Побочный эффект

– Только не говори, что ты их не презираешь, – пробурчал слегка задетый Оберон. Он не ожидал от Уварова подобных речей.

– Я их жалею, – подумав, ответил Иван.

– Жалость – это форма презрения.

– Вижу, ты философ.

– У меня есть твёрдая жизненная позиция.

– Я давно её понял.

– Правда? – удивился Оберон.

– Она не так сложна, как тебе кажется, – произнёс Уваров и, не позволив собеседнику отреагировать на замечание, продолжил: – Теперь поговорим о том, почему я здесь. А философию оставим.

– Кстати, зачем ты здесь?

Иван вздохнул, достал из кармана пиджака плоскую коробочку с деревянными зубочистками, вложил одну из них в рот и снова вздохнул.

Оберон, лидер ковена 811, был туговат. Не на ухо, слух легко поправить с помощью генофлекса, а на голову – соображал медленно. На то, чтобы править вампирским кланом, его кое-как хватало, но всё, что сверх, получалось с трудом. Сородичи Оберона считали, что виной всему «дурная» кровь, деликатно не уточняя, какую именно кровь имеют в виду: ту, что Оберон употреблял, или ту, что текла в его жилах, но мнение своё выражали очень тихо и строго за спиной лидера, известного ещё и злобным, мстительным нравом. И хитростью. Которая, впрочем, не помогла Оберону подумать и вспомнить, что все случаи разлома в обязательном порядке фиксировались сотрудниками Биобезопасности. Иван понимал, что вызывали их далеко не на все происшествия, в большинстве случаев полиция ограничивалась предоставлением Департаменту отчёта о вскрытии, но Мирам Абашева погибла на улице, на глазах у множества людей, которые тут же сообщили о гибели женщины в полицию, а те поставили в известность Биобезопасность. Уваров находился неподалёку, срочных дел у него не предвиделось, вот и принял вызов, оказавшись на месте происшествия одновременно с фургоном-труповозкой, всего через десять минут после того, как подоспели полицейские. Убедился, что это действительно Мирам – личностью она была достаточно известной, – что она действительно умерла от разлома, побродил вокруг, пообщался со свидетелями, не услышав от них ничего интересного, после чего прошёл вверх по улице, повторяя в обратной последовательности проделанный несчастной путь, остановился около знакомого дома, покачиваясь с мыска на пятки, затем вошёл во двор и уверенно постучал в подвальную дверь, справа от которой висела бронзовая табличка «811». Открыли сразу и без лишних вопросов проводили к лидеру. Вежливость обычно недружелюбных вампиров объяснялась и тем, что Уварова здесь знали, и его должностью – детектив первого класса Департамента биологической безопасности. Уровень оперативного управления – А1, то есть, при необходимости, Иван мог лично, без получения дополнительных санкций, закрыть на карантин территорию с населением в полмиллиона человек. Или объявить заражённым старинный московский подвал со сводчатыми потолками, который вампиры превратили в своё логово.

Общаться с сопровождающим Уваров не стал, даже не поздоровался, молча прошёл в кабинет лидера клана и без спроса уселся в одно из «готических» кресел. Разумеется, сделано оно было лет десять назад, не более, и было не то чтобы готическим в полном соответствии канону, однако обстановке соответствовало идеально. Иван держался уверенно, что объяснялось не только дающей широкие полномочия должностью, но и внушительной комплекцией: плотный, широкоплечий, но при этом подвижный, с плавными, очень координированными движениями, Уваров напоминал боксёра полутяжёлого или первого тяжёлого веса, точнее, не напоминал – среди его достижений значилось и «мастер спорта». При этом Иван производил впечатление дружелюбного человека: улыбчивый, спокойный, с приятным бархатистым баритоном. Волосы короткие, светло-русые, глаза серые, нос прямой, а подбородок мощный, упрямый. А ещё Иван выделялся манерой одеваться: предпочитал тёмные костюмы классического кроя, тёмные сорочки и галстуки в тон. Для Мили Чудес подобный выбор был большой редкостью, однако мнение окружающих было последним, что могло смутить Уварова.

– Кстати, зачем ты здесь? – с хорошо скрываемой опаской поинтересовался Оберон.

– А ты не догадываешься? – Иван погонял зубочистку из одного уголка рта в другой и вопросительно посмотрел на вампира.

– Даже представить не могу, чем наш скромный клан мог заинтересовать Биобезопасность, – развёл руками Оберон. – Ты же знаешь, что у нас всё по закону: только оригинальный генофлекс, только разрешённые препараты, только лицензионные приложения для биотерминала.

Первое утверждение было неправдой наполовину, второе – тоже, а вот в третьем пункте Оберон абсолютно точно не лгал, поскольку лезть в биочип с «левыми» программами мог только конченый идиот – слишком уж сложные алгоритмы связывали цифровой процессор с нервной системой.

– А если я прикажу айтишникам пообщаться с твоим доппелем, что я узнаю? – лениво спросил Иван, продолжая медленно гонять зубочистку то влево, то вправо.[3]

– Разве для этого не требуется решение суда? – очень тихо спросил Оберон.

Вампиру – да и кому угодно! – очень не хотелось, чтобы посторонние копались в памяти его личной нейросети.

– Во время нашего разговора ты уже произносил это слово – Биобезопасность. – Уваров позволил себе едва заметную улыбку. – При расследовании дела мне вообще ничего не требуется. А за превышение полномочий меня… – Короткая пауза. – Ну, предупредят. Может быть.

Вампир тихо выругался. Улыбка Ивана стала чуть шире.

– Какое отношение я имею к твоему делу?

– Я пока не знаю, – честно ответил Уваров. – Есть только подозрения, но они весомые.

– И что за подозрения?

– Мирам была вампирессой.

– Не из моего клана.

– Но умерла она совсем рядом.

– Проходила мимо. – Оберон нервно потёр руки. – Бывает.

– Ты начинаешь действовать мне на нервы, – заметил Уваров. – А в таких случаях я становлюсь раздражительным.

– Похоже на угрозу при исполнении, – промямлил вампир, припоминая всё, что знал о своих гражданских правах. – Это давление.

– А до этого у нас что, дружеское общение было? – Иван добавил в голос холода. – Оберон, ты уже отнял у меня кучу времени, поэтому давай завязывай маяться дурью и просто расскажи всё, что знаешь.

– Иван, мы давно общаемся…

– Я слушаю.

– Мирам была здесь, – сдался вампир.

– Почему сразу не сказал?

– Ну… она ведь умерла, – объяснил лидер клана. – Я хотел остаться в стороне.

– Это ты её убил?

– Нет, конечно, – вздрогнул Оберон.

– Значит, ты уже в стороне. – Иван вздохнул и пожевал зубочистку. – Как долго Мирам у вас оставалась?

– Всю ночь.

– Что делала?

– Развлекалась.

В ковене вампиры не только жили, кроме всего прочего, здесь находилось достаточно известное в Миле Чудес заведение.

– Она же из другого клана, – притворно удивился Уваров.

– Ну и что? – пожал плечами не понявший иронии Оберон. – Мы предпочитаем жить мирно, даже если немного отличаемся друг от друга.

И машинально потёр подбородок, не сводя взгляд с зубочистки.

Ковен 811 гордо называл себя «подлинным наследником Носферату», и его члены старательно копировали отвратительный образ из древнего, вышедшего на экраны ещё в начале ХХ века, кинофильма: лысые головы, большие заострённые уши, тонкие губы, с трудом прикрывающие острые зубы, и ногти, больше походящие на звериные когти.

– Кстати, давно хотел спросить, почему ты выбрал именно этот образ? – неожиданно поинтересовался Уваров.

– В смысле? – растерялся Оберон.

– Я видел твои фотографии до трансформации, – объяснил Иван. – Ты ведь был… – Он намеренно выдержал недлинную паузу, делая вид, что подыскивает нужное слово. – …Красавчиком. Почему не стал классическим вампиром, обладателем холодной, но притягательной красоты?

– Посмеяться решил? – прищурился Оберон.

– И в мыслях не было, – покачал головой Уваров. – Мне действительно любопытно.

– С чего вдруг?

– У меня скучная работа, пытаюсь найти хоть что-то интересное в окружающей действительности.

– Да, конечно, – проворчал вампир. Но было видно, что вопрос ему понравился. То ли Оберона никогда раньше об этом не спрашивали, то ли захотелось высказаться, но он, проворчав «да, конечно», почти сразу ответил: – Этот чёртов мир настолько переполнен красотой, что она перестала искриться и превратилась в тусклую обыденность. Мы поставили её на поток и давно перестали задумываться, действительно ли человек родился красивым? Это не важно. Важно, что каждая женщина – Совершенство, каждый мужик – Аполлон. Мы пресыщены красотой, но не можем от неё отказаться, потому что желание красоты намертво прошито в нашем коде. Но она – подлинная – редкость, и именно тем всегда была ценна. Сейчас же её ценность упала до стоимости обращения к опытному фрикмейстеру, и мы начинаем искать нечто иное. Теперь многих привлекают такие, как я.[4]

– Намеренно уродливые?

– Дерзко уродливые, – уточнил Оберон. – Я необыкновенно притягательный коктейль: не такой красивый, как все вокруг, пьющий кровь и стоящий наособицу. Я для них загадка, возбуждающая загадка.

– Но кто-то тебя побаивается.

– Такие тоже есть, – согласился вампир. – При первой встрече многие испытывают дискомфорт, однако страх постепенно превращается в любопытство, а оно – в возбуждение. Тебя когда-нибудь тянуло к вампирам? Только честно. – Ответ он знал, но намеренно сделал вид, что не в курсе.

– К вампирессам, – не стал скрывать Уваров.

– Это понятно.

– И не из твоего ковена.

– Хм… Это тоже понятно. – Разговор на неожиданную тему настолько улучшил настроение Оберона, что он стал позволять себе некоторые вольности. – Ты жертва красоты.

– Не могу ею пресытиться, – честно признался Иван. – Ведь красота – это абсолют.

– А почему тебя влечёт к вампирессам?

– Ты сам сказал, что вы – необыкновенно притягательный коктейль.

– Захотелось, чтобы над тобой доминировали?

– Просто – захотелось.

– Стыдно признаваться?

– Не хочу тебя ранить. – Уваров чуть изменил тон, показав, что лирическая пауза завершена, и вернулся к делам: – Как Мирам себя вела?

– Да как обычно, – пожал плечами Оберон.

– Ни с кем не ругалась?

– Почему спрашиваешь? – не понял вампир.

– Мирам умерла от разлома, – напомнил Иван. – А насколько мне известно, дамой она была осторожной, умной и внимательной. Но главное – осторожной. Мирам тщательно следила за уровнем генофлекса и ни за что не позволила бы себе приблизиться к «барьеру 66». – Пауза. Тяжёлый взгляд прямо в глаза собеседника. – Получается, кто-то вкатил ей недостающую дозу генофлекса.

Тяжёлый взгляд не помог – Оберон остался спокоен.

– Такую дозу незаметно не вкатишь.

– Значит, Мирам разломилась на палёном генофлексе, – сделал вывод Уваров. – Она подключалась к твоему биотерминалу?

– Нет. Только развлекалась.

– Точно?

– Можешь проверить наш биотерминал. Он не взломан, мне это не нужно, и в памяти есть сведения обо всех подключениях. Мирам нашим биотерминалом не пользовалась.

– Покажи, – решил Уваров.

– Серьёзно? – Оберон явно надеялся на то, что его готовность показать устройство позволит избежать проверки.

– Ты не хуже меня знаешь, что когда речь идёт о внезапной смерти от разлома, Биобезопасность обязана исключить все возможные причины.

– С каких пор тебе недостаточно моего слова? – проныл вампир.

Он боялся не того, что Уваров обнаружит в памяти биотерминала информацию о Мирам, а того, что проверит соответствие официально закупленного генофлекса с фактически использованным. Как говорится: «Если у тебя есть биотерминал, но ты не используешь “левый” генофлекс – у тебя нет биотерминала». Иван прекрасно понимал истинную причину охватившей вампира нервозности и решил его успокоить:

– Только посетители, Оберон, больше меня ничего не интересует. – Многозначительный взгляд. – Сегодня.

Проверки не избежать, но копать слишком глубоко детектив первого класса не станет.

– Ну, пошли, раз ты сегодня не в настроении. – Оберон выбрался из кресла и направился к двери.

– Обиделся?

– Все знают, что ты педант.

– На службе.

– А вне службы тебя никто не знает.

– Поверь: так лучше для всех.

– Верю, верю… Видишь, какой я доверчивый? И законопослушный.

Это замечание вызвало у Ивана широкую улыбку.

Биотерминалы вампиры строили с пафосом, стараясь перещеголять друг друга в изысканности и роскоши. И в соответствии с «духом настоящего ковена». В 811-м его превратили в некое подобие алхимической лаборатории. Экран компьютера стилизован под колдовское зеркало; сделанная на заказ клавиатура отсылает к виду старинных пишущих машинок, отсылает, разумеется, только тех, кто знает, что некогда существовали пишущие машинки; кресло для клиента – чёрного дерева, резное, может, не очень удобное, но идеально соответствующее стилю. Однако наибольшее впечатление на посетителей производила капсула Родена: большая чёрная ванна на мощных бронзовых лапах – мраморная ванна, в которой могли с лёгкостью поместиться два человека и заняться тем, чем в капсуле Родена заниматься не следовало.

– У тебя гости?

Ответить вампир не успел.

– Мы вам не мешаем?

Когда Иван с Обероном явились, в помещении биотерминала находились двое: фрикмейстер и посетительница в чёрном шёлковом халате. Какое-то время они молчали, ожидая, что на них обратят внимание, а когда поняли, что этого не будет, последовал громкий вопрос, заданный весьма недовольным тоном. Спросила, разумеется, посетительница, поскольку для фрикмейстера Оберон был лидером клана, а для неё – всего лишь владельцем биотерминала, услуги которого она оплачивала.

– Не могли подождать?

– Бесс, мы скоро уйдём, – пообещал Оберон.

– Всего на пару минут, – улыбнулся вампирессе Уваров.

– Но решили зайти одновременно со мной?

– Чуть позже.

– Чтобы я успела раздеться?

– Получилось чуть раньше.

– Да, я заметила.

Бесс обладала той самой яркой красотой, которую обыкновенно приписывают вампирессам: густые чёрные волосы ниже плеч, сейчас собранные вверх и открывающие стройную шею, чёрные брови, высокие скулы, большие тёмные глаза, маленький прямой нос и губы – изящно очерченные, полные, пунцовые, манящие, вызывающие желание попробовать их на вкус или же дать им возможность попробовать на вкус себя. Губы вампирессы.

– Теперь вы уходите?

– Через пару минут, – напомнил Уваров.

– Мне пора в капсулу.

Ванна была наполнена, и в тот момент, когда Иван и Оберон вошли в биотерминал, Бесс как раз собиралась в ней расположиться.

– Помочь? – мгновенно среагировал Уваров.

– Справлюсь сама, – ответила вампиресса и повела плечами, позволяя халату соскользнуть на каменный пол, обнажив прекрасную, женственную фигуру: длинные ноги, тонкая талия, полная грудь с торчащими сосками… В современном мире красотой удивить сложно, но глядя на Бесс, на ум приходило только одно слово: Совершенство.

– Не подашь руку?

– С удовольствием, – опомнился Иван, подошёл ближе и помог вампирессе опуститься в ванну.

– А ты не такой невежа, как о тебе говорят, – заметила Бесс, глядя на Уварова снизу вверх.

– А ты не такая страшненькая, как обитатели этого ковена.

– Я тут в гостях. Ради вон того болвана. – Вампиресса кивнула на фрикмейстера. – Он хорош.

– Иван, перестань строить глазки моей подружке, – почти шутливо произнёс Оберон, которому очень хотелось поскорее выпроводить детектива.

– Даже не мечтай. – Тон, которым ответила Бесс, получился и шутливым, и холодным одновременно.

– Ты о чём? – растерялся лидер клана.

– Обо всём.

Уваров подмигнул вампирессе и подошёл к фрикмейстеру, который уже вывел на монитор нужную страницу.

– Список тех, кто подключался к моему биотерминалу за последние три дня, – зачем-то прокомментировал Оберон. – Мирам среди них нет.

– У нас всё законно, – промямлил фрикмейстер.

Но на него не обратили внимания.

Иван медленно прочитал имена, после чего кивнул, показывая, что согласен со словами Оберона.

Биочип навсегда привязан к владельцу и при подключении автоматически выдаёт уникальную метку, подделать которую невозможно. Точнее, можно, но для этого нужно взломать биотерминал, а даже такой тугой на голову парень, как Оберон, не станет держать в своём логове взломанное устройство. Взломанные биотерминалы редкость, их прячут и подключаются к ним только те, кто готов заплатить очень большие деньги за изменения, о которых никто не должен знать.

– Теперь всё?

– Да.

– Я могу подключаться? – поинтересовалась Бесс.

– Да.

Вампиресса воткнула кабель в затылочный разъём, на мониторе появилось изображение её тела, и Бесс тут же потребовала:

– Не смотри на меня голую.

К кому она обращается, уточнять не требовалось.

– Я только что видел тебя голую, – рассмеялся Иван.

– Не изнутри.

– Стесняешься?

– Не хочу, чтобы ты влезал чересчур глубоко.

– Правда не хочешь?

– Ты тоже болван, – резюмировала Бесс.

– Разве во время подключения они не должны молчать? – спросил у фрикмейстера Уваров.

– Не обязательно.

– Я всё слышу, – добавила вампиресса.

– Вот и хорошо.

– Уверен, что хорошо?

– Ты с ней осторожнее, – посоветовал Оберон. – Она кровь пьёт, знаешь ли.

– Не удивил, – обронил в ответ Иван и направился к выходу: – Пока, красавица.

– Не забывай об осторожности.

– Это просьба или совет?

– Скрытое обещание.

– И ведь скорее всего действительно так, – пробормотал Уваров, остановившись в коридоре.

– Не сомневаюсь, что так, – поддакнул Оберон. – Ты уже уходишь?

– Почти. – Иван медленно оглядел вампира. – Мирам не рассказывала, где была до того, как пришла к тебе?

– Нет, – мгновенно ответил Оберон. – Да мы и не разговаривали почти. Я с ней у бара столкнулся, перебросились парой слов, она сказала, что четыре дня в городе, но чем занималась, распространяться не стала. А я не спрашивал, мне, сам понимаешь, плевать. Пожелал ей хорошего вечера и ушёл по своим делам.

– Ладно, разберёмся. – Уваров посмотрел на наручные часы, несовременные, но идеально сочетающиеся с классическим костюмом, и негромко произнёс: – Заеду в местное полицейское управление, посмотрю, что они нарыли.

* * *

«ПОМНИ О ДАРВИНЕ!»

Это надпись справа, на стене. Ещё пара шагов, и под ногами на асфальте белеют полустёртые буквы:

«ДАРВИН НЕ ВРËТ!»

Так ли это? С общепризнанной точки зрения так, но что, если современная наука – именно наука! – уже превзошла знаменитую теорию? Что, если те, кто слепо ей следует, уже ретрограды? Не получилось ли так, что человеческий гений сделал шаг вперёд, а приверженцы старой теории этого не заметили? Или не приняли? И теперь над ними смеются так же, как некогда они смеялись над верующими?

Вопросы, вопросы, вопросы…

Люди с трудом принимают новое, особенно в том случае, если новое противоречит их убеждениям, их представлению о мире или, что важнее всего – их представлению о Добре и Зле, о том, что правильно, а что недопустимо, о том, что делает нас людьми. Тридцать лет прошло с тех пор, как в жизнь каждого человека вошёл генофлекс, двадцать девять лет назад открыли его побочный эффект, ещё через год появились первые фрикмейстеры, безвестный актёр Остин Байден на личном примере доказал, что каждый человек способен стать идеально красивым. А ещё через пару лет люди осознали, что каждый может стать таким, каким хочет. Непохожим на других. Иным. И тогда фрикмейстеры обрели своё нынешнее название, потому что стали превращать людей в то, что они желали. Любой каприз за ваши деньги. Всё, что захотите вы и с чем справится биочип, а справиться он мог с чем угодно. Ведь биочип – это всего лишь цифровое устройство, не знающее добра и зла, что правильно, а что недопустимо. Биочип лишь инструмент в руках фрикмейстера, исполняющего желания клиентов, иногда – заветные, иногда – дурацкие, поскольку для некоторых людей походы к фрикмейстерам превратились в игру, сродни компьютерной, в которой всегда есть возможность нажать на кнопку и вернуться к сохранённой копии.

К себе прошлому. К своей предыдущей версии.

Мир в очередной раз изменился. Через пять лет после начала «генофлексовой лихорадки», на улицах стало невозможно встретить человека обыкновенного и, тем более, уродливого: красивые лица, подтянутые фигуры, густые волосы, никаких изъянов на коже… Генофлекс породил моду на внешний вид. В какой-то момент женщинам понравились торчащие «утиные» губы – и все «надели» их, всем казалось, что это красиво, а через год они исчезли, словно никогда не появлялись. Мужчины же внезапно полюбили быть лысыми – массово удалили волосы и обзавелись черепами идеальной формы. Сейчас об этом и не вспоминали, волосы вновь вошли в моду. А ещё появилось множество тех, кто решил стать иным, захотел измениться так, чтобы поставить под вопрос свою человеческую природу. Зеленокожие гоблины и орки, полукоты с шершавыми языками и мягкой шерстью, псоглавцы – моду на этот образ вообще никто не мог понять, вампиры, для которых человеческая кровь становилась лёгким возбуждающим наркотиком – каждый мог стать таким, каким хотел или мечтал с детства.

Мир в очередной раз изменился, однако приняли это далеко не все. Приверженцы «Кодекса Дарвина» считали, что «генофлексовая лихорадка» превращает человека в его подобие, призывали применять препарат только в качестве лекарства и именно они выводили на стенах домов броские лозунги:

«БУДЬ ТЕМ, КТО ТЫ ЕСТЬ!»

«БУДЬ НАСТОЯЩИМ!»

И девушка по имени Джада, которая шла по Миле Чудес, такой и казалась – настоящей. Даже самый придирчивый взгляд не смог бы обнаружить на ней следы вызванных генофлексом изменений. Невысокая, стройная, но соразмерная, без выдающейся груди и чересчур круглой попы, которые требовала нынешняя мода, другими словами, слишком худая, чтобы заподозрить вмешательство фрикмейстера. Но внимание она привлекала – огромными глазами. Потрясающе огромными глазами, притягивающими до забытья. Глазами, в которые можно было смотреть бесконечно. Смотреть и верить, что они принадлежали Джаде по праву рождения: ореховые, с искрой. Как и гладкие каштановые волосы до плеч, аккуратный прямой нос и губы – слишком тонкие и бледные для современных стандартов.

Девушка была настоящей, но выставлять это напоказ не стремилась и даже колдовские глаза прятала за тёмными стёклами умных очков. Прочитав третий или четвёртый лозунг дарвинистов, она перестала обращать на них внимание, пошла чуть быстрее и через два дома оказалась у цели своего путешествия – биотерминала «У Весёлого Боба», который, как гласил рекламный слоган на витрине, «умел всё и даже чуть больше».

– Не «чуть больше», а намного больше, чем написано в рекламе, – рассмеялся Боб, обхаживая Лейлу, посетительницу, которая явилась строго по записи – десять минут назад. Обхаживал с профессиональным обаянием. – Просто я очень скромный и не люблю, когда реклама обещает больше, чем может дать фрикмейстер. – Волосы у него были огненно-рыжими, кожа – молочно-белой, а рот – широкий, улыбчивый. Он походил на клоуна и, наверное, поэтому назвался «Весёлым». – Но сначала вы должны объяснить, для чего нужны когти?

– Неужели непонятно?

На вид посетительнице было лет двадцать пять, в реальности – от двадцати до восьмидесяти, – генофлекс позволял не маскировать, а по-настоящему скрывать истинный возраст: никаких морщин, никаких складок, дряблости и редеющих волос. Только сила, здоровье и красота.

А теперь зачем-то понадобились когти…

– Разумеется, непонятно, – покачал головой фрикмейстер. – Вы не поверите, Лейла, но многие просят создать им когти исключительно из эстетических соображений.

– Какая же в них эстетика? – удивилась посетительница.

– Абсолютно с вами согласен – никакой, – поддержал девушку Боб. – Тем не менее некоторым нравится демонстрировать, что они у них есть.

– Но ведь это неудобно.

– А с обыкновенными ногтями длиной в сантиметр или два удобно? – парировал фрикмейстер. – Приноравливаются как-то.

– Да, наверное, – растерянно пробормотала посетительница. Было очевидно, что, увлёкшись идеей поставить себе когти, девушка не стала продумывать детали, ограничилась классическим: «Хочу!» Впрочем, не она первая, не она последняя.

Именно в это мгновение звякнул дверной колокольчик, и в биотерминал вошла Джада. Остановилась, увидев, что фрикмейстер занят с клиенткой, но не ушла, удобно устроилась в кресле для посетителей и достала коммуникатор. Лейла посмотрела на девушку недовольно, Боб – оценивающе, он не имел ничего против ещё одного клиента, а поскольку Джада всем своим видом давала понять, что не собирается мешать происходящему, они вернулись к разговору.

– Именно поэтому я и спрашиваю: когти из эстетических соображений или по делу? – мягко произнёс Боб.