Крестные матери

– Мама! – крикнула Филомена. – Мама, куда ты уходишь?!

– Возможно, когда-нибудь она вернется. – В голосе Розамарии не было уверенности. – А сейчас ты должна идти за мной.

Мысли Филомены путались. Она была крайне измотана, а пальцы руки, которую все это время сжимала мама, из потных и горячих превратились в маленькие ледяные сосульки.

– Мама! – закричала она, подбегая к окну и раздвигая портьеры.

В лучах лунного света она увидела очертания маминой фигуры, как она торопится выйти из усадьбы по дорожке из главного входа, затем садится в телегу, запряженную лошадьми. Телега сразу тронулась с места и, набирая скорость, подняла за собой тучу пыли. Затем она резко завернула за угол и скрылась из виду.

– Мама! – снова пронзительно выкрикнула Филомена и побежала к двери.

Золотая дверная ручка была слишком большой для маленьких ладоней, но каким-то образом ей удалось ее повернуть и отворить тяжелую деревянную дверь. Девочка сбежала вниз по каменным ступенькам, хватая ртом воздух.

– Мама! Подожди меня! Мама! – кричала она сквозь рыдания, а пыль щипала ее глаза и ослепляла вместе со слезами.

Грузный мужчина в рабочей одежде, вышедший из-за угла, одним ловким движением подхватил Филомену и зажал ее под мышкой. В его прикосновении не было ничего деликатного, он держал ее точно так же, как держат свинью, которая норовит сбежать.

– Basta![3] Ты хочешь, чтобы сюда приехала полиция и забрала тебя в приют? В этот очень плохой дом, куда отправляют непослушных детей и где тебя будут бить и днем и ночью. Ты хочешь туда? – пророкотал мужчина.

Он обладал недюжинной силой и в несколько шагов отнес Филомену за дом, к черному входу, меньшей, простой двери, которая вела прямо на кухню.

Полная женщина в замасленном фартуке с тесаком для мяса в руках работала за широким деревянным столом. Она нареза́ла что-то большое, темное, окровавленное.

– Вот новая девчонка, – сказал здоровяк, скинув Филомену на голый каменный пол, будто мешок с мукой.

Женщина с кислым видом подняла глаза.

– По крайней мере, она будет повыше, чем Розамария, когда ту сюда привезли. Но они всегда такие тощие! Худенькие девчушки слишком часто болеют, – пожаловалась толстуха.

– Тогда корми ее получше, – хохотнул мужчина и вышел через черный ход.

Женщина вытерла руки о промасленный фартук и, не глядя на Филомену, протянула ей булочку.

– Ешь давай! – приказала она.

Филомена поднесла черствую булочку ко рту. Она жевала и жевала, потому что, несмотря на потрясение, была очень голодна. В глазах у нее все еще стояли соленые слезы, и они каким-то образом нашли путь к ней в рот, подсаливая хлеб. Она с трудом проглотила последний кусок.

– Закончила? Спать можешь там, – женщина кивнула в сторону алькова в дальнем углу кухни.

Сама она была очень занята, выкладывая мясо в миску с маринадом.

Филомена проследила за ее взглядом, затем прошла к крохотному алькову. Там оказался слежавшийся матрац из соломы и драное покрывало. Ни подушки, ни лампы, ни свечи…

Кухарка отнесла чашу с маринующимся мясом в кладовку через дверь, которая открывалась в обе стороны. Вновь появившись в проеме двери, она уже снимала фартук.

– Когда-нибудь, если будешь хорошо работать, ты сможешь спать наверху с остальными слугами, – сказала она кратко. – А теперь тебе лучше побыстрее ложиться. Работать начинаем в четыре утра. – Взяв масляную лампу, освещавшую кухню, кухарка вышла, унося с собой последние лучи света.

Филомена, оставшись в кромешной тьме, легла на матрац. В комнате без окон ночь казалась настолько всеобъемлющей, что девочка натянула на голову одеяло, только чтобы не видеть, насколько бесконечна тьма. Мысли все еще кружились в голове, но усталость взяла верх, и Филомена заснула.

Посреди ночи она неожиданно проснулась и сперва не могла вспомнить, где находится. Казалось, что в пустоте, брошенная всем миром.

– Я умерла? – прошептала она.

«Может, папа и мама тоже умерли? Может, мама погибла при крушении поезда, вот почему она не может за мной вернуться? Может, огромная волна пришла с моря и накрыла папины лодки, убила и его, и братьев. – Филомена тихо лежала, обдумывая эти мысли. – Значит, если я умерла, за мной придет Дева Мария и заберет на небеса, где всегда сияет солнце».

Она закрыла глаза и стала ждать, когда же нежная Мадонна придет и возьмет ее за руку, как мать, которая никогда не отпустит столь горячо любящее ее дитя. Филомена ждала и ждала, и ее правая рука была невыносимо пуста, поэтому она сжала ее левой ладонью так сильно, как только могла, будто хотела удержать себя и не рассыпаться в этой тьме на миллион кусочков.

Поначалу вокруг стояла тишина. Затем девочка услышала скребущие звуки с другой стороны стены, и ее охватил страх при мысли, кто это может быть. Крыса? Змея? Волк за стеной снаружи? Злой бродяга?

Возможно, это звучал хор святых и ангелов, которые шепчутся о ней. Что, если святые спрашивают Филомену, за какие грехи, совершенные ею, родители вышвырнули ее из дома? Наверняка именно об этом спросил бы священник.

Так что Филомена начала вспоминать каждый свой проступок, и мелкий, и крупный. Она усиленно взывала к своей совести, но в итоге осталась еще более озадаченной. Она не нашла ничего, за что мама и папа могли бы ее бросить. Она решила, что, когда Святая Дева придет за ней, она просто попросит прощения за все, что совершила, и будет надеяться на ее защиту в обмен на верную любовь раскаявшегося дитя.

Потом Филомена услышала странный, пугающий плач, воющие рыдания. Она не сразу поняла, что издает эти жалобные звуки сама. Нет, так не пойдет. Мадонна не придет за ней, если она будет плохо себя вести. Филомена быстро подняла руки и плотно зажала рот ладонями, чтобы никто не услышал ее рыданий, чтобы они остались у нее внутри и канули в темные, чернеющие глубины ее собственного сердца.

Глава 2

ЛЮСИАдская Кухня, Нью-Йорк, 1934 год

Люси Мария чувствовала себя изрядно вымотанной, когда холодной мартовской ночью вышла из больницы Сент-Клэр. В отделении неотложной помощи сегодня было особенно тяжело: грипп, полиомиелит, рахит и коклюш у детей; туберкулез у бездомных; ушибы головы и переломанные конечности у мужчин, получивших травмы на работе или в драке; сифилис у проституток. Вот уж действительно – Адская Кухня!

Все, чего хотелось Люси, – вернуться в меблированные комнаты, где жили незамужние медсестры, и принять теплую ванну, пока еще есть горячая вода. В больнице она выпила только чашку чая, но слишком устала, чтобы есть. Она просто хотела принять ванну и лечь в постель. Завтра у нее выходной. Тогда она поест, вымоет свои рыжие волосы и ополоснет их хной.

Люси завернула за угол, и с Гудзона ударил порыв ледяного ветра. Девушку пробрал озноб. Она подняла воротник пальто и поплотнее его запахнула, но на воротнике отсутствовала пуговица, и Люси пришлось придерживать его рукой. Ей было всего двадцать лет, но, когда холод пробирает до костей, чувствуешь себя старухой.

– В Адской Кухне должно быть жарко, – пробормотала она. – Если только ад не сделан изо льда и ветра.

В лицо ударил очередной порыв ветра, и Люси прищурилась, не заметив, как у тротуара рядом с ней остановился старый черный автомобиль. Выскочившие из него двое мужчин схватили ее под локти, а тот, что повыше, прижал к боку девушки дуло пистолета. Из-за шерстяных шапок и высоко замотанных шарфов на их лицах были видны только глаза.

– Не стоит кричать, медсестричка, – спокойно произнес высокий с резким ирландским акцентом, который напомнил ей о Старом Свете, – тогда все будет в порядке.

От него пахло машинным маслом и несвежим пивом.

– Кто вы? Что вам от меня надо?! – резко спросила Люси.

Она с ранних лет научилась не показывать страх. Люди чувствуют его, и он придает им смелости.

Но они уже запихнули ее на заднее сиденье автомобиля и заблокировали дверцы. Мужчина, который был ниже ростом, сел за руль. Высокий забрался на заднее сиденье рядом с ней и наклонил Люси к полу, чтобы она не выглядывала в окно.

– Если вам нужны деньги, то вы не по адресу, – заявила она более уверенно, чем себя ощущала. – У меня всего пять центов, и это святая правда. Забирайте их и отпустите меня.

– Нам не нужны твои деньги, – буркнул он.

Это ее встревожило. По левой стороне от них была река – это все, что ей удалось мельком увидеть. Они направлялись в сторону Бронкса. Она читала слишком много статей в газетах и слышала уйму жутких историй о покойниках, найденных под мостами или на задворках этих районов, и никто, похоже, ничего не знал об этих трупах. Никто не беспокоился о них.

И если уж на то пошло, о ней тоже некому побеспокоиться. Персонал больницы уведомит полицейского, который приводит людей в неотложку, и кто-нибудь в полиции проверит записи о пропавших людях. На этом все и закончится. Никто из членов семьи не станет искать ее тело, чтобы достойно похоронить. Если эти люди выбросят ее в канаву или реку, кто-нибудь обязательно ее найдет, и она, скорее всего, будет похоронена на том жалком островке, где заключенных заставляют копать могилы для бедняков и безвестных мертвецов. Так что ей остается только молиться.

Она так живо представила себе эти сцены, что очень удивилась, когда машина достигла цели – обветшалого кирпичного здания в Гарлеме, на улице с темными громадами домов, в которых в этот час не виднелось ни одного огонька: лучше не видеть и не слышать, что происходит на этой мрачной улице.

Мужчина ниже ростом остался в машине, а тот, что с пистолетом, открыл дверцу и, вытащив Люси из автомобиля, подтолкнул ее к одному из домов.

Парадная дверь оказалась не заперта. Она вела на лестницу, где пахло плесенью. Мужчина потащил девушку по лестнице на самый верх, где была всего одна квартира, и стукнул в дверь один раз.

– Войдите, – откликнулся мужской голос.

Сопровождающий втолкнул Люси в комнату, а сам отступил назад и закрыл за собой дверь. Она не слышала звука шагов вниз по лестнице: значит, он остался сторожить на площадке.

В комнате находились кровать, умывальник и небольшая лампа, источающая слабый рассеянный свет. Люси прищурилась и различила на кровати женщину. Простыня, вся в пятнах, едва прикрывала ее огромный живот.

– Она не должна была забеременеть. Твоя забота – избавить ее от ребенка. – Мужской голос звучал из кресла, стоящего в темном углу комнаты.

И хотя мужчина обращался к Люси и наблюдал за ней, она не могла разглядеть его лица. Но зато видела силуэт – широкоплечий, коренастый, крепко сложенный.

– Вытащи его и убей, – спокойно продолжил он, будто говорил о мышах.

Люси тяжело сглотнула, но взяла себя в руки.

– Почему я? – спросила она. – Есть и другие, кто этим занимается.

– Прошу вас, мисс, – взмолилась девушка на кровати. – Я видела вас однажды в церковной больнице. Я знаю, что вы хорошая и что вы стараетесь помочь людям в беде.

Люси быстро оценила ситуацию. Кому-то из гангстеров эта девушка явно была нужна живой, иначе ее просто убили бы вместе с младенцем в утробе. Этим проявлением чувств можно было воспользоваться. Беременной девушке было самое большее пятнадцать лет, а волосы, прилипшие к потному лицу, были рыжие, как у Люси.

С потрясающей силой на Люси нахлынули воспоминания о том, как она сама была в том же возрасте в похожих обстоятельствах, когда еще жила в Ирландии. Симпатичный, но слабовольный парнишка сделал Люси ребенка, но затем исчез под давлением своей семьи. В результате отец и брат Люси затащили ее в фургон и отвезли в «дом для беспутных девиц», который больше был похож на тюрьму, а работал как прачечная из прошлого века. Во главе его стояли несколько очень странных монахинь. Первое, что они сделали с Люси, – это обрили ее наголо. «Чтобы вшей не было», – объяснили они. Затем она присоединилась к тридцати другим девушкам, которые в ожидании родов целыми днями стирали белье.

Люси не знала, что за дешевого доктора вызвали монашки в ту ночь, когда пришел «ее черед», но, когда все закончилось, ее новорожденный сын был уже мертв, а она сама едва выжила. Каким-то образом ей удалось выкарабкаться, хотя было уже все равно. А далее, много месяцев спустя, когда у нее наконец появилось желание жить, она ласковыми речами уговорила мужчину, который поставлял мыло для прачечной, помочь ей сбежать в Дублин.

Там она работала в госпитале, пока не заработала на билет до Америки. У нее не было ни личных вещей, ни багажа, а все, что она оставила на родине, – это сердце, которое было похоронено в небольшой могиле вместе с ее новорожденным сыном. Оно покоилось под деревьями, что выросли над ней, на импровизированном кладбище за домом для беспутных девиц.

– Ребенок не выходит, и я ничего не могу сделать. – Девушка на кровати начала всхлипывать, умоляя Люси о помощи взглядом затравленного животного.

Люси подошла к ней, чтобы оценить состояние, и сделала вывод, что помогала женщинам и в худшем положении – с более тяжелой беременностью, с ножевыми ранами, со смертельными заболеваниями. В католическом госпитале ее хорошо обучили; им требовалась любая подмога, которую она могла оказать, и сестры там были добрее и радостнее. Они охотно пользовались помощью Люси, угадав в ней большой потенциал в деле заботы о нуждающихся.

Экстренные ситуации придавали Люси энергии, и сейчас адреналин в ее крови пересилил усталость. Она повернулась и встретилась взглядом с человеком в углу, заговорив нейтральным, «врачебным» тоном с властным оттенком превосходства и резким ирландским акцентом, который в подобных ситуациях каким-то образом придавал дополнительный вес ее словам.

– Итак, об аборте говорить поздно, беременность зашла слишком далеко, – решительно заявила Люси. – Я могу лишь помочь ей родить. Но в любом случае подумайте, какой проблемой будет избавиться от трупа младенца.

– Да никаких проблем, – проворчал мужчина из своего темного угла. – Просто вытащи его, и все.

Люси попыталась убедить его еще раз.

– В северной части штата францисканские монахини содержат приют для брошенных детей. Я хорошо их знаю, так что, если они примут от меня ребенка, они не будут задавать вопросов, – уверенно произнесла она. – Нет преступления – нет проблемы. Это более простое решение, – добавила она многозначительно. – Если вы хотите, чтобы я помогла, – это мое условие. Иначе, как я и сказала, мать может умереть, и у вас на руках останутся два трупа. Три – если считать меня, – усмехнулась Люси и решительно вздернула подбородок, хотя вовсе не чувствовала себя так уверенно.

На самом деле у нее бешено стучало сердце, и она задержала дыхание, ожидая ответа. Она рисковала, предположив, что ему не особо хочется убивать эту девушку; тогда все, что нужно сделать Люси, – снять с их подруги клеймо позора и помеху в виде незаконнорожденного ребенка.

Глаза мужчины блеснули в темноте, когда он оценивающе взглянул на медсестру.

– Где находится приют? И сестры заберут ребенка без вопросов? – уточнил он, будто пытаясь заставить ее в этом поклясться.

– Совершенно верно, – не колеблясь ответила она и объяснила, где приют.

– Ни имен, ни сведений, откуда к тебе попал ребенок. Если ты когда-нибудь кому-нибудь об этом проговоришься, мы тебя убьем, – бесцветным голосом заметил мужчина.

– Понятно, – сухо ответила Люси. – А теперь ты можешь выйти из комнаты, чтобы я помогла этой бедной девочке? – Когда он не двинулся с места, она добавила: – Ну, тогда надеюсь, ты не из брезгливых. Тут сейчас будет немного грязно.

Мужчина поднялся и вышел из комнаты. Она слышала, как он что-то сказал второму громиле, что ждал за дверью. Затем их шаги послышались на лестнице.

– Трусы, – буркнула Люси.

Девушка на кровати корчилась от боли, но Люси видела, что от рождения ребенка ее удерживает лишь страх. Когда мужчина покинул комнату, все пошло как надо, своим чередом. Девушка закусила зубами свернутую салфетку.

– Не волнуйся, – Люси ласково дотронулась до ее плеча, но не удержалась и спросила: – Что же это за человек, который так легко может убить младенца? Он женат?

Она сразу же пожалела о своем вопросе. Девушка, похоже, решила, что скоро умрет, поэтому устроила что-то вроде исповеди, виноватым шепотом поведав о своих бедах: отец ребенка не женат, но очень влиятельный человек, гангстер-ростовщик, который вытрясает деньги из профсоюзов. Она не называла имени и только закусила губу с новым приступом боли, потом скосила глаза, чтобы смотреть на Люси, и продолжила тихо и с отчаянием рассказывать свою историю.

– Я знаю, что могу вам доверять. Вы ведь не убьете моего ребенка?

Люси задержала взгляд на умывальнике, чтобы не выдать охватившие ее чувства. После дневного дежурства она часто добровольно оставалась работать в ночные смены, только чтобы не гулять по улицам и не видеть юных мамочек, толкающих коляски с младенцами. А еще для того, чтобы, вернувшись домой, сразу заснуть и не видеть перед глазами небольшое кладбище, продуваемое всеми ветрами.

Девушка на кровати с тревогой ждала ответа.

– Нет, – твердо ответила Люси, начиная мыть руки. – Ребенок не умрет.

Глава 3

ЭМИГород Трой, штат Нью-Йорк, 1934 год

Эми Мария беспокоилась. Прошел целый год со времени ее замужества, а она все еще не забеременела. Ее муж Брунон не хотел это обсуждать, а их соседи в северной части штата Нью-Йорк – в основном немецкие и ирландские рабочие – говорили на языках, которые девочка Эми, приехавшая из Франции, не понимала. Ей было восемнадцать лет, и весь ее жизненный опыт сосредотачивался в принадлежавшей им с Бруноном маленькой таверне.

Раньше это заведение было собственностью дяди Эми. Он и ее папа когда-то работали во Франции на пивоварне, но дядя, приехав сюда первым, понял, что в Америке можно больше зарабатывать, продавая в таверне пиво и еду местным рабочим, и поэтому потом уговорил папу. Так что Эми с отцом покинули родной Бурк-ан-Брес, когда ей было всего четыре года, сразу после смерти матери.

Сначала дела у отца и дяди шли очень хорошо. Они жили на берегу реки Гудзон, в городе с красивыми, богато украшенными зданиями девятнадцатого века, которые построили угольные и стальные магнаты. Старая часть города, где располагалась таверна, выглядела как место из волшебной сказки, особенно зимними снежными вечерами. Эми любила библиотеку с восхитительными мозаичными окнами из цветного стекла от Тиффани; декоративные фасады огромных особняков выдающихся личностей, которые основали этот город; готические арки собора Святого Павла и светильники Прекрасной эпохи напротив старых издательств газет, редакторы которых первыми напечатали стихотворение «Однажды ночью перед Рождеством…». Таверна ее отца тоже была частью этой элегантной, величественной архитектуры.

Но сейчас город, по которому все еще блуждали отголоски страшных историй о индейцах и первых переселенцах, утратил былое величие; даже темные викторианские особняки, казалось, заселены потерянными призраками их исчезнувших обитателей.

Эми Марии удалось с помощью дяди выучить английский, но учеба в американской школе у нее не заладилась. Много лет спустя ее особенность назовут «дислексией», но в те ранние годы девочку просто окрестили тупицей. Кроме того, она была близорука, однако и это выяснилось только после того, как доктор школы решил провести обследование зрения у всех учеников. Но к тому времени уже было решено, что из-за плохих оценок Эми должна покинуть школу.

Ее дядя и отец были добры к ней, но не очень-то разговорчивы. Они просто дали девочке работу, и она начала помогать им в таверне. Когда дядя скоропостижно скончался от сердечного приступа, отец стал все больше полагаться в делах на Эми.

Бледную светловолосую девушку в очках поначалу едва замечали в таверне. Она будто мышка шмыгала по залу, спеша на помощь отцу. «Когда-нибудь, Эми, ты выйдешь замуж, – говорил тот, но не слишком уверенно, – и тогда у тебя все будет в порядке».

Но годы шли, а у Эми ничего не было в порядке, даже когда в поисках работы к ним пришел юноша по имени Брунон. Он был рослый, сильный, надежный, но из-за низкого происхождения соседи называли его дворняжкой: корни у него были отчасти польские, отчасти немецкие, отчасти ирландские. Он сам рассказал обо всем этом папе и еще объяснил, что год назад в Пенсильвании лишился всей семьи: они умерли от испанки. Выжил только Брунон. «Я и правда сильный», – заверил он отца, и тот был рад, что кто-то сможет выполнять тяжелую работу.

Но вскоре после семнадцатилетия Эми ее папа умер от менингита.

С того времени как Брунон появился в таверне, он обеспечил свое постоянное присутствие в ее жизни: молча и прилежно трудился, помогая Эми содержать таверну, пока девушка горевала по отцу; позаботился, чтобы счета были вовремя оплачены; чтобы она, как и прежде, могла обслуживать столики во время обедов и ужинов, будто ее папа все еще незримо присутствовал – натирал барную стойку и отгонял от дочери назойливых мужчин. Чтобы свести концы с концами, Брунон в утреннюю смену работал на фабрике, а вечером помогал Эми с баром. Когда он предложил ей выйти за него замуж, ей казалось самым естественным в мире сказать ему «да».

Ни у кого из них не было денег, чтобы устроить медовый месяц. Эми надела белое платье, Брунон – свой единственный хороший костюм с галстуком. Несколько работников с фабрики добросовестно привели жен и детей на венчание в церкви, где всю церемонию раздавались вопли младенцев. Затем гости поужинали за стойкой таверны, и Эми разрезала свадебный торт. Наконец гости, шатаясь, разошлись по домам, а молодые поднялись наверх, в небольшую квартиру над таверной, где Эми всегда жила с папой.

Готовясь к этому дню, она позволила себе купить новые простыни на кровать, ночную рубашку для себя, а для Брунона – купальный халат. Они легли в постель, а затем Брунон забрался на жену сверху и, задрав ей ночную рубашку, сделал с ней нечто такое, от чего она, глубоко шокированная, не могла издать ни звука. Грубое насилие, животные звуки, которые он издавал и которые на высшей точке слились в одном отчаянном яростном крике, – все это показалось Эми кошмаром. Который к тому же длился целую вечность, гораздо дольше, чем она считала возможным. Когда он закончил и резко вышел из нее, ей показалось, что она прокатилась по каменистому горному склону на ужасающей скорости; на следующий день Эми очнулась разбитой, изнасилованной, окровавленной.

Особенно ее расстроили пятна крови на новых простынях, и утром, когда Брунон собирался на работу, она торопливо начала их отстирывать, тихо всхлипывая. Брунон оставался внизу и дулся на нее за то, что ему пришлось самому готовить себе завтрак. Перед тем как уйти на работу, он поднялся наверх и возмущенно высказал ей, что жена не только должна готовить мужу завтрак, но и собирать ему с собой обед.

Когда он увидел ее заплаканное лицо, то сначала покраснел, а затем грубо заявил:

– Не будь ребенком. Этим занимаются все взрослые. Кровь просто означает, что ты – хорошая девочка.

Эми едва могла передвигать ноги, и ей было так больно ходить в туалет, что она терпела весь день. Выйдя замуж, Эми стала мечтать о ребенке. Ей нестерпимо хотелось, чтобы рядом был кто-то, кого она могла бы любить, а он любил бы ее в ответ. Но ночь за ночью она кусала губы и молила Бога помочь ей понять, для чего нужен этот ужасающий, звериный акт; она мечтала о том, чтобы умереть, лишь бы больше никогда этого не испытывать. Каждая последующая ночь была для нее такой же кошмарной, как и самая первая, после свадьбы.

Когда Эми решилась выйти на улицу, потому что необходимо было сходить за покупками, то не могла отделаться от чувства стыда. Несколько знакомых беззаботно пошутили о том, что она стала замужней леди, но что-то в ее затравленном, смущенном взгляде заставило их тоже смутиться.

Даже если папа и хотел при жизни выдать дочь за парня, который на него работает, Эми и не думала спросить отца о некоторых подробностях семейной жизни. У нее не получилось завести дружбу с другими женщинами из рабочих семей, живших неподалеку. Они держались друг друга, собирались тесными этническими группами на порогах своих домов или на крыльце. Им не нравилась девушка-блондинка, которая неожиданно расцвела и приобрела такие формы, которые с удовольствием обсуждали их мужья.

Она наблюдала за соседскими женщинами и размышляла, как же им удается это выносить. Иногда невольно ей удавалось подслушать их разговоры, когда они развешивали белье на заднем дворе. Они делились непонятными фразами насчет женской «повинности», а вечерами мужчины в таверне обменивались пошлыми шутками. И все они вели себя так, будто «это» было самым замечательным делом. Хотя ее не удивляло, что у нее самой были совершенно другие впечатления. В школе, например, она не могла справиться со множеством вещей, с которыми другие справлялись с легкостью. Но она все же не могла вообразить, как святая церковь могла одобрить подобное деяние.