383: Pulsar. Ты – моя последняя история

– И что же ты хочешь? – спросила я, стараясь не выдать внутреннего волнения.

– Мне нужны все твои воспоминания. Всё, что ты знаешь о Леоне, о его отце… И я хочу понять, как ты могла отслеживать мои движения. Как ты знала, куда я буду двигаться. Ты помогала полиции, как? Какие вводные у тебя были?..

Слова его продолжали пробивать мою защиту, как молоты, но я стояла, не сдвигаясь с места. Я не могла позволить ему увидеть, как моё внутреннее напряжение угрожает сломать меня. Я не могла и не хотела ему верить.

– Даже если бы я знала, то не сказала бы, – ответила я, отчаянно надеясь, что смогу сохранить хоть каплю достоинства. – Потому что если скажу, ты будешь осторожнее, а такие, как ты, должны сидеть в тюрьме.

Михаэль подошёл ещё ближе, его дыхание касалось моей шеи, и это заставило моё тело напрячься до предела. Я чувствовала его взгляд, как острую иглу, проходящую через мою кожу, как если бы он проникал в самое сердце.

– Ты думаешь, что можешь сопротивляться мне? – его голос был почти шёпотом, но такой холодный, что меня затрясло. – Я сильнее тебя, и я знаю все твои слабости за пределами этого дома.

В памяти всплыли картины – Карина, бабушка, Макс… они как неясные силуэты, как маяки в темноте, напоминали мне о том, кто я на самом деле. Я закрыла глаза и попыталась сосредоточиться. Я не могла позволить ему шантажировать меня.

Что страх охватывает меня.

– Ты думаешь, что можешь сломать меня? Но ты ошибаешься. Я не дам тебе ничего…

Он усмехнулся, и в его улыбке была такая надменность, что я почувствовала, как внутри меня что-то ломается. Но я не могла позволить себе ослабеть.

– Ты уже сломалась, малютка Элли, – ответил он, отступая. – Просто еще не знаешь этого… Но помни, что я не дам тебе уйти. Ни Пугало, ни трусливый Лев, ни тем более твой Железный Дровосек тебя не найдут. Тебе стоит принять этот факт.

Слова его, как острые ножи. Он был прав. Он знал, как меня напугать, как заставить терять силу. Я осталась одна в комнате, его слова, как тяжёлые камни, лежали на моём сердце. Страх и отчаяние переполняли меня.

Он поставил передо мной кружку какао.

Горячее, насыщенное, почти горькое. Без сахара. Вкус был… странный. Не как у детства, не как у уюта. Скорее – как у прощания.

Я обхватила кружку обеими руками.

Тёплый фарфор согревал пальцы. Я будто вцепилась в него, чтобы не распасться.

Он сидел напротив, не сводя с меня глаз.

Молчал.

Свет от торшера рисовал на его лице мягкие тени, делая его неуловимо другим – тёплым и далёким одновременно. В камине потрескивали угли, будто дыхание зверя в темноте.

Я сделала первый глоток. Потом второй.

С каждой каплей внутри разрасталась вялость. Но… не только она.

Он всё ещё смотрел. Не пряча взгляда.

А потом встал и подошёл ко мне.

Не торопясь.

Тихо.

Словно боялся спугнуть что-то важное.

Его ладонь скользнула по моей щеке – тыльной стороной пальцев.

Нежно. Почти любовно.

Он провёл по линии скулы, убрал прядь волос за ухо. Его пальцы задержались на моей шее, чувствуя пульс.

Я не могла понять – он проверяет, как быстро меня захватывает снотворное… или просто… чувствует?

– Пойдём, – сказал он почти шепотом, будто боялся, что голос разрушит этот хрупкий момент.

Я попыталась оттолкнуться от кресла, но тело стало мягким, как воск. Он подхватил меня под руки и притянул к себе.

Я почувствовала его запах – древесный, пряный, такой… тёплый. Опасный.

Его губы коснулись моего виска. Мягко, почти случайно. Но не случайно.

– Ты такая… уставшая, – выдохнул он, прижимая меня к себе. – Пора тебе отдохнуть.

Он нес меня, как спящую любимую.

В руках, полных противоречий.

И я, почти теряя сознание, думала лишь об одном – кто он для меня на самом деле?

Сопротивляться не было сил. Каждое движение казалось слишком тяжелым, как будто моё тело не могло понять, что от него хотят. Где-то на границе сознания я услышала цоканье когтей – Текила шла за нами, его шаги эхом отдавались по полированному ламинату, как тень, следовавшая за мной.

Мы поднялись на второй этаж, и он открыл дверь в одну из комнат. Большая кровать с белоснежным бельём сразу бросалась в глаза, но он не направил меня туда. Вместо этого он прошёл ко второй части комнаты, к старой лежанке, где едва уловимый запах чужого тела – не моего – а собаки, моментально зацепил мой нос. Она пахла свежей смертью, так, как только может пахнуть животное, после того как его убили. Мне захотелось сжаться, как шарик, и закричать. Но не было сил.

– Здесь ты будешь спать, – сказал он, бросая на лежанку плед и подушку. В его голосе не было ни жалости, ни гнева, только холодная, безжалостная уверенность. – Текила будет рядом. Она привыкнет.

Я стояла в полном замешательстве, пыталась найти слова. Но язык не слушался. Молча посмотрела на него. Мой взгляд был полный боли, но он не видел её.

Он повернулся и ушёл к своей кровати, её чёрные углы темнели в тусклом свете. Я услышала, как щёлкнул замок. Дверь закрыта. На ключ.

– Ты издеваешься?.. – прошептала я, ощущая, как внутри меня сжимается боль, обида и ярость. Я села на край лежанки, чтобы хотя бы немного стабилизировать своё тело, но оно продолжало предавать меня. – Ты кладешь меня здесь, с собакой? Как будто я… не человек?

Он не ответил. Только лёг на свою кровать, закинув руку за голову, и молчал. Затянувшись этой тягучей, мёртвой тишиной, он в какой-то момент всё же произнёс:

– Ты не животное. Но я не могу позволить тебе спать рядом со мной. Пока. Ты же клялась мне вскрыть вены.

Я чувствовала, как холод охватывает меня. Он как будто вырвал из меня последние капли силы. Я хотела что-то сказать, закричать, плюнуть в лицо, что-то сделать… но моё тело, словно потерявшее контроль, больше не реагировало. Снотворное расползалось по венам, как туман, лишая меня силы воли. Всё, что оставалось – это плыть в эту тягучую тьму.

Я ощутила, как плед – такой тяжёлый и влажный, как земля после дождя – оказался подо мной. Пахло химией. Пахло мёртвыми вещами. Внешне, как будто я улеглась в самом центре чужой жизни. В её пустом, изношенном месте. Я чувствовала, как дыхание Текилы становится всё тише. Она села рядом, легла на пол, обвив лапы вокруг моей ноги, и тяжело дышал, но все эти звуки казались такими далекими.

Когда он снова подошёл ко мне, чтобы погладить мои волосы, я не сопротивлялась. Он убрал их с моего лица, как будто делал это много раз. Молча, с таким странным вниманием, как к чему-то важному. Я слышала, как он пошёл к своей кровати и снова лёг, но меня больше не беспокоили шаги. Я не могла понять, кто я и где.

Тишина накрыла меня. Только моё сердце, которое всё ещё отдавало удар за ударом, – оно продолжало шуметь в ушах. Я пыталась понять, что теперь со мной. То ли я должна заплакать, то ли я должна смеяться. Смеяться от всей этой абсурдности.

Я лежала на месте чужой мёртвой собаки. Запертая. Уставшая. Живая. И засыпающая. Против воли. Против всего того, что ещё хотело бороться внутри меня.

Глава 14. Теперь ты моя

Сон подкрался незаметно – я словно утонула в вязком, медовом пространстве, где всё было на грани между тьмой и светом. Комната казалась той же, где я уснула: старая, тишайшая, с отблесками луны, падающими на пол и очерчивающими силуэты. Текила не двигалась, свернувшись клубком рядом. Только я не спала.

Он стоял в углу, в тени. Михаэль. Его лицо было почти скрыто, но я знала, что он смотрит. Смотрит на меня, будто выбирает момент. Я не чувствовала страха. Во сне всё казалось странно логичным – даже то, что он молча подошёл ко мне, не касаясь ни дверей, ни пола.

Он наклонился – близко, слишком близко. Я не отстранилась. Внутри меня всё кричало, что это ловушка, но тело не слушалось. Его губы коснулись моих сначала мягко, почти нежно. В поцелуе было что-то первобытное. Но настоящая суть открылась позже.

Он разомкнул губы и в следующий миг – вцепился в моё плечо. Я вздрогнула. Это был не просто укус. Не игривый, не болезненный из жестокости. Это было… как клеймо. Как метка. Он впился зубами, глубоко, будто хотел оставить в моей плоти свою силу, свой вирус, своё проклятие. Укус оборотня.

И я почувствовала, как волна жара прошла от этого места по всему телу. Сердце забилось слишком быстро. Боль была настоящей, тупой, с нарастающим давлением. Я вскрикнула – в сонной тишине это прозвучало глухо, как под водой. Он не отпускал сразу. Как будто в этот миг мы были связаны – волк и та, кого он решил обратить.

Я обхватила его спину, инстинктивно, как будто могла что-то изменить. Под пальцами – не кожа. Шерсть. Длинная, жёсткая, влажная от пота и… крови. Он дышал тяжело. Запах волчьей шкуры, железа, леса – ударил мне в лицо, как будто мы были не в спальне, а на границе между мирами. Его тело было горячим, почти обжигающим.

– Ты теперь моя, – прошептал он, не отрываясь от меня. Его голос был звериным, не его, чужим и рычащим.

Я пыталась сказать хоть слово, но язык онемел. Только глаза оставались живыми – и в его глазах теперь не было ничего человеческого. Жёлтые, сияющие, звериные.

Я закричала – громко, так, как не кричала никогда.

И вдруг – кто-то схватил меня.

Я вынырнула в реальность, когда чьи-то руки осторожно обхватили меня за плечи. Михаэль. Уже не тот из сна. Холодный, сосредоточенный, но настоящий. Он приподнял меня с лежанки и без слов понёс к своей кровати. Уложил на простыни и укрыл одеялом. Я чувствовала его за спиной – он лег рядом и осторожно обнял, будто бы хотел сказать: «это был только сон». Но он молчал. Просто держал. И я чувствовала тепло его тела сквозь одеяло.

Я плакала, а потом провалилась обратно – в тяжёлый, ватный сон, почти без сновидений. И когда проснулась, солнце било в глаза сквозь окно, а рядом уже никого не было.

Комната была пустой. Текила лежала у двери. Михаэля не было. Но плечо по-прежнему ныло. И я не могла понять – он меня спас… или закончил начатое.

Глава 15. В тишине

Время шло.

Дни сливались друг с другом, как серые полосы на старой пленке. Я почти не замечала, как время уходит – оно таяло в этой тишине, будто песок сквозь пальцы. В окно моей камеры я видела, как деревья за пределами дома становятся всё более голыми, их листья – сначала золотые, потом бронзовые, в конце – просто хрупкие ветви. Я не знала, сколько дней уже прошло. Недели? Месяцы? Для меня было всё одно. Единственное, что оставалось неизменным, – это холод, постепенно пробирающийся всё глубже в каждую клеточку.

Они не искали меня. Я была брошена. Как незначительный предмет, забытый в какой-то суматохе. И никто, казалось, не заметил исчезновения этой маленькой части мира. Все эти люди, все эти связи… я чувствовала, как они постепенно расплываются, размываются в дымке. Пустота в груди становилась всё больше, и я уже не могла представить, когда в последний раз была свободной.

Когда на улице появился первый снег, я проснулась от звука, как он тихо шуршал под окнами. Мелкие белые хлопья падали на землю, укрывая всё вокруг легким, почти невидимым покрывалом. Снег, такой чистый, но холодный. В этом снежном покрове было что-то отчаянное, словно сама природа уже потеряла интерес к тому, что происходит здесь. Я наблюдала, как он ложится на землю, как если бы это был ещё один способ скрыть следы. Следы меня.

Я пыталась вспомнить, когда я впервые оказалась здесь, в этом доме, в этом аду, в этом плену. Я не помнила. Только ощущение того, что всё – это какая-то ужасная иллюзия, и я застряла в ней. Время утекало, но я была всё ещё в этом месте, где не было ни прошлого, ни будущего. Где каждый момент был словно отголоском пустоты, в которой я могла просто исчезнуть. И исчезла бы. Навсегда.

Каждый раз, когда я смотрела через окно, за которым снег всё-таки продолжал падать, в голову приходила одна мысль: «Никто не ищет меня. Я не существую для мира».

С каждым днём, чем больше я оставалась в этом доме, чем больше я слушала его слова, его взгляды, чем больше времени проводила в его присутствии, тем сложнее мне становилось помнить, кто я есть.

Я пыталась держаться за прежние фрагменты себя – за свои убеждения, за старые привычки, за тот образ жизни, который когда-то был мне знаком. Но постепенно они стали расплываться, как туман на рассвете, ускользая из-под пальцев.

Я просыпалась каждое утро в этой комнате, которая становилась мне всё более чуждой, хотя внешне ничего не менялось. Всё было так, как будто я попала в другой мир, где я не была ни собой, ни кем-то, кем хотела быть. Каждое утро, когда я вглядывалась в своё отражение, я видела лицо, которое было мне знакомо, но я не могла сказать, принадлежит ли оно мне или кому-то другому.

Кто я?

О чём я думаю, когда одна?

Что мне нужно?

В глубине души я пыталась держаться за те моменты, когда чувствовала себя живой, когда у меня был смысл, когда я могла принимать решения. Но сейчас мои мысли как будто плавали в густой воде, где невозможно было чётко различить, что есть что. Я пыталась собрать себя по кусочкам, но каждый раз что-то ускользало.

Его присутствие рядом всегда ощущалось, как невидимая рука, которая направляла мои действия, мои мысли. Михаэль не был злым, но его влияние было настойчивым. Он понимал меня лучше, чем я сама себя.

Каждый раз, когда я пыталась сопротивляться, когда я вспоминала, кем была раньше, ощущала внутри какую-то пустоту, как если бы отвернулась от себя и ничего не могла вернуть. Это было не то, чтобы я забыла себя – это было как если бы кто-то другой стал меня заменять. И я не могла понять, как это случилось.

«Ты не такая, как все», – говорил он. И в этом я чувствовала правду. Но эта правда с каждым днём становилась всё более пугающей. Я не могла вспомнить, когда точно перестала быть «нормальной», когда перестала искать объяснения своим ощущениям и потеряла какие-то моральные ориентиры. Но чем больше я пыталась вернуться к своим корням, тем сложнее становилось это сделать.

Один день был похож на другой. Я занималась теми же действиями, ходила по тем же комнатам, но в каждом шаге что-то менялось. Поначалу это были маленькие вещи – я начала слабо замечать, что перестала заботиться о своих привычках, что утратила интерес к вещам, которые когда-то были мне дороги. Потом обнаружила, что начала соглашаться с его мнением, даже если оно шло вразрез с моими прежними убеждениями. Я не помнила, когда это произошло. И это пугало меня. Я не хотела быть такой.

Но когда я пыталась об этом подумать, сразу ощущала пустоту. Неужели я была бы готова бороться за что-то, что уже исчезло из моей жизни? Была ли это потеря, или я просто стала частью этого мира? Его мира.

Однажды я взглянула в зеркало и не узнала себя. Не из-за внешности – я всё ещё видела те же черты, которые мне знакомы, но что-то в моих глазах изменилось. Как будто я потеряла ту искру, которая когда-то горела. Я не могла вспомнить, когда она погасла, и что именно её потушило.

Я пыталась вырваться из этого круга, пытаясь снова и снова утверждать: «Я – это я». Но чем больше я с этим боролась, тем больше ощущала, что мои слова пусты. Он прав, я не такая, как все. И, возможно, я даже не хочу быть такой, как была. И в этом была ещё большая угроза.

Но тогда я понимала одно: эта борьба – не просто борьба за сохранение «себя».

Это была борьба с тем, кем меня заставляют стать.

И, возможно, я не смогу победить.

Но в какой то момент что-то начало меняться.

Глава 16. Как будто бы дом

Утро было ненастоящим. Слишком чистым, слишком мягким, как будто кто-то пытался втиснуть нежность в декорации ада.

Я открыла глаза и первым делом понюхала воздух. Никакого страха, никакого пота, никакого металла – пахло хлебом. Хрустящим. И – вареньем? Сладкая клубника, я могла бы поклясться.

Он вошёл тихо, как будто боялся, что разбудит не меня, а какую-то другую меня, ту, что просыпается с криком.

В руках – поднос.

Тосты, аккуратные дольки авокадо, варенье в белой плошке. И одуванчик.

Скомканный, неуместный, в рюмке. Цветок для пленницы.

Где он взял его зимой… Загадка…

Я смотрела на него, не дыша.

Он не приближался, просто поставил поднос рядом, и сел.

Не коснулся. Не приказал.

– Я не знал, как ты любишь завтракать, – сказал он. – Просто… сделал, как бы мне хотелось. Чтобы тебе было тепло.

Он говорил это без улыбки. Без того льда в голосе, которым обычно обволакивал мои страхи.

Он говорил… как будто бы человек.

Как будто бы забота.

Я не ответила. Просто взяла вилку.

Ела. Не потому что была голодна – давно уже не чувствовала голода, только пустоту.

Ела, потому что это был якорь.

Потому что это означало, что я ещё здесь, что день идёт.

Он наблюдал за мной.

Не с жаждой, не с властью.

Просто… присутствие.

И в этой странной тишине, между хлебом и вареньем, я вдруг почувствовала – легче.

На несколько минут я забыла, что нахожусь в аду.

На несколько минут – сделала вид, что проснулась дома.

Я не помню, на какой день начала смеяться.

Может быть, на пятый. Может – на двадцатый.

Когда тебе некуда идти, смех – это последняя свобода.

На следующий день он вошёл с мешком продуктов, будто мы и правда жили вместе.

Будто всё, что было до этого, – ложь.

Будто не было ни верёвок, ни крика, ни попыток прятать лезвие в подгибе свитера.

– Сегодня ты готовишь. Я – су-шеф, – объявил он, уронив сумку на стол.

Картошка покатилась, яблоко звонко ударилось об пол.

Я посмотрела на него, как на сумасшедшего.

Он только хмыкнул:

– Не бойся, ножа не дам.

– Ну спасибо, – сказала я. – А то я, знаешь, подумывала.

Это была шутка. Почти.

В другой жизни – сарказм.

В этой – крик, завёрнутый в шелест слов.

Он подошёл ближе.

Встал за моей спиной.

Тихо. Почти ласково.

Как будто это был не он.

Как будто – другой человек, с теплом в пальцах, а не холодом.

– Дай руки, – сказал он.

Я не знала, зачем слушаюсь. Но дала.

Он накрыл мои ладони своими.

И вместе мы держали нож.

Морковь была жёлтая, почти золотая, будто из сказки.

Я чувствовала, как его грудь касается моих лопаток. Его дыхание – в шее.

Каждое движение резало по нервам.

– Ты двигаешься, как хирург, – произнёс он. – Наверное, в прошлой жизни ты была мясником.

Я хмыкнула.

– Ты улыбаешься, – сказал он.

– Нет.

– Ты улыбаешься, Адель. Я вижу.

– Значит, это не я.

Он дал мне второй нож.

Я резала – кубиками. Он – полосками. Мы спорили.

– Так вкус теряется, – сказал он.

– Так выглядит красивее.

– Красивее для кого? Нас двоих?

Я не ответила.

Но когда он подвинул миску и сказал: «Попробуй», – я попробовала.

Не еду – момент.

Не вкус – безопасность.

Мы смеялись. По-настоящему.

И я поймала себя на том, что слушаю его.

Не как палача. Не как врага.

Как кого-то, кто… тоже устал.

И – на пять секунд – я забыла.

Что в плену.

Что в тюрьме с обоями.

Я стояла на кухне с человеком, который учит меня готовить, и смеялась.

Смеялась по-настоящему.

Как будто всё нормально.

Пять секунд.

Пять вдохов.

Пять шагов в сторону иллюзии.

Потом – хлынуло.

Вспомнилось.

Словно кто-то сдёрнул покрывало с красивого ужаса.

Я сжала нож.

Не потому, что хотела убить.

Потому что больше нечем было держаться.

Он почувствовал.

Отступил.

Дал мне пространство. Тишину.

Я досыпала соль в суп и тихо подумала:

Иногда любовь пахнет тушёным луком и страхом.

А однажды он делал пирог.

Весь в муке, чихал, злился, бурчал себе под нос, будто кого-то прогонял – может быть, себя.

Я стояла у стены, прижав ладони к губам, и смеялась до слёз.

Настоящий смех, почти забытый.

Он повернулся, вздохнул – и неожиданно, неловко поцеловал меня в лоб.

Не в губы.

Не в шею.

Как будто молча благодарил за то, что я здесь.

Я не ударила. Не отпрянула. Просто стояла. С открытыми глазами.

Потом была ночь.

Я лежала в комнате, стараясь не думать. Он сидел у двери, на полу, будто охранял. Тени от уличного света ползли по потолку, а я слушала его дыхание – ровное, будто он и не убийца, не монстр, не он.

– Ты спишь? – спросил он тихо.

Я молчала.

– Мне кажется, ты больше не боишься меня.

Я хотела ответить: «Боюсь. Очень.» Но это была бы ложь.

Я боялась не его. Я боялась себя. Ту, которая начала привыкать.

Иногда я чувствую, что мне приятно с ним. Не из-за еды. Не из-за прикосновений. Из-за того, что он – единственный, кто здесь. Кто дышит в той же темноте.

Какое-то животное чувство: если ты мой хищник – ты и мой дом. Если ты запер меня – ты и моё «после».

Я забываю, что была другой. Что у меня был кто-то. Что у меня было имя. Был Макс.

Я держусь за его имя, как за косточку в тёплой воде. Чтобы не расплавиться. Чтобы помнить: это не любовь. Это – химия страха.

А он… Он будто чувствует. Будто знает. Он не трогает меня. Не требует. Просто сидит. Иногда предлагает играть – в карточные игры или «угадай, что я придумал». И сам смеётся неловко, словно не верит, что это он, а не кто-то другой.

– Ты красиво смеёшься, – сказал он однажды. – У тебя есть… свет. Его не забрать.

Я посмотрела на него. И на миг захотела, чтобы это был просто человек. Просто вечер. Просто жизнь.

Но мы были в плену.

Я – у него. Он – у своей вины.

Двое в комнате.

Двое, которых нельзя спасти.

Только прожить.

Только дожить.

Только дышать.

Вместе.

Были вечера, когда я не вспоминала, где нахожусь.

Он говорил. Про детство. Про книги, которые ему нравились, и музыку, которую он слушал, пока мир не исчезал. Он рассказывал мне о запахах, о людях, которые когда-то были важны. О том, как была устроена его жизнь до того, как всё разрушилось. Всё это – как лёгкий ветер, коснувшийся кожи, и я ловила его, не задавая вопросов.

Мы сидели рядом, и я позволяла себе не думать, не анализировать. Просто слушала. И, может, это было самым страшным – что я начала слушать.

Пластинка трещала в углу, и я чувствовала, как звук заполняет комнату. Он поставил её как-то невзначай, но эта музыка заполнила пространство между нами.

Джаз. Блюз. Медленная, тёплая смерть, пропитанная нотами, которые словно цеплялись за воздух и не отпускали. Трещины в звуке. Секунды, что тянутся, сливаясь в одно мгновение.

Шумный, немного дерганный звук, будто время замедлялось, а вместе с ним и наши движения. Это был момент, когда ты понимаешь, что ты не можешь вернуться в настоящее. Мы стояли там, словно в какой-то иной реальности. Вечность, ограниченная четырьмя стенами. И больше ничего.

Он протянул руку, и его взгляд был странным – не требовательным, не властным. Просто… тихим, каким-то немного уязвимым.

– Один танец.

Я фыркнула, слегка насмешливо. Нервное движение. Усмешка. Но на сердце было тяжело.

– Серьёзно? – ответила я, пытаясь скрыть, что в моей груди что-то сжалось. Я даже не пыталась понять, что именно.

Он кивнул.

– За всё, что я с тобой сделал, я заслужил один танец.

Я тогда не взяла руку. Он не настаивал. Он просто стоял, и в его взгляде было что-то отдалённо напоминающее сожаление. Но я не смотрела на него. Не хотела видеть.

Но на следующий вечер всё изменилось. Как-то само собой, я подошла к проигрывателю. Поставила ту же пластинку. Ту самую. Тот же джаз, те же шорохи и трещины. Меланхолия, прячущаяся в каждом аккорде.

Он не спросил. Просто подошёл.

И вдруг мы танцевали.

Первые шаги были неуклюжими. Я наступала ему на ноги, он меня дёргал за руку, стараясь вести, но в его прикосновениях не было силы. Это был не танец, а борьба, попытка чего-то добиться, когда каждый шаг давался тяжело.

Он держал меня близко, слишком близко. Я чувствовала его дыхание на своей шее. Его руки – на моей талии. И в этом было что-то непередаваемое – не страсть и не нежность. Просто какое-то странное знание, что это – всё, что у нас есть.