего я, в свою очередь, безумно, до дрожи в коленях, испугалась.

***

Неделя в дороге превратилась в мучительный, размытый кошмар. Пейзаж за окном медленно, но неотвратимо менялся. Суровые, величественные ели и сосны уступили место более низкорослым, каким-то покорным лесам. Холмы стали пологими, скучными, земля – более тучной и ухоженной, но от этого чужой. Даже воздух, который я ловила редкими глотками, выходя из повозки, стал другим – мягче, теплее, с примесью дыма множества очагов и чего-то чужого, цветочного. Он уже не обжигал лёгкие свежестью, а казался спёртым и безвкусным.

Внутренний холод не отступал. Он стал моим постоянным спутником, моей второй кожей. Я научилась прятать окоченевшие пальцы в складках платья, делать вид, что зябну, когда иней покрывал скамью рядом со мной. Я боялась спать, опасаясь, что во сне могу нечаянно заморозить всё вокруг. Мои собственные тело и душа становились мне врагами, и я не знала, как с этим бороться.

И вот однажды утром, когда мы уже несколько дней не видели ни одной знакомой мне приметы, кортеж остановился. Впереди, поперёк дороги, был воздвигнут резной деревянный столб – пограничный знак. На нём горела саламандра Огневых. Мы пересекли черту.

Сердце упало куда-то в пятки. Я сидела, вцепившись в сиденье, не в силах пошевелиться. Всё. Я на вражеской территории. Дома больше нет.

И тут впереди раздались новые звуки – не грубые окрики наших провожатых, а мелодичный перезвон колокольчиков и чёткий, уверенный топот множества копыт. Из-за поворота, подняв лёгкое облачко пыли, выехала новая группа всадников.

Их было человек двадцать. Сидели они в седлах как влитые, в униформе из тёмно-синего сукна и начищенных до зеркального блеска лат. В центре этого идеального строя ехал он.

Ярослав Огневой.

Он был так же прекрасен, как в моих самых неприятных воспоминаниях, и даже больше. Солнце играло на его тёмных, идеально уложенных волосах, на плечах лежал плащ из дорогого, тонкого бархата, подбитого горностаем. Его лошадь – высокий, горячий кровный скакун – танцевала на месте, позвякивая уздечкой, сверкавшей серебром. Он сам казался частью этой богатой, отполированной сбруи – таким же ухоженным, дорогим и совершенно неестественным в этой простой лесной чаще.

Мой кортеж замер. Провожатые Огневых вытянулись по струнке, отдавая честь. Мои северяне, хмурые и небритые, лишь мрачно переглянулись, положив руки на эфесы мечей.

Ярослав осадил своего коня и легко, почти небрежно соскочил на землю. Его движения были полны изящной, хищной грации. Он не спеша подошёл к моей повозке, и его взгляд, холодный и насмешливый, скользнул по мне через окошко, будто оценивая состояние полученного груза.

Потом он улыбнулся. Искусственной, идеальной улыбкой, в которой не было ни капли тепла.

– Княжна Алиса Вельская, – произнёс он, и его голос был таким же бархатным, как его плащ, и таким же холодным. – Добро пожаловать в Златогорье. Надеюсь, дорога не слишком утомила вас? Наши северные дороги, конечно, не могут похвастаться столичным комфортом.

В его словах была изысканная вежливость, но каждый слог был уколом. «Наши северные дороги». Он уже присвоил себе всё, что лежало за его резным столбом.

Он не стал ждать ответа, распахнул дверцу моей повозки. Его взгляд скользнул по моему простому, дорожному платью из тёплой, но грубой шерсти, по моим непокорным волосам, выбившимся из-под платка, по бледному, уставшему лицу.

– Я вижу, суровый северный колорит пока не желает отпускать вас, – заметил он, и в его глазах заплясали весёлые, ядовитые искорки. – Очаровательная… непосредственность.

Я почувствовала, как по щекам разливается горячая краска. Не от смущения, а от ярости. Он смотрел на меня, как на диковинное животное, привезённое из дальних стран. Как на вещь.

– Благодарю за заботу, княжич, – выпалила я, и мой голос прозвучал резче, чем я хотела. – На Севере мы ценим практичность выше, чем элегантность. Мех греет лучше бархата, а верный конь – дороже породистой игрушки.

Его бровь чуть приподнялась. Кажется, он не ожидал ответа. Укол попал в цель.

– О, не сомневаюсь, – парировал он мгновенно. – У каждого своя… эстетика. Я, например, ценю изящество. И комфорт.

Он сделал широкий жест в сторону своей свиты. За всадниками я увидела нечто, от чего у меня внутри всё сжалось в ледяной ком. Стояла карета. Не моя простая, грубоватая повозка, а нечто невероятное. Блестящий чёрный лак, позолота, настоящие стёкла в окнах, а не слюда, и запряжена она была шестёркой идеально подогнанных белых лошадей.

– Дальнейший путь, я полагаю, будет куда приятнее проделать в более… подходящих условиях, – продолжил Ярослав, и его улыбка стала ещё шире и безжизненнее. – Во избежание простуды. Наши южные ветра коварны для непривыкших к ним северных цветов.

Он произнёс это с подчёркнутой заботой, но каждый понимал истинный смысл: твоя убогая повозка нам не подходит. Ты будешь ехать так, как велит твой новый статус. Как вещь, которую нужно доставить в сохранности и в надлежащей упаковке.

Я посмотрела на его улыбку. Она была идеальной, но она не дотягивалась до его глаз. Они оставались холодными, пустыми и насмешливыми.

И тогда мой взгляд упал ниже. Его правая рука, изящная и ухоженная, лежала на эфесе меча, заткнутого за широкий кожаный пояс. Тёмное дерево, большой кровавый рубин. Орудие моего возможного убийства. Он носил его с собой, как естественную часть своего костюма.

Он последовал за моим взглядом, и на его губах появилось новое выражение – что-то вроде удовлетворённой усмешки. Он понял, что я знаю его истинное предназначение.

– Итак, княжна? – он протянул мне руку, чтобы помочь выйти. Жест был галантным, но в его основе лежал приказ. – Позволите проводить вас к более комфортабельному экипажу?

Глава 7

Карета была роскошной клеткой. Внутри пахло дорогой кожей, воском и едва уловимыми духами – чужими, цветочными, навязчивыми. Мягкие бархатные сиденья казались мне похожими на погребальные дроги. Я сидела, прижавшись в угол, стараясь занять как можно меньше места, в то время как Ярослав расположился напротив с развязной непринужденностью хозяина, которому принадлежит всё, включая воздух, которым мы дышим.