Наденька

Шувалов чуть заметно кивнул.

– Хорошо, – графиня присела на край кресла, сложив руки. – Я готова выслушать вас.

– Итак, – начал он, – мы разорены.

Графиня громко рассмеялась в лицо брату.

– Вы издеваетесь надо мной?! – воскликнула она. – Эта правда не стала для меня откровением. Я знаю ее давно!

– Вы не понимаете…

– А что тут понимать?! Если это шутка, то знайте, что она не удалась! – жестко оборвала брата графиня. – И давайте оставим этот разговор!

Девушка поднялась.

– Но вы еще не знаете, что усадьба уходит с молотка, – бросил он вслед сестре.

Наденька резко остановилась.

– Что?!

– Теперь вы хотите знать все? – спросил он, как будто гипнотизируя ее.

– Я вам не верю! – Графиня вернулась на прежнее место.

Дрожа всем телом, она приготовилась слушать. Сознание уже рисовало страшные картины: позорное выселение, отчаяние старого отца, нищета…

– Вам нужны доказательства? У меня их предостаточно! – Шувалов был беспощаден.

Он схватил сестру за руку и почти потащил ее за собой. Наденька не сопротивлялась, ее сковал страх. Оказавшись в своей комнате, Шувалов долго рылся в шкафу, в то время как Наденька сидела напротив ни жива ни мертва. Он вытащил из ящика огромную стопку бумаг и с остервенением бросил ее к ногам сестры.

– Вот, сударыня, смотрите! – прокричал Шувалов, наблюдая, как листы закружились в воздухе и неспешно опускаются на пол. – Вы хотели знать – так я предоставляю вам все имеющиеся у меня сведения. В Петербурге их еще больше. Берите, читайте!

– Что… это? – спросила Наденька, со страхом глядя на перекошенное лицо брата.

– Это? – повторил Шувалов, словно удивляясь ее вопросу. – Это векселя, расписки, счета…

– Но какое отношение эти бумаги имеют ко мне? И почему вы мне их показываете? Я ничего в этом не смыслю…

– О, отрицание – позиция весьма удобная в данном положении. Однако она не поможет делу.

– А что же может помочь? У меня нет денег, ничего, что имело бы для вас ценность…

– Вы не правы…

Граф, казалось, уже совершенно успокоился, и по его сухому, деловому тону можно было понять, что теперь он подошел к самой сути.

– Конечно, денег у вас нет, – спокойно проговорил он, скрестив на груди руки. – Но у вас есть то, что может иметь в столице ценность несравнимо большую…

Наденьку передернуло от его слов.

– Вы очень красивы и к тому же все-таки графиня, – добавил Николай Федорович, слащаво улыбнувшись.

– Чего вы хотите от меня? – тихо проговорила она надтреснутым голосом. Ее губы дрожали.

– Понимаете, Наденька, – выдержав паузу, вяло, будто с неохотой, отвечал Шувалов. – Мы разорены… Полностью. И поверьте мне, это не просто слова. Если я не заплачу по счетам, то все мое… наше имущество пойдет с молотка, в том числе и усадьба. Можете ли вы представить, милая Наденька, что после этого случится с отцом?

Надежда Федоровна вспыхнула.

– Как… как вы можете спокойно говорить об этом? – вскричала она.

– Могу, Наденька, могу, – улыбнулся Шувалов. – Иначе что бы тогда было со мной… да и с вами тоже! – он покачал головой.

Наденька опустила голову. Она не двигалась и, казалось, перестала дышать.

Их молчание слишком затянулось.

– Что вы хотите, чтобы я сделала? – наконец спросила она спокойно и хладнокровно, словно дело шло о пустяке.

– Поверьте, Nadine, – проговорил Николай Федорович, – я бы не просил вас сделать это, если бы… – он остановился.

– И все-таки скажите, – настаивала Наденька. – Я хочу услышать это от вас.

Шувалов пожал плечами.

– Я хочу, – медленно проговорил он, меря шагами комнату, – чтобы вы поехали со мной в Петербург для того, чтобы спасти семью от разорения и позора.

– Нет, – Наденька горько усмехнулась, качая головой. – Вы хотите, чтобы я поехала с вами для того, чтобы продать меня, словно картину или предмет мебели… Будто я и в самом деле вещь, которую можно купить!

– Я не говорил этого, – возразил ей Николай Федорович. – И вы принимаете наш разговор слишком близко к сердцу.

– Близко к сердцу?! – вскричала Надежда Федоровна. По щеке скатилась непрошеная слеза. Она смахнула ее резким движением руки. – Близко к сердцу… – повторила графиня уже более спокойно. – Неужели моя жизнь не имеет смысла? Неужели теперь грош цена той женщине, которая не согласна жертвовать собой, всем, чем она дорожит: своим желанием, любовью, гордостью, – лишь для того, чтобы спасти то, что и так уже давно превратилось в прах!

– В ваших силах изменить это, – настаивал Николай Федорович.

– Я никогда в жизни не соглашусь разрушить собственную жизнь в угоду вам, – решительно отвечала Наденька, стиснув кулаки.

– Вы, наверное, все-таки не поняли меня, – отвечал он. – То, что происходит, погубит не только меня. Поверьте, я никогда в жизни не предложил бы вам ехать, потому что знаю: вы никогда не согласились бы.

– Мне жаль вашего сына! – горько усмехнулась Наденька.

– Сына?! – вскричал Николай Федорович, на миг теряя самообладание. – Да что вы знаете обо мне?

Надежда Федоровна закрыла глаза рукой. Из них текли слезы.

– Знаете что, барышня, – проговорил Николай Федорович после долгой паузы, еще не совсем успокоившись, но немного смущаясь своего поведения и слез сестры, – мне надоело упрашивать вас, умолять вас сделать то, что на вашем месте сделала бы каждая любящая дочь.

– Вы не имеете никакого права обвинять меня! – вскричала Наденька.

– Может быть, вы и правы, – усмехнулся Николай Федорович. – Но скажите тогда, кто обеспечивал вас и вашу семью все эти годы? Только один Бог знает, через что мне пришлось переступить, чтобы семья жила в достатке. Ведь не я виноват, что Шуваловы оказались в таком печальном положении. Не я, а ваш любимый старший брат, который спустил отцовское состояние, продал душу дьяволу и окончил свои дни, пустив себе пулю в лоб, без гроша в кармане!

– Оставьте его в покое! – закричала Надежда Федоровна. – Бог ему судья, а я не держу на него зла. Он был добрым, честным, великодушным, заботливым…

– И что же дали вам его великодушие, забота и доброта? – перебил сестру Шувалов, усмехнувшись. – Вы счастливы от этого? Это он привел семью к разорению. Вы ненавидите меня, а ведь именно я вытащил вас из долговой ямы! Спросите papa, он подтвердит мои слова. Я нисколько не похож на брата и, поверьте, очень этому рад. Вы жалеете Алексея, но задумывались ли вы когда-нибудь о том, что чувствовал я. Я всегда был изгоем в собственной семье. Но время все расставило на свои места. Где он, а где я! Вы еще играли в куклы, когда мне пришлось узнать все мерзости этой жизни: унижаться перед мелкими людишками, упрашивать, умолять. Да и к чему вам знать об этом! Вы презирали меня. А между тем для вас я сделал больше, чем кто-либо в этой жизни. Теперь пришла ваша очередь отдавать долг семье, как в свое время это сделал я.

Шувалов глубоко вздохнул. В комнате повисла тишина.

– А теперь, барышня, – проговорил Николай Федорович, отвернувшись от сестры, – уходите отсюда, убирайтесь.

Наденька медленно поднялась и вышла, плотно затворив за собой дверь. Тело била крупная дрожь. Все плыло перед глазами, и она удивлялась тому, что все еще держится на ногах.

Глава 9

Шувалов стоял у окна, хмуро вглядываясь в распростертый перед ним сад, заросший бурьяном и лебедой.

Его планы относительно сестры рушились, словно карточный домик. Все оказалось намного сложнее, чем он предполагал. Опасность ее отказа существовала всегда, причиной могли стать его разрыв с семьей или ненависть к нему. Похоже, он напрасно надеялся. Получить согласие сестры казалось делом решенным. Но ее глупая гордость, давно уже ставшая атавизмом, могла привести к весьма печальным последствиям. Она этого не понимала. Да и не могла понять.

Шувалов обернулся и взглянул на старого отца.

Федор Савельевич тихо сидел в своем большом старом кресле, низко склонив голову, почти не двигаясь. Он был совершенно беспомощен. Внезапно графу стало невыносимо его жаль. Николай все еще помнил то время, когда отец был блестящим кавалером, щедрым и расточительным фатом. Теперь же он превратился в собственную тень. Его богатство – это только воспоминания. Но могут ли воспоминания сделать человека состоятельным?

Старый слуга накрыл на стол.

– А Надя? – спросил Шувалов. – Разве она не будет ужинать с нами?

Федор Савельевич поднял голову.

– Нет, – тихо ответил отец. – Она, бедняжка, так устала. Ей приходится думать обо всех нас в то время, как она сама еще ребенок и совсем не знает жизни.

Оба вздохнули.

– А ведь какая у нас безрадостная жизнь! – с горечью продолжал старый граф. – И что будет с ней, когда меня не станет?

В редкие минуты просветления Федор Савельевич особенно остро ощущал плачевность собственного положения.

– Вы так говорите, papa, будто у сестры действительно больше никого нет на всем белом свете, – холодно возразил графу сын. – Конечно, наши отношения далеки от идеальных, но все же я ей брат и не оставлю ее в трудную минуту.

Старик Шувалов схватил сына за руку и крепко сжал ее. Глаза его заблестели старческими слезами благодарности.

– Я не сомневался в тебе, – с гордостью проговорил он.

Шувалов отвел глаза.

– Да-а, моя сестра все хорошеет, – продолжал молодой граф после небольшой паузы. – Однако…

– Однако что? – старик испытующе посмотрел на сына.

Вместо ответа Шувалов нарочито окинул взглядом стены старого особняка.

– Знаю, знаю… – старик закрыл лицо рукой. – Ох, сынок, это терзает меня каждый день, каждый час! – его голос был полон отчаяния. – Я не хочу, чтоб моя дочь – краса и гордость нашего рода – увяла среди этих развалин, не познав всей прелести жизни! Зачем ей страдать за мои грехи?

– И в самом деле – зачем? – Николай Федорович пожал плечами.

– А как иначе? Не мне тебе рассказывать, в каком положении мы оказались.

– Но у вас есть я! – воскликнул Шувалов.

Старый граф испуганно посмотрел на сына.

– Да, я сейчас в трудном положении, – с воодушевлением продолжал Шувалов. – Но, отец, не ты ли всегда говорил нам, что семья – прежде всего?

– Да, но…

– Сейчас еще не все потеряно… Я хочу сказать, что я пока еще… как это говорится, «держусь на плаву». Никто не знает, что будет завтра, но… Зачем думать об этом теперь?

– Я не совсем понимаю… – Федор Савельевич растерянно огляделся вокруг.

– Все просто, – отвечал молодой граф. – Наденька должна ехать со мной в Петербург.

– Петербург? – Это слово взывало к его памяти, так что он невольно вздрогнул.

– Да, – Шувалов кивнул. – Вы должны поговорить с ней. И чем скорее – тем лучше. У меня очень мало времени. Я хотел бы уехать завтра.

– Завтра? – глухо проговорил старый граф, мрачнея.

Николай Федорович побледнел. Он не должен был говорить этого отцу. Он совершил непростительную ошибку, промах, грозящий еще одной неудачей.

– Но, отец, вы же знаете, как много у меня дел, – попытался оправдаться он. – Тем более, я уверен, Надя вряд ли захочет оставить вас надолго. И помните, что я делаю это для ее же блага.

– Да, да, – при упоминании дочери лицо старого графа снова озарилось.

Шувалов посмотрел на отца.

– Я буду ждать вас обоих с большим нетерпением, – улыбнулся Федор Савельевич своей мягкой нерешительной улыбкой. – Тогда мы будем все вместе – ты, я, Наденька, твоя жена и мой внучок.

Шувалов вздохнул с облегчением.

«Если родной отец не сможет уговорить ее, – подумал он, – то сам черт не сделает этого».

* * *

Наденька трогательно ухаживала за престарелым отцом. Она любила обкладывать его маленькими узорчатыми подушками, укутывать ноги теплым пледом из английской шерсти. Затем она устраивалась подле него на небольшом пуфе и опускала голову ему на колени, а он гладил ее шелковые волосы, по-детски улыбаясь ее доброте и довольствуясь этим счастьем.

Вот и теперь она, как раньше, прижалась к нему, пытаясь найти рядом с ним защиту от собственных мрачных мыслей.

– Я хотел поговорить с тобой, Наденька, – тихо сказал старый граф, продолжая обнимать дочь.

– Что-то случилось, papa? – спросила она, поднимая голову.

Федор Савельевич долго подбирал слова, гладя дочь по голове. Его рука случайно коснулась гребешка из слоновой кости, на котором сапфирами был выложен узор в виде распускающихся фиалок.

– Какая красота! – искренне восхитился граф. – Я не видел этого гребня раньше.

– Это подарок. – Наденька грустно улыбнулась своим мыслям. – Помните, Андрей Воронихин…

Она посмотрела на отца и встретила его тревожный взгляд.

– Я хотел поговорить с тобой о Николае, – продолжил старый граф после небольшой паузы, взяв руку дочери в свои ладони. – Я понимаю, что у тебя есть основания обижаться на него, но я прошу тебя всегда помнить о том, сколько он для нас сделал.

– Ах, papa! – Наденька тяжело вздохнула, словно вспомнила о неприятной обязанности. – Я знаю. Знаю!

– Тем более, – невозмутимо продолжал ее отец. – Отказываясь от его помощи, ты не только обижаешь его, но и лишаешь возможности порадоваться твоему счастью меня.

– О чем ты? – Наденька нахмурилась.

– Я говорю о предложении твоего брата поехать в Петербург. Ведь только там настоящая жизнь!

– Но, отец… – осеклась графиня. – Как же я могу оставить вас?

– Обо мне можешь не беспокоиться, – возразил старый граф дочери. – К тому же ты ведь уедешь ненадолго. Что может случиться за это время? Тем более рядом будет Полина, она позаботится обо мне. Или ты отказываешься от предложения брата по какой-то иной причине?

– Нет-нет, – торопливо возразила отцу Наденька.

– Тогда почему? – настаивал старый граф.

Но как она могла рассказать отцу о том ужасном и недостойном предложении, которое ей сделал брат?

Внезапно Наденька поняла, что не может поступить иначе.

Ей хотелось жить, но не так, как последние одиннадцать лет – в захолустье, будучи лишенной всего. О, как ей надоел этот старый дом, надоели ее старые поношенные платья, надоела бедность. Она обвиняет брата, но ведь он прав. Прав в том, что у нее нет другого выхода. Рано или поздно она приняла бы то же решение. Единственная причина, не позволяющая ей сделать этого теперь, состояла в том, что она еще не осознала неизбежности происходящего. Не хотела понять и признать.

– Хорошо, – кротко выдохнула Наденька. – Если вы хотите этого, то я согласна.

Она не слышала, как отец радостно и воодушевленно, с жаром начал рассказывать ей о каких-то людях и событиях, о своей молодости, о Петербурге. Теперь она не была способна слушать его.

Наденька как-то странно улыбнулась своим мыслям, хотя ей невыносимо хотелось расплакаться, уткнувшись в плечо отца. Но теперь она не могла сделать этого, ведь ей нужно было быть сильной. Ей казалось, что она бросает вызов целому свету. Она думала, что будет первой, кто так поступает…

Глава 10

Часы пробили половину восьмого. Наденька была уже готова. Вчерашние переживания и бессонная ночь сказались на цвете ее лица: большие темные круги залегли под печальными глазами, однако бледность ей шла.

Взглянув на сестру, Николай Федорович не сразу смог отвести взгляд. Он подал ей руку, и они направились в столовую, где их встретил Федор Савельевич. Старый граф пытался не подавать вида, что грустит. Подняв голову, он посмотрел на дочь, и этот взгляд сказал ей все, что было у него на душе. Он безумно любил Наденьку и желал ей счастья, а потому он отпускал ее. Наденька не выдержала и, припав к груди отца, тихо и беззвучно заплакала. Николай Федорович отвернулся. Ему отчего-то было неприятно видеть эту трогательную сцену прощания. Между тем графиня была готова отказаться от затеи, на которую согласилась.

– Nadine, – холодный тон Николая Федоровича подействовал отрезвляюще. – Давайте завтракать.

Завтрак прошел в молчании. Все уже было оговорено накануне. Большие каминные часы монотонно и безразлично пробили девять раз.

«Скорее бы!» – подумала графиня. Ожидание стало невыносимо. Наденька нежно прощалась с отцом, который крепко сжимал ее в своих объятиях и никак не хотел отпустить, а ей было тяжело как никогда в жизни. Сомнение снова закралось к ней в душу. Ведь она сама подписывает себе приговор никогда не любить и не быть счастливой. Но возможно ли заменить то, что она теряет, тем, что она получит? Наденька не знала. Она была почему-то уверена, что будет раскаиваться. Но это будет потом. Сейчас главным для нее было наконец решиться. И Наденька не хотела медлить. Она утерла непрошеную слезу и, последний раз поцеловав на прощание отца, быстро вышла. Все было готово, ей оставалось лишь сесть в экипаж.

Взгляд графини остановился на старой усадьбе. Ей показалось, что она больше никогда сюда не вернется.

Лошади нетерпеливо фыркали и били копытами. Графиня вздохнула и медленно направилась к экипажу. Николай Федорович открыл дверцу, и она, наклонив голову и подняв пышные юбки своего платья, села.

Выглянув в окно, Наденька увидела, как отец и слуги вышли ее провожать. Они махали ей руками на прощание и грустно улыбались сквозь слезы. Графиня посмотрела на брата.

Ей стало невыносимо одиноко.

– Теперь вас ждет новая жизнь, – внезапно проговорил Шувалов, глядя в окно.

– Но там нет счастья, – горько усмехнулась Наденька.

– Вы не можете знать этого наперед, – возразил ей брат.

– Я знаю, – ответила графиня.

Дорога до Москвы заняла чуть больше двух часов. Выглядывая из окна экипажа, молодая графиня с любопытством изучала дома, внимательно читала названия на вывесках лавок и ресторанов. Вскоре экипаж подъехал к зданию вокзала Николаевской железной дороги.

На улице было пасмурно.

– Мы рано приехали, – Николай Федорович посмотрел на часы. – Поезд подадут часа через два, так что у нас есть время отдохнуть с дороги. Мы можем позавтракать в одном из здешних заведений, – предложил он.

– Благодарю, я не голодна, – вежливо отказалась Наденька. – Но я хотела бы немного прогуляться. Одна.

Шувалов с тревогой посмотрел на сестру.

– Вы уверены?

– Вполне. – Наденька вдохнула полной грудью запах московских улиц.

– Но вы не знаете Москвы, – попытался было возразить Шувалов. – Вы можете потеряться.

– Уверяю вас, я еще не забыла русский язык и найду дорогу обратно, – резко отвечала она, но сразу же добавила примирительно: – Не беспокойтесь обо мне.

– Я не беспокоюсь, – немного раздраженно ответил Николай Федорович. – Вы уже приняли решение. Отступать поздно.

Графиня пристально посмотрела на брата. Николай Федорович невольно улыбнулся.

– Хорошо, – он кивнул. – Поезд отбывает ровно в два. Не опоздайте.

– Я буду, – кротко отвечала Наденька, взяв билет.

* * *

Недалеко от здания вокзала, спрятавшись в одном из московских переулков, находилась церковь Успения Пресвятой Богородицы. Звон колоколов графиня слышала еще издали. Ей захотелось облегчить душу, и она последовала за толпой.

Семья Шуваловых никогда не отличалась религиозностью. И даже постигшие их беды не вернули графов в лоно церкви. Наденька помнила, как они с матерью ходили на литургии по большим праздникам, но не ради самого праздника и не по вере, а потому что так было заведено. Юная графиня часто ловила скучающие, утомленные долгой службой взгляды матери, замечала ироничные усмешки братьев. Сама она относилась к религии и церкви с каким-то снисхождением. Алексей же всегда говорил, что религия придумана для народа, чтобы держать его в страхе и подчинении. А для людей образованных вера – это скорее ритуал, уже лишенный смысла.

Алексей… Он всегда был так добр. Они были очень близки, пока он не встретил ту женщину и не отдалился от семьи. Но даже тогда Алексей не забывал о сестре. Всю жизнь, подобно Дон Кихоту, он сражался с ветряными мельницами. Всю свою жизнь он посвятил борьбе. Она знает, насколько несправедливо было обвинять Алексея в мотовстве. Знает и хранит эту тайну. Он боролся за свои идеалы и ради них не жалел ничего. Он рассказывал ей о времени, которое должно наступить, – о времени, когда все будут свободны и равны, когда не будет ни богатых ни бедных и во всем мире будет править справедливость. Теперь Наденька понимала, что брат был неисправимым идеалистом.

Графиня давно не была на богослужении, но праздничное настроение прихожан передалось и ей. Наденьке вдруг захотелось отдаться благостному чувству умиротворения, которое люди находили в церкви, она захотела испытать единение с Богом и со всем миром, почтить память умерших матери и брата.

Звон колоколов заставил ее отвлечься от грустных воспоминаний. Она перекрестилась и направилась внутрь храма.

Глава 11

Вокзальные часы неминуемо приближали время отправления поезда, до отхода которого оставались считаные минуты.

Шувалов нервно курил, жадно вглядываясь в толпу провожающих. Мужчины, женщины, носилки, коробки, сундуки – все смешалось в хаосе встреч и расставаний.

Николай Федорович вскочил на подножку вагона и посмотрел поверх толпы: то же людское море из шляп, зонтиков и цилиндров. Все напрасно!

Наконец пронзительный гудок паровоза возвестил об отбытии поезда. Густой белый дым повалил из-под колес, вагоны медленно тронулись.

Схватившись за поручни, Шувалов поднялся в вагон. Он все еще пытался разглядеть на перроне силуэт сестры, но сквозь дым были видны только фигуры провожающих. Незнакомые люди что-то кричали вослед уходящему поезду, и их голоса тонули в диком реве машины. Поезд начал медленно набирать ход, неумолимо оставляя вокзал позади.

Шувалов глядел в окно на мелькавшие крыши привокзальных построек и размышлял о том, что его поездка оказалась совершенно бесполезной. Он испытывал смертельную усталость. Теперь он не мог думать о будущем, которое стремительно приближалось, лишая его последней надежды. Он подумает обо всем после. Тяжело вздохнув, граф направился к купе.

– Простите, я, кажется, ошибся.

Первое, что бросилось в глаза Николаю Федоровичу – яркий цветастый платок. Бахрома беспорядочно разметалась по платью молодой девушки, которая жадно вглядывалась в удалявшиеся городские пейзажи.

– Как вам будет угодно, – холодно бросила она в ответ, надменно вздернув хорошенький носик.

Шувалов вздрогнул.

– Nadine?! – Его радости не было предела, однако ликование быстро сменилось возмущением. – Что за маскарад?

– Готовлюсь к предстоящему спектаклю, – невозмутимо отвечала графиня, снимая платок. – Вам не о чем беспокоиться, – проговорила она, чувствуя замешательство брата. – Я сыграю свою роль, хоть я и неопытная актриса. Однако мне понадобится помощь. Вы должны будете посвятить меня во все тонкости актерского ремесла.

Николай Федорович сел напротив сестры и пристально посмотрел в ее прекрасные холодные глаза.

«Несомненно, в Петербурге она будет иметь успех», – решил про себя Шувалов.

– Вы, должно быть, неправильно меня поняли, – с лукавой улыбкой отвечал он сестре. – Я резко говорил с вами, за что прошу прощения. Но как оказалось, то был единственный способ вас убедить. Наверное, быть нищей и с гордостью нести свой крест благородно. Но вы не свободны, вы зависите от отца, от поместья, от нищеты, наконец. Вам не надоело жить в постоянном страхе?

– Я не перестаю удивляться вашему цинизму, – Наденька горько усмехнулась. – Для вас лишь деньги имеют значение. Одни только деньги! Вечно эти проклятые деньги!

– Кто-то ведь должен думать о них, – Шувалов пожал плечами. – А вы еще сущий ребенок, Nadine. – Ему было жаль уличать ее в наивности, но на его месте мог оказаться кто-то другой, и тогда ей было бы намного больнее. – Вам пора повзрослеть. Оставьте идеализм, и вы поймете, что в жизни нет черного и белого: все решают полутона. Там, в Петербурге, вас ждет совершенно иная жизнь, – продолжил он. – Вы должны гордо нести себя, оставив привычки бедной родственницы. Я же знаю, какая вы на самом деле. Так будьте собой. Ничто так не привлекает мужчин, как естественность. В вас нет той манерности, которая присуща столичным дамам. Но и простоты сельских барышень, которых в Петербурге хоть отбавляй, тоже нет. Вы настоящая, неподдельная. – Николай Федорович на секунду задумался.

– К чему все эти слова? – Наденька выглядела смущенной. – Я полагаю, что вы уже определили мою судьбу.

– Ma chère[3], – вздохнул Николай Федорович. – Вы слишком много читаете романов. Я не продаю вас в наложницы султану. Вы вправе сделать самостоятельный выбор. К тому же я вовсе не такой изверг, каким вы меня считаете.

– Значит, мне еще предстоит лицемерить, прицениваясь, выбирая более богатого жениха, – холодно констатировала Наденька, не обращая внимания на слова брата. – Я бы предпочла, чтобы вы сами сделали грязную работу!