Поцелуй Погибели

Первое, что она почувствовала – тяжесть. Не физическую, а какую-то более глубокую, словно сама душа была придавлена невидимым грузом. Она попыталась пошевелить рукой, и тут же поняла, что не может.

Вокруг запястий, лодыжек, шеи лежало что-то холодное и неосязаемое. Цепи, которых не было видно, но которые ощущались острее любого металла. Они не врезались в кожу, не оставляли следов, но держали её крепче самых тяжёлых кандалов.

Что за…

Алира дёрнулась, пытаясь сесть, и цепи тут же отозвались. Невидимые оковы сжались, словно живые существа, почуявшие борьбу добычи. Холод полз по коже, проникал глубже, туда, где кровь несёт жизнь к сердцу. С каждым движением, с каждой попыткой освободиться кандалы становились тяжелее, плотнее, реальнее.

– Нет, – выдохнула она, и в голосе её прозвучала такая растерянность, что она сама испугалась.

Попыталась расслабиться, и цепи немного ослабли. Но стоило ей снова напрячься – они сжались с удвоенной силой, заставляя воздух застревать в горле.

Они реагируют на мои эмоции.

Открытие было ужасающим в своей простоте. Чем сильнее она сопротивлялась, чем больше злилась или боялась, тем крепче становились невидимые оковы. Они кормились её эмоциями, росли от её борьбы, как растения от солнечного света.

Алира заставила себя лежать неподвижно, медленно дышать, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Цепи ослабли, но не исчезли – они лежали на коже, как холодные змеи, готовые в любой момент сжаться снова.

Комната была той же – перламутровые стены, серебристый огонь в камине, подушки, разбросанные по костяному полу. Но атмосфера изменилась. Воздух стал гуще, словно пропитался чем-то тяжёлым и душным. От стен исходил едва слышимый шёпот – не слова, а что-то более первобытное, что обращалось напрямую к подсознанию.

Сдайся.

Прекрати сопротивляться.

Здесь проще быть мёртвой.

Голоса множились, переплетались, создавая какофонию отчаяния. Алира поняла, что это не её мысли – это говорила сама Пустота. Место это было живым, и оно хотело, чтобы она сломалась.

– Занятно, не правда ли?

Его голос пришёл без предупреждения, и цепи мгновенно сжались от резкого скачка её пульса. Каэл'Арим стоял в арке, опираясь плечом о косяк, и наблюдал за ней с выражением почти научного интереса.

Он изменился с момента их первой встречи – или, возможно, позволил ей увидеть больше. Волосы были собраны в небрежный хвост, открывая линию шеи, где виднелись тонкие шрамы – старые, но странные, словно нанесённые не оружием, а когтями. На запястьях поблёскивали те же серебряные браслеты, но теперь она видела, что это не украшения, а что-то функциональное – руны на металле мерцали в такт его дыханию.

– Как ты спала? – спросил он с такой вежливостью, что Алира почувствовала, как гнев медленно закипает в груди.

– Отпусти меня, – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

– Отпустить? – Каэл'Арим отошёл от арки и медленно приблизился. – Но ты же сама себя держишь, дорогая.

– Что ты имеешь в виду?

Он присел рядом с ней на корточки, и Алира почувствовала, как меняется температура воздуха. От него исходил холод – не зимний, а более глубокий, космический, словно он был частью пустоты между звёздами.

– Цепи, которые тебя держат, – объяснил он, протягивая руку, но не прикасаясь, – созданы из твоей собственной силы. Твоей злости, страха, отчаяния. Чем сильнее ты чувствуешь, тем крепче они становятся.

Серебряные глаза смотрели на неё с любопытством энтомолога, изучающего редкую бабочку.

– Это невозможно, – прошептала Алира.

– В твоём мире – возможно. Здесь реальность более… гибкая. – Каэл'Арим поднялся и начал ходить вокруг неё медленными кругами. – Эмоции здесь имеют вес, форму, субстанцию. Твои эмоции особенно. Они настолько яркие, что Пустота не может их игнорировать.

– Тогда освободи меня, – потребовала она. – Если это моя сила, то я могу ею управлять.

– Можешь, – согласился он. – Но для этого тебе нужно понять правила. А правила просты: здесь побеждает не тот, кто сильнее борется, а тот, кто умеет принимать.

Алира попыталась сесть, и цепи снова сжались, заставляя её задыхаться.

– Смирись, – сказал Каэл'Арим, и в голосе его не было насмешки, только что-то похожее на сочувствие. – Прими то, что произошло. Прими то, что ты здесь. Прими то, что я твой хозяин. И боль уйдёт.

– Никогда, – выдохнула Алира сквозь сжатые зубы.

И снова это выражение удивления в его глазах. Он остановился прямо перед ней, наклонился так, что их лица оказались на одном уровне.

– Никогда? – повторил он тихо. – Знаешь, сколько людей попадало сюда до тебя? Сотни. Тысячи. И все они, каждый без исключения, ломались. Кто за часы, кто за дни, но все ломались. – Он протянул руку и осторожно, почти нежно коснулся её щеки. – А ты говоришь "никогда".

Прикосновение было холодным, но странно успокаивающим. На мгновение цепи ослабли, и Алира почувствовала, как может глубже вдохнуть.

– Что делает тебя такой… упрямой? – пробормотал он, больше размышляя вслух, чем обращаясь к ней.

– Может быть, просто я знаю себе цену, – ответила Алира, встречая его взгляд. – И эта цена не включает поклонение самовлюблённому тирану.

Каэл'Арим моргнул. Потом медленно убрал руку и выпрямился.

– Самовлюблённый тиран? – в его голосе появились нотки веселья. – Ох, дорогая девочка, ты понятия не имеешь, с кем разговариваешь.

Воздух вокруг него задрожал, стал плотнее. Алира почувствовала давление – не физическое, а что-то более глубокое, что давило на саму её сущность. Серебряные глаза вспыхнули ярче, и в них отразились вещи, которые не должны были существовать – миры, умирающие в огне, звёзды, поглощаемые тьмой, существа, которые когда-то были богами.

– Я правил этим местом задолго до того, как твой мир узнал, что такое огонь, – сказал он, и голос его отдавался эхом, словно шёл из бесконечных глубин. – Я видел рождение и смерть цивилизаций. Я был свидетелем того, как целые расы поклонялись мне как богу, а потом исчезали в пыли веков.

Давление усилилось, и цепи на Алире стали такими тяжёлыми, что она едва могла дышать.

– И ты, маленькая смертная девочка, осмеливаешься называть меня самовлюблённым тираном?

Алира почувствовала, как её воля начинает трещать под этим давлением. Ещё немного, и она сломается, упадёт на колени, будет умолять о пощаде.

Но вместо этого она засмеялась.

Смех получился хрипловатый, надтреснутый, но искренний. Каэл'Арим отшатнулся, словно она ударила его.

– В чём дело? – требовательно спросил он.

– Ты, – выдохнула Алира сквозь смех. – Ты звучишь точно как мой дядя Роберт, когда он напивался и начинал рассказывать о своих великих подвигах на войне. Та же напыщенность, то же самолюбование.

Давление исчезло так резко, что она едва не упала. Каэл'Арим стоял и смотрел на неё с таким выражением, словно она была живой загадкой.

– Ты не боишься меня, – сказал он, и это не был вопрос.

– Боюсь, – честно ответила Алира. – Но страх – это не причина терять достоинство.

Он молчал долго, изучая её лицо. Потом медленно кивнул.

– Интересно. Очень интересно. – Каэл'Арим повернулся к выходу, но у арки остановился. – Знаешь, что случится, если ты будешь продолжать сопротивляться?

– Что?

– Ты сойдёшь с ума, – сказал он просто. – Пустота не терпит сопротивления. Она будет давить на твой разум, шептать тебе страхи, показывать кошмары. Рано или поздно ты сломаешься. И тогда от той девочки, которая смеётся в лицо древнему злу, не останется ничего.

– Возможно, – согласилась Алира. – Но пока я не сломалась, я остаюсь собой.

Каэл'Арим повернулся к ней, и на лице его была странная, почти восхищённая улыбка.

– Ты удивительна, – сказал он тихо. – Абсолютно, фантастически безрассудна, но удивительна.

– Спасибо за комплимент, – сухо ответила Алира. – Теперь освободи меня.

– Нет, – он покачал головой. – Не сейчас. Сначала я хочу посмотреть, как долго ты продержишься. Хочу увидеть, действительно ли ты так сильна, как кажешься, или это всего лишь показуха.

Он направился к выходу, но голос Алиры остановил его:

– А что, если я окажусь сильнее, чем ты думаешь?

Каэл'Арим обернулся и посмотрел на неё через плечо. В серебряных глазах мелькнуло что-то похожее на предвкушение.

– Тогда, дорогая моя, – сказал он, – мне придётся пересмотреть свои планы относительно тебя.

Он исчез в тенях коридора, оставив её одну с невидимыми цепями и шепчущими стенами.

Время тянулось, как патока на морозе. Алира лежала на подушках, пытаясь найти баланс между сопротивлением и принятием. Слишком много злости – и цепи сжимались до удушья. Слишком много покорности – и она чувствовала, как что-то важное в ней начинает угасать.

Пустота шептала ей. Сначала тихо, почти нежно, предлагая облегчение взамен на подчинение. Потом громче, настойчивее, показывая образы дома, которого больше не было, людей, которые предали её, будущего, которого у неё никогда не будет.

Ты одна.

Ты никому не нужна.

Ты мертва для своего мира.

Зачем страдать?

Голоса множились, обвивались вокруг её разума, как змеи. Алира чувствовала, как они пытаются проникнуть глубже, найти слабые места в её защите.

Но она держалась.

Держалась, вспоминая запах маминого хлеба. Держалась, думая о книгах, которые она так и не прочла. Держалась, потому что где-то в глубине души горел маленький, упрямый огонёк, который говорил: "Я Алира. Я существую. Я имею значение."

Часы шли, а может быть, дни – в Пустоте время не имело смысла. Цепи то сжимались, то ослабевали, реагируя на каждое изменение её настроения. Алира училась дышать сквозь боль, думать сквозь отчаяние, существовать в состоянии постоянного равновесия на краю пропасти.

И постепенно она начала понимать кое-что важное.

Цепи не просто реагировали на её эмоции. Они были её эмоциями. Каждая вспышка гнева, каждый приступ страха материализовались в этом месте, становились частью реальности. Но если эмоции могли создавать оковы, то они же могли их и разрушать.

Не сопротивление. Не покорность. Контроль.

Алира закрыла глаза и сосредоточилась не на том, чтобы подавить свои чувства, а на том, чтобы направить их. Гнев – не разрушительная сила, а топливо для решимости. Страх – не слабость, а предупреждение об опасности. Отчаяние – не конец, а начало поиска новых путей.

Медленно, очень медленно, цепи начали меняться. Они не исчезали, но становились… иными. Не оковами, а чем-то, что напоминало украшения – тонкие серебряные нити, которые опоясывали её, но не сковывали.

Алира открыла глаза и села. Впервые за долгие часы она могла двигаться свободно.

– Умница, – донёсся голос из арки.

Каэл'Арим стоял в проёме, опираясь о косяк. Но в этот раз в его взгляде не было насмешки или превосходства. Было что-то похожее на уважение.

– Ты вернулся посмотреть, как я схожу с ума? – спросила Алира, поднимаясь на ноги.

– Вернулся посмотреть, как ты побеждаешь Пустоту, – ответил он. – И должен признать, я впечатлён.

Он вошёл в комнату, и Алира заметила, что серебряные браслеты на его запястьях светятся ярче обычного.

– Мало кто понимает истинную природу этого места так быстро, – продолжал он. – Ещё меньше людей способны использовать это понимание для освобождения.

– Я не свободна, – указала Алира, показывая на серебряные нити вокруг себя. – Просто научилась жить с оковами.

– Это и есть свобода, – серьёзно сказал Каэл'Арим. – По крайней мере, единственная свобода, которая существует в Пустоте.

Он подошёл ближе, и Алира увидела в его глазах что-то новое – не любопытство хищника, а интерес равного к равному.

– Расскажи мне, – сказал он, – что ты чувствовала, когда понимала, как управлять цепями?

– Зачем тебе это знать?

– Потому что, – Каэл'Арим остановился прямо перед ней, – ты первая за очень долгое время, кто смог это сделать. И я хочу понять, как.

Алира смотрела в серебряные глаза и видела в них отражение своего лица – бледного, измученного, но несломленного. И вдруг поняла что-то важное.

– Ты тоже когда-то был в цепях, – сказала она тихо. – Не таких, как мои, но в цепях.

Что-то мелькнуло в его взгляде – слишком быстро, чтобы понять, что именно. Но Алира успела это заметить.

– Возможно, – ответил он осторожно. – Но сейчас речь не обо мне.

– Всё связано, – настаивала Алира. – Ты знаешь, как разорвать цепи, потому что сам когда-то их разрывал.

Каэл'Арим молчал долго. Потом медленно протянул руку и коснулся одной из серебряных нитей вокруг её запястья. Нить вспыхнула ярким светом и исчезла.

– Свобода, – сказал он тихо, – всегда имеет цену. Я заплатил свою давным-давно. Теперь твоя очередь решать, готова ли ты заплатить свою.

– Какую цену?

Но он уже поворачивался к выходу.

– Отдохни, – сказал он, не отвечая на вопрос. – Завтра начинается следующий урок.

– Какой урок?

Каэл'Арим остановился в арке и посмотрел на неё через плечо. В серебряных глазах плясали тени.

– Урок о том, что свобода от цепей – это только начало. Настоящие испытания ждут тебя впереди.

Он исчез в коридоре, оставив Алиру одну в комнате, где больше не шептали голоса Пустоты.

И впервые с момента прихода в этот мир она почувствовала что-то похожее на надежду.

Глава 4

Сон пришёл неожиданно, словно туман, который медленно окутывает сознание мягкими серыми лентами. Алира не помнила, когда закрыла глаза – время в Пустоте текло странно, размываясь в бесконечную череду мгновений без начала и конца. Усталость накопилась где-то глубоко, в местах, куда не дотягивались мысли, и теперь, когда напряжение битвы с цепями спало, тело просто сдалось.

Она спала и не спала одновременно. Сознание дрейфовало в том неопределённом пространстве между бодрствованием и забвением, где реальность становится текучей, а невозможное – обыденным. В этом состоянии Алира могла слышать дыхание стен дворца, чувствовать, как костяные балки переговариваются друг с другом на языке скрипов и вздохов.

И в этой полудрёме она услышала голос.

– Как же ты устала, дитя…

Слова донеслись откуда-то издалека, словно произнесённые через толщу воды. Голос был мужским, но не похожим на голос Каэл'Арима. Тёплым, мягким, с нотками печали, которая была старше памяти.

Алира попыталась открыть глаза, но веки были тяжёлыми, словно налитыми свинцом. Она могла слышать, чувствовать, но не могла двигаться – состояние, которое в другой ситуации вызвало бы панику, а здесь казалось естественным.

– Не пытайся проснуться, – продолжал голос, и в нём звучала такая бесконечная усталость, что Алира почувствовала, как сердце сжимается от сочувствия. – Здесь, между сном и явью, мы можем говорить свободно. Здесь его правила слабее.

Его правила?

– Кто ты? – попыталась спросить Алира, но слова растворились в воздухе, не достигнув губ.

– Я слышу тебя, дочь солнца, – откликнулся голос, и в нём появились нотки чего-то похожего на улыбку. – Мысли здесь звучат громче слов, особенно такие яркие, как твои.

Дочь солнца. Никто никогда не называл её так, но что-то в этом обращении отзывалось глубоко в груди, заставляло вспомнить утро в родной деревне, когда она стояла в поле подсолнухов и чувствовала, как лучи согревают лицо.

– Ты из моего мира? – мысленно спросила она.

– Нет, – ответ пришёл с долей сожаления. – Мой мир погиб так давно, что даже звёзды забыли его имя. Но я помню тепло солнца, как помнишь его ты. И эта память связывает нас.

Алира почувствовала движение в воздухе, словно кто-то очень осторожно приближался. Не угрожающе – скорее как родитель, подходящий к кровати больного ребёнка.

– Покажись, – попросила она.

– Я не могу. Не здесь, не при полном сознании. Он почувствует. – Голос стал тише, осторожнее. – Но я могу коснуться края твоего сна, оставить тень в твоих видениях.

Пространство вокруг неё начало меняться. Серые тона полусна потемнели, а потом медленно начали различаться контуры. Не комната, в которой она лежала, а что-то другое – просторное помещение с высокими окнами, через которые лился настоящий солнечный свет. Тёплый, золотой, живой.

И в этом свете стояла фигура.

Высокий мужчина в простой одежде, которая когда-то была белой, а теперь выцвела до цвета старой кости. Лицо у него было… странным. Не молодое и не старое, а словно время коснулось его выборочно – разгладило одни черты и подчеркнуло другие. Волосы тёмные, но с серебряными прядями у висков. Глаза цвета осенних листьев – золотистые, с коричневыми вкраплениями.

Но самым странным было то, что он казался… незаконченным. Словно художник начал рисовать портрет, но не успел закончить. Края его фигуры размывались, перетекая в окружающий свет.

– Эштайр, – сказал он, и это было не представление, а скорее воспоминание о том, кем он когда-то был. – Или то, что от него осталось.

– Что с тобой случилось?

Эштайр медленно подошёл к одному из окон и посмотрел наружу. За стеклом не было ничего – ни неба, ни земли, только мягкий золотой свет, который мог быть рассветом или закатом.

– То же, что случается со всеми, кто попадает в Пустоту, – ответил он, не оборачиваясь. – Я начал исчезать. Сначала воспоминания, потом чувства, потом сама суть того, кем я был. Он не крадёт жизни – он крадёт души, по кусочку, день за днём.

– Он? Каэл'Арим?

– Правитель. Владыка. Тот, кто сидит на троне из костей и пьёт отчаяние из черепных чаш. – Эштайр обернулся, и Алира увидела в его глазах такую печаль, что захотелось заплакать. – Хотя когда-то он был другим.

– Другим?

– У каждого тирана есть своя история, дочь солнца. У каждого чудовища есть причина, по которой оно стало чудовищем. – Он подошёл ближе, и Алира почувствовала от него аромат – не запах, а скорее воспоминание о запахе. Цветы, которые цвели в садах, пепел которых развеяли ветры. – Но знание причин не делает когти менее острыми.

– Почему ты говоришь со мной?

Эштайр остановился рядом с ней, но не смотрел прямо. Его взгляд был направлен куда-то в сторону, словно он видел вещи, скрытые от её глаз.

– Потому что ты не такая, как остальные, – сказал он тихо. – Другие приходили сюда уже сломленными – страхом, болью, отчаянием. Они быстро растворялись в Пустоте, становились её частью. Но ты…

– Что я?

– Ты горишь, – Эштайр наконец посмотрел на неё, и в золотых глазах плясали отблески того самого внутреннего огня, о котором он говорил. – Твоя воля, твоя злость, твоя надежда – всё это создаёт свет в месте, где его не должно быть. И этот свет… он может изменить всё.

Алира попыталась понять, что он имеет в виду, но слова ускользали, как рыба в воде.

– Говори прямо, – попросила она. – Я не понимаю загадок.

– Прямые слова здесь опасны, – ответил Эштайр с сожалением. – Он слышит всё, что произносится в его владениях. Я могу говорить только намёками, только полуправдой, только тенями смысла.

– Тогда дай мне хотя бы надежду, – Алира почувствовала, как отчаяние подкрадывается к ней снова. – Скажи, что есть способ выбраться отсюда.

Эштайр замолчал на долгое время. Когда он заговорил снова, голос его был едва слышным:

– Есть старая история о птице, которая попала в клетку. Клетка была красивой, удобной, в ней была еда и вода, всё, что нужно для жизни. И хозяин клетки говорил птице: "Зачем тебе небо, когда у тебя есть всё необходимое здесь?"

– И что ответила птица?

– Что золотая клетка остаётся клеткой, – Эштайр улыбнулся грустно. – Но в истории не говорится, что птица делала дальше. Потому что каждая птица должна сама решить, что важнее – безопасность или свобода.

– А что выбрал ты?

Что-то болезненное мелькнуло в его глазах.

– Я… я попытался выбрать и то, и другое. Попытался найти компромисс между клеткой и небом. – Он отвернулся к окну. – И потерял всё.

– Что ты потерял?

– Её, – прошептал он так тихо, что Алира едва расслышала. – Я потерял её.

– Кого?

Но Эштайр уже начинал исчезать. Контуры его фигуры размывались, сливаясь со светом. Комната с окнами тоже растворялась, и Алира почувствовала, как её сознание медленно поднимается к поверхности реальности.

– Подожди! – мысленно крикнула она. – Не уходи! Скажи мне что-нибудь ещё!

– Помни, – его голос доносился уже из очень далека, – даже у тюремщика есть свои цепи. И иногда заключённый может стать ключом к свободе хозяина.

– Что это значит?

– Это значит, дочь солнца, что не всё потеряно. Не сдавайся. Не позволяй Пустоте погасить твой свет. – Последние слова были едва слышимы. – И помни – ты не одна. Я буду ждать в тенях.

Свет угас, комната исчезла, и Алира очнулась на подушках в своей костяной темнице.

Она лежала неподвижно, пытаясь осмыслить произошедшее. Сон? Видение? Или что-то ещё? В Пустоте грань между реальным и нереальным была размыта до неузнаваемости.

Но слова Эштайра отзывались в памяти с пугающей ясностью. Даже у тюремщика есть свои цепи. Что он имел в виду? Каэл'Арим казался абсолютным хозяином этого места, существом, не знающим ограничений. Но что, если это было лишь видимостью?

Алира села, прислушиваясь к ощущениям. Серебряные нити вокруг её тела светились тускло, но не сжимались. После разговора с таинственным духом она чувствовала себя… иначе. Не сильнее, но более цельной. Словно кто-то напомнил ей, кто она такая.

Дочь солнца.

Странное имя, но почему-то правильное. В этом мире тьмы и костей она действительно была частичкой того света, который помнила по дому. И этот свет, как сказал Эштайр, мог изменить всё.

Но как?

Алира встала и подошла к арке. За шторами был коридор, полный теней и шёпотов. Где-то там, в лабиринте костяных залов, Каэл'Арим занимался своими тёмными делами. Где-то там же скрывался Эштайр – дух, который потерял всё, но всё ещё сохранил надежду.

Я буду ждать в тенях.

Обещание это согревало, как воспоминание о родном очаге. Алира была не одна в этом месте. У неё был союзник – странный, загадочный, говорящий только намёками, но союзник. И впервые с момента попадания сюда она почувствовала, что у неё есть цель, которая выходила за рамки простого выживания.

Она должна была понять, что имел в виду Эштайр, говоря о цепях тюремщика. Должна была выяснить, что случилось с той, кого он потерял. И, возможно, найти способ не просто выжить в Пустоте, но изменить её.

Не всё потеряно.

Алира коснулась одной из серебряных нитей на запястье. Металл был тёплым под пальцами, и в нём отражался не костяной потолок комнаты, а что-то другое – далёкие звёзды, которые она когда-то видела в небе над родной деревней.

Может быть, это была иллюзия. Может быть, игра разума, который отчаянно цеплялся за надежду. Но сейчас это не имело значения. Важно было то, что надежда есть.

И что в тенях её ждёт друг.

Каэл'Арим стоял в своём тронном зале и смотрел в одну из многочисленных костяных чаш, наполненных тёмной жидкостью. В поверхности отражалась не его лицо, а комната, где лежала Алира. Он видел, как она села, как подошла к арке, как коснулась серебряной нити на запястье.

И он видел свет в её глазах – тот самый свет, который так его беспокоил.

– Интересно, – пробормотал он, отставляя чашу. – Очень интересно.

Он чувствовал в воздухе отголоски чужого присутствия. Кто-то говорил с его пленницей. Кто-то, кто умел обходить его защиты, прятаться в щелях между сном и явью.

Эштайр.

Имя это не произносилось в Пустоте уже много лет. Каэл'Арим думал, что дух давно растворился, стал частью общей массы забытых душ. Но, видимо, в нём оставалось больше воли, чем предполагалось.

– Что ты ей сказал, старый друг? – спросил Каэл'Арим в пустоту. – О чём шептал на ухо?

Ответа не было, но в воздухе повисло ощущение, которого он не чувствовал уже очень долго. Ощущение того, что в его идеально упорядоченном мире появилась переменная, которую он не контролирует.

И странно, но это его не разозлило. Наоборот – впервые за века ему стало… любопытно.

– Ну что ж, – сказал он, поворачиваясь к выходу из зала. – Посмотрим, что из этого выйдет.

А в тенях между колоннами что-то тихо вздохнуло – звук, который мог быть эхом ветра или далёким голосом, произносящим слова надежды.

Глава 5

Алира бродила по дворцу уже несколько часов – или дней, время здесь потеряло всякий смысл. После разговора с Эштайром что-то изменилось в её восприятии этого места. Костяные стены больше не казались просто мрачным декором – теперь она видела в них историю. Каждая кость была чьей-то жизнью, чьими-то надеждами, превращёнными в строительный материал для чужого дворца.