Кинжал для дона

Потом пришел черед логистики. Ключевой поставщик легированной стали разорвал контракт без объяснений, его преемник запросил тройную цену. Железнодорожные составы с углем для плавильных печей терялись в пути на сутки, а приходили с недостачей. Каждый сбой был мелкой иглой, укол за уколом выдавливающей кровь из живого организма завода. Нашего завода.

Китайцы били по деньгам. Банки внезапно отказывались проводить наши платежи, ссылаясь на «внутренние проверки». Наличный поток, жизненная сила любого теневого бизнеса, иссякал. Контракты на сбыт легальной продукции расторгались один за другим под надуманными предлогами.

«Титан» начинал задыхаться. Печи работали вполсилы, цеха простаивали. Мы все еще держали территорию, но бизнес, сложный механизм, который Орсини отлаживали десятилетиями, медленно умирал. Без сырья, без денег, без каналов сбыта мы превращались в призраков, владеющих грубой силой без возможности ее применить.

Именно тогда в кабинете Данте впервые прозвучало имя Вовы Воронцова, человека, чьи сети доставки были глубже и прочнее, и которого, по слухам, не могли достать длинные щупальца Триады.

А чуть позже последовало его дурацкое условие о браке Стального Дона и русской принцессы.

Я не знала, какие именно пункты стояли в том соглашении. Поставки? Деньги? Люди? Но, насколько я успела понять из той беседы с шестеркой Триады, их обеспокоило то, что обстановка на заводе начала налаживаться. А раз так, то и проблем Данте становилось меньше.

Это была единственная причина, которая позволила мне примириться с браком Дона. В какой-то степени.

Если бы русские оказались бесполезны, я бы перестреляла их всех. Собственноручно. А пока они приносили хоть какую-то пользу… приходилось терпеть.

Данте настаивал, чтобы я вернулась в квартиру. «Вдруг я захочу зайти в гости», – так он сказал в тот день, когда я преподнесла ему на блюдечке те крохи, что удалось выбить из подарка Сандро. А я… отказалась. Соблазн встречаться вот так был силен, но не сильнее моих задетых чувств, которые не желали перебиваться редкими подачками.

Они хотели Данте себе в безраздельное пользование. Без вариантов.

– Моя комната по соседству. Как только я в нее вернусь – приходи хоть каждый день.

Мой отказ дон Орсини воспринял со свойственным ему спокойствием. Но перед уходом не забыл тихо сообщить мне на ухо, что все равно будет ждать меня в апартаментах.

Чертов обольститель.

Сопротивляться желанию проверить слова Дона на практике оказалось крайне сложно, но на помощь пришел Марко. Он завалил меня работой. Не по моему убийственному профилю, но помочь Вителло – это святое.

В стычках с Триадой наступило подозрительное затишье, которое Кардиналу не нравилось. Он, его люди и я копали землю, чтобы выяснить, в чем же причина подобной медлительности. Даже провокации среди рабочих «Титана» утихли, хотя последние года полтора вероятность бунта была высока, как никогда.

Мы следили за рынками и чайными, где бывали Ли Чэн и его сподручные. Устраивали облавы на их деньгохранилища и фабрики по производству наркоты. Мы убивали и пытали шестерок, но… все это оставалось без ответа.

Целых полтора месяца тишины. Даже такой скептик, как я, перестал сомневаться, что это – затишье перед бурей.

В тот вечер я возвращалась на свой склад в поганом настроении. Почти шестнадцать часов я провела в подвалах винодельни, пытаясь выбить хоть немного полезной информации из очередного китайца, но все впустую. Когда я сдалась и набрала Марко, тот не взял трубку. Когда я разозлилась окончательно и набрала Данте, он… тоже не ответил на мой звонок.

Я не видела его уже сорок три дня и десять с лишним часов. Появлялся или нет Стальной Дон в апартаментах, обустроенных для меня, я не знала, а между желанием это проверить и необходимостью поспать неизменно выбирала последнее. Наказывая этим не только себя, но и Данте.

Он обещал, что вернет меня домой, но время шло, а моим домом так и оставалась полупустая заброшка.

Но мы общались. Не часто, не каждый день. Но Данте писал – почти всегда первый. Иногда звонил якобы для того, чтобы выяснить, как успехи с тем или иным заданием. Я знала, что ему обо всем докладывал Марко, но послушно делилась тем, что знала, попутно высказывая и свои собственные мысли.

Мы никогда не говорили об этом вслух, но я знала, что мы скучали. Оба. Ведь никогда за последние десять лет не расставались так надолго.

Поэтому меня так расстраивал тот факт, что мой звонок Данте не принял. Мое дрянное настроение неизменно трансформировалось в тихую ярость, от которой я спасала весь остальной мир, запирая себя на складе. Почти два часа ночи – все, о чем я мечтала, это о своем матрасе и глубоком сне как минимум до полудня. Но с утра наверняка позвонит Марко, и все начнется сначала.

Заглушив двигатель джипа, брошенного у входа, я потащилась внутрь. Наступающий декабрь не радовал погодой: холодно и противно, а у меня только старенький обогреватель, который приходилось ставить почти вплотную к матрасу, надеясь, что он не спалит себя вместе со мной.

Возможно, действительно стоило перебраться в квартиру Семьи. Пока я не заработала себе воспаление легких.

Спальню я обустроила в одном из пустующих кабинетов на втором этаже. Там, в отличие от первого, проводка еще была жива, поэтому имелся и свет, и какое-никакое, но тепло, да возможность зарядить телефон или почистить оружие в тишине и спокойствии.

Но в этот раз еще на повороте к лестнице я поняла, что тишина, спокойствие или хотя бы одиночество мне точно не светили.

Подсвеченные фонариком следы на ступеньках однозначно говорили о том, что в мое отсутствие ко мне наведались гости. Но решили они меня дождаться или свалили восвояси?

Отпечатки мужских ног вели только наверх. При желании спуститься можно было и по другой лестнице в противоположном конце здания, но я не верила в такие подарки судьбы. Поэтому пистолет тут же занял место в руке. С предохранителя я сняла его еще внизу, а после медленно стала подниматься.

Ковач не зря назвал меня Тенью – я действительно умела двигаться бесшумно, особенно в местах, которые я знала от и до – на вилле Орсини или здесь, на моей собственной «вилле». Ни один камушек не хрустнул под моими ногами, ни одна ступенька не заскрежетала.

В моей спальне горел свет. Ее окна выходили прямо на дорогу, и я точно заметила бы это несоответствие, когда парковалась.

Я затаила дыхание, слившись с тенью у дверного косяка. Пальцы крепче сжали рукоять пистолета. Гости… Непрошеные гости в моем убежище. В единственном месте, где я могла быть хоть немного собой.

Значит, все еще ждали меня. Жаль их. В таком паршивом настроении я не очень способна на конструктивные диалоги или сострадание.

Я замерла в коридоре, прислушиваясь. Ни шороха, ни дыхания – ничего. Словно и не было внутри никого, но я нутром чувствовала, что это не так. Мозг уже выстраивал план будущего сражения, отмечая предметы, которые могли бы мне пригодиться. Стул, на который я кидала одежду. Обогреватель – его вполне можно швырнуть одной рукой. Мой кинжал на поясе, и я смогу достать его в случае необходимости, но рядом с матрасом лежала перевязь с метательными ножами.

Задержав дыхание, я плавным движением вышла в проход, выставляя оружие вперед. Но так и замерла, разглядев притаившуюся внутри фигуру.

В этом месте – облезлом, разрушенном, пустом – Данте выглядел чем-то инородном в своем костюме и длинном пальто. Он стоял, заложив руки в карманы, и пытался рассмотреть что-то сквозь мутное стекло. Это было главной причиной, по которой я обосновалась именно в этой комнате: у нее единственной окна были целы.

На мое появление Дон отреагировал сдержанным поворотом головы. Глазами осмотрел меня сразу всю: и внешний вид, и направленный в его сторону пистолет, который, кажется, вообще никак ни удивил, ни напугал Данте. Он воспринял его как данность.

Он бы отреагировал так и в любой другой момент – спокойно, потому что знал: я не причиню ему вреда. Но в этот раз…

Его плечи были опущены так, будто на них висел невидимый груз. Спина, всегда прямая и гордая, чуть сгорбилась, выдавая усталость, которую Дон никогда не позволял себе показывать. В его позе была не просто усталость – опустошенность. Такая глубокая, что, казалось, даже воздух вокруг него стал гуще и холоднее. Он стоял, отрешенный и разбитый, и в его неподвижности читалось отчаяние, которое он тщательно скрывал ото всех. И в этот момент он был не Стальным Доном, а просто человеком, который нес бремя, слишком тяжелое даже для него.

Таким я видела Данте Орсини лишь однажды. Поэтому сразу все поняла.

– Кто? – глухо поинтересовалась я, опуская оружие.

Кто-то сегодня погиб. Кто-то достаточно близкий к Дону, чтобы тот сейчас стоял передо мной и не скрывал пожирающую его боль. Кто-то, чья потеря если не раздавила, то значительно ударила по выдержке Орсини.

Кто-то, кого знала и я. Иначе зачем бы Данте приезжать ко мне, верно?

Я ждала, чувствуя, как внутри все холодеет. Только одно имя я боялась услышать. Только одного человека боялась потерять так же сильно, как стоящего напротив мужчину. И если Данте сейчас назовет Марко…

– Эцио.

Его тихий голос приглушенным эхо отрикошетил от стен, выдавая все то отчаяние, которое душило Данте изнутри. А я испытала облегчение, не получив подтверждение своим самым глубоким страхам.

– Как?

Я вернула предохранитель на место и сделала несколько шагов, откидывая пистолет на матрас.

– Они подорвали его машину на подъезде к заводу, – безэмоционально выдал Данте. Он не злился, не оплакивал – все это он уже сумел пережить где-то там, за стенами моего склада. Ко мне он приходил с другим чувством – тем, с которым не мог справиться в одиночку. С тоской.

Я не стала спрашивать, о ком речь. Сразу стало понятно, почему Триада молчала так долго: они готовились нанести удар не по объектам Семьи, не по ее финансам или каналам сбыта. Они били точно в сердце Стального Дона, убирая не просто Капо – убивая близкого человека.

«Псов Данте» всегда было пятеро: я, Марко, Нико, Сандро и Эцио. Пятеро детей, выросших в подвалах старой винодельни. Выживших в подвалах старой винодельни. Я не могла назвать нас друзьями – только Марко был мне достаточно близок для подобного определения. Но мы уважали друг друга. Здраво оценивали сильные и слабые стороны. Ценили то, что каждый из нас делал для Семьи и лично дона Орсини.

Но для Данте… в его душе каждый из нас занимал особое место. Он воспитывал нас для себя, но неизбежно и сам привязывался к каждому.

Мы провели с ним бок о бок почти всю свою жизнь, как и он с нами. Двадцать пять лет – это не шутки. Мы не просто были преданы ему, а он – нам. Мы были связаны: общим прошлым, чужой кровью, грязными деньгами. И тем, что не купить и не продать: чувствами.

План Карло Орсини сработал практически блестяще: те похищенные дети действительно стали его сыну лучшими защитниками и советниками. Но вряд ли старый дон предполагал, что и Данте привяжется к нам достаточно сильно, чтобы скорбеть по каждому.

– Данте, – начала было я, собираясь сказать, как мне жаль, но Орсини на секунду сморщился и резко дернул головой, пресекая все дальнейшие слова.

– Ничего не говори, – не попросил, а приказал он, глядя на меня таким взглядом, от которого каждая клеточка моей потасканной души билась в агонии. Я спокойно могла смотреть, как страдают другие люди, как они бьются в агонии и кричат от боли.

Но видеть все то же самое в родных серых глазах – это выше моих сил.

– Иди сюда, – прошептал Данте за секунду до того, как я шагнула в его распахнутые объятия.

Его руки сомкнулись вокруг меня с такой силой, словно он боялся, что я исчезну, обращусь в пепел, как тот, кого мы сегодня потеряли. Пальцы Дона впились в мою спину, прижимая так близко, что я чувствовала каждое ребро, каждое биение его сердца – тяжелое, неровное.

Он не плакал. Данте Орсини не умел плакать. Но вся его стальная броня треснула, и сквозь трещины сочилась та боль, которую он никогда и никому не показывал. Он дрожал – не от страха, а от того, что сдерживал внутри себя бурю, способную смести все на своем пути.

Я обняла его в ответ, пробравшись руками под полы его пальто. От Данте пахло дымом и холодным ветром – словно он все еще стоял на месте взрыва, вдыхая пепел того, кто был ему другом.

– Он… Он звонил утром. Просил о встрече. Я… отложил, – прошептал Данте, и в этих словах была вся горечь вечного «не успел». – Сказал, чтобы подъезжал вечером.

Вот оно. Не просто смерть. Смерть, усугубленная виной. Очередной груз на его плечи. Очередной призрак, который будет преследовать Стального Дона по ночам.

Я уткнулась лбом в его шею, слушая, как бьется его сердце. Оно выстукивало один и тот же ритм – потерю, боль, ярость. Ту самую ярость, которая скоро вырвется наружу и обрушится на тех, кто посмел тронуть семью Орсини.

Но сейчас ее не было. Сейчас был только он – сломленный, уставший мужчина, который пришел к единственному человеку, перед которым мог позволить себе быть слабым.

– Я здесь, – так же тихо шептала ему я, поглаживая спину. – Я всегда здесь, слышишь?

Он слышал, но молчал. Лишь его руки сжимали сильнее, лишая меня кислорода.

Я не собиралась возмущаться. Я собиралась сделать все, чтобы моему Дону стало легче. И если ради этого надо задохнуться в его объятиях – значит, я умру счастливой.