неСтандартный отпуск учителя

– Это что? – шока у Димасика всё больше.

– Ерунда, не парьтесь. Неудачно поранилась вчера. – Завариваю себе ядрёный кофе, кладу в него мяту и лимон, чтоб уж наверняка пробрало. – Удачного дня.

Под ошарашенный взгляд ничего не понимающего директора ползу к себе. У меня есть час, разгрести звонки и сообщения, и надо отправляться в центр. На такси. Потому что сегодня-завтра я за руль точно не сяду. Ещё как-то надо её перегнать и не спалить ребят Макса. По этому поводу надо позвонить Томе и договориться с её отцом.

Но первым делом я захожу в переписку с Владом и выпадаю на 15 минут. Перечитываю всю милоту, что он мне написал, сама пишу нежности и успокаиваю его, что вчера был шок/стресс и всё не так плохо. Фотки с аккуратными бинтами скидываю.

Отвечаю Максу, что жива, относительно здорова и сегодня всё в силе. Он обещает бросить к моим ногам весь мир. Посмеиваясь, начинаю собираться. Сегодня всё уже не кажется таким плохим, как вчера вечером. Да руки болят, но не так критично. Созваниваюсь с Томой, договариваемся, что её отец подъедет к центру перед окончанием мастер-класса и отвезёт меня на корсе домой.

Пока со всеми разговариваю, собираюсь. Макияж наложить получается плохо, рука из-за бинта дрожит и не слушается. Но всё же тон, корректор, консилер и прочее девчачьи радости, которые есть в моей косметичке исключительно благодаря стараниям Томы, делают своё дело. Я похожа на человека, и следов рыданий не видно. Колготки и джинсы мне слишком больно натягивать. Поэтому надеть приходится полуспортивный чёрный комбез на молнии. Всё-таки он выглядит куда приличнее спортивных костюмов.

Проверяю рюкзак, кидаю упаковку перчаток и уже стою в коридоре, собираясь вызывать такси и начать обуваться, как вновь сталкиваюсь с Димасиком.

– Агния Борисовна, может вас подкинуть куда? Вы же явно без машины? – смотрю на него удивлённо, а потом думаю, почему нет.

– Если не затруднит, докинете до распределительного центра?

– Без проблем, только я адрес не знаю. Объясните? – начинаем с ним обуваться одновременно. Я аккуратно использую ложку, чтобы сильно не напрягать руки.

– Без проблем.

Мы выходим из квартиры, Дмитрий Егорович закрывает дверь и уточняет:

– А что за распределительный центр.

– Детдом. Ну вернее, центр, куда попадают дети до их постоянного направления в какой-то детдом. – Вижу, что он не очень понимает о чём я. – Ну дети часто попадают в детдом временно: пока родители в больнице и не с кем оставить, умер опекун и ищут родственников, родители добровольно отказались и выясняют обстоятельства. Таких детей не отправляют сразу в конкретный детдом. Оставляют в таких центрах.

– Не знал, что эта система ещё есть. – Мы доходим до его машины, и он открывает передо мной дверцу. Усаживается сам, объясняю ему, как туда доехать, он выезжает со двора и интересуется. – А вы туда зачем?

– Волонтёрю.

– И вам нравится?

– Очень. Я делаю жизнь этих ребят немного веселее. А для меня это много. – Не хочу дальше развивать эту тему, поэтому перевожу стрелки. – Вы сейчас опять в школу?

– Да. У Зинаиды Ивановны, конечно, образцовый порядок в документах, но, когда делал не сам…нужно вникнуть в систему. Плюс сейчас идёт этот аккредитационный мониторинг, его первый год, как ввели. Пилотные регионы, чтоб их. – Чувствуется, что работа с бумажками ему уже дорога. – Сами ещё не понимают, что и как хотят, а мы уже копаемся во всём этом. Оказавшись по другую сторону баррикад, я как-то по-другому стал смотреть на инструкции, стандарты, да и многие другие документы.

Сдавленно хихикаю над его словами.

– Вот здесь направо, а потом на светофоре налево. А вы не хотите пройтись по урокам, или самому провести парочку? – забрасываю удочку.

– Это вы к чему? – хмурит брови.

– Ну тогда вы возможно ещё больше измените своё мнение. Только встав у доски уроков на шесть подряд, понимаешь, что реально надо, а что бумажка ради бумажки. Я понимаю, что без документации никуда, но школа – это гораздо больше, чем стандарты и проверки. А ходить по урокам – это отличный способ понимать, чем живёт школа. Какие учителя, ученики. Сейчас прошла неделя, и все входят в колею, чудо, что за этот период не было острых ситуаций. Скоро вы познаете всех наших любимчиков.

– Вы говорите, как Зинаида Ивановна, – бухтит Дмитрий Егорович, но видно, что он задумался.

– Ну все мы её ученики. Вот там остановите у забора, дальше я уже добегу, чтобы вам не крутится по дворам. – Машина останавливается, я благодарю соседа, и мы прощаемся.

Мастер-класс проходит… штатно. Старшие, которые видели вчера всё сами, максимально помогают. Их пробрало, что я так рванула спасать мелкоту. Хулиганы, что сидели на подоконнике, ведут себя тише воды – ниже травы. Но руки ноют. Когда всё заканчивается, раскладываю рисунки сушиться, обещаю, что Ирина Сергеевна организует выставку их работ. Отпускаю всех, кроме вчерашней троицы. Помогут убраться. Сама тяжело опускаюсь на стул и выдыхаю.

– Болит? – заинтересованно спрашивает альфач, который оказался Вадиком.

– Болит, – киваю я. Нет сил изображать что-то.

– Посидите, мы все уберём здесь. – Говорит Слава, и я понимаю, что сегодня у них с Вадиком мир-дружба-жвачка. И третья девчонка, Анечка, к ним подтянулась. Защитники маленькие.

– Спасибо ребят, правда посижу. Вчера до ночи в больнице провозилась.

– А вам прям шили-шили? – спрашивает Вадик, аккуратно выливая жидкость из специальных ёмкостей.

– Ага, восемь швов и очень злой доктор, – улыбаюсь я.

– А почему злой? – Слава протирает столы.

– Ругал меня, что могла без пальцев остаться, если б чуть по-другому поймала. Безрассудной обзывал. – Какой цензурный перевод я выдаю им.

– Зато вы пацанов спасли! – уверенно говорит мальчишка.

Так, болтая, они наводят порядок в кабинете и выуживают из меня подробности посещения больницы. Ну а я потихоньку изучаю ребят. Видно, что Аня и Слава много бывали в больницах и сами, и с роднёй, Вадик же смутно знает, что это такое. Ему все лечили подорожником. Постепенно уборка заканчивается, и ребята, прощаясь, уходят, я остаюсь одна и тщательно всё перепроверяю. В этот момент дверь открывается и заглядывает Мирослава.

– Агния Борисовна?

– М? – дёргаю бровью и присаживаюсь обратно на стул.

– А вы всех директоров школ в городе знаете?

– Ну лично, конечно, нет, но большинство точно. – Какой-то странный вопрос.

– А можете найти одного, если я попрошу? – видно, что все эти вопросы сложно даются Славе. Она каждое слово говорит полушепотом, будто кто-то может наказать за него.

– Конечно, могу. Но зачем тебе? – и здесь девчонку прорывает, и она начинает всхлипывать.

– Вы меня поймёте. Вы говорите, вас мать сдала. А меня бабка с дедом. У меня… у меня мама была. – Слава говорит, сбивается, путается, рыдает. С трудом разбираю смысл её рассказа. – А она заболела. Резко и быстро. Меня отдали деду с бабкой, а они…они не захотели со мной возиться и продали каким-то странным женщинам из детдома. Пока меня везли, я сбежала. Мама перед смертью призналась мне, что у меня отец есть… Представляете, отец. Что он не умер, а жив. Дала мне его рабочие контакты. Я туда звонила-звонила… еле дозвонилась, а там говорят, что он сюда директором переведён. Куда…не знаю. В какую-то школу… Ну я и рванула. Вдруг он…ну возьмёт меня к себе. Вот как Анькин отец. Он же вчера приехал. Её не отдали, там документы. Но он так рад ей! Видно, что мужик правда заберёт. Вдруг…ну вдруг и мой так.

Сижу, обнимаю девочку, глажу. Дожидаюсь, пока перестаёт реветь. Многое я слышала от ребят. История Славы не уникальна. Другое дело, что давненько не торговали такими вот домашними цветочками.

– А зовут-то его, как? – спрашиваю, когда рыдания чуть стихают.

– Устюгов. Дмитрий Егорович Устюгов. – Уверенно говорит она, а я радуюсь, что сижу. Теперь понятно, почему она мне показалась чем-то знакомой.

– Найду я тебе отца, Слав. Найду. – Обещаю ей. Понимаю, что за шкирку его сюда притащу, но заставлю заняться девочкой.

Влад

Сижу на полу мастерской и бьюсь затылком о стену. В ушах так и стоят всхлипы Аси. Понимаю, что это всё нервы. Даже извращённо рад этим слезам. Ася привыкла всё прятать и держать в себе, и то, что она позвонила порыдать мне, многое говорит о её отношение ко мне. О доверии в первую очередь. О важности наших отношений. Но…но как, блядь, всё успеть. Осталась последняя тачка, самая геморройная, мужики загружены по уши, а разрулить могу только я. Звонит телефон, Николаич.

– Здорово, Семёныч. – Слышу в трубке. Это у нас теперь такая субординация, епт. «Владиком» звать начальство не солидно.

– Здоров. Чё случилось? – за эти месяцы я привык, что с Захарино просто так не звонят.

– Ничё не случилось. Заказы разгребли, боксы пустые, всё встало в график. Новые заказы собраны на понедельник. – Николаича аж распирает от гордости.

– Ни хуя себе. – Выдаю я. Такого в Захарино не было с открытия, наверное. Николаич – мощь.

– Ага. Хочу мужиков отпустить на выходные. Заслужили. Оставлю дежурных мастеров. Мало ли там, пробитое колесо вся хуйня. Одобрямс?

– Добро, отдыхайте, заслужили. – Они реально эти две недели там разгребали косяки прошлых месяцев. Мастера все новые, согласились ездить с разных концов района, но я зарплатой не обижаю, да и всё оформление легальное.

– А ты чего такой никакой?

– Заебался с раллийщиками. Заказов до хера, сложные. – Не сдерживаю тяжёлый вздох. – А у меня там Ася в травмпункте сегодня.

– Че случилось? – голос Николаича встревоженный.

– Стекло оконное руками поймала. Восемь швов, за рулём сидеть не может. – Опять стучусь башкой.

– Так, начальник. Давай возьмём Лёху, и мы завтра тебе поможем с тачкой? Толку с меня не особо, но на принеси-подай сгожусь. – Прикидываю варианты. Звучит заманчиво. Лёха свой заказ закончил, должен был завтра с документами разгребаться. Там бухгалтер наша пилит, нужно перепроверить кучу всего.

– Николаич, а давай ты завтра документы проверишь. Я объясню, что. А мы с Лёхой тачкой займёмся.

– Добро!

Тяжело встаю и ползу в душ. Толку с меня сегодня никакого, но домой ехать не хочу. Только своей грустной рожей Нину пугать с детьми. Они так и живут пока у меня. Им спокойнее, мне не напряжно. Тем более что сейчас почти всё время торчу в СТОшке. С этими мыслями и вырубаюсь.

Утром меня будят голоса. В нашу комнату отдыха помимо Николаича и Лёхи заходит ещё и Сергеич с помощником.

– Мы это, – говорит Николаич неуверенно, – решили, что так быстрее будет. Всю текучку раскинули, пошли шаманить. Сегодня закончишь, вечером полетишь к своей Джульетте.

Нервно ржу, ерошу волосы и искренне выдаю:

– Спасибо, мужики.

Музыка: «Разреши себе» (АИЛИ)

Глава 32

«Сегодня будем кушать по-большому или по-маленькому?»

Из вопросов учеников начальной школы

(Просторы интернета)

На стоянке меня уже ждёт Иван Игоревич, отец Томы. Тепло здороваемся с ним. Он у неё мировой мужик. Простой советский инженер, который сумел сохранить любовь к профессии спустя все эти годы.

– Ты как так умудрилась, Асенька? – спрашивает он меня, пока везёт домой.

– Да малышню из-под стекла спасала. – Не вижу смысла юлить, всё равно потом Томе правду расскажу.

– Ой, бедовая ты девчонка. Тебе мужик нужен такой, чтоб как за каменной стеной. А то всё сама.

– Да я нашла себе такого. Только он пока в моём городе остался.

– Ну если он такой, то недолго тебе здесь осталось, – хихикает Иван Игоревич, – на свадьбу-то хоть позовёшь?

– Ну-у-у, когда та свадьба будет, конечно.

Так, болтая по сути ни о чём, доезжаем до моего дома, откуда мужчину подхватывает приятель. Они вечером уезжают на какую-то там крутую рыбалку, сейчас поехали закупаться в рыболовный магазин. Я машу рукой, дожидаюсь, пока они скроются из вида, и дворами отправляюсь в кафешку, где меня ждёт Макс. Мы о таких встречах договариваемся заранее. Всё-таки все его просьбы требуют оперативного решения, а сегодня мне точно есть что рассказать.

У нас здесь недалеко есть волшебное местечко с мини-беседками у воды. Каждый столик, на отдельном причале. Его очень любят влюблённые, бизнесмены, за определённую уединённость и приятную атмосферу. Хозяева стараются держать марку, и кухня тоже приличная. Обычно мы совмещаем приятное с полезным, и, действительно, обедаем на встречах. Но сегодня у меня так шпарит кровь по венам, что, кажется, я ни кусочка проглотить не смогу.

Захожу в «нашу» беседку, и Макс тут же подрывается. Вчера у него никак с работы сорваться до меня не получилось, а сегодня вот превращается в курицу-наседку. Так, забавно наблюдать, как здоровенный качок, чьи мышцы откровенно бугрятся под чёрной футболкой размера XXXL, скачет вокруг меня. Весь такой тревожный.

– Ася, бля! Как ты так смогла? – вместо приветствия выдаёт он, хватая меня за руки.

– Я вчера всё тебе объяснила. – Аккуратно забираю руки и сажусь за стол. – Ты заказ сделал?

– Объяснила: «ловила стекло над дурными детьми». Давай подробнее. – Макс тоже садится, но видно, что заведён. Глаза ввалились, складка на лбу стала ещё глубже. Непросто ему даётся это повышение. Дерьма, судя по всему, стало больше, а сил меньше. Плюс тащит же всё один. Насколько знаю, кроме вре́менных «подружек», у него никого нет. А бывшая жена такая…дама своеобразная, что даже говорить нечего. Сын живёт с ней, ну и c Петровским отношения у него соответственно сложные. Ничего хорошего женщина про бывшего мужа не говорит, накручивает ребёнка, а он треплет нервы отцу.

– Давай потом обсудим мою безалаберность. У меня есть очень важные новости. Скажи, твои спецы нарыли, что на девочку? – Макс становится серьёзным и собранным.

– Нарыли, но! Мы ещё вернёмся к вопросу твоих рук. И да, заказ сделал, тебе взял суп и салат. – Голос Макса меняется, становится сухим и канцелярским. – Девочку зовут Мирослава Дмитриевна Устюгова, 13 лет. Отмахала к нам почти две тысячи километров из самого Ставрополя, на нескольких перекладных поездах. Мать её умерла месяц назад. В разводе ещё до рождения ребёнка, девочку записали на отца по закону, в жизни её не участвовал. Опекун официально – дед, Сергей Иванович Солдатов. Приводов выше крыши, но всякая мелочёвка по административке: распитие, хулиганка. Зачем сюда ехала непонятно.

– Я знаю. – О! Этот алчущий взгляд хищника, учуявшего добычу. – К отцу она приехала. Дмитрий Егорович Устюгов – наш новый директор, вместо ЗИЛ. Мать перед смертью рассказала ей про него, а девчонка как-то вытрясла с его прошлого места работы город назначения. А дед с бабкой её продали в детдом. Вот это точно по твоему профилю. Ставрополь. Девочка. Красота. Ты там на генерала ещё не заработал?

– Кхм… такими темпами заработаю. Так…– он окидывает меня проницательным взглядом, – судя по твоему лицу, мы сейчас едим радовать потенциального отца?

– Без вариантов, – начинаю уже вставать я, – девочка очень на него похожа.

– Ну-ка сидеть! Сейчас мы поедИм и только потом, поЕдем. – Макс тоном жёстко выделяет ударения в словах, продолжает уже мягче. – Меня Влад и так закопает за приключения с твоими руками. Если узнает, что из-за меня ты ещё и не ешь нормально, ушатает на ринге.

– Ты чемпион мира по боксу и весишь килограмм на двадцать больше! – возмущённо восклицаю. Кто кого там раскатает?

– А он дракон в бешенстве! – хихикаю, но дожидаюсь заказа и с удовольствием ем. Хотя всё равно всю потряхивает от притока адреналина, переживаю за результаты встречи с Дмитрием Егоровичем.

Идём в школу вдвоём с Максом. Школа почти пустая, утренние секции и кружки отзанимались уже, учителя разбежались. На входе нас встречает офигевший охранник, подтвердивший, что директор на месте. Сегодня смена знакомая, и я прошу не предупреждать его заранее. Корочки Макса его окончательно убеждают.

– Ещё раз добрый день, Дмитрий Егорович. Можно мы вас отвлечём? – стучусь и заглядываю к директору.

– Добрый. Заходите, Агния Борисовна. Что-то случилось? – он дёргает бровью и вопросительно смотрит на огромного мужика рядом со мной, но всё равно вежливо указывает на гостевые стулья. – Присаживайтесь.

– Ну, можно сказать и так. Я здесь скорее в качестве моральной поддержки. Это мой знакомый из полиции, и он всё объяснит.

– Добрый день. Меня зовут Максим Маркович Петровский, полковник полиции, – Макс традиционно достаёт свои корочки, по-мужски жмёт руку, и только потом садится рядом со мной.

– Добрый день, чем обязан? – наш директор, к чести его, спокоен и собран, хотя напряжение и мелькает во взгляде, редко кто так реагирует на полковника Макса.

– Не переживайте, я по личному вопросу. – Кивает каким-то своим мыслям и в лоб спрашивает. – Скажите, вам знакома Павла Сергеевна Устюгова, в девичестве Солдатова?

– Конечно, знакома, это моя бывшая жена. – С нескрываемым удивлением отвечает Дмитрий Егорович, непроизвольно хмуря лоб. Весь его вид говорит, что вопрос не оставил его равнодушным: во взгляде загорелся интерес, между бровями пролегла складка, пальцы стучат по столу, отбивая незамысловатый ритм.

– А Мирослава Дмитриевна Устюгова вам известна?

Макс, блин. Мысленно ужасаюсь я, но мужественно молчу, не влезая в мужские разговоры. Кто же так сообщает! Ментяра! Брови Устюгова окончательно сошлись на переносице, он резко оттягивает узел галстука и хриплым голосом спрашивает:

– Кто? – голос хрипит, на лбу выступают крупные капли пота.

– Мирослава Дмитриевна Устюгова, 13 лет, – канцелярским тоном продолжает Макс. По лицу нашего директора видно, что выводы он делает правильные. Вопросы между собой связывает мгновенно, и с математикой у него всё в порядке. Кстати, а кто он по профилю преподавания?

– Нет, не знакома… – Дмитрий Егорович делает паузу и продолжает, будто кислород из лёгких у него откачали. – Прошу прощения.

Свежеиспечённый отец тринадцатилетнего подростка снимает галстук, расстёгивает воротник, откидывается на кресле и судорожно дышит, прикрыв глаза, пот тонкими струйками стекает по его вискам. Я, надеясь, что он ничего ещё не успел поменять в вотчине предыдущего директора, рванула в приёмную. При ЗИЛ здесь стоял кулер с водой. К моей радости, он нашёлся на том же месте. Наливаю стакан воды и быстро возвращаюсь. Устюгов так и сидит, откинувшись на спинку кресла и прикрыв глаза. Дышит тяжело.

– Дмитрий Егорович, выпейте воды, – протягиваю ему стакан. Мужчина раскрывает глаза, пару раз расфокусировано моргает, и, благодарно кивнув, забирает воду. Быстро выпивает, тяжело сглатывает, протирает лицо, будто стирая липкие эмоции.

– Когда у девочки день рождения? – не своим голосом уточняет он.

– Десятого июля, – всё тем же протокольным тоном отвечает Макс.

– Твою мать, – и нет, это не крик. Это обречённый выдох. Будто человек сейчас узнал, что чёрное – это белое, а белое – чёрное. Устюгов закрывает лицо руками, с усилием растирает его несколько раз. – Прошу прощения, я отойду на пару минут, и мы продолжим разговор.

Дмитрий Егорович говорит хрипло, сдавленно, движения дёрганые. Не удивительно, любой выпадет в шок, узнать, что у тебя есть дочь, которой 13 лет, да ещё в такой манере.

– Конечно, мы не спешим, – спокойно отвечает Петровский.

Когда Дмитрий выходит из кабинета, я припечатываю со всей силы ладонью между лопаток полковника, но тот даже не морщится, зато я трясу напрочь отбитой ладошкой.

– Чурбан, ты бесчувственный! Никак поаккуратнее нельзя было? Если б он здесь тебе инфаркт словил! – возмущённо шепчу.

– Да что такого-то? – искренне удивлён он.

– Тебе б про сына жена, бывшая сейчас, сообщила, а не 13 лет назад, чтобы ты чувствовал?

– Охуел бы, – задумчиво сказал Макс, после нескольких минут раздумий.

В этот момент дверь в кабинет открывается и заходит Устюгов.

– Очень точное описание моего состояния, полковник. – Говорит он, усаживаясь на своё место за столом. Тон его был уже другим, собранным, сдержанным, о волнении говорили лишь непривычная хрипотца и слегка покрасневшие глаза. – Можно теперь поподробнее?

– Конечно, да. Вы простите мою эм… Тактичность. – Тон Петровского всё же меняется с официально-протокольного, на обычный человеческий. – Как-то не привык я последнее время с адекватными людьми общаться.

– Да я всё понимаю. Ваша задача продавить, вывести на эмоции, посмотреть на реакцию. Я думаю, вы этого получили сполна. – В голосе Дмитрия Егоровича сквозила лёгкая досада. А я ведь даже не подумала, что Петровский так проверяет Устюгова. У него же все подозреваемые.

– Работа такая. – Как ни в чём не бывало пожимает плечами Макс. – Отвечу на ваш вопрос. В понедельник коллеги сняли с поезда девочку, без документов, родственников и сопровождающих. На контакт она не шла. Сегодня нам пришли данные по ней. Её мать, Павла, умерла месяц назад, официальный опекун, дед, Сергей…

– Ккак? В смысле… Фух… Ф смысле умерла? – лицо Дмитрий Егоровича мгновенно стало серым. Всё самообладание, которое он собрал за последние минуты, вновь покидает его. Дыхание сбивается, он непроизвольно кладёт ладонь на грудь.

Вот же… Бегу открывать окно и опять за водой. Обнаглев, залезаю в ящик секретаря, где она держит дежурную аптечку, и достаю корвалол. Возвращаясь в кабинет, слышу хвост фразы Макса.

– …онкология. Сгорела за месяц. Подробностей не знаю. То ли поздно диагностировали, то ли какая-то острая фаза. Не силён в этом. Могу пробить подробности, если есть необходимость.

Устюгов только кивает. А я отдаю очередной стакан ему и ставлю графин с водой на стол. Сама же с трудом открыв бутылку с лекарством, Макс не выдержал моих издевательств с больными руками и помог, демонстративно капаю корвалол в чайную чашку и развожу водой. Всё это время мужчины молча смотрят на меня. Дмитрий Егорович тяжело дышит, его грудь судорожно вздымается, на лбу опять пот.

– Пейте! – жестоко говорю, протягивая кружку директору. – И помолчите оба минут пять хотя бы. Никому не будет легче, если мы здесь сердечный приступ организуем.

– Я чувствую себя старой бабкой, – бурчит Устюгов, но лекарство выпивает.

А я вот воспитательницей в детском саду. Но молчу об этом, правда, выразительно смотрю на Петровского. Он мне только плечами пожимает, типа кто же знал. Арр. Давно я не сталкивалась с этой стороной приятеля. Ведь это для меня за эти годы Макс стал наседкой. Покормить меня, попенять за безалаберность, для чужих он по-прежнему хамоватый мент.

– Спасибо, Агния Борисовна. Я готов продолжать. – Спустя пару минут тягостного молчания, разбавляемого моей игрой в гляделки с Петровским, произносит Дмитрий Егорович.

– Опекуном девочки назначили деда, Сергея Ивановича Солдатова. Вы знакомы? – К счастью, Макс обороты сбавил и говорит человечески.

– Да, знаю. Старый мудак. – Глухо отвечает Устюгов. Макс вопросительно выгибает бровь. – Они с матерью Паши всю жизнь бухали, тянули с неё деньги и нервы.

– Ясно. Дело в том, что мы не знаем о произошедшем за последний месяц. Агния Борисовна сегодня общалась с девочкой, та говорит, что перед смертью мать рассказала ей о вас, но найти не смогли. Славу передали родне, а дед с бабкой плохо обращались с ней и отдали в детдом. – Макс всё-таки решил умолчать о возможном факте продажи. Но это и понятно. Во-первых, тайна следствия и все разборки, во-вторых, от этой новости Корвалолом мы не отделаемся.

– Она в детдоме? – эта мысль только сейчас доходит до мужчины, он переводит взгляд с Макса на меня. – В том центре, куда я вас сегодня отвозил?

Кивком подтверждаю его мысль. И с удивлением наблюдаю, как на моих глазах разобранный от новостей усталый мужчина, превращается в собранного делового мужика, хищника и защитника.

– Что я должен сделать, чтобы оформить опеку на себя? – собранный тон, хмурый взгляд. Совсем другой человек. Понятно, что его боль и шок никуда не делись, но вопрос ребёнка становится для него выше собственных переживаний. У меня в горле образуется ком. Так бывает. Вот так бывает.

– Не знаю точно, здесь сложный случай, но я дам вам контакты специалиста. – Отвечает Макс, который, в отличие от меня, не удивлён таким переменам. – Будет непросто, но со своей стороны обещаю поспособствовать вам.

– Буду очень благодарен.

– В качестве благодарности не могли бы хоть немного пояснить, как так получились, что вы не знали о собственной дочери? – на эту просьбу Дмитрий не спешит откликаться, хмурит брови, тогда Макс поясняет. – Дело предстоит сложное. Девочка отмахала почти две тысячи километров по стране одна и задержали её уже, по сути, в конечной точке. Тут полетят головы. Мне надо хоть что-то по семье. Ждать запросы из Ставрополя долго, да и не факт, что продуктивно. Сейчас накатают там характеристику чистейшую деду вашему, все приводы подчистят.