383: Pulsar. Ты – моя последняя история

Я пыталась не смотреть на него. Не думать о том, что происходит. Танцевала, пытаясь раствориться в этом моменте. Но как можно раствориться, когда ты понимаешь, что теряешь себя?

Он дышал ровно, медленно. Как будто этот момент мог длиться вечно. Как будто всё, что было до этого, не имело значения. Я не понимала, почему осталась. Почему не оттолкнула его, не вырвалась, не закричала.

– Я не хотел тебя сломать, – сказал он вдруг, голос его был тихим, почти беззвучным. И я почувствовала, как его грудь сжалась под моим лбом. – Я просто хотел, чтобы ты осталась.

Мое сердце сбилось с ритма. Я хотела что-то ответить. Оттолкнуть его. Сделать шаг назад. Но, как всегда, осталась. Была слишком близко. Это было как проклятие – это танцевальное молчание, которое не нужно объяснять.

Мы танцевали, и всё было так странно. В плену, где тебе почти уютно, но в голове всё взрывается. В плену, где ты забываешь, а потом снова вспоминаешь. Где ты смотришь ему в глаза и чувствуешь, что он и не виноват. И ты, на самом деле, тоже.

Но вот что странно – этот танец был не про любовь. Это был танец на грани, где любовь не имеет значения. Только эта пустота между нами, с которой ни один из нас не мог справиться. Только музыка и тепло его тела.

И всё равно – невыносимая близость.

Как будто мы были парой.

Он и я.

Танцевали, как все нормальные люди.

Как будто этот момент мог стать началом чего-то настоящего.

Как будто я была жива.

Танец продолжался. Музыка трещала. И я всё пыталась понять – почему не хочу уходить. Почему я не злюсь. Почему мне не хочется вырваться и снова почувствовать боль. Почему я – здесь. С ним. В его мире.

Вечером он включил проектор.

Старое кино.

Чёрно-белое, со скрипом и паузами.

Я сидела рядом. Он – на полу, спиной к дивану.

Собаки, снег, вой.

Он сказал:

– У меня был пёс. Джаз. Белый, с чёрным ухом.

– Что с ним стало?

Пауза.

– Отец убил его.

Он отвел глаза.

Тишина. Я не знала, дышу ли.

Мне хотелось кричать. Плакать.

Но я только смотрела на экран, где снег падал на землю – мягко, как тогда утром.

Глава 17. Касание

Ночи стали долгими. Они не имеют конца, не имеют начала. В темноте он лежит рядом, но всегда между нами – тонкая, едва заметная грань, не более ощутимая, чем воздух.

Его дыхание – ровное, без напряжения, но я знаю, что он не спит так, как я.

Его глаза – за закрытыми веками – бодрствуют.

И в этой тишине мы оба живем.

Я и он.

Он никогда не прикасается ко мне ночью. Это правило, которого он придерживается, будто оно даёт ему силы, какое-то своё молчаливое право. Внутри меня я чувствую – он держит дистанцию, хотя бы так. Он не пересекает её. Он не прикасается, даже когда мне страшно, даже когда я просыпаюсь в холодном поту, пытаясь забыть те образы, что преследуют меня в темноте.

Когда кошмары приходят, я чувствую, как его рука тихо обвивает мою спину. Лёгкое прикосновение – как обещание, что всё будет в порядке.

Он не говорит ничего.

Это как если бы он сам не знал, что сказать.

Он просто обнимает меня молча, и в этом молчании я чувствую – ничего не будет дальше.

Мы просто переживаем это, вдвоём.

В том мире, где уже нет слов.

Он не целует меня, не тянется.

Он не шепчет мне на ухо, не просит рассказать о своих чувствах.

Он держит дистанцию, не нарушая её.

И это не так, как будто он хочет меня контролировать.

Это – нечто другое.

Это уважение к моим границам, которое я не могу назвать ни свободой, ни безопасностью.

Это просто его способ существовать рядом со мной.

Слышать меня, но не вмешиваться.

Иногда, когда мне удается вернуться в сон, я просыпаюсь, и его нет рядом. Тогда я замечаю, что он спит на полу – прямо у двери. Небольшой кусочек земли, отведённый для него в этом доме. Он всегда растягивается вдоль дверного проема, словно делает это для того, чтобы не быть слишком близко и не слишком далеко. Протянутые руки и ноги, словно он пытается слиться с этим пространством, не принадлежа ему, но в какой-то момент смирившимся с ним.

Это всегда какой-то странный компромисс.

Он спит у двери, а я – в своей части комнаты, и ничто в нашем положении не напоминает мне о том, что когда-то мы могли бы быть… чем-то другим.

Мы оба живём в пределах своего маленького пространства, где правила не пишутся, а существуют сами собой. Где никто не нарушает тишины, не ломает границ, не рушит молчания.

Иногда я пытаюсь понять, что это за связь.

Между нами.

Почему в темноте он не хватает меня, не хочет меня.

Может, он просто боится.

Боится, как я боюсь.

Но не из-за меня. А из-за себя.

Слишком много скрытого внутри него, чтобы вытащить это наружу.

Чтобы подарить мне этот кусочек себя.

Чтобы нарушить этот нейтральный, молчаливый мир.

Я снова засыпаю, и всё повторяется. Я просыпаюсь. Он рядом. Смотрит в потолок. Мы не говорим ничего.

Засыпаем так, как засыпают те, кто уже давно не ждёт утреннего света.

В какой-то момент он предложил игру – прятки.

Простая игра, как у детей, но с какой-то болезненной лёгкостью.

В его голосе не было ничего угрожающего, но в его взгляде было что-то. Словно он был уверен, что это не просто игра. Что я не выйду за пределы этих четырёх стен.

– Ты прячешься. Я – ищу, – сказал он, едва заметно усмехнувшись.

Я застыла.

Мгновение – и тело напряглось.

В голове всё закрутилось, но я не стала сопротивляться.

Может, это был просто момент слабости, может, усталость от постоянной борьбы.

А может, от того, что у меня уже не было достаточно сил, чтобы сопротивляться, чтобы всё время бояться.

– Ты ведь знаешь, я всегда тебя найду, – добавил он, подбирая пару слов, как будто предупреждая, но в этом было больше не угрозы, а… какого-то странного ожидания.

Я бросила взгляд в угол – как в тот день, когда, прижавшись к стене, слышала его шаги. В этот момент мне вдруг захотелось спрятаться. Оказаться в том месте, где всё будет по-настоящему моё. Где не будет страха и боли. Где не нужно думать, что он сделает дальше.

Я метнулась в сторону шкафа.

Обычное место, как в детстве.

Я думала, что он не найдет меня.

Слишком темно там было, слишком тесно.

Но как бы я не пыталась спрятаться, всегда чувствовала, что он рядом.

Его шаги прозвучали тихо, как будто он специально замедлял их, позволяя мне почувствовать эту паузу.

Вот он, рядом.

Он смотрел в мою сторону, не видя меня, но всё равно знал, где я.

– Ты не умеешь прятаться, – сказал он, и в его голосе было что-то напористое, но и странно мягкое.

Я не ответила.

Просто затаила дыхание.

Каждое движение казалось слишком громким в тишине комнаты.

Когда его рука, наконец, коснулась моего плеча, сердце в груди пропустило пару ударов.

Он был близко.

Слишком близко.

Я почувствовала его дыхание – тяжёлое и горячее, как и его пальцы, обвили мое запястье.

– Я нашёл тебя, – прошептал он, не отпуская.

И вот тут всё изменилось.

Я пыталась отстраниться, но он держал меня так, что не было сил вырваться.

Он наклонился немного вниз.

Его лицо почти рядом.

Это была игра.

И вдруг в этой игре всё перепуталось.

Мое сердце билось всё быстрее. Я понимала, что не могу уйти, не могу просто выйти из этого замкнутого круга. Он продолжал смотреть на меня, как будто на моём теле было написано всё, что ему нужно знать.

И тогда его губы коснулись моей щеки.

Лёгкое касание.

И оно так долго задерживалось, что тело напряглось, словно готовое к чему-то ещё.

Его дыхание было у моей шеи, его рука, что держала, была тёплой, и я почувствовала, как он меня тянет – не насильно, но всё же.

Как будто это было предсказано.

Как будто мы оба шли к этому моменту.

Я могла оттолкнуть его.

Могла сделать шаг назад.

Могла кричать.

Но вместо этого, всё что я сделала, это закрыла глаза, пытаясь не думать.

Его губы скользнули по моей шее.

Лёгкое касание.

Потом ещё одно, чуть крепче.

В его прикосновениях не было агрессии, не было страсти.

Но было нечто другое – что-то, что заставляло меня забывать, кто я. Где я.

И когда он, наконец, чуть отстранился, я обнаружила, что не помню, когда моё дыхание стало таким тяжёлым. Сколько времени прошло с тех пор, как я сделала хоть один шаг назад.

– Ты не убегаешь, – сказал он тихо, его голос едва ли был слышен. – Ты всегда рядом.

Я ничего не ответила. Не могла.

Но в голове звучала одна мысль, яркая и чёткая: я уже не знала, где начинается мой плен и где заканчивается этот странный, холодный дом.

Иногда ты чувствуешь, что вот – ещё один шаг, и сердце вывернется наружу.

От тоски. Или от нежности.

Иногда это почти одно и то же.

Я сижу на полу, прислонившись к стене, в его растянутой рубашке. В ней пахнет чем-то странно родным – пыль, металл, сигареты с ароматом каких-то лесных трав, немного мандаринов, немного… он.

Входит в дом как всегда – тихо.

Только Текила, наша черная спутница, первая бросается ему навстречу, виляя хвостом так, что сбивает табурет.

Он хмыкает:

– Ты не забыла, что ты собака, а не охранная система?

Я смеюсь.

– Если кто и защитит меня от всех бед – то она.

– Я принёс тебе кое-что от бед. И кое-что для.

Он вытаскивает бутылку текилы из пакета и кидает мне маленькую коробку с лаймами. Я ловлю её на лету.

Она тёплая, как летний вечер.

– Ты шутишь?

– Нет. Сегодня у нас – вечеринка из пыльных 90-х. Только ты, я, Текила… и текила.

Я не спрашиваю, что случилось.

Сегодняшний вечер будто выпал из календаря.

Мы его вырвали. Подарили себе.

Мы сидим на полу, Текила лежит рядом, положив голову мне на колени.

Он учит меня, как правильно пить.

Лизнул соль, глоток, кусочек лайма.

Я закашлялась.

– Ты первый раз, что ли? – он смеётся.

– Ты забыл, я была приличной женщиной. Психологом. У меня даже комнатные цветы были живы.

– Цветы умирают, когда им грустно.

– Значит, у них тоже есть душа.

Мы смеёмся. И говорим глупости. Текила ворчит во сне. Я чувствую, как тепло поднимается вверх – по шее, по щекам. От алкоголя или от него – уже неважно.

Музыка играет. Я даже не знаю, откуда у него эти песни. Он тянет меня за руку.

– Потанцуем, мисс психолог?

– Ты же не умеешь.

– И ты.

– Ты же педант.

– А ты – катастрофа.

– Значит, мы идеально подходим друг другу.

И мы танцуем.

В пьяном угаре, босиком, по кривым доскам.

Я наступаю ему на ногу.

Он стонет театрально.

Я чуть не падаю.

Он ловит.

Потом я засыпаю рядом с ним на ковре под треск и тепло камина, уткнувшись в его ключицу.

Текила прижимается к нашему боку, вздыхает.

А он гладит мои волосы и говорит, шёпотом, будто боится, что я всё услышу:

– Живи, Адель. Просто живи. Даже если всё пойдёт к чёрту.

И я почти верю, что смогу.

***

Это был ещё один день, когда я пыталась забыться. Когда пыталась играть по его правилам, не думая о том, что каждый его жест может быть ловушкой. Он сказал, что учить меня стрелять – это способ вернуть контроль, научить быть уверенной в себе. Но зачем мне была уверенность в мире, где всё давно потеряло смысл?

Он подошёл с ружьём, не спрашивая, согласна ли я и протянул мне, как будто это было что-то само собой разумеющимся.

Он поставил банки на уличный деревянный стол и сказал мне, что я должна стрелять. Сначала я не хотела. Сначала я даже не могла представить, как буду держать это оружие. Ружьё тяжёлое, холодное, его ствол как будто притягивает к себе мои руки, заставляет чувствовать, что я могу что-то изменить.

Но не так.

Не с ним.

– Берёшь в руки. Стреляешь по банкам. Вот так, – сказал он, показывая мне, как держать оружие.

Я взяла ружьё, мои руки обхватили его холодный металл. И почувствовала неуверенность, как в детстве, когда впервые держала нож в руках, не понимая, как ему можно доверять.

– Держи вот так, – его голос был спокойным, как всегда. Он стоял сзади, давая указания, и я ощущала его присутствие каждым нервом. – Точность, не сила. Просто расслабься.

Я не ответила. Только потянула за спиной тяжёлое ружьё. Я не была здесь, не в этой роли, не с этим оружием. Но инстинкт, что-то тёмное внутри меня, заставляло меня снова и снова нацеливаться в центр.

В точку.

В банку.

Первая пуля ушла в пустоту.

Я не слышала её выстрел, только увидела, как банка едва пошатнулась.

Он был рядом, стоял в тени, наблюдал, не вмешивался.

Я попыталась снова.

Вторая попытка – банка всё ещё на месте.

Только звук, как рвущийся воздух.

Я сжала зубы, сосредоточилась.

Вскользь оглянулась на него.

Он стоял, не двигаясь, с каменным выражением лица.

– Стреляй, как если бы ты должна была кого-то убить, – его слова были тяжёлыми, как камни. – Стреляй так, как будто не существует другого выбора.

Я его не слушала.

Не хотела.

Но что-то меня настигло в тот момент, и я выстрелила.

Третий выстрел.

Банка взлетела в воздух.

Порошок белого пепла вспыхнул в пустом пространстве.

Он не сказал ничего.

Просто кивнул, как будто я наконец что-то доказала.

Может, себе. Может, ему.

Он подошёл ближе, я чувствовала его дыхание, его присутствие так отчётливо, что оно стало давить. Я не могла смотреть ему в глаза. Я всё ещё ощущала резкое чувство холодной пустоты внутри. Сила. Контроль. Но что-то не хватало. Я продолжала держать ружьё, мои руки дрожали, не от холода, а от того, что я не понимала, что с этим делать.

И вот в какой-то момент, без предупреждения, я повернула ствол ружья на него.

Точка на его груди, точка в голове.

Точка, где начинается всё и где заканчивается.

Я почувствовала его взгляд.

Он молчал.

Даже не двинулся.

Не сопротивлялся.

Он просто стоял и смотрел.

Так близко, что я могла почувствовать его дыхание.

В его глазах не было страха, только пустота.

Как у меня.

Я не могла понять, почему я не стреляю.

Почему не делаю этого.

Я могла.

Могла бы.

Но я просто стояла, держала оружие, сжала зубы и не делала шагов. И в тот момент, в этом молчании, я поняла, что я не знаю, что будет дальше. Я не знала, как себя вести. Как действовать.

Я выстрелила.

Банка взлетела в воздух, как кусочек грязи, раскинувший свою форму в пустоте.

Он не двигался. Никак.

Он даже не пошёл в сторону, как обычно.

Он не сказал ни слова.

Я бросила ружьё в траву и ушла.

Он смотрел, как я уходила. Уходила в дом, не понимая, как сильно я боюсь себя.

Я вошла в темноту. Словно в тень самой себя.

И в тишине поняла: я стреляла не в него.

Я стреляла в кого-то, кто давно уже умер.

Глава 18. Мама

Я проснулась от мягкого света, который проникал в комнату сквозь тяжелые шторы. Было утро, и в воздухе еще висела прохлада ночи. Я лежала на кровати, но всё казалось каким-то отдалённым и нереальным. В голове почему-то всплыли обрывки того сна – волк, лес, хищная тишина. И его лицо. Он снова был рядом. Мысли путались, но я всё равно ощущала, что что-то во мне изменилось. Что-то, что я не могла сразу осознать.

Я медленно села на кровати, потянулась, ощутив боль в теле от ночных напряжений. Странно, но с каждой минутой я начинала ощущать себя как-то по-другому. Усталость не уходила, но её стало меньше. Всё в этом доме было таким странным – и привычным, и чуждым одновременно.

Вскоре я услышала, как дверь в коридоре тихо закрылась. Михаэль уходил. Его шаги, уверенные и размеренные, отражались в тишине, и меня охватило странное чувство. Я не могла понять, что именно – облегчение или тревога.

Я встала с кровати, и ноги еле держали меня, но я продолжала идти. Всё было как всегда – дом, который теперь казался мне не только чуждым, но и немного близким. Но что меня потрясло, так это запах, который наполнил пространство.

Запах пищи.

На кухне на столе уже был готов завтрак – чашка с горячим какао, свежие булочки, яйца, что-то тёплое и знакомое.

Он был здесь, заботливо приготовленный.

Я подошла к столу, не сразу села.

Ощущение странного спокойствия накатывало, и я не могла избавиться от мысли, что Михаэль знал, что я буду нуждаться в этом завтраке.

Это было странно, потому что его забота всегда казалась мне больше манипуляцией, чем настоящей заботой.

Я села за стол, взяла чашку и медленно отпила тёплое какао. Оно было таким утешительным, как бальзам на рану, но в то же время я чувствовала, как его вкус оставляет после себя некую тяжесть.

Я уже почти допила напиток, когда услышала, как звуки шагов удаляются вдали, и поняла, что Михаэль действительно уходит по своим делам. Это был момент, когда я осталась одна.

Вдруг мир стал ещё более пустым и неясным. Как будто всё, что оставалось – это я и эти стены.

Я встала со стола и прошла в коридор. Слышала, как за мной Текила следит своим внимательным взглядом, но её присутствие теперь не пугает. Она не угроза.

И тогда я задумалась.

Оставшись одна, я должна была решить, что делать с собой.

Михаэль уходит, но его тень остаётся. Она была в воздухе, в каждом уголке, и я не могла избавиться от чувства, что он наблюдает за мной, даже если его нет рядом.

Я решила исследовать дом. Это была моя последняя надежда – найти хоть какие-то ответы, которые могли бы разорвать эту туманную реальность, в которой я оказалась.

Шаги по дому были знакомы, но всё ещё ощущался странный холод, как будто стены жили своей жизнью, что-то скрывая.

Я обошла первый этаж, осмотрела всё вокруг.

Когда поднялась по лестнице, почувствовала, как что-то странное повисло в воздухе.

Тишина, а потом звук.

Шорохи, скрежет – я вслушивалась, напряженно стараясь понять, что это может быть.

Наверное, я не одна в доме…

Но кто ещё может быть здесь?

Медленно я подошла к двери, ведущей в одну из комнат на втором этаже. Звук стал отчетливее, как если бы кто-то что-то передвигал. Мое сердце бешено колотилось, и я невольно сделала шаг вперед, а затем ещё один.

Комната была закрыта, но дверь не заперта. Я толкнула её и зашла.

Сначала я ничего не поняла. Всё было как-то… неправильно. Стены в этой комнате казались полыми, освещёнными тусклым светом, который не был естественным. И, наконец, я увидела её.

Медицинская кровать.

Всё вокруг неё было связано с медициной, но не в привычном смысле.

Тумбочки, подставки для приборов, антисептики, бинты – всё это было слишком чуждым для того, чтобы это можно было назвать нормальным медицинским оборудованием.

И на кровати, рядом с каким-то странным аппаратом, лежала бабушка.

Я здесь уже так долго и не замечала этой комнаты.

Я могла поклясться, что до этого дня мы были одни.

Она была старой, с иссохшими, почти прозрачными кожей руками и морщинистым лицом, но её глаза были живыми – странно живыми.

Она смотрела на меня, и её взгляд был полон чего-то туманного, как будто она что-то знала, но не могла сказать.

Я почувствовала, как у меня сжалось сердце, но я не могла отвести взгляд.

Странная связь, пугающая и неудобная.

Это было как будто я попала в какое-то другое измерение, где не существовало логики.

– Кто вы? – едва слышно произнесла я.

Её губы шевельнулись, но слово не вышло. Она просто продолжала смотреть на меня своими мутными глазами, и я почувствовала, как странное ощущение присутствия нарастает.

Я не могла понять, что именно привлекло меня к ней. Но было ясно одно: эта женщина, эта бабушка, была частью чего-то, что мне было неведомо, но что так настойчиво и неуклонно тянуло меня сюда.

Я осторожно подошла ближе, и в этот момент бабушка с трудом протянула ко мне руку. Её кожа была холодной, мертвой, и это ощущение проникло в меня. Сомнение, страх, и в то же время какое-то странное притяжение. Я не могла просто так уйти.

– Что здесь происходит? – прошептала я, не ожидая ответа.

И ответ, кажется, пришёл в тот момент, когда бабушка слабо улыбнулась, будто узнавая меня. А потом её губы снова пошевелились, и я поняла, что она пытается что-то сказать.

Но слова так и не вышли.

Она была одета в простую ночную рубашку, её волосы серебрились, как белая паутина, а на лице – некое странное выражение, которое не смогло бы передать ни одно слово.

– Ты пришел… – её голос был тихим, словно отголоском давно забытых времён.

Я сделала шаг в её сторону, не зная, что ожидать.

В комнате было холодно, несмотря на тёплый свет за окном.

Я почувствовала, как её взгляд скользит по мне, как будто она пытается что-то вспомнить, но не может.

– Кто ты? – спросила она вдруг, и я заметила, как её глаза немного расширяются.

– Меня зовут Адель, – я попыталась говорить спокойно, не позволяя себе нервничать от странной обстановки и её загадочного взгляда. – Я здесь не так давно… помогать…

Она замолчала на мгновение, затем медленно заговорила снова.

– Адель… да, ты… – Она качала головой, как будто пыталась привести мысли в порядок. – Ты не Михаэль. Нет, не Михаэль… – её взгляд стал затуманенным, и в её голосе звучала неуверенность.

Я подошла к ее кровати и села рядом, наклонилась ближе, пытаясь понять, о чём она говорит, когда вдруг её глаза вдруг стали ясными, и она произнесла, как будто совсем не она:

– Сыночек мой Михаэль… – её голос стал тише, но всё равно я уловила печаль в этих словах. Это было так неожиданно, что я на мгновение застыла.

Почему она его так называет?

Но что-то в её речи навело меня на мысль, что она путает время и людей.

– Сыночек? Он ваш сын? – я не удержалась, спросив, пытаясь узнать больше.

Она подняла руку и, казалось, в глубокой задумчивости, ответила:

– Михаэль, сыночек… он вернется… скоро… – и, как будто не замечая меня, повторила:

– Мы будем рисовать с ним… рисовать…

На её лицо пришло странное спокойствие, как будто она вернулась в моменты прошлого, где каждый штрих был чётким, и не было места для сомнений. Она протянула руку ко мне, мягко, почти невидимо:

– Ты тоже порисуешь, Адель? Ты же хочешь, правда? Мы будем рисовать… рисовать вместе… – её взгляд был настойчивым, но при этом совершенно уязвимым.

Я немного растерялась, не зная, как реагировать на такие слова. Бабушка явно была не в себе, но её просьба порисовать, несмотря на её странность, показалась мне важной, как будто это была её последняя попытка соединиться с миром. Может быть, она просто хочет найти связь.

Я кивнула, чтобы не разочаровывать её, и аккуратно помогла бабушке сесть в инвалидное кресло, её тело было слишком слабым, чтобы она могла сделать это сама.

Она двигалась медленно, словно каждое её движение отдавался болью, и я ощущала, как это тянет меня вниз. Подкатив её к столу у окна, я села рядом, наблюдая, как она останавливается и начинает смотреть на меня своими полу закрытыми глазами. В этот момент что-то в её взгляде было таким… мирным, что я чуть было не забыла, кто она и где я нахожусь.

Мы обе молчали несколько секунд, пока свет через окно не залил её лицо, освещая её седые волосы и морщинистое лицо.

– Нарисуем? – наконец, нарушила тишину бабушка, её голос был едва слышен, словно это было не просто предложение, а какое-то задание.

– Конечно, – ответила я, стараясь дать ей немного утешения в этой туманной реальности, в которой мы оказались.

Бабушка слабо улыбнулась мне, и я почувствовала, как в голове начинает крутиться новая, опасная идея.

Я быстро отступила назад, ощущая, как все мои чувства усиливаются. Этот момент был важен для меня – он был не просто тем, чем я могла бы заниматься с бабушкой, но и способом изменить всё, что окружало меня.

Не хватало лишь одного – мне нужно было что-то сделать, чтобы я могла вырваться отсюда. Я думала о том, как бы его заставить отпустить меня. Всё, что я могла – это поставить его перед выбором.