Ушла в винтаж

– Нет. Ничего интересного, кроме одного платья, которое я хочу оставить себе.

– Заметано. Теперь давай посмотрим. Больше всего денег принесут мамины антикварные штучки, но я их пока попридержу – хочу убедиться, что она действительно намерена их продать. Папин старый набор инструментов – мечта коллекционера. Проверю, в каком он состоянии. Я знаю одного парня во Фресно, он специализируется на винтажных инструментах…

В этом весь мой отец. Формально он риэлтор, но мне кажется, это только для того, чтобы было не стыдно за визитки. А всерьез он занимается перепродажей всякого хлама. Но не напишешь же на визитках «скупщик». Сразу напрашивается продолжение «краденого».

Раньше мы жили в Рино, в Неваде, но три года назад папе улыбнулась Госпожа Удача, и дела пошли в гору. После долгих лет обманов и потерь папа расстался с «самой депрессивной работой на Земле», и мы переехали в Южную Калифорнию, чтобы начать новую жизнь. Теперь мы практически за бесценок арендуем типовой дом у моего богатого дядюшки Родни, у которого домов больше, чем у некоторых людей обуви.

Ориндж – довольно крупный город с пригородами, с хорошо развитым антикварным рынком, здесь папа наконец-то приблизился к своей мечте. Гаражные распродажи, целые торговые центры с антиквариатом, продажи недвижимости, заброшенные складские помещения – он окунулся во все это с головой. В результате от него все время слегка пахнет плесенью, ветхими книгами и отполированным деревом. Добавьте сюда всклокоченные вихры, тату-рукав на правой руке, жилистую фигуру и коллекцию винтажных галстуков, и вы поймете, что мой отец – один из самых симпатичных людей из всех, кого я знаю.

– Слушай, пап, – перебиваю я его. – Это все, конечно, страшно интересно, но как ты думаешь, можно мне взять что-нибудь еще, кроме платья?

– Только не говори, что претендуешь на железную дорогу.

– Конечно нет. Меня сейчас интересует… эпоха ранних шестидесятых. Мне бы хотелось побольше одежды тех времен… может быть, какие-нибудь аксессуары?

Папа смотрит на меня, прищурившись:

– Это твой очередной период? Поскольку винтаж начала шестидесятых стоит дороже. Да, милая моя, это вечная классика, и лучше пусть моя дочь носит платья до колена, чем то, в чем ходит большинство твоих ровесниц. Но за эти вещи я могу выручить хорошие деньги.

– Я не прошу везти меня в роскошные бутики на Родео-драйв. Я просто хочу оставить себе немного старых вещей.

– Ты хотела сказать, винтажной одежды.

– А еще… даже не знаю… фотографии? Бабушкины.

До меня начало доходить, что без Интернета искать информацию будет не так легко. Конечно, много чего найдется в нашей библиотеке, но лучше воспользоваться более личной информацией, напрямую связанной с большими мечтами, которым бабушка предавалась в своем маленьком городке.

– И какие-нибудь… мм… памятные вещички, сохранившиеся с ее юности, когда ей было столько лет, сколько сейчас мне. Например, журналы или дневники?

– О, Мэл. – Папа кладет вилку и тянется через стол, чтобы погладить меня по голове. – Ты переживаешь за нее, да? Не волнуйся. Маме там будет лучше. Суперсовременный пансионат… теннис, гольф, спа, мероприятия на любой вкус. После папиной смерти она только и мечтала переехать туда. И теперь, можно сказать, начинает с новой страницы и не думает раскисать, поняла?

Я удивленно моргаю, глядя на папу. Я вовсе не волнуюсь за бабушку Вивьен, да и за папу, если честно, тоже. Ему нелегко, независимо от того, получится ли продать железную дорогу за пятьсот долларов. А я тут выпрашиваю сувениры времен бабушкиной юности, чтобы добавить своему образу аутентичности. Видимо, я не очень хорошо соображаю или, наоборот, соображаю слишком хорошо и думаю только о себе. Вот что боль делает с человеком.

Боль. Почему она такая сильная? Испытывает ли Джереми нечто подобное? Надеюсь, да. Надеюсь, он страдает по полной. Наверняка мне было бы не так плохо, если бы я знала, что он чувствует хоть сотую долю моих терзаний.

Опустив глаза в тарелку с салатом, я замечаю, что головка латука напоминает голову Джереми, кусочки бекона легко сойдут за его глаза, помидоры – за рот и…

– Дорогая, почему ты так остервенело тычешь в салат?

Я опускаю вилку:

– Все в порядке, со мной все хорошо. Я…

– Отлично. Да, ты говорила.

Он в четвертый раз поправляет расстеленную на коленях салфетку. Его колени надежно защищены от крошек и пятен. Чего не скажешь обо мне – половина сырного соуса уже на моем рукаве.

– Бери что хочешь. Я нашел небольшую шкатулку со старыми снимками, мама там совсем юная. Вряд ли она станет возражать, если ты возьмешь их себе.

– Да? – Я-то думала, что мне придется подождать, что я смогу как следует порыться в ее коробках уже в следующий раз. А оказалось, что в доме меня ждет пачка фотографий и другие вещички, способные пролить свет на то, как должно выглядеть мое винтажное «я». – Мы потом все вернем. Просто… наверное, мне надо сначала ее спросить? Как ты считаешь?

Папа улыбается, щуря серые глаза:

– Логично.

Было бы логично, будь это правдой.

Домой мы возвращаемся поздно в субботу. В воскресенье я полдня методично удаляю все следы Джереми из моей комнаты и только после этого чувствую себя готовой изучать бабушкино добро. В мою программу детокса входило полностью разогнуть эту аккуратненькую фиолетовую скрепку, но в результате я ткнула прямо в заусенец, и теперь у меня не только бойфренд-изменник, но и покалеченный палец.

Посасывая раненый палец, я открываю шкатулку и раскладываю на полу фрагменты бабушкиной жизни, с младенчества до взрослого возраста. Теперь все так изменилось – я бы легко заполнила всю комнату нашими с Джинни снимками: мама старалась запечатлеть даже самые незначительные моменты нашего детства, хотя почти ничего не распечатывала. А все, что осталось от подросткового возраста бабушки, помещается в одну коробку.

Мое любимое фото – где бабушке шестнадцать, она стоит в ситцевом платье, вся освещенная солнцем, на веснушчатом лице сияет улыбка. Этот снимок висел у нее в холле, и в детстве мне не давал покоя вопрос: когда бабушка перестала выглядеть как эта очаровательная девушка и превратилась в морщинистую, хотя и весьма элегантную даму, какой я ее всегда и знала? Я кладу фотографию на стол под стекло: ее я возвращать не собираюсь.

Под фотографиями в рамках лежат папины и дядины детские рисунки, коробка из-под обуви с разрозненными снимками и главный мой клад – бабушкин школьный альбом 1962–1963 годов. Я поглаживаю серебристое тиснение. Бабушка поступила в среднюю школу Тулэри в небольшом фермерском городке в Центральной Калифорнии, где пахнет навозом, зато люди живут в здоровой среде, где знаешь по именам мясника, пекаря и того парня, что сидит на заборе через улицу. Правда, я была в Тулэри всего раз, в шесть лет, но запомнила его именно таким.

Я закрываю глаза, представляя себе, что найду на страницах ее альбома. Бабушка на танцах и на встречах группы поддержки. Эта группа поддержки – самый загадочный для меня пункт плана. Чем они занимаются, когда встречаются – упражняются в поддержке и подбадривании? Соревнуются ли с другими командами, поддерживающими спортсменов, кто кого переподдержит? Пока я сижу и теряюсь в догадках, кто-то дергает ручку моей двери.

– Что такое?! – ору я.

– У меня есть предложение, – слышится приглушенный голос Джинни.

– Ты одна?

– Нет. Со мной Эдуардо. Он и есть предложение.

Я отпираю. Джинни протягивает мне тарелку с молочными гренками. Молочные гренки – идеальная утешительная еда для тех, кто только что пережил расставание, а поскольку сегодня воскресенье, моя «диета» позволяет мне такую маленькую радость. Смазываешь глубокую тарелку маслом, кладешь в нее пять кусочков хлеба с маслом. Заливаешь горячим, почти кипящим молоком с маслом, кладешь два яйца-пашот. Да, и в конце добавляешь еще масла. Папин рецепт, разумеется.

– Это лучше, чем Эдуардо, – говорю я и сажусь за стол, который мама купила мне в мебельном аутлете.

Джинни ходит по комнате, изучая бабушкино детство: то в хронологическом порядке, то в обратном.

– Я слышала, у тебя тут песня Survivor звучала?

– Я удаляла Джереми из моей жизни, – отвечаю я, вытирая масло с подбородка. – Мне нужна была мотивация. Но больше никаких айподов, завтра мы приступаем к выполнению пунктов из списка.

Джинни садится на ковер, поджав под себя ноги:

– Мы приступаем?

– Все-таки Бейонсе была в составе группы, когда пела Survivor.

– Ладно, так уж и быть, – смеется Джинни. – Воплотим твой дурацкий список. Но отказываться от технологий я не собираюсь. Я уроки могу делать только под музыку. И любимый лосьон я всегда заказываю через Интернет. И…

Я втыкаю ложку в гренок:

– Хорошо. Я погружусь в прошлое на все сто, а ты будешь моим винтажным боковым защитником.

– Каким еще защитником? Я всегда была центральным нападающим.

– Прости, – тяжело вздыхаю я. – Тупой футбольный юмор.

Джинни берет в руки фотографию бабушки, где та студенткой участвует в демонстрации. Распущенные волосы до пояса производят такое же дикое и непокорное впечатление, как и бабушкин сердитый взгляд. Этот снимок мне нравится меньше, чем тот, где она в ситцевом платье. Мне не нравится явное отсутствие бюстгальтера у нее под футболкой. К тому же разве не глупо кричать о мире?

– Так чем мне заняться из этого списка? Улетной вечеринкой? Устроим ужин из органических продуктов?

– Не забывай, что речь идет о шестьдесят втором годе. Тогда банка зеленого горошка считалась вполне органической пищей.

– Сначала надо опробовать какие-нибудь рецепты. Могу рискнуть приготовить парочку семейных ужинов.

– Все что угодно! – Моя сестра мне помогает. Я не одинока в своей страстной любви к спискам, а в данном случае это еще и жизненно важно, потому что один из пунктов плана я не могу выполнить без посторонней помощи.

– Может, тоже найдешь себе друга сердца.

– Это дурацкий пункт. До сорока лет никто себе друга сердца не заводит.

– Раз в списке есть, будем выполнять. Я уже через это прошла, в этом смысле план выполнила – считай, получила на память футболку с надписью «МЕНЯ ОБДУРИЛ ПРИДУРОК ДЖЕРЕМИ». И посмотри, как все чудесно получилось.

Ладно, не чудесно. Но неплохо. Возможно, иногда, под некоторые песни, Джереми все же думал обо мне, а не о той виртуальной девице. Например, под все песни, которые он скачал мне на айпод. И под ту музыку, под которую мы с ним впервые танцевали. И под те песни, которые мы распевали в машине, когда ехали домой с открытыми окнами, только он и я. Из-за ветра мелодию было почти не слышно – только наши собственные пронзительные голоса, не попадающие в тон. Эти мгновения были искренними и настоящими, они принадлежали мне.

Эй, хватит. Теперь у меня есть список, и о Джереми думать некогда. Не больше тридцати восьми минут в час.

Максимум сорока семи.

Джинни смотрит на меня прищурившись и закусив губу.

– Тебе это действительно нужно? Знаю, что наступаю на больную мозоль – но как ты себя чувствуешь?

– Не знаю, кто я, утратила веру в человечество – обычное дело.

– Серьезно, Мэллори. Я тебя хорошо понимаю. Вся эта история с Джереми, крах отношений… Это не пустяки.

Это не пустяки. Я знаю, в мире происходят вещи и похуже. Я прекрасно осознаю, как мне повезло. Сижу себе в уютном доме, ем молочные гренки. Но одно дело осознавать, и совсем другое – чувствовать, и сейчас я еще нахожусь в процессе потери, в состоянии шока и неопределенности, и мне кажется, что боль не утихнет никогда, что эта новая боль – такая же часть меня, как руки и ноги.

Я настолько окаменела внутри, что даже плакать не могу.

– Завтра я увижу его в школе, – шепчу я.

Джинни на коленях пересекает комнату и обнимает мои ноги:

– Увидишь, да. Но тебе совсем не обязательно с ним разговаривать.

– Он захочет объяснений, – возражаю я.

– Объяснений? Ты ему ничего не должна. Если не хочешь с ним говорить – не говори. Хочешь наорать на него – наори. Хочешь порезать ему покрышки…

– Джинни!

– Я хотела сказать – не делай этого. Или сделай. Главное – чтобы тебе полегчало. – Она прижимается щекой к моим коленям и смотрит на меня из-под своих густых ресниц. – Ну, пока ты еще не совсем «состарилась», предлагаю устроить прощальный марафон. Что будем смотреть? Английские мелодрамы или пошлые комедии?

– Что-нибудь пошлое, пожалуйста, – улыбаюсь я.

Она качает головой:

– Только не думай, что я сяду смотреть какой-нибудь дурацкий сериал типа «Моя жена меня приворожила» лишь потому, что ввязалась в твою винтажную историю.

Глава 5

Что может подумать случайный прохожий, оказавшийся возле школы Ориндж-парк, о девушке, которая предположительно взломала аккаунт своего бойфренда в Friendspace, объявила его придурком и, отказавшись от всех современных технологий, дала пищу для многочисленных слухов и догадок в Интернете на целый уикенд:

1. «Вставьте любые уничижительные слова, которые обычно используют по отношению к женщинам, в том числе креативные комбинации из этих слов».

2. Когда уже можно как следует врезать ее бывшему?

3. Когда уже можно ее проучить?

4. Я бы удалил свой аккаунт.

5. Я бы переехал.

6. Почему она явилась в школу в таком нарочито шикарном платье и белых гольфах? Она что, думает, будто на дворе 1962 год?

А может быть, все не так уж и плохо. Если одноклассники и удостаивают меня каких-то мыслей, то мимолетных. В этой школе я не вхожу в топ Обсуждаемых людей. У каждого своя жизнь, свои заботы и свои комплексы. Допускаю, что в Friendspace вокруг Мэллори кипят нешуточные страсти, но я ощущаю себя такой сногсшибательной в бабушкином платье, что шагаю с гордо поднятой головой. А поверх платья, у самого сердца, болтается отполированное колечко с бирюзой на цепочке. Я решила пока оставить его себе – пусть будет хоть какая-то связь с атмосферой бабушкиной юности.

Разумеется, когда бабушка составляла свой список, у нее и в мыслях не было менять будущее своей потенциальной внучки. Да, список – ее творение, но эксперимент провожу я сама. Моя гипотеза такова: в 1962 году жизнь – по крайней мере, ее социальная составляющая – была намного проще. Я хочу посмотреть, что я за девушка без технической опоры. Возможно, мне понадобится время, чтобы ответить на этот вопрос, потому что конкретного плана у меня нет. На первый день я ставлю перед собой следующие цели:

1. Одеться в ситцевое платье.

2. Покинуть двадцать первый век.

3. Избежать встречи с Джереми.

Из трех пунктов удается выполнить один. Начинается все с того, что Джереми ждет меня у школьных ворот.

Хуже всего не то, как круто он выглядит в своей футболке с треугольным вырезом (и правда довольно глубоким), и не то, какие любопытные взгляды на нас кидают все, кто проходит мимо. И даже не то, что синее ситцевое платье, хотя и смотрится потрясающе, обтягивает меня как сосиску – так, что мне никак не вдохнуть столь необходимого сейчас воздуха. Нет, самое ужасное – это трепетание бабочек внутри, иррациональные скачки сердца, какие случаются при виде парня-которого-я-люблю. У меня всегда такое чувство, когда я его вижу, как будто мое нутро, включая сердце, вообще не в курсе, что существует BubbleYum.

Заметив меня, он мрачнеет.

– Мэллори, – произносит он сурово, – я звонил тебе тринадцать раз.

Вообще-то я не собиралась с ним больше разговаривать, типа, никогда. План прекрасный, но не слишком реалистичный. За прошедший уикенд я выяснила, что знаю Джереми не так хорошо, как я думала, но одно мне известно достоверно – Джереми настойчив и уперт. Если не ответить ему сейчас, он будет поджидать меня и перед следующим уроком, и перед третьим. Я выдыхаю. Чувствую, как платье впивается в ребра.

– Я не проверяла телефон.

– Ты всегда проверяла телефон каждые три минуты.

– Нет, не проверяла. Точнее, больше не проверяю. Мой мобильник накрылся.

Я протискиваюсь мимо Джереми и направляюсь к своей парте. В этом году у нас только два совместных урока в день, и если раньше меня это огорчало, то теперь кажется счастьем. Буду как-нибудь высиживать эти уроки, пока он не перестанет ко мне обращаться, а может быть, даже перестанет говорить обо мне. Станет просто одноклассником. По совместительству – моей первой любовью. По совместительству – парнем, заставившим меня почувствовать себя идиоткой. Тем самым парнем, который… пользуется туалетной водой «Холлистер».

Джереми садится прямо передо мной, хотя это место Брэдли Питтмора. Брэдли ненавидит, когда Джереми садится туда до звонка. Вот и сейчас: Брэдли разговаривает с миссис Йи, но видно, как у него округляются глаза, когда он замечает, что его место занято. Джереми поворачивается ко мне, как будто мы по-прежнему вместе, как будто не было всех тех писем к BubbleYum, как будто мы обсуждаем планы на вечер, как будто мы не расстались, пусть и неофициально.

– Что с ним?

– С кем? С телефоном? – Я избегаю его взгляда, стараюсь смотреть на Брэдли, который вот-вот подойдет к нам и вышвырнет Джереми со своего законного места. – Ничего особенного. Я просто больше им не пользуюсь.

– А письма мои разве не дошли?

– Я теперь не бываю в Сети. Я собираюсь… от всего этого отдохнуть.

– От чего от «этого»? От общения в принципе или от общения со мной?

Одурманивающая туалетная вода – нечестный прием.

– И от того и от другого.

Брэдли наконец пересекает класс, подходит к нам и хлопает Джереми по плечу:

– Ненавижу, когда ты сидишь на моем месте.

Джереми понижает тон, теперь голос его звучит нежно и хрипло. Он говорит для меня одной, слова проникают прямо в сердце:

– Мэллори, это не то, о чем ты подумала.

Как было бы здорово, если бы он оказался прав. Если бы каким-то магическим образом нашлось рациональное объяснение 353 письмам от другой девушки. Если бы выяснилось, что его аккаунт взломали и создали там целый сайт.

– А о чем я подумала?

– Это я и хотел узнать.

Я сглатываю:

– Что ты изменяешь мне онлайн со своей виртуальной женой.

– Изменяю? – Джереми вскидывает брови. – Это всего лишь игра!

– А это всего лишь моя жизнь. Моя реальная жизнь.

– И что? Ты берешь и вот так просто сваливаешь?! – Он ударяет кулаком по парте.

У меня нет сил возражать. Нет сил напоминать ему, что вообще-то это он выбил меня из колеи. Из-за него мои эмоции совершенно обоснованны: 353 письма, наполненных романтичными текстами песен, вполне оправданно превращают его в мэра Обманвилла. Мне очень хочется, чтобы слова мои прозвучали твердо и убедительно, но вместо дерзкого заявления у меня выходит полувопросительная реплика:

– Нам лучше расстаться?

– Чел, поговоришь со своей девушкой после урока. – Брэдли сильнее толкает Джереми.

Джереми встает, неотрывно глядя мне в глаза:

– Спокойно, Брэдли. В любом случае она уже не моя девушка.

Остаток урока я старательно отвожу глаза от своего теперь уже официально бывшего бойфренда и придумываю, как бы мне реализовать пункты из списка. Если каждый день будет таким, аромат Джереми меня убьет.

Четвертый урок высидеть не так сложно, потому что Джереми со мной не заговаривает. А может быть, от этого только хуже. Никак не могу решить. Кажется, я достигла предела прочности. Одноклассники продолжают таращиться на меня. Я пытаюсь прокручивать в голове более страшные события в жизни, чем измена бойфренда. Однако этот импровизированный список лишь вгоняет меня в тоску. Еще и эти взгляды… А почему, собственно, они так пялятся?

Мистер Хановер говорит, что сегодня мы продолжим работать над нашими виртуальными предприятиями. «Берем свою пару и садимся за компьютеры». Возникают сразу две проблемы:

1. Я работала в паре с Джереми.

2. Я дала обет не пользоваться Интернетом.

Разумеется, весь класс в курсе, что мы с Джереми работаем за одним компьютером, поэтому сейчас, когда я поднимаю руку, за мной с интересом наблюдают десятки глаз.

– Мистер Хановер? Можно вас на два слова?

– Что такое, Мэллори?

Никому не доставлю удовольствия взглянуть мне в глаза. Особенно Джереми.

– Эм-м… это личный вопрос.

Мистер Хановер смотрит на дверь, потом на меня, очевидно взвешивая, не возникнет ли у него проблем из-за обсуждения «личных» вопросов:

– Хорошо. Класс, за компьютеры. Мэллори, выйдем.

Мы выходим в коридор, оставляя дверь открытой. Одноклассники, наверное, думают, что я прошу мистера Хановера посадить меня с кем-нибудь другим, но все гораздо хуже.

– Я не могу выполнить это задание.

Мистер Хановер скребет седеющую бороду. Не надо было говорить «не могу». Похоже, мистер Хановер из тех, для кого нет ничего невозможного.

– Ты плохо себя чувствуешь?

– Нет, просто… Я не могу пользоваться Интернетом. То есть могу, но решила от этого отказаться.

– Это какая-то новая отговорка, чтобы не делать домашнюю работу?

Мистер Хановер заглядывает в класс. Там царит равномерный тихий гул – ученики уже вовсю трудятся над своими проектами по теме «Промышленная революция». Задание состоит в том, чтобы выбрать какую-нибудь отрасль, например сталелитейную промышленность или текстильную, создать фабрику, нанять рабочих – и все это в виртуальном мире. Джереми, как ни странно, оказался настоящим промышленным воротилой – у нас лучшие условия труда и самые высокие показатели роста. Возможно, к нашему проекту он привлек свою BubbleYum. Может быть, она его секретарь.

– Мне кажется, у вас уже практически все готово. Твой партнер так увлечен вашим детищем.

– Дело не в этом. Я просто… не могу выполнить это задание. Совсем.

– Тебе нужен другой компьютер? – Догадка вдруг озаряет лицо мистера Хановера, мгновенно разглаживая морщины. – Или другой напарник?

– Нет, проблема не в напарнике. Основная причина в том, что мне морально претит использование Интернета как такового. Это глубоко личное убеждение. Прошу вас дать мне альтернативное задание. – Я сглатываю. – Пожалуйста.

– Твоя причина кажется мне недостаточно веской, чтобы освободить тебя от этой работы. – Мистер Хановер говорит спокойно, но уверенно. Нам невероятно повезло, что у нас в классе стоят такие компьютеры. Мистер Хановер подал миллион заявок на гранты, а потом, после долгих лет преподавания, изменил весь учебный план, чтобы вписаться в технологический блок. И я так мечтала об этом предмете – весь предыдущий год, – причем не только из-за проектов. Мистер Хановер интересно ведет уроки, у него отличное чувство юмора, а еще он честный. Один из тех учителей, кому когда-нибудь посвятит книгу бывший ученик.

– Но ведь когда ты записывалась на этот курс, ты знала, что большая часть заданий выполняется с помощью Интернета.

Я чувствую, как к глазам подступают слезы. Когда я давала клятву, я совсем забыла о школе и о других законных причинах воспользоваться современными технологиями. Не может же НАСА убрать из космоса все спутники, которые мониторят… что там они обычно мониторят. Это не крестовый поход, куда я зазываю всех, а моя личная битва.

– Можно я лучше напишу доклад, или сделаю макет нашей фабрики, или… о, идея! В то время важную роль играли поезда, я могу принести модель железной дороги, которую на днях нашел мой папа, и переделать под нужный век.

– Допустим, я дам тебе другое задание, – спокойно соглашается мистер Хановер. – Где ты собираешься брать информацию?

– Из книг. Помните, были такие штуки до того, как появилась Википедия?

– Мэллори…

– Это же история, а не информатика. Я пытаюсь мыслить как историк. Клянусь вам, мистер Хановер, существует вполне разумная и благородная причина, по которой я не могу этого сделать.

Из класса доносятся смех и улюлюканье. Мистер Хановер просовывает голову в дверь. Ему достаточно сдвинуть брови, и все тут же затихают. Он снова поворачивается ко мне, меряет меня испытующим взглядом:

– Отлично. Тогда поступим просто. Напиши доклад о роли промышленной революции в формировании современного общества. Четыре страницы…

– Четыре?

– Пять, – мистер Хановер хрипло смеется. – Даю тебе передышку. Помни мою доброту.

Я думаю о Джереми. Ну не смогу я целое полугодие сидеть с ним рядом, вдыхая его умопомрачительный аромат.

– Простите. Я вам очень благодарна. Спасибо большое.

– Разумеется, я жду доклад в печатном виде. Твои чувства оскорбляет только Интернет, или ограничения касаются и текстовых редакторов?

Ох. Я не знаю. В те времена не было текстовых редакторов, но у меня нет пишущей машинки. Можно ли как-то вывернуться? Написать от руки и попросить Джинни набрать текст на компьютере?

– Э-э… да, я распечатаю. Как-нибудь.