Обрывки памяти. Сборник воспоминаний. Часть первая

– Дай пацанам попробовать, Череп, – бойко, с напускной уверенностью произнес он, выдвигаясь на полшага вперед. – Они свои. С нашего двора. Крепкие. Васька вот Клыку вчера врезал! Прямо под глазом фингал поставил!

Череп медленно, с театральной неохотой, перевел взгляд с Вити на меня. Его глаза, темные и нечитаемые, будто буравчики, впились в меня.

– Клык? – переспросил он хрипло. – Это который, с торчащим вперед зубом, как у хряка?

– Он самый! – с гордостью подтвердил Витя, толкнув меня локтем в бок.

Череп усмехнулся. Улыбка обнажила ряд неровных, желтых от никотина зубов. Выглядело это скорее пугающе, чем дружелюбно.

– Ну, раз герой местного разлива… – Он протянул руку. В пальцах дымился почти догоревший окурок. – На, новобранец. Глотни настоящей свободы. Только смотри, – он прищурился, – не глотай, дурачок. Дым – он не для живота.

Рука моя предательски задрожала. Где-то в самой глубине сознания, как грозное предупреждение, всплыло лицо отца – хмурое, усталое, с глубокими складками у рта. И отчетливая картина: тяжелый, темно-коричневый ремень, висевший на гвозде в прихожей, как символ неминуемого возмездия. Но здесь, под пристальными взглядами Вити, молчаливого Серёги и этих кумиров-старшеклассников, чей мир я так отчаянно хотел хоть краешком затронуть, отступать было смерти подобно. Позора не перенести. Я протянул руку. Пальцы коснулись фильтра – он был неожиданно горячим и влажным от чужой слюны. Отвратительно. Сделал робкую, поверхностную затяжку. Горький, едкий, невероятно плотный дым ударил в горло, словно раскаленным напильником. Он обжег, скреб, рвал слизистую. Мир внезапно качнулся, закружился в вихре. Глоток воздуха превратился в неудержимый, надрывный кашель. Слезы ручьем хлынули из глаз, скрючило живот, спазм свел диафрагму. Я задыхался, чувствуя, как лицо пылает от стыда.

Хохот, громкий, издевательский, прокатился по нише, отразившись от кирпичных стен.

– Лошара! Молоко на губах не обсохло!

– Гляньте, давится, как щенок!

– Ха! Настоящий мужик!

Витя стремительно выхватил тлеющий окурок у меня из пальцев.

– Дурачье вы! – рявкнул он на смеющихся, но в его голосе не было злобы, скорее вызов и азартная бравада. – У всех первый раз так! Самый-самый первый! – Он демонстративно, с видом знатока, сделал глубокую, шумную затяжку. Грудь его расширилась. Потом он выпустил ровную, плотную струю дыма себе под ноги, мастерски управляя ею языком.

Серёга, не говоря ни слова, взял сигарету у Вити. Его лицо, обычно непроницаемое, оставалось каменным. Он поднес окурок ко рту, затянулся аккуратно, почти беззвучно, лишь легкие струйки дыма вырвались из его ноздрей, как дымок от потухшего фитиля. Ни одного кашля. Ни одной слезы.

– Видишь? – тихо, только для меня, прошептал он, возвращая истлевшую сигарету Черепу, который наблюдал за всей сценой с кривой, загадочной усмешкой в уголках губ. – Не глотай. Держи во рту. Согрей. Потом выпускай. И не вдыхай глубоко. Это не воздух, это дым. Он не для легких, а для вида.

Череп бросил косой взгляд на нас.

– Мы ещё побазарим. Когда время придёт – я вас найду. Может еще и подсобите мне…

Я лишь кивнул, стиснув зубы, с трудом подавляя новый приступ першения в горле. Голова кружилась, во рту стоял мерзкий, горько-металлический привкус. Но внутри… внутри бушевала странная, противоречивая буря. Стыд – огненный, всепоглощающий – за мой жалкий кашель, за мою очевидную слабость. Отвращение – глубокое, физиологическое – к этому едкому зелью, обманувшему ожидания. Но и… гордость. Крошечная искорка. Я попробовал. Я не сбежал. Я выстоял под взглядами. Я был допущен к таинству, пусть и в роли шута. Я был, пусть на минуту, своим в этом узком, дымном кругу у закопченной стены старой школы. Это был еще один суровый урок улицы, усвоенный на уровне инстинкта: иногда надо сделать что-то противное, страшное или откровенно глупое, чтобы доказать свою принадлежность к стае. Чтобы купить крупицу уважения ценой собственного достоинства. Или просто чтобы выжить в жестокой иерархии песочницы, растянувшейся на целую жизнь.

***

Прошедшее лето, оно ведь не просто время года, как теперь, а состояние души, особенно когда тебе двенадцать, и весь мир умещается между морем, палатками и пыльным двором Владивостока. Вспоминаются, первые два года в спортивном лагере, которые слились в смутное пятно детских впечатлений – песок, соленая вода, сбитые коленки, драки и разборки с местными… И тот третий год, на берегу моря в Хасанском районе Приморья, когда я уже перерос статус «малявки»… Тогда тоже можно вспомнить что-то интересное. Но сейчас речь не об этом. О том другом воспоминании, аналоговом, пискельном…

Уже ближе к настоящей осени, а сентябрь, как это бывает в Приморье – само, что ни на есть, продолжение лета. Конец сентября, школа, время, когда владивостокская реальность сжималась, как проржавевший трос на холодном причале, в нашем дворе случилось чудо. Ослепительное для наших мозгов. У Коли, одного сына вечно озабоченного и потного школьного завхоза, материализовалась Sega Mega Drive. Не просто коробочка с кнопками – космический корабль! Черный, угловатый, с двумя джойстиками-штурвалами, похожими на приборы из кабины истребителя. И подключался он не к какому-то там «Рубину» или «Чайке», а к самой что ни на есть крутой на тот момент видеодвойке «Сони» у Витька! Это был прорыв сквозь бетонную скорлупу будней в иную вселенную, где цвета горели ядовито-ярко, а справедливость была не абстрактным понятием, а вполне осязаемой вещью, добываемой ударами пиксельных кулаков.

Было такое ощущение, что черная коробка, появилась у Витьки словно по мановению джина из лампы. Ходили упорные слухи, что ее появление не обошлось без рискованной «находки» на рынке или мелкой, но отчаянной аферы у ларька рядом с домом.

Первые дни мы толпились в его крохотной комнатушке, задыхаясь от восторга, тесноты и запаха немытых носков, завороженно следя, как по экрану мчались Черепашки-ниндзя – наши новые, цифровые кумиры. Они крушили нунчаками и мечами тех, кто сильнее, защищали слабых и были… нами. Только лучше. Бесстрашными, сплоченными, вечно побеждающими.

–Смотри, смотри! – захлебываясь, орал Серёга, тыча грязным пальцем в экран, где Микеланджело лихо орудовал нунчаками. – Вот так бы Клыка!

–Тише ты, дурень! – шипел Витька, нервно поглядывая на дверь, откуда мог донестись голос его вечно подозрительно пьяного отца, – Сейчас батя придет, заберёт провода и выгонит на улицу! А ты, Микеланджело, не зевай!»

Предыдущие попытки пробить брешь в серой реальности нашего детства с помощью электронных привратников неизменно терпели крах. Те приставки – хлипкие, многообещающие коробочки с псевдояпонскими иероглифами – жили недолго и погибали ярко. То ли виной тому была плохого качества проводка, гудящая в стенах, то ли сами эти «чудо-аппараты» были собраны где-то в подпольных цехах Поднебесной из пластика, рассчитанного ровно на пару недель яростного нажимания кнопок. Они вспыхивали, дымились и уходили в небытие, оставляя после себя лишь горьковатый запах горелой платы и глубокое разочарование, оседающее на душе тяжелее свинца.

И вот – она. «Сега». Не просто приставка. Артефакт. Спасение. Родители, наблюдая мою постепенную трансформацию в существо, проводящее дни в созерцании трещинки на обоях и излучающее ауру глубочайшей экзистенциальной тоски (усугубляемой ежевечерними слухами о том, что у пацанов уже есть), сдались. В день рождения белая коробка с синими логотипами, тяжелая оказалась в моих дрожащих руках. И словно эпидемия чистейшей, неразбавленной крутизны, пронеслась по нашему захолустью: вскоре заветный агрегат гудел, как маленький реактор, в углу моей комнаты. Его свет, мерцающий экранный луч, пробивавший полумрак, стал маяком. Его запах – специфический, терпкий аромат нагревающегося пластика запомнился навсегда. Правда жизнь её была не долгой. Сгорела она через 2-3 месяца.

И Всё же она распахнула перед нами не просто экран, а врата в нирвану. Стала единственной, по-настоящему работающей отдушиной в мире, где героизм был уделом книжных персонажей или самоубийц, где зло носило не абстрактные маски, а вполне конкретные лица Лёхи-Клыка или вечно пьяного дядьки из соседнего подъезда, и где победа никогда не была гарантирована. Здесь же, в этой электронной вселенной, зло было условным, глупым, лишенным подлости реального мира, и его можно было победить. Нажать кнопку – и враг падал. Самые неразрешимые проблемы – гигантский босс, лабиринт-убийца – решались ловкостью пальцев, яростью нажатия на кнопку «Старт» и братской взаимовыручкой у экрана. Мы проваливались в эти миры с головой, как в теплый, спасительный люк, ведущий прочь от уличных склок, от страха перед «старшаками», от вечного чувства несправедливости бытия. Это был наш бункер.

Пески. Бескрайние, желтые, как зубная боль под палящим солнцем, дюны раскинулись на экране. Здесь мы добывали спайс – не пыльцу, а саму суть власти, пиксельный эквивалент золота или уважения во дворе. Мы строили базы – нелепые, угловатые сооружения, напоминавшие скорее наши дворовые «хаты» из старых досок и ржавых листов железа, только вооруженные до зубов. И посылали в атаку орды фанатичных воинов, управляемых нашей волей. Серёга, наш непризнанный Наполеон с вечно черными от дворовой пыли и школьного мела ногтями, мог просиживать часами, выстраивая многослойную оборону, бормоча сквозь зубы, зажатые в кулак, будто сигарету стратега:

«Так… Эту группу – сюда. Засадный отряд – за скалу. Ждать…» Его палец тыкал в экран, оставляя жирный отпечаток. «Вот так надо было вчера у гаража, когда Клык полез с разборками! А вы, балбесы, – разбежались как тараканы от фонаря!» Его виртуальные стратегии, в отличие от наших спонтанных уличных тактик, приносили победы. Что давало ему неоспоримое право командовать и здесь: «Витька! Куда прешь, как танк слепой? Там же засада! Обходи слева, через ущелье! Слева, тебе русским языком!.. Ну ты и… стратег!» – срывался он на крик, когда Витя, игнорируя указания, героически гибал под шквалом вражеского огня.

Тьма и сталь. Другая вселенная втягивала нас в свои мрачные объятия – постапокалиптические руины, дышащие порохом, потом и отчаянием. Хлюпающие шаги чего-то в темных, заплесневелых коридорах заставляли вздрагивать даже днем. Резкие вспышки выстрелов, на мгновение освещавшие пиксельные кровавые брызги на стенах. Жестокость игры, ее беспощадность, странным и пугающим образом резонировала с нашей собственной реальностью за окном – такой же серой, разбитой, где опасность подстерегала за углом. Витька бил по джойстику с такой первобытной яростью, что пластик трещал под его пальцами, угрожая разлететься на куски. Каждый выстрел был выплеском накопившейся злобы после очередной «встречи» с Лёхой, после отобранной мелочи, после несправедливого окрика взрослого. Экранный ад был понятнее и честнее: враг был виден. Его можно было пристрелить. В отличие от взрослых с их каменными лицами, невнятными правилами и вечным «отстань, занят».

–Ага! Попался, тварь! – рычал Витя, яростно долбя по кнопке огня, его лицо было искажено гримасой настоящей ненависти. – «Вот тебе за прошлый четверг! И за Санькину куртку! И… за всё!» Пиксельный монстр корчился в агонии.

–Вить, ты его уже в фарш превратил! Он же десять минут как труп!» – умолял я, с ужасом глядя, как он методично расстреливает уже неподвижную груду пикселей.

–Мало! – был лаконичный, полный ледяной ярости ответ. Пусть знает. Навсегда запомнит.

Ловкость и бездна. Была игра про монетку, где жизнь висела на волоске удачи и рефлексов, где каждый шаг по скользкому, предательскому полу мог стать последним. Прямо как в наших уличных играх на «слабо», когда вызов «Прыгни с гаража!» или «Спустись с подпорной стены по этой гнилой трубе!» висел в воздухе, густом от бравады и страха. Только здесь финал был не синяком под глазом, насмешками или, в худшем случае, гипсом, а беспощадным, безэмоциональным пиксельным «Game Over». Никаких оправданий.

–Нифига не можешь! – Серёга нервно сжимал джойстик, его обычно спокойное лицо было напряжено. Он наблюдал, как Витя в сотый раз падает в ту же самую пропасть. – Элементарно же! Прыжок после платформы, а не до! Учись играть, тормоз!»

–Да я тебе сейчас покажу тормоз! – огрызался Витя, не отрывая взгляда от экрана, его пальцы судорожно дёргали крестовину. – Васька, слышишь? Давай с тобой на двоих! Этот стратег только языком чесать!

Серёга лишь фыркал с презрением. Витя же, стиснув зубы, сосредоточенно долбил по кнопкам: «Сам дурак. Вот я щас этого… босса сделаю как миленького…»

А потом были Они. Наша пиксельная библия! Наш священный джихад против всей несправедливости мироздания! Борьба с инопланетным мозгом в баке и его стальным приспешником в острых латах была не просто игрой. Это был ритуал. Крик «Кова-банга!», вырывавшийся из наших глоток в унисон с пиксельной черепашкой-обжорой, на секунду стирал границы. Мы были непобедимы. Мы были едины. Братьями по панцирю, нунчакам и общей ненависти к Шреддеру, в котором видели сборище всех наших дворовых обидчиков. Этот клич был нашим гимном свободы, нашей дубиной по башке серости.

«НИНДЗЯ! КО-ВА-БАН-ГА-А-А!» – орали мы втроем, заглушая гудение приставки, и на душе становилось светло и яростно.

Были и другие миры. Миры смертельных поединков, где победа доставалась через кровавый «фаталити». Миры супергероев в облегающих трико, сражающихся с безумием. Миры призраков и монстров, пугающих до мурашек. Миры гонок на запредельных скоростях. Перечислять можно было бесконечно. Казалось, круче этого нет и быть не может во всей Вселенной. Но была одна вещь, одна маленькая, блестящая деталь, которая обладала магической силой вытягивать нас даже из этого электронного рая обратно на улицы, в пыльные подъезды. Она была разменной монетой, ключом, входным билетом в игру. Фишки.