Полная версия
Выбор Веры
Татьяна Логинова
Выбор Веры
Глава 1
Музыка в клубе гудела низким басом, пропитывая стены, пол, даже воздух – казалось, будто само время здесь пульсировало в такт синтетическому биту. Вера сидела на барном стуле, слегка покачиваясь, её пальцы вяло обхватывали стакан с остатками какого-то ярко-розового коктейля. Сахарный сироп прилип к губам, но она уже не чувствовала его вкуса – только устойчивый привкус дешёвой водки, которой Дима щедро сдабривал ее напитки, чтобы «поднять настроение».
Она знала, что выглядит нелепо.
Её тело – мягкое, округлое, с животиком, который не прятался даже под чёрным платьем с «утягивающим» эффектом – явно не вписывалось в этот мир подтянутых бёдер и плоских животов. Русые волосы, дома аккуратно собранные в пучок, уже растрепались, и несколько прядей прилипли к шее. Тушь давно расплылась, но она не стала поправлять макияж. Зачем? Всё равно никто не смотрел.
Сначала было весело.
Алкоголь разлился по венам тёплыми волнами, смывая на час-другой горечь развода, одиночества, ощущения, что жизнь прошла где-то мимо. Она даже танцевала – нелепо, неуклюже, но Дима смеялся, подбадривал, кричал что-то над ухом про то, что «всё только начинается».
Но потом эйфория схлынула.
Как только она остановилась, мир вокруг резко стал слишком реальным.
Слишком громким. Слишком ярким. Слишком чужим.
В зеркале за стойкой бара мелькали отражения – стройные ноги в ботфортах, обнажённые плечи, накачанные торсы. Кто-то целовался в углу, кто-то заливисто хохотал, кто-то заказывал бутылки за несколько тысяч рублей. А она сидела здесь, тридцатипятилетняя, с растяжками на бёдрах и кредитом за маленькую однушку, и вдруг осознала:
Она здесь лишняя.
Не просто некрасивая. Не просто старая.
Ненужная.
– Вер, ты чего загрустила? – Дима потянул её за руку, но его пальцы скользнули по её потной ладони. – Пошли ещё выпьем!
Она покачала головой.
– Я… выйду. Просто подышать.
Не слушая его ответа, она сползла со стула и зашагала к выходу, протискиваясь между телами. Кто-то толкнул её плечом, кто-то бросил вслед: «Женщина, осторожнее!»
На улице свежий воздух ударил в лицо, и Вера вдруг поняла, что её тошнит. Не только от алкоголя. От всего. От себя самой. Она сделала несколько шагов, шлепая неудобными каблуками по асфальту. Туфли, которые днем казались элегантными, теперь впивались в распухшие щиколотки и норовили соскочить. Голова кружилась, земля плыла под ногами. Она споткнулась о стык плиток, едва не упала, и тут поняла: так она не дойдет. С проклятием (про себя, ибо сил кричать не было) она нагнулась, сдернула одну туфлю, потом другую. Холодный асфальт тут же обжег подошвы, но это было лучше, чем эта пытка. Зажав каблуки в одной потной руке, она побрела дальше, держась.
Мысли Веры были густой, липкой кашей. Алкогольный туман не рассеивался, а лишь сгущался, превращая сознание в болото, где тонули обрывки фраз, страхов, воспоминаний о сегодняшнем вечере. «Слава богу… близко дом… туфли… чёртовы каблуки…» – эти мысли кружили, как пьяные мухи, не складываясь в цельную картину. Каждый шаг отдавался тупой болью в висках. Руки взмахивали неуклюже, будто она пыталась отогнать невидимых ос или просто удержать равновесие в этом качающемся мире. Она бормотала что-то несвязное о Диме, о глупом платье, о том, как все вокруг красивее и моложе.
Несчастная. Жалкая. Одна.
Эти слова пульсировали в такт шагам, сливаясь с мерзким привкусом дешевой водки и тошноты, подкатывающей к горлу. Она не заметила, что тротуары сменились разбитыми дорожками, знакомые фасады – глухими стенами гаражей. Мир сузился до ближайшего фонаря, до пятна света, в котором кружилась пыль, и до собственного хриплого дыхания.
Внезапно, как удар тупым предметом, пришло осознание: незнакомый двор. Гаражи стояли как чужие, зловещие монстры. Она остановилась, пошатнулась, пытаясь впиться взглядом в темноту. Голова тяжело повернулась. И вдруг – фигура. Вдалеке. Мужчина. Идет следом.
Сердце ёкнуло, но мысль была вязкой, медленной. «Идет… Ну и пусть… Дорога общая…» Она двинулась дальше, ускорив шаг насколько позволяли ватные ноги и кружащаяся голова. Алкоголь притупил страх, превратив его в смутную тревогу где-то на периферии сознания. Через несколько шагов – еще один поворот головы. Рефлекторный.
Ближе.
Значительно ближе. Не просто приблизился – он сократил расстояние так, как будто перешагнул через пространство. Алкогольная каша в голове взбурлила. «Не… не может быть… как?» Логика, и без того подкошенная выпивкой, сдалась окончательно. Остался только примитивный, животный сигнал: ОПАСНОСТЬ!
Вера рванула вперед. Вера рванула вперед. Туфли выскользнули из ослабевшей руки и глухо стукнули о землю. Босые ступни шлепали по асфальту, холодный ветер бил в лицо, но не протрезвлял, а лишь усиливал панику. Дыхание стало хриплым, свистящим. Она метнулась в первый попавшийся узкий проход между гаражами – темный, пахнущий затхлостью и мочой. Переулок. Спрятаться…
И врезалась во что-то твердое, холодное. Отшатнулась, едва не упав. Перед ней стоял он. Тот самый парень. Теперь – в метре. Лицо в тени, но она разглядела: молодое, незначительное, самое обычное. Ничего запоминающегося. Кроме глаз. В полумраке они казались слишком темными, слишком… голодными.
Паника, сжатая до этого момента где-то в груди, вырвалась наружу. «Грабитель! Маньяк!» – пронеслось в голове, единственная связная мысль за последние минуты. Тошнота подкатила с новой силой. Руки дрожали, пальцы судорожно копошились в дешевой сумочке.
– Возьми! Вот! Всё! – ее голос сорвался на визгливый шепот. Она вытряхнула кошелек, телефон, ключи с дурацкой феей на брелоке. – Деньги… телефон… только не трогай! Пожалуйста!
Она запричитала, молящим, пьяным, совершенно жалким тоном. – Я старая… толстая… тебе не надо меня… возьми деньги и уйди!
Вера видела его лицо, но выражение было чужим, нечитаемым. Черты плыли, как в дурном сне. Она ждала удара, ножа, грубости. Готова была упасть на колени в эту грязь, лишь бы он ушел.
И тогда он улыбнулся.
Не злая ухмылка грабителя. Не садистская усмешка маньяка. Что-то другое. Холодное. Искренне… мерзкое. Улыбка, не имеющая ничего общего с человеческой радостью. В ней была лишь голодная, хищная уверенность.
Вера замерла. Весь мир сузился до этой улыбки и до внезапного, невыносимо острого ощущения холода, исходившего от него. Алкогольная пелена на миг как будто разорвалась, обнажив чистый, первобытный ужас. Ее рот открылся, чтобы закричать, но звук застрял в горле.
Он двинулся. Не шагнул – всплыл вперед, с нечеловеческой плавностью. Его руки, сильные и ледяные, как мрамор из склепа, впились в ее плечи. Прикосновение парализовало, отвратительной волной прокатившись по телу. Он притянул ее, грубо, безжалостно. Запах – пыльный, затхлый, с металлическим привкусом старой крови. Его лицо приникло к ее шее. Холодное дыхание обожгло кожу.
Боль. Острая, жгучая, словно в шею вонзили раскаленный клинок. Мир померк. Но хуже боли было ощущение: не просто прокол кожи, а глубокое, интимное вторжение. Холодный рот на горле. Влажный, причмокивающий звук, громкий в тишине переулка. И страшное, необратимое вытягивание. Теплая, жидкая сила – ее жизнь, смешанная с дешевым коктейлем, тоской и пОтом – высасывалась из самой глубины. Кровь. Он пил ее кровь. Сознание Веры, уже висевшее на волоске, начало рваться, погружаясь в ледяную бездну, где не было ничего, кроме этого мерзкого звука и нарастающего холода изнутри.
И вдруг…
ВВАААААУ-ВВАААААУ-ВВАААААУ!
Резкий, оглушительный, пронзительный вой автомобильной сигнализации разорвал ночь, как нож рвет гнилую ткань. Яркие, белые вспышки фар залили грязные стены гаражей и переулок ослепительно-резким светом! Моргая в такт вою, они превратили мрак в безумный стробоскоп.
Вампир вздрогнул так сильно, что его челюсти на миг разжались. Нечеловеческий, шипящий звук вырвался из его горла – не крик, а скорее яростное рычание существа, потревоженного во время трапезы. Его темные, голодные глаза метнулись к источнику шума… В них мелькнуло не испуг, а яростное раздражение хищника, сорванного с добычи. Этот звук… этот свет… Они ворвались в его древний ритуал как пьяные матросы в храм!
– ЗАТКНИТЕСЬ ТАМ, БЛ@ТЬ!!! – донесся из темноты верхнего этажа соседнего дома хриплый, сонный, но исполненный чисто бытовой ярости крик. – СПАТЬ МЕШАЕТЕ!!!
Контраст был нелеп и чудовищен. Только что – мистическая жуть, древнее чудовище у горла. А теперь – вой сигналки, как на помойке за ТЦ, и матерный вопль сонного мужика из хрущевки… Мир обыденности грубо ворвался в кошмар.
Вампир резко отдернулся от Веры. На его губах, в моргающем свете фар, алым блеснула капля ее крови. Он посмотрел на полубесчувственную женщину в своих руках, затем – на воющую машину, потом – вверх, на окно, откуда донесся крик. На его невыразительном лице застыла гримаса чистой, немой досады. Ни страха, ни паники – лишь ярость нарушенного сакрального акта и понимание, что момент упущен. Шум привлекал внимание, которого он явно не хотел.
Он так и не произнес ни слова. Лишь бросил на Веру последний, голодный взгляд. И растворился. Не убежал – растаял, как дым в щели, исчезнув в темноте меж гаражами между двумя вспышками фар. Остался только запах затхлости, да капля крови на холодном асфальте.
Вера рухнула на землю, как подкошенная. Боль в шее пылала огнем, но странным образом отдалялась, как сквозь толщу воды. Вой сигнализации бил по барабанным перепонкам, сливаясь с бешеным стуком ее сердца. Моргающий свет резал глаза. Крики сверху казались из другого мира. Она лежала в грязи, истекая кровью и остатками достоинства, на грани обморока, но живая. Живая благодаря старой машине с глючной сигналкой и сварливому соседу. Ирония была такой же грязной и горькой, как асфальт под ее щекой. Мир снова показал ей свое лицо – отвратительное, абсурдное, но на этот раз – спасительное. Темнота сгущалась на краях зрения, унося с собой и ужас, и вой сигнализации, и матерный крик, оставляя только леденящий холод в самой сердцевине.
Вой сигнализации казался приглушенным, доносящимся сквозь толстый слой ваты, которой было забито все вокруг. Но он был маяком, криком реальности, который выдернул ее из пасти чистой мистической жути. Живая. Она была жива. Это осознание ударило слабым током по отключенному мозгу.
Но цена… О, цена была ужасна.
Боль в шее не утихала, она пульсировала – горячими, ядовитыми волнами, расходящимися от двух маленьких, но невероятно глубоких ран. Холод. Ледяной, пронизывающий до костей, изнуряющий холод из самой сердцевины ее существа. Он противостоял жжению в шее, создавая невыносимый контраст: огонь в месте укуса и ледяная смерть, ползущая по венам.
Яд. Мысль была туманной, отдаленной. Не просто кровопотеря. В ее кровь вошло что-то… чужое. Нечто темное, липкое, живое, что теперь разливалось по ее сосудам, отравляя каждую клеточку. Она чувствовала, как оно двигается внутри, холодными щупальцами, парализуя, высасывая последние силы. Жжение под кожей, словно миллионы иголок изо льда колют ее изнутри.
Двигайся! Ползи!
Инстинкт самосохранения, заглушенный алкоголем и шоком, забился под грудной клеткой как пойманная птица. Она не смогла встать. Ноги были ватными, не слушались. Руки дрожали так, что едва держали вес верхней части тела. Она упала на четвереньки, потом поползла. Ползла, как раздавленное насекомое, по холодному, грязному асфальту переулка. Каждое движение отзывалось огненной болью в шее и ледяной дрожью во всем теле. Ее дыхание было хриплым, прерывистым, каждый вдох обжигал легкие. Мир вокруг качался и двоился – гаражи плыли, сливаясь в темные пятна, редкие фонари превращались в расплывчатые световые шары.
Умираю… – пронеслось в спутанном сознании. Не мысль, а ощущение. Ощущение того, как жизнь утекает вместе с кровью, пропитывающей платье. Страх перед маньяком сменился более глубоким, первобытным ужасом – перед тем, что творилось внутри нее.
И тогда она ее увидела. Небольшую, старую кирпичную часовенку, притулившуюся в конце ряда гаражей, словно забытую временем. Окна были темными, но дверь… дверь стояла приоткрытой. Настежь. Как приглашение.
Спасение…
Вера не думала. Она просто ползла к этому темному прямоугольнику двери, как тонущий к берегу. Каждый метр давался нечеловеческим усилием. Холод внутри сковывал мышцы, яд жёг вены, жажда… Жажда стала невыносимой, сухой, выжигающей горло. Кровопотеря. Тело требовало жидкости, любой жидкости, чтобы восполнить утраченное.
Она вползла внутрь, перевалившись через порог. Запах пыли, воска и старого дерева ударил в нос. Темнота была густой, почти осязаемой, лишь слабый свет от уличного фонаря падал косыми лучами через открытую дверь, выхватывая скромный алтарь впереди. Тишина часовни оглушала.
Вера рухнула на каменный пол, едва не теряя сознание от боли и слабости. Жажда выжигала горло изнутри. Язык прилипал к нёбу, словно обернутый сухой тряпкой. Ее взгляд, безумный, отчаянный, метнулся по полу. И остановился.
У самого основания алтаря, в нише, стояла небольшая, простая каменная купель. И в ней… вода. Чистая, спокойная, отражающая слабый свет.
Не раздумывая, Вера поползла к купели. Инстинкт был сильнее веры, сильнее разума. Жажда выживания, физиологическая потребность заглушила все. Она добралась, судорожно ухватилась за холодный край камня.
Она зачерпнула воду ладонями. Святая вода? Возможно. Но для нее сейчас это была просто ЖИДКОСТЬ. Спасение от невыносимой сухости и жажды. Она жадно, с хлюпающими звуками, как умирающая в пустыне, поднесла ладони ко рту и стала пить.
Первые глотки принесли… мучительное облегчение. Прохладная влага коснулась пересохшего горла. На миг показалось – ад внутри чуть ослабел.
Но это была лишь иллюзия, короткая передышка перед новой атакой.
Жжение вспыхнуло почти сразу. Не в горле – глубже. Словно проглотила не воду, а раскаленную иглу, пронзившую все нутро. Оно потекло по пищеводу обжигая все на своем пути. И встретилось с тем холодным, чужеродным ядом, что уже разливался по ее венам.
Конфликт был мгновенным и жестоким.
Святая вода и вампирский яд вступили в войну прямо внутри ее тела. Жжение под кожей, которое было терпимым, вспыхнуло с невиданной силой, превратившись в огненную бурю. Казалось, ее вены буквально кипят от контакта двух несовместимых сущностей. Холод яда ответил пронзительной, костной ломотой, будто все суставы выворачивали наизнанку. Она вскрикнула, но крик превратился в хриплый, беззвучный стон.
Ей стало не просто хуже. Ей стало невыносимо.
Она отшатнулась от купели, опрокинувшись на спину. Вода, разлитая вокруг, казалась ей теперь не спасением, а ядом. Тело сотрясали судороги – то жаркие волны огня, то ледяные спазмы холода. Сознание, и так висевшее на волоске, начало рваться, как тонкая ткань. Темнота часовни сгущалась, наступала, поглощая слабый свет из двери. Звуки – ее собственное хрипение, тиканье старых часов где-то в углу – отдалялись, становились приглушенными, как будто кто-то наливал воду ей в уши.
Последнее, что она осознала перед тем, как тьма окончательно накрыла ее с головой – это парадоксальная, жуткая мысль, проскользнувшая сквозь боль и хаос:
Божье место… а внутри меня… теперь живет Дьявол…
И все. Сознание погасло. Тело Веры, изуродованное укусом, отравленное чужим ядом и опаленное святыней, обмякло на холодном каменном полу заброшенной часовни. Только слабый, хриплый выдох вырвался из ее губ, затерявшись в пыльной тишине. Темнота стала абсолютной.
Глава 2
Сознание вернулось не вспышкой, а медленным, мучительным всплытием со дна ледяного озера. Вера открыла глаза. Полумрак. Пыльные лучи слабого, предрассветного света пробивались сквозь грязное оконце часовни, выхватывая парящие в воздухе пылинки и грубые контуры скамеек. Она лежала на холодном каменном полу, тело – одна сплошная ноющая боль.
Жива.
Это осознание пришло без радости. Оно было тяжелым, как камень на груди. Жива, но как? Каждая клетка кричала о насилии. Шея пылала адским огнем – две точки входа, глубокие, воспаленные, пульсирующие с каждым ударом сердца. Холодный яд, впрыснутый вампирскими клыками, не исчез. Он затих, словно притаился, но ощущался – ледяной осадок в венах. Озноб сотрясал ее с ног до головы, зубы выбивали дробь.
Алкоголь… Алкоголь вышел. Полностью. Осталась только сухая, пугающая ясность похмелья, умноженная на травму и отравление. Голова гудела, но не от пьяного тумана, а от перегрузки боли и ужаса. Мысли были острыми, как осколки стекла, но хаотичными. Картины ночи – клуб, дворы, переулок, лицо, улыбка, боль – вспыхивали обрывками, и мозг отчаянно пытался оттолкнуть их, объявить бредом, страшным сном.
Не было. Этого не было.
Но тело не лгало. Боль в шее была слишком реальной. Синяки на плечах от ледяных пальцев проступали сине-багровыми пятнами. Платье – то самое черное, «утягивающее» – было порвано у плеча, испачкано грязью, запекшейся кровью и… чем-то еще, темным и липким, возможно, подтеком от разлитой святой воды или ее собственной слюной. Туфлей не было. Босые ступни были исцарапаны, в синяках и засохшей грязи.
С трудом, с тихим стоном, вырвавшимся сквозь пересохшие, потрескавшиеся губы, Вера поднялась на локти. Мир закачался. Голова закружилась так сильно, что ее едва не вырвало прямо на каменные плиты. Она глубоко, судорожно вдохнула пыльный воздух часовни. Запах воска и старости теперь казался не успокаивающим, а удушающим. Надо было уходить. Отсюда. От этого места, где она чуть не умерла, где выпила святую воду и почувствовала, как ее внутренности горят от конфликта святости и скверны.
Вера попыталась встать. Ноги не гнулись, как деревянные колодки, мышцы одеревенели от холода и напряжения. Она оперлась о стену, чувствуя шершавость старого кирпича под ладонью. Каждый шаг к открытой двери давался ценой невероятного усилия. Она шаталась, как после тяжелой болезни, едва волоча ноги. Предрассветный воздух снаружи был холодным и влажным, но по сравнению со льдом внутри он показался почти теплым. Она жадно вдохнула его, но это не помогло – легкие сжались спазмом, вызвав короткий, хриплый кашель.
И тут ее взгляд упал на какую-то тряпку, валявшуюся у порога часовни. Ее сумочка. Вера наклонилась, едва не падая, и подняла ее. Кошелек, ключи… ключи с глупой феей… телефон с потрескавшимся экраном – все было на месте. Абсурд. Ему нужна была только ее кровь, ее жизнь.
Она осмотрелась. И сердце екнуло, на этот раз – от странного, горького узнавания. Эти гаражи… этот двор… Она знала это место. Была здесь. Очень давно. Сквозь туман боли и шока прорвался обрывок памяти: бабушка, теплая рука в ее маленькой ладошке, они идут куда-то… Бабушка что-то рассказывает, указывая на часовенку. Что именно? Голос бабушки был теплым, но в нем звучала… предостерегающая нотка? Напоминание? Предупреждение? Смысл ускользал, как дым. Осталось только смутное ощущение чего-то важного и забытого, связанного с этим кирпичным убежищем. Зачем она открыта? Кто ее содержит?
Но думать было некогда. Тело требовало одного: дома. Тепла. Безопасности. Она потащилась вдоль гаражей, опираясь на стены, спотыкаясь на каждом неровном плитке тротуара. Рассвет еще не наступил, но тьма уже была не такой абсолютной. На востоке, за крышами домов, небо начало светлеть – грязно-серое, безрадостное. И тут она увидела знакомый контур пятиэтажки. Свою пятиэтажку. Только со стороны задних дворов, с незнакомого ракурса. Она была совсем рядом. До дома – пять минут ходьбы в трезвом состоянии. В ее состоянии – вечность.
Дорога домой превратилась в пытку. Каждый шаг отзывался болью в шее и глухим гулом в голове. Озноб не проходил, ее трясло так, что зубы стучали. Мир вокруг был пуст и безмолвен, предрассветное затишье. Но ей чудилось, что из каждой тени за ней следят голодные глаза. Что холодное дыхание вот-вот коснется ее шеи сзади. Память снова пыталась выстроить барьер: не было вампира. Пьяный бред. Напал грабитель, покусал, испугала сигнализация… Но воспаленные точки на шее, ледяной осадок в крови и абсолютная, животная чуждость собственного тела кричали обратное. Было. Все было.
Она доплелась до своего подъезда. Замок на двери сработал с привычным щелчком, но в тишине он прозвучал как выстрел. Лестница показалась Эверестом. Она карабкалась на четвертый этаж, хватаясь за липкие перила, останавливаясь на каждой площадке, чтобы перевести дух и подавить подкатывающую тошноту. Наконец – родная, облезлая дверь с номером 47. Руки тряслись так, что она едва вставила ключ. Щелчок замка. Вход в крошечную прихожую. Запах затхлости, пыли и одиночества.
Она не стала включать свет в прихожей. Пробралась в ванную, щелкнула выключателем. Яркий свет лампочки над зеркалом ударил по глазам. И тогда она увидела себя.
Отражение в зеркале было чужим. Лицо – мертвенно-бледное, с сероватым оттенком, как у тяжелобольного. Глаза – запавшие, с огромными темными кругами, зрачки расширены от боли и шока. Волосы – грязный, спутанный комок с прилипшими листьями и грязью. Платье – порванное, грязное, с бурыми пятнами крови на воротнике и плече. И шея… На бледной коже шеи зияли два четких, темно-багровых, воспаленных прокола. Они выглядели чужеродно, как клеймо. Знак. Доказательство кошмара.
Вера отвернулась. Быстро, почти истерично, дернула тумблер душа. Холодная вода хлынула на нее, смывая грязь, кровь, пот ночного ужаса. Она терла кожу мочалкой, пока не стало больно, пытаясь стереть не только грязь, но и ощущение ледяных рук на плечах, и влажный звук причмокивания, и запах склепа. Но холод внутри, яд в крови, жжение в местах укуса – это не смывалось. Озноб только усилился.
Она вышла из душа, завернулась в старый, жесткий халат. На кухне налила стакан воды из-под крана, проглотила две таблетки самого сильного обезболивающего, что было в аптечке. Вода показалась безвкусной, мертвой. Она не утолила ту странную, тлеющую внутри жажду, которая была сильнее обычной.
Добравшись до спальни, Вера повалилась на неубранную кровать, даже не пытаясь снять халат. Тело немело, боль под действием таблеток начинала притупляться, превращаясь в тяжелую, гудящую волну. Озноб все еще сотрясал ее, заставляя кутаться в одеяло, хотя тело одновременно пылало от внутреннего жара. Глаза закрылись сами собой. Снаружи, за окном, упали первые тяжелые капли осеннего дождя.
Глава 3
Сон не принес облегчения. Он был черной, бездонной ямой, где мерцали лишь обрывки кошмаров: ледяные пальцы, голодная улыбка во тьме, звук… этот мерзкий, влажный звук всасывания. Вера вынырнула из небытия резко, с ощущением падения. Сердце колотилось где-то в горле, выбивая бешеный ритм паники.
Темно.
Она лежала неподвижно, вцепившись пальцами в края одеяла, слушая стук собственного сердца. Он был слишком громким, слишком… быстрым. Как будто мотор работал на пределе. Постепенно сознание прояснялось, цепляясь за знакомые очертания: потолок с трещиной в углу, силуэт шкафа, полоска света под дверью… в спальню? Но… что-то было не так.
Она повернула голову, и боль в шее, приглушенная таблетками, напомнила о себе тупым, настойчивым пульсированием. Проколы. Они были там. Реальность кошмара обрушилась с новой силой. Вера зажмурилась, пытаясь отогнать образы переулка, но они впивались в сознание острыми когтями.
Надо встать. Надо включить свет.
Ее рука потянулась к тумбочке, нащупывая выключатель настольной лампы. Щелчок. И… ничего. Лампочка не загорелась. Перегорела? Но она же новая… Вера нажала еще раз, сильнее. Тишина и темнота. Паника, холодная и липкая, поползла по спине. Она судорожно рванула шнур бра у кровати. Щелчок. Тьма. Никакого теплого желтого света, рассеивающего ужас.
Нет. Не может быть.
Она встала, игнорируя ноющую слабость и озноб, который все еще грыз кости. Подошла к окну, к плотным шторам, которые всегда задергивала на ночь. Ее пальцы, холодные и дрожащие, ухватились за ткань. Сейчас. Сейчас будет свет. Она рванула штору в сторону.
Ослепительная боль вонзилась прямо в мозг.
Вера вскрикнула, отпрянув назад, как от удара. Она зажмурилась, прикрыв глаза ладонями, но бело-огненное пятно пылало под веками. Даже через плотные веки свет, проникавший сквозь запыленное окно, был невыносимо ярким, режущим.
Сердце сжалось ледяным комом. Она осторожно, щурясь до состояния узких щелочек, взглянула на будильник на тумбочке. Электронные цифры горели зеленым: 16:37. Четыре… тридцать семь? Но… она легла на рассвете, после душа. Она проспала… Почти весь день? Это было немыслимо. Она всегда вставала рано, даже в выходные, даже с похмелья. Тело ее, измученное годами работы и стресса, просто не умело спать так долго.
