В плену страсти

Вики Стар

В плену страсти

Глава 1.

Алиса

Мне семнадцать.

В этом возрасте обычно уже не удочеряют.

Нас не забирают. Нас дотягивают до восемнадцати – и выпускают в никуда.

Я это знала. Знали все.

Поэтому, когда в кабинет вошла Оливия Маршалл с улыбкой, которую носят на благотворительных вечерах, я даже не притворялась, что поверила в «тёплый дом».

Она подошла ко мне, склонилась в дорогом пальто, с ароматом французских духов и кольцом, стоившим, вероятно, больше, чем всё, что я когда-либо держала в руках.

– Алиса, милая. Ты готова?

Нет.

Но я кивнула.

Я оказалась в детском доме в пять лет.

Пять – это возраст, когда уже можешь запомнить лицо матери, но память стирает его слишком быстро, как мел на мокром асфальте: сначала глаза, потом голос, потом только цвет волос и ощущение, будто тебя больше никто не обнимет по-настоящему.

Не как воспитательница, не как нянечка, не как женщина, проходящая мимо и спрашивающая: «А как тебя зовут, солнышко?» – а как кто-то, кто не бросит.

Меня бросили.

Не специально.

Мои родители погибли при пожаре, а меня смогли спасти.

Мы жили в Лондоне, на Кэмден-Гроув, в старом кирпичном доме с облупившейся дверью, но уютом, который тогда казался вечным.

Как я понимаю сейчас, что мы не были богаты, но и не бедны.

Просто… обычная семья.

Мама пекла булочки с корицей по воскресеньям, папа носил нелепые очки и вечно забывал, где оставил ключи, а потом в один день всё сгорело.

Пожар начался ночью, я не помню дыма. Я помню кашель, крик, как меня несут куда-то в темноте.

А потом чужие руки, белый свет, и сирену.

И уже никто не говорит со мной голосом мамы.

В отчёте написали, что возгорание произошло из-за короткого замыкания. Наверное, так и было.

Многие скажут: в пять лет невозможно запомнить столько деталей.

А я вам скажу: если думаешь об этом каждый день – невозможно забыть.

Я перебирала эти воспоминания, как бусы, чтобы ничего не упустить, чтобы не стерлось.

Потому что это всё, что у меня осталось.

Родных у нас не было.

Во всяком случае, таких, кто бы захотел меня забрать.

Я не помню ни бабушки, ни дедушки, ни тёть с дядями, которые бы держали меня за руку и говорили: «Ты не одна».

Может, кто-то и был.

Просто не посчитали нужным.

Не захотели.

Не пришли.

В приюте мне никогда не говорили ничего.

Ни имён, ни адресов, ни историй.

Только одна фраза, снова и снова:

– Всё сгорело, Алиса, и тебя чудом спасли.

Я выросла среди таких же, как я – потерянных, голосистых, диких в своём желании быть замеченными.

Те, кто дрался за игрушки, не потому что они были нужны, а потому что хоть кто-то должен был услышать: я есть.

Я тоже здесь и я живая.

И с каждым годом становилось всё тише.

Не вокруг – внутри.

Внутри меня.

Когда мне было семь, я уже знала, как не плакать ночью.

Когда стало десять – как воровать у старших сигареты, чтобы иметь чем занять руки, пока не уйдёт тревога.

К пятнадцати я научилась быть удобной.

Не потому что хотела, а потому что неудобных никто не берёт.

А теперь семндцать и меня «взяли».

Меня, на которую не смотрели на Днях открытых дверей, когда миловидные семьи с детьми приходили выбирать себе «малыша» с глазами побольше и прошлым поменьше.

Меня, которая стояла в углу, скрестив руки на груди, потому что уже тогда знала: я здесь до конца.

Поэтому, когда они сказали, что «Оливия и Генри Маршалл хотят тебя удочерить», я сначала рассмеялась.

Тихо. В лицо психологу.

А потом – села на кровать и час просто смотрела в окно.

Потому что не знала, как себя вести, что чувствовать и чувствовать ли вообще.

Они пришли сами. Не просто подписали бумаги , а пришли ко мне. Сели напротив, принесли коробку с пирожными, к которым я не притронулась.

Оливия всё время смотрела на меня, как будто я её собака, которую она нашла на улице: грязную, царапанную, но «в ней есть потенциал, Генри».

Он – молчал. Как будто не хотел здесь быть. Как будто всё это – формальность.

Я не верила им. Ни одной их фразе.

«Мы хотим подарить тебе дом».

«Ты достойна любви».

«Ты теперь часть нашей семьи».

И вот сейчас, сидя в машине, где кожаные сиденья пахнут чужой жизнью, я смотрю в окно на Лондон, мимо которого мы едем – и не чувствую, что еду домой.

Потому что слово «дом» для меня – это щель в стене, в которую ты прячешь спрятанные деньги.

Это подушка, под которой нож.

Это свои шрамы, которые ты гладишь пальцами, чтобы напомнить себе: ты ещё здесь.

– Мы почти приехали, – говорит Оливия с переднего сиденья, и её голос звучит так, как будто это реклама благополучия.

Я не отвечаю.

Потому что если скажу хоть слово может сорваться что-то важное.

Что-то, что они не должны знать.

Никто не должен знать, что внутри меня – не миловидная девочка, а крик, завёрнутый в улыбку.

Дом оказывается таким, каким я его представляла.

Большой и безупречный. С фасадом, где даже щебень на дорожке, наверное, выложен по схеме архитектора.

Они живут не в доме. Они живут в публичной идее о доме.

Он как витрина. Прозрачный. Безопасный. И безумно дорогой.

Во дворе – бассейн, размером почти с наш старый спортзал, который был в приюте. Вода в нём синяя, как небо на рекламных буклетах. Зачем там вода? Сентябрь на дворе, разве кто-то купается в бассейне на улице осенью? Ну, да ладно. Вокруг – идеально подстриженные газоны, мраморные фигуры, как будто случайно разбросанные по территории, и кусты, выстриженные в форме чего-то японского. Или французского. Или просто дорогого.

Гараж больше, чем весь наш приют, видимо там много машин.

Перед входом – огромные двери, тяжёлые, как вход в музей.

Их открывает не хозяин, а мужчина в чёрной форме. Он молча кивает мне, не произнося ни слова. Я прохожу мимо, чувствуя себя посылкой, доставленной не по адресу.

Внутри всё белое. Белые стены, белые лестницы, белые цветы в белых вазах.

Такое чувство, что здесь никто не живёт. Только показывает, как можно жить, если у тебя всё под контролем.

Я не снимаю куртку.

Но хотелось бы проверить: оставит ли она след на их идеальной мебели.

Или всё устроено так, чтобы я в этом доме сразу стала невидимой?

Я стояла в гостиной и осматривалась. Дом был большой – два этажа, просторные комнаты с высокими потолками и огромными окнами, через которые свет падал так, что казалось, будто внутри всегда день. Всё было невероятно аккуратно, словно каждый предмет на своём месте по чьему-то чётко продуманному плану.

По коридору и в гостиной ходили видимо помощники по дому – женщина с аккуратной прической и строгим платьем подошла ко мне.

– Алиса, – представила её Оливия, – это моя помощница, миссис Хардинг. Ещё здесь есть повар, мистер Блэк, и несколько других сотрудников, которые помогают нам вести дом, я тебя позже с остальными познакомлю.

Все они были уже не молодые, тихие, сдержанные, привыкшие к размеренной жизни и к тому, что здесь всё подчинено порядку и спокойствию.

В этот момент в комнату вошёл молодой парень – высокий, с тёмными волосами, немного растрёпанными, и глазами ярко-зелёного цвета, которые сразу же привлекли внимание.

– Алиса, – сказала Оливия, – это наш сын, Адам. Он учится на первом курсе в UCL, факультет экономики и финансов. Очень целеустремлённый молодой человек.

Он окинул меня взглядом – быстрым, оценивающим, почти безучастным. Уголки его губ чуть дёрнулись, будто он с трудом сдержал сарказм.

– Круто, – бросил он. – Ты теперь вроде как наша… инвестиция?

Я приподняла бровь.

– В смысле?

– Ну, тебя же взяли… – он чуть наклонил голову. – Как брошенного щенка с улицы. Надеюсь, ты хоть не грызёшь мебель.

Я рассмеялась. Низко, без веселья.

– А ты всегда такой вежливый или это по расписанию?

Он пожал плечами и уже собирался выйти, но обернулся:

– Ладно. Добро пожаловать. Только не привыкай. Здесь всё временно.

– Как и ты, – ответила я. – Выпустишься – и свалишь. А я, может, останусь.

Он остановился. Впервые за всё время во взгляде что-то дрогнуло. Потом он усмехнулся и вышел, не сказав больше ни слова.

Генри, стоявший рядом, посмотрел на Адама, потом на меня и сказал ровно:

– Адам, дай ей шанс. Она здесь не для того, чтобы быть врагом.

Адам медленно кивнул, но в его взгляде не было согласия , только вежливый отказ.

– Понимаю, пап. Но доверие не даётся по факту, только по результату.

Я скрестила руки на груди, чувствуя, как внутри загорается искра азарта.

– Тогда начни зарабатывать моё.

Генри посмотрел на нас обоих так, будто пытался понять, кто из нас упрямее.

Оливия улыбнулась, но в её глазах на миг что-то дрогнуло – может, тень сожаления, а может, усталость.

Вся комната словно вздохнула вместе со мной.

Я поняла, что эта «семья» – не просто слова.

Это поле боя.

– Пойдём, Алиса, – сказала Оливия, улыбаясь чуть мягче, – я покажу тебе твою комнату.

Мы поднялись по белой лестнице на второй этаж. Коридор был длинным, с окнами, откуда открывался вид на задний двор с бассейном и аккуратно подстриженными газонами.

– Вот твоя комната, – остановилась Оливия у двери с тёмным лаком и изящной ручкой. – Она большая, с хорошим освещением. Рядом – комната Адама.

Я молча всмотрелась в дверь и подумала, что теперь стены, которые будут меня окружать, – не просто стена. Это будут стены новой жизни. Или новой войны.

Мы вошли в комнату, и я замерла. Она была настолько шикарной, что казалось – сюда даже не касалась рука времени.

Стены светлого кремового цвета, на полу мягкий, почти невидимый ковёр, который глушил шаги. В углу стоял огромный письменный стол из тёмного дерева – на нём аккуратно лежал айпад с мерцающим экраном и большой ноутбук, который, наверное, мог справиться с любой задачей в мире.

Рядом была гардеробная с зеркальными дверцами. Я заглянула внутрь – там висели аккуратно развешанные вещи от популярных брендов: толстовки Off-White, кроссовки Balenciaga, джинсы Diesel и яркие куртки Supreme. Всё новое, без единой складки, как будто только что привезли из бутика.

Я никогда раньше не держала в руках ничего подобного, разве что старенький телефон, который мне подарила на день рождения воспитательница Мэри Браун. Но я много читала модных блогов и статей в интернете – представляла, как выглядят эти вещи, мечтала об этом, даже если понимала, что для меня это из другого мира.

В комнате стоял уютный диван и кресло с подставкой для ног – словно для тех, кто привык отдыхать по-настоящему. Свет мягко падал с люстры, приглашая остаться здесь надолго.

Я обвела взглядом всё это и не могла поверить, что теперь это – моё пространство.

Оливия посмотрела на меня с мягкой, слишком правильной улыбкой.

– Ты голодна?

Я покачала головой.

– Нет.

На самом деле я и правда не чувствовала голода. Слишком много всего.

Дом, Адам, лестницы, запах свежести и стекла – всё это как будто сидело внутри, не давая месту для аппетита.

– Сейчас три часа. У нас ужин в шесть, – сказала она, проверяя время на тонких золотых часах. – Мы всегда ужинаем вместе. Это наша маленькая традиция.

"Маленькая традиция", – повторила я про себя. Как будто это что-то уютное. Как будто это – не график.

Я кивнула, не говоря ни слова.

Она будто ждала, что я что-то спрошу. Скажу "спасибо" или "хорошо".

Но мне не хотелось благодарить за привычку есть по расписанию.

Мне вообще не хотелось быть вежливой.

– Отдыхай, – продолжила она. – Вещи ты можешь разобрать позже. Или мы всё организуем за тебя. Как тебе будет удобно.

Я ничего не ответила. Просто стояла и думала, она шутит или серьезно? У меня один рюкзак и, то с тряпками по сравнению с тем , что висит тут в гардеробной , но я промолчала.

Она слегка улыбнулась, словно принимая молчание за согласие.

– Завтра выходной, – добавила она. – Думаю, это удачно. У тебя будет время освоиться, привыкнуть…

Она помолчала, потом посмотрела на меня чуть внимательнее.

– Мы планируем перевести тебя в тот же колледж, где учился Адам. Это недалеко. Там хорошие преподаватели, сильная программа. Думаю, тебе подойдёт.

Слова зазвучали, как формулировки из брошюры.

Хорошая школа. Хорошая программа. Хорошая девочка.

Я молча кивнула, хотя внутри всё сжалось.

Школа. Люди. Новые взгляды. Новые стены.

Оливия повернулась к выходу, задержалась у порога.

– Алиса?

Я подняла взгляд.

– Мы действительно хотим, чтобы ты почувствовала себя частью семьи.

Я не ответила.

Может быть потому, что боялась, а может – потому что не верила.

Она ушла, тихо прикрыв за собой дверь.

Я осталась одна.

Комната словно дышала в такт моему молчанию – большая, тихая, почти стерильная. Ни одного шума. Ни голосов, ни шагов за стеной. Только еле слышное гудение кондиционера и щёлкнувший замок – как напоминание, что теперь всё это… «моё».

Я села на край кровати. Матрас был мягкий, слишком мягкий, будто звал утонуть в нём, забыться. Но я не легла. Просто сидела, глядя на белую стену напротив. И вдруг – тихо, почти издалека, прозвучал звук уведомления.

Смс.

Я вздрогнула. Потянулась в карман куртки и достала свой старенький телефон. Экран чуть треснут в углу, корпус ободранный – подарок Мэри, одной из воспитательниц приюта, на мой тринадцатый день рождения. Она тогда сказала: «Пусть у тебя будет хотя бы что-то своё». Позже у нас у всех были такие – не новые, но рабочие. Кто-то из волонтёров когда-то привёз коробку из тридцати телефонов – дешёвых, но с сим-картами и базовыми мессенджерами. Чтобы мы могли «держать связь». Хотя никто не объяснил – с кем именно.

Я разблокировала экран. Новое сообщение – от Мии.

Мия:

Ты там как? Живая?

Мия. Моя соседка по комнате последние два года. Тонкая, с ежиком светлых волос, вечная с иронией, как с бронёй. Мы не называли друг друга «лучшими подругами», но ночью, когда мне снились кошмары, именно она брала меня за руку и говорила: «Всё пройдёт. Даже это». Она осталась там. И, по иронии, именно она всегда говорила, что «меня не возьмут – слишком дикая».

Я смотрела на экран, и что-то защемило под рёбрами. Невысказанное, неотпущенное.

Я набрала ответ.

Алиса:

Дышу. Пока без укусов.

Она ответила почти сразу.

Мия:

Значит, ещё не приручили. Держись. И пиши. Я хочу знать, когда сбегать за тобой с арбалетом.

Я тихо улыбнулась. Первая улыбка за весь день – не вежливая, не защитная. Просто… настоящая.

Алиса:

Только не промахнись. Здесь дорогое стекло.

Мия:

Берегись их, Лис. Слишком чисто – значит, грязь хорошо спрятана.

Я перечитала последнюю строчку несколько раз.

Слишком чисто – значит, грязь хорошо спрятана.

В приюте это был закон. Чем тише – тем опаснее. Чем добрее слова – тем легче за ними спрятать холод.

Я поднялась, подошла к окну. Солнце клонилось к горизонту, отбрасывая длинные тени по идеально ровной дорожке. Вода в бассейне по-прежнему была синей, как открытка с курорта.

Я взяла телефон и набрала последнее сообщение:

Алиса:

Обещаю. Если что – я первая укушу.

И выключила экран.

Положила телефон на стол и глубоко вдохнула. Внутри было пусто. Или слишком много. Я пока не решила.

Но знала точно: пока кто-то помнит тебя – ты не исчезаешь. Даже в таких стенах.

Даже в доме, где всё слишком чистое, чтобы быть правдой.

Я не заметила, как пролетело время.

Я просто сидела – не делала ничего, не думала ни о чём. Молчание здесь какое-то другое. В приюте тишина была тревожной, словно затаившееся зверьё, готовое в любой момент наброситься. Здесь – она вязкая, тяжёлая, как одеяло, под которым легко уснуть навсегда. Вроде бы и спокойно… но до тошноты чуждо.

Когда я подняла взгляд на часы на стене – аккуратные, стеклянные, без единой пылинки – стрелки показывали, что ужин уже через час.

Время сдвинулось – а я нет.

Я поднялась с кровати и медленно огляделась. И только тогда заметила: в углу комнаты, почти незаметная за светлой дверью, скрывалась небольшая ванная. Никаких чужих ванных комнат, как в приюте. Никаких общих раковин, запотевших зеркал, криков за дверью. Здесь – тёплый свет, молочно-белая плитка, аккуратная ванна с мягким изгибом, будто выточенная из цельного камня. Чисто. Тихо. Лично.

Я вошла, медленно скинув куртку. Подошла к раковине, включила воду. Осторожно провела рукой по струе. Тёплая.

Я разделась, забралась в воду. Она обняла меня сразу – как будто ждала. Греющая, обволакивающая. Я закрыла глаза и, впервые за день, позволила себе не держать спину прямо. Просто дышать.

Когда вышла, вода всё ещё тихо стекала в слив, и ванная была наполнена лёгким паром, как туманом. Я вытерлась новым полотенцем, таким мягким, что казалось, оно само растапливает кожу.

Когда я вышла из ванны, воздух в комнате показался особенно прохладным – всё-таки осень, хоть и не та, к которой я привыкла. Здесь она другая. Воздух будто суше, спокойнее. Не агрессивная серость улиц и хлюпанье ботинок по лужам, а тёплая тишина, опавшие листья, хрустящие под ногами, и лёгкий прохладный ветер, который не злился, а как будто просто напоминал: лето ушло, но это не беда.

Я подошла к гардеробной.

Когда Оливия показывала мне комнату, я мельком глянула внутрь – тогда всё казалось чужим, не моим. Вешалки с одеждой, сверкающие бирки, бренды. Всё это выглядело как выставка, а не как что-то, что я могла бы надеть.

Но сейчас, почему-то, я пошла туда сама. Потянулась к вещам. Сначала просто перебирала пальцами – мягкие свитеры, платья, куртки с бирками, аккуратно сложенные джинсы. И вдруг… я заметила то самое сочетание.

Серые оверсайз-джинсы, чуть вытертые, плотные, с высокой талией. И рядом – тёмно-синяя кофта, объёмная, с широкими рукавами. Без блестящих деталей, без кричащих логотипов. Просто – удобные, спокойные, настоящие.

Я взяла их в руки, задумалась. Это выглядело… как мой выбор. Даже странно. Или, может, не странно?

Может, Оливия действительно сама подбирала вещи.

Может, она с Генри обратили внимание, как я одеваюсь. Что я не тянусь к гламурным платьям и лакированным туфлям, а прячу руки в рукавах, ношу мешковатые куртки, и люблю, когда ткань просто приятная к телу. Ну да не тянусь, где мне было бы взять такие вещи… Все в приюте носили то, что нам выдовали воспитательницы.

И я вдруг почувствовала что-то тёплое, будто меня кто-то увидел – по-настоящему. Не глазами, а вниманием.

Я оделась.

Кофта обволакивала плечи, джинсы были чуть длиннее, чем надо – но именно так, как я любила. Волосы ещё были чуть влажными, я провела по ним пальцами и вздохнула.

Через полчаса – ужин.

Я не чувствовала голода. Но ощущала, что нужно пойти.

Я посмотрела на себя в зеркало.

В отражении – девушка с тонкими чертами лица, будто вылепленная из фарфора. Светлая кожа, почти прозрачная, с легким румянцем на щеках, который казался не естественным. Большие глаза цвета дождливого неба, полные тихой грусти и непокорности. Тонкие, аккуратные брови, которые никогда не трогали пинцетом, и губы – мягкие, без помады, слегка припухлые, будто природа сама решила не украшать их искусственно.

Я никогда не красилась – не было ни помады, ни теней, ни туши. Мне казалось, что этот простой, почти невидимый образ – моя защита. Нежность, которая не требует слов и масок. Такой, какой меня увидят, и пусть решают сами.

Я тихо вдохнула, будто стараясь запомнить это отражение – своё настоящее, которое ещё можно сохранить.

Я медленно спустилась по белой лестнице вниз, сердце билось чуть быстрее – я впервые собиралась присоединиться к этой новой семье.

В гостиной уже сидели Оливия, Генри и Адам. Они были аккуратно одеты, как на официальное мероприятие, хотя атмосфера была расслабленной. У стены, неподалёку от стола, стояла миссис Хардинг – тихая, сдержанная женщина с аккуратной прической и строгим платьем, словно охраняющая покой дома.

В углу кухни мелькал мистер Блэк – повар, которого я ещё не видела, но уже знала по словам Оливии. Его лицо было спокойным, руки уверенными – он словно творил маленькие кулинарные чудеса, чтобы ужин был идеальным.

Оливия проводила меня взглядом и добавила:

– Ах да, я забыла представить тебе охрану – это Джеймс и Майкл. Они всегда здесь, чтобы обеспечить твою безопасность.

Два мужчины в строгих костюмах стояли у входа – спокойные, но внушающие уважение. Я поймала взгляд одного из них, и он кивнул мне, не произнося ни слова.

Вся эта команда – как часть тщательно продуманного мира, который теперь стал и моим.

Мне вдруг стало не по себе – я осознала, что в оверсайз джинсах и уютном свитере выгляжу слишком… обычной на фоне всей этой безупречной роскоши.

И, кажется, Адам заметил это первым.

Он снова окинул меня быстрым взглядом, который на этот раз был чуть более язвительным.

– Ты же знаешь, что здесь не совсем тусовка в джинсах и свитерах? – сказал он с лёгкой усмешкой. – В таких вещах тебя вряд ли воспримут всерьёз.

Я почувствовала, как внутри разгорается раздражение, но держала лицо.

– Спасибо за совет, – спокойно ответила я, – я ещё учусь.

Он пожал плечами и отвернулся, будто не желая продолжать разговор.

Но его слова оставили горькое послевкусие.

Генри, заметив моё замешательство, мягко спросил:

– Алиса, ты уже освоилась в своей комнате? Всё устроило?

Я кивнула, стараясь скрыть напряжение.

– Да, спасибо. Всё очень… необычно, – ответила я, стараясь подобрать слова так, чтобы не показаться слишком грубой.

Он улыбнулся, будто понимая, что для меня это всё – новый и сложный мир.

– Если что-то понадобится, не стесняйся говорить, – сказал он. – Мы здесь, чтобы помочь.

Генри добавил с лёгкой улыбкой:

– Кстати, мы с Оливией купили тебе новый телефон. Чтобы ты могла оставаться на связи и не переживала по пустякам.

Я чуть удивилась – это была неожиданность. Новый телефон – это не просто вещь, это сигнал: меня здесь действительно ждут.

Генри встал со стула и протянул мне аккуратно упакованную коробку.

– Вот, – сказал он, – новый iPhone. Думаю, тебе пригодится.

Я взяла коробку, почувствовав тяжесть и холод нового гаджета в руках. В этом простом жесте было больше, чем просто подарок – это была попытка включить меня в их мир.

Адам, услышав это, фыркнул и бросил, не поднимая глаз от тарелки:

– Новый телефон? А я думал, что ей хватит старого кнопочного. Вдруг привыкнет к нормальным вещам.

Я сжала коробку крепче, чувствуя, как внутри снова разгорается раздражение. Генри лишь тихо взглянул на сына, словно пытаясь пригасить огонь в его словах, но не стал вмешиваться.

За ужином на столе лежали изысканные блюда: тонко нарезанные ломтики лосося с каплей лимонного соуса, нежнейшее филе говядины с ароматными травами, кремовый суп-пюре из белых грибов и свежайший салат с кедровыми орешками и вялеными томатами. Всё было подано с таким вниманием к деталям, что казалось – каждый кусочек создан, чтобы удивлять и восхищать.

Конечно, в приюте такого никогда не было – ни изысканных блюд, ни сервировки с блеском серебра. Но столовыми приборами я умела пользоваться – это навык, который в таких местах учат обязательно. Айфон тоже я уже не первый раз держала в руках. Он был у моей воспитательницы Мэри – ей сын подарил, и я помню, как она показывала мне его, гордясь новой игрушкой. Единственное, что меня тогда немного сбивало с толку, – это номера моделей: 13, 14, 15… Я никогда толком не понимала, чем они отличаются, но всегда думала, что чем больше цифра, тем новее и круче. Теперь вот мне достался такой – iPhone 16, и это словно пропуск в другой мир, где всё кажется чуть проще и понятнее.

Все за столом принялись есть, и я тоже положила себе кусочек запечённого лосося и стручковую фасоль – выглядеть это всё было очень аппетитно. Генри с Оливией внимательно спрашивали, чего мне ещё не хватает для школы.