Наденька

– Наденька! – старый граф впервые повысил голос.

– Но отец, – возбужденно прокричала графиня, – не я начала этот разговор. Ты ведь все прекрасно понимаешь и, более того, знаешь, что этот человек не может быть больше моим братом. И я…

– Довольно, хватит! – прохрипел Федор Савельевич, вдруг схватившись за сердце, и, с трудом переведя дух, повалился на диван.

– Папа! – в ужасе закричала графиня, подбегая к нему.

– Отец! – опомнился Николай.

– Ничего, – Федор Савельевич попытался улыбнуться. – Опять сердце пошаливает. Я сейчас немного полежу, и все пройдет.

На шум сбежались слуги.

– Посмотрите, что вы наделали! – шепотом сказал Шувалов сестре, так, чтобы старый граф не мог их услышать. – Вы не хотите жалеть меня, так пожалейте хотя бы отца.

Графиня не на шутку испугалась. Она никогда бы не простила себе, если бы из-за нее с отцом что-то случилось.

– Осип, вели послать за доктором, – тихо сказала Надежда Федоровна.

Глава 4

Было около двенадцати. Солнце стояло высоко над горизонтом. День обещал быть теплым. Слабые порывы ветра лениво клонили к земле желтеющую траву, беспорядочно заполонившую аллеи заброшенного сада. Деревья тихо перешептывались между собой, грустно шелестя засыхающими листьями.

За врачом послали уже больше часа назад. Время тянулось медленно, и день начинал казаться бесконечным.

Старый граф дремал после приступа, нервно ворочаясь и вздрагивая во сне. Наденька не отходила от него ни на шаг. Она прижала его старческую жесткую ладонь к своей щеке, поглаживая крючковатые жилистые пальцы, и не сводила с него глаз, ловя каждое движение, каждый вздох.

Николай Федорович стоял у окна, рассеянно глядя на дорогу, погруженный в собственные мысли. Наденька проявила благоразумие, позволив ему остаться до пробуждения старого графа. Оба решили, что присутствие сына благотворно скажется на его самочувствии.

Шувалова охватило странное чувство, будто бы он уже видел эту картину раньше: прекрасное печальное лицо дочери, оплакивающей любимого отца. Из-за мрачного предчувствия ему стало не по себе.

Он подумал о сестре. Теперь у него была возможность оценить те метаморфозы, которые произошли с молодой графиней за время его отсутствия. Несмотря на старомодный наряд и бледный вид, Наденька казалась ему красивой. Она вовсе не была одной из тех хорошеньких барышень, чью прелесть составляет их молодость; ей была присуща классическая красота древнегреческих богинь с их идеальными пропорциями и врожденной грацией.

Правильный, чуть вздернутый нос, широкая четкая полоска чувственных губ… Светло-русые вьющиеся локоны, затянутые в тугую прическу, лебединая шея, покатые плечи… Тонкие длинные пальцы графини, которые теперь гладили отца, так ясно напомнили Шувалову нежные руки матери.

В ней не было уже девической робости и смущения. Надменно вздернутая головка, несколько отчужденный взгляд… Казалось, графиня прожила не один десяток лет и успела разочароваться во всем… Как и он сам. А глаза… Несмотря на все достоинства графини, наибольшее впечатление производили удивительной глубины глаза – большие, темно-серые, чрезвычайно выразительные, смотрящие свысока. Казалось, что взгляд проникал в самую душу. Если Наденька теперь кажется ему красивой, то в дорогих нарядах она будет просто неотразима.

– Зачем вы приехали? – внезапно спросила она почти шепотом. В ее голосе больше не было ни злобы, ни презрения. В нем слышалась горечь. Шувалов чуть заметно вздрогнул. Она поняла, что отвлекла его от каких-то мыслей, очевидно касающихся ее самой, и почувствовала смущение.

– Неужели вы не хотите ничего изменить в наших отношениях? – Шувалов ответил сестре вопросом на вопрос. – Хотя бы ради отца? Ведь ему не так много осталось, – чуть слышно добавил он.

– Молчите! – цыкнула на него графиня. – Как вы можете?.. – ее глаза мгновенно покраснели и увлажнились.

– Но ведь таково положение вещей… – попытался возразить Шувалов. Сестра, однако, посмотрела на него с таким презрением, что он тут же умолк. – Врача все нет! – вздохнул Николай Федорович после небольшой паузы. Казалось, Наденька вовсе не услышала этого.

– Вы не приехали даже на похороны матушки, – вдруг сказала она. Ее голос дрожал от обиды и негодования.

– Она умерла, – отвечал он. – Ее не вернуть. Что бы изменил мой приезд? А вы знаете, что нежных отношений между нами никогда не было. Я был нелюбимым ребенком.

– Но она была вашей матерью! – возмущенно заметила графиня. – Вы так и не смогли простить Алексея?

– Я никогда не скрывал своих чувств, – усмехнулся Николай Федорович. – Более того, они были взаимны.

– Нет, – покачала головой Наденька. – Алексей любил вас!

– Любил? – усмехнулся Шувалов. – Алексей любил только свои идеалы, а до людей ему дела не было. За эти свои идеалы он пошел на смерть. Впрочем, каждый волен выбирать свой путь…

– Может, он и был идеалистом, – пылко возразила ему сестра. – Но вот мизантропом – никогда!

– Лучше быть мизантропом, чем предателем! – не выдержал Шувалов. – Из-за него умерла мама и отец уже никогда не оправится, из-за него мы пошли по миру! Однако при этом продолжаем боготворить его, будто он агнец Божий. В этом доме я всегда был Каином. Только вот я никак не возьму в толк, отчего. Послушайте, Nadine, – Николай Федорович приблизился к сестре. – Я понимаю, что в этом доме я нежеланный гость…

– Но это и ваш дом, – возразила ему графиня, отступая.

– Безусловно, у вас есть масса причин меня ненавидеть, – продолжал он, пристально глядя ей прямо в глаза. – Но поймите: все это время я лишь хотел помочь. В конце концов, если быть откровенным, нам неоткуда ждать помощи. Мы должны держаться друг друга. Поверьте, я никогда не хотел, чтобы мы с вами стали врагами. Вы моя сестра, и я желаю вам только добра. Я хочу кое-что прояснить. Нам нужно поговорить.

– Хорошо, – согласилась графиня. – Вы правы. Но не сейчас. Давайте отложим разговор.

Николай Федорович чуть заметно кивнул и тихо вышел.

Глава 5

Шувалов прогуливался по аллеям заброшенного сада, размышляя о событиях прошедшего дня.

Сельский врач не сделал больших открытий относительно здоровья Федора Савельевича, диагностировав слабость сердечной мышцы. Старому графу требовался абсолютный покой и уход. Он был слишком стар, слаб и хотел забыться и забыть все, что случилось с ним за последнее время. Иногда Шувалов ловил бессмысленный, пустой взгляд отца, и ему казалось, что тот не узнает его.

Шувалову хотелось покинуть отцовский дом как можно быстрее. Здесь все было ему в тягость, все напоминало о прошлом. Однако он не мог уехать, оставив незавершенными дела. На кону стояло слишком многое, и нельзя было позволить себе роскоши попусту тратить драгоценное время.

Это был единственный выход, во всяком случае, другого он не находил. Испробовав все возможные варианты, граф в одиночку боролся за то, что осталось от громкого имени Шуваловых. Все это время его собственное положение было шатким, однако все-таки ему удавалось держаться на плаву. Выгодный брак с богатой наследницей, казалось, полностью исправил положение дел. Однако в какой-то момент все пошло не так. И Шуваловы снова оказались на грани разорения.

Молодой граф Николай Федорович жил в столице и соблюдал приличия, он вел вполне светский образ жизни, не имея за душой ни гроша, как делали многие молодые люди. Его брак не сложился. Он совершил фатальную ошибку, за которую теперь расплачивался.

Отвлекшись на минуту от своих мыслей, Николай Федорович оглянулся.

Увиденное потрясло его. Он уже почувствовал запустение, в котором находилась теперь старая усадьба. Но сад (точнее, его потаенные уголки, куда он случайно забрел) производил жуткое впечатление. Оранжереи рухнули, экзотические южные деревья, бывшие когда-то гордостью покойной графини Шуваловой, частью погибли, а частью были вытеснены дикорастущими. Ползучие растения обвивали голые стволы засохшей жимолости, стараясь прикрыть их уродливую наготу.

Николай Федорович помнил время, когда часто бродил по тенистой аллее, прячась от знойного, палящего солнца под сенью густых акаций. Шувалов ступил на столь памятную ему дорогу, и его сердце дрогнуло. Большая часть посадок была вырублена, из земли торчали уродливые сухие пни.

Опустив голову, граф приблизился к дому. Сильный порыв ветра распахнул окно, в котором задрожали стекла. Шувалов посмотрел наверх, и яркий луч солнца вонзился ему прямо в глаза. Зажмурившись и помедлив еще несколько секунд, граф вошел в дом.

* * *

Над старой усадьбой сгустились сумерки. Пахло свежестью. Ароматы августовского вечера смешались, в воздухе разливался горьковатый запах муската.

В старом доме зажгли свет, и все в нем завертелось: готовились к ужину. Слуги суетливо разносили приборы, из кухни доносился грохот посуды.

Николай Федорович нервно мерил шагами свою маленькую комнатку, раздражаясь при каждом новом ударе. У него начиналась мигрень. Услышав медленные шаги и шуршание пышных юбок сестры, он замер в ожидании, но звук затих. Шувалов оглянулся, ясно почувствовав, как давит на него пустота комнаты.

Мучаясь головной болью, он вспомнил о брате. Определение тем чувствам, которые граф испытывал к Алексею, он сам мог дать с трудом. Раньше казалось, что так выглядит ненависть, теперь было ясно, что чувства к брату имеют оттенки. Среди них есть ревность – прежде всего потому, что мать всегда пренебрегала младшим сыном. Всю свою жизнь она посвятила старшему, который впоследствии связался с анархистами и был объявлен заговорщиком. Алексей убил не только себя, но и родную мать, которая не смогла пережить потери. Пятно позора легло на всю семью Шуваловых, и Николай сделал все возможное, чтобы замять скандал. Но смерть Алексея стала началом конца, и конец теперь казался совсем близким.

Да… Старый особняк с садом постоянно напоминал о случившемся. Здесь невозможно было не вспоминать близких.

А ведь была и другая жизнь…

Находясь один в комнате, граф отчетливо слышал нарастающий звук ударов. Он приложил руку к сердцу. Да, да… это оно… стучит. Он зажал уши ладонями, чтобы не слышать, но звук становился все громче и громче. Приступ. Еще один…

Спустя какое-то время Шувалов пришел в себя и снова стал прежним – хладнокровным, уверенным в себе и циничным. Хорошо усвоив свою роль, он поправил пиджак перед зеркалом и зачесал назад темно-русые волосы. «Comme il faut[1], – решил он. – Идеально».

Спустившись вниз, граф прошел в гостиную – мрачную комнату, обставленную старомодной палисандровой мебелью.

«Все эти эмоции, воспоминания лишь из-за старого, разваливающегося на глазах дома с его призраками прошлого и его обитателями, не вылезающими из собственной скорлупы, – злобно подумал он. – Этот дом, кишащий мышами, в котором с тобой может случиться все что угодно. Мне давно стоило продать его. Я не сделал этого только из-за отца, из-за отца, давно выжившего из ума!»

Словно в ответ на его раздумья стекла в рамах первого этажа вдруг затрещали, отозвавшись на внезапный порыв ветра.

– Проклятый дом! – невольно вырвалось у него. – Ненавижу!

На секунду Шувалову показалось, что стены впитали его слова. Вдруг он услышал чьи-то шаги и резко обернулся.

Наденька с удивлением посмотрела на брата. Она ясно разглядела его мертвенно-бледное лицо. Во всем его облике в тот момент было что-то нечеловеческое.

Графиня вздрогнула. Николай же, заметив сестру, вдруг совершенно преобразился.

– А, это вы, – насмешливо проговорил он, и нотки превосходства мелькнули в тоне его голоса.

– Вы, кажется, хотели поговорить? – неуверенно спросила графиня.

Шувалов медлил.

– Да, – также нерешительно ответил он. – Но не сейчас… не сейчас…

Глава 6

Наступившее утро не внесло ясности. Время шло, а Шувалову до сих пор не удалось даже приблизиться к своей цели. Его мысли находились в полнейшем беспорядке. Поговорить с сестрой откровенно он хотел уже давно. В конце концов, неопределенность не могла длиться вечно, это обходилось ему слишком дорого.

Граф открыл окно – в лицо пахнуло августовской прохладой. Зашелестели тополя, залаяла старая гончая, скрипнула калитка – звуки деревни напомнили ему о детстве. На секунду задумавшись, граф задернул шторы, словно укорив себя в излишней сентиментальности.

Опустившись за письменный стол, он начал неспешно и методично раскладывать привезенные с собой бумаги, попутно записывая что-то в маленький блокнот, с которым никогда не расставался.

– Николай Федорович, – окликнула его служанка, робко постучав в дверь. – Завтрак будет подан через четверть часа.

Погруженный в свои мысли граф ответил не сразу.

– Да-а, – рассеянно кивнул он. – Хорошо.

Спустившись вниз, Шувалов пожелал домочадцам доброго утра и сел напротив сестры. Он мельком взглянул на отца: Федор Савельевич уже почти оправился от приступа и чувствовал себя довольно сносно.

Завтрак прошел в атмосфере общей скованности, и хотя графиня всеми способами пыталась заверить отца в своем расположении к брату, ее старания были напрасны. Чувство неловкости, повисшее в воздухе, и те косые взгляды, которыми обменивались брат и сестра, только усиливали напряжение. Даже борзая, постоянно находящаяся подле старого графа, лежала, прижав уши, и еле слышно скулила.

После завтрака Наденька проводила отца в спальню. Задергивая тяжелые портьеры на окнах, чтобы дневной свет не потревожил его, она успела заметить почтовую карету, которая остановилась прямо под окнами дома. Сердце подпрыгнуло, словно от испуга. Она вспомнила о том, чего ждет…

«Что меня связывает с ним теперь? – думала она долгими вечерами. – Память о нем… Что-то было в нем такое, что привлекало меня: его непокорность, непредсказуемость и еще… что-то, чего нельзя определить… как ощущение тайного родства. Я не хочу возвращать его даже в мыслях, но… Надежда прорастает в душе, подобно дикому винограду: минута слабости – и вот она опутала тебя своими нежными побегами. Горе тем, чьи надежды бесплодны! Ведь очень скоро путы разорвутся. Может быть, тогда лучше вообще не надеяться и не иметь иллюзий. Ничто не вернется! Живи реальностью, а не грезами. Иллюзии утешают, но ненадолго – больно с ними расставаться, когда они срастутся с душой. Останутся рубцы…»

Так размышляла графиня Шувалова. Но каждый раз, когда почтовая карета останавливалась под окнами обветшалой усадьбы, все повторялось вновь.

И снова торопливым шагом она спешила навстречу почтальону.

– Полина! – звала она горничную, которая забирала корреспонденцию.

Та, посвященная в тайны хозяйки, печально качала головой. Счета от кредиторов, требования погасить векселя… От него писем не было.

Однако сегодня среди писем и счетов оказался маленький голубой конверт, адресованный брату. На конверте не было ни обратного адреса, ни имени отправителя.

Графиня вышла на крыльцо и почувствовала дрожь во всем теле: ветер обдал ее своим ледяным дыханием. Небо было по-прежнему пасмурно, тучи грозили в любой момент обрушить на землю потоки ливня. Где-то вдали были слышны глухие отголоски грома. Огромная черная тень надвигалась на усадьбу с востока.

Приближалась гроза.

* * *

Николай Федорович с трудом разбирал размашистый торопливый почерк жены:

«Милый друг!

Мы более не можем быть вместе.

„Oh Mon Dieu! – скажете Вы. – Cette femme est impossible[2]!“

И, возможно, окажетесь правы. Но мне уже будет все равно. Чувства мои к Вам уже совсем иной природы, нежели раньше. Теперь я ненавижу Вас не потому, что люблю. Я торжествую: я сожгла все, что только можно было сжечь, и ненавижу Вас за это пепелище. Но ненависть моя больше не питается любовью – у меня больше нет сил любить и ненавидеть Вас.

Я ухожу… Да, так будет лучше для всех.

Сына я увожу с собой. Не думаю, что невозможность видеться с Павлушей – справедливая расплата за то горе, которые Вы причинили мне и ему. Я не столь наивна, но постараюсь сделать так, чтобы Ваш сын презирал Вас так же, как презирает его мать!

Ваша бывшая жена Евгения Шувалова».

Граф оторвался от письма и с содроганием прислушался к обступившей его тишине.

* * *

Наденька стояла у распахнутого окна.

Все вокруг замерло в ожидании, ничто не нарушало спокойствия природы. Ни один лист не колыхался на деревьях, и казалось, что природа застыла, любуясь своим великолепием.

Там, вдалеке, за широкими золотистыми полями, за еле видимой черной полосой хвойных лесов, за длинной лентой дороги, сливающейся с линией горизонта, шла туча, озаряемая яркими вспышками молний. Теперь уже не было никаких сомнений, что она обрушит свою ярость на усадьбу.

Смеркалось. Красное солнце садилось в густые облака, заливая их огненным светом, и через несколько минут оно, наконец, исчезло. Туча приближалась. Вспышки молний разделили небо пополам, освещая ей дорогу.

Наденька взглянула наверх. Стало совсем темно. Запахло свежестью. С каждой минутой шум грозы усиливался: небольшой дождь перешел в сильный ливень, и капли забарабанили по стеклу, отбивая хорошо сложенный мотив. Из приоткрытого окна потянуло холодом. Графиня поспешила закрыть его. Стекло запотело, за пеленой сильного дождя ничего не было видно. Она почувствовала страх и еще более пугающее состояние безысходности и беспомощности.

Неожиданный раскат грома потряс землю. Пошел град, и казалось, что с неба с необыкновенной силой посыпалась дробь. Ужасный стук отдавался где-то внутри. Молнии сверкали не переставая, пугая своим холодным светом. Их яркие вспышки освещали картину разбушевавшейся стихии. Все слилось в едином звуке. Казалось, весь мир сошел с ума и день поменялся с ночью местами.

…Дождь еще продолжал барабанить по стеклу, но все слабее и покойней. В последний раз сверкнула молния. Гроза закончилась так же неожиданно и быстро, как и началась…

Глава 7

Шувалов сидел перед камином, подбрасывая кочергой поленья и безучастно глядя на огонь. Вместе с дровами догорало и письмо в голубом конверте. На ковре валялся опрокинутый бокал. Его содержимое разлилось по мягкому ворсу и, почти впитавшись, оставило на старинном арабском узоре уродливую отметину. Отблески пламени отражались на мертвенно-бледном лице графа. Казалось, за ночь он постарел на много лет.

– Николай? – Наденька сильно удивилась, обнаружив брата в гостиной посреди ночи.

Ей самой не спалось, и она решила скоротать время в кабинете отца.

Шувалов обернулся, усилием воли изобразив на лице некое подобие улыбки, которая больше походила на оскал.

– Да, моя милая? – глухо отозвался он словно из преисподней. Внезапно в прихотливой игре света и тени графиня увидела брата совершенно иначе: измученное лицо, пустые глаза, полудикая улыбка.

Ее ненависть и презрение вдруг куда-то улетучились, на смену им пришло странное смущение, похожее на чувство вины…

– Вам нехорошо? – спросила она, поддавшись порыву.

Шувалов смотрел мимо нее.

– Мне нехорошо, – повторил он безразлично, точно скопировав ее интонацию.

Графиня хотела уйти, но не могла заставить себя пошевелиться. Тишина разделяла их. Граф не обращал на ее присутствие никакого внимания, словно в гостиной никого не было.

– Что-то случилось? – наконец спросила она, надеясь, что звук ее собственного голоса выведет из оцепенения их обоих. Он пристально взглянул на нее, и на миг в его глазах отразилась вся глубина испытываемой им боли.

– Что-то случилось, – односложно отвечал он, зло насмехаясь над самим собой.

Наденька вдруг почувствовала всю неуместность своего вопроса. Еще вчера презиравшая брата всей душой, теперь она выражает ему сочувствие. Не хватало еще предложить ему помощь! Она попыталась вновь почувствовать то, что привыкла испытывать к брату, но его присутствие странным образом подавляло ее.

– Меня бросила жена, – внезапно проговорил Шувалов.

Его слова гулким эхом отозвались в дальних уголках дома. Наденька вздрогнула, словно от удара. Не столько от того, что было сказано, сколько от того, как это было произнесено – холодно, отчужденно, мертво.

– Уехала, – продолжал Шувалов, внутренне содрогнувшись.

– Я сожалею… – прошептала Наденька, скрестив на груди руки.

– Она увезла сына и сказала, что я больше никогда его не увижу, – в голосе слышалась неподдельная тоска. – Теперь у меня ничего не осталось…

– Вы не правы, – мягко перебила его графиня, проявляя сочувствие. – У вас есть друзья, родные.

– Друзья? – горько усмехнулся Шувалов. – Как только они узнают, что я разорен, они тут же отвернутся от меня. Родные? Наденька, кроме отца, вы – родной человек, вы – моя сестра и ненавидите меня.

Впервые за многие годы графиня почувствовала к брату некое подобие жалости.

– Не преувеличивайте, – попыталась возразить она. – Если друзья отвернутся от вас, то, значит, они и не друзья вам. А я… – она запнулась.

Наденька опустила голову, чтобы брат не заметил ее смятения.

– Петербург не прощает ошибок… – Шувалов поднялся с кресла и подошел к камину.

– Петербург… – медленно повторила Наденька, завороженная собственным голосом. – Мы никогда не сможем вернуться туда.

– Мне это удалось, – оглянувшись, Шувалов пристально посмотрел на сестру.

– Вы – совсем другое дело, – возразила она.

– Почему же? – он пожал плечами. – Я ношу ту же фамилию, что и вы.

– Вы другой, – ответила Наденька. – Вы совсем не похожи на нас.

– Вы правы, графиня, – согласился Шувалов. – Но что вам мешает измениться?

Наденька в испуге посмотрела на брата.

– О чем вы?

– Все еще можно изменить, – проговорил он. – Этот старый дом, эта усадьба… Наденька, вы достойны большего.

– О чем вы? Что вы такое говорите? – смущенно проговорила она.

– Я говорю о возможности вашего возвращения.

Его слова оглушили ее. От волнения у нее перехватило дыхание.

– Но это невозможно… Невозможно!

– Зачем мне обманывать вас, давая пустую надежду? – Шувалов пожал плечами.

– Я не знаю. – Щеки графини пылали, а мысли были далеко. – Но как? После стольких лет? Нет. То, о чем вы говорите, невозможно!

– Именно. После стольких лет забвения в ваших силах изменить свою собственную судьбу… Да что там… Судьбы всех нас! Вырваться из плена этих истлевших стен, забыть об унижениях! Я сам – конченый человек. Но вы, Наденька, вы молоды, красивы. Вы не должны жертвовать собой из-за пресловутой гордости. Если вы хотите добиться чего-то, нужно бороться за свое право стать кем-то в этой жизни.

Его глаза снова блестели. Казалось, охватившее его воодушевление вернуло ему жажду жизни.

– Я не знаю… – Она пребывала в полной растерянности. – Я должна подумать…

Николай Федорович тяжело вздохнул.

– Вы правы, Nadine, – согласился он. – В таком деле нельзя принимать поспешных решений. Взвесьте хорошенько все за и против. Однако помните, что стоит на кону…

– Хорошо, – девушка чуть заметно кивнула. – Я обещаю обо всем подумать.

Глава 8

Шувалову хотелось как можно быстрее покинуть отчий дом. Он боялся, что что-то может сорваться. Молодой граф видел, как сестра избегает его, не решаясь заговорить с ним о предмете, занимавшем все его мысли. Это настораживало и заставляло нервничать.

Наконец Николай Федорович решил покончить с неопределенностью.

– Nadine, – окликнул он графиню, которая в очередной раз пыталась избежать его общества. – Глупо, в конце концов, прятаться от меня! Не малодушничайте!

Графиня медленно подняла глаза на брата и застыла в нерешительности. Граф нетерпеливо передернул плечами.

– Я много думала о вашем предложении, – несмело начала она.

– И… – нетерпеливо продолжил Николай Федорович, чувствуя растущее беспокойство.

– И поняла, что не могу поступить так эгоистично, как в свое время поступили вы, – уже более уверенно продолжила графиня. – Тем более вы мужчина, у вас больше свобод.

Его сердце упало.

– Мои доводы должны быть вам ясны, – продолжала Наденька, тяжело вздыхая. – И дело здесь вовсе не в наших с вами отношениях. О, если бы вы знали, как я мечтаю о Петербурге! Но отец – я не могу оставить его. Вы поставили меня перед выбором, но для меня он очевиден. Я прошу вас больше не говорить со мной. Не смущайте меня! Если это возможно, я хотела бы, чтобы вы как можно быстрее оставили нас. Вы навестили отца, исполнили свой сыновний долг. Больше вас ничто не должно держать здесь. Поймите, это слишком больно – мечтать о несбыточном и жить в нищете.

Она опустила голову, отвернувшись от брата.

Шувалов дослушал сестру молча.

– Я слишком хорошо понимаю вас, – отвечал он, не теряя хладнокровия. – Именно поэтому я думаю, что вам лучше знать правду.

– Правду? – Наденька пожала плечами.