Срываем маски: жизнь после – история о свободе, вине и пути к себе

Потому что абьюз – это не про слабость. Это про ломку.

И пока ты не соберешь себя заново – тебя будут собирать другие. Под себя.

Признаки абьюзивных отношений, которые не кричат – а шепчут

– Ты идешь на праздник и не знаешь, понравится ли ему твое платье. И не потому, что он модный критик. А потому, что его взгляд – это экзамен. Всегда.

– Он смотрит на других женщин. И не скрывает этого. А ты потом часами в зеркало сравниваешь. Свои ноги. Свой нос. Свою грудь. Свое молчание.

– Он никогда не извиняется. Никогда. Максимум – покупает что-то. Как будто прощение можно упаковать в коробку.

– Он молчит, когда тебе больно. И говорит, когда тебе уже все равно.

– Он делает вид, что ничего не произошло. Хотя ты вчера рыдала. И у вас был скандал. Но сегодня – вы просто «работаете вместе». Потому что ему удобно. А тебе некуда деться.

– Ты всегда думаешь за двоих. Как он это воспримет? Не разозлится ли? А может, не говорить?

– Ты обнимаешь – а он не обнимает в ответ. Ты хочешь – а он не хочет. Ты спрашиваешь – а он игнорирует. И это стало нормой.

– Ты забываешь, какой ты была «до него». Там, где-то была девушка, которая мечтала. Смеялась. Ходила на танцы, не чтобы понравиться. А просто потому, что ей нравилось.

– Ты чувствуешь себя лишней. В его жизни. Среди его друзей. В собственной квартире.

– Ты уверена, что виновата. Что ты не так сказала. Не так посмотрела. Не то почувствовала.

Если ты узнала себя – это не потому, что с тобой что-то не так.

Это потому, что ты слишком долго жила в чужом «нормально».

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ТЕРАПИЮ

Когда я поняла, что снова проиграла эту битву – обнулила все результаты, которых добилась с Наташей, вернулась к Хамзату, и снова провалилась в ту же яму – я приняла единственно верное решение: вернуться в терапию.

Потому что Наталья уже однажды показала мне дорогу – к моде, к своей жизни, к себе. А я взяла этот новый путь, аккуратно упаковала в коробку, поставила на верхнюю полку – и вернулась под бочок к Хамзату.

Назад.

В темноту.

Я вернулась в терапию, чтобы добить. Не Хамзата. Себя – в его сценарии.

Мы начали заново. С акцента на него. Кто он? Почему я снова выбрала его? Какой мужчина мне на самом деле нужен? Я сказала: хочу мужчину как папа. Наташа не отреагировала с умилением. Она спросила:

– А что тебе нравится в папе?

Я начала перечислять: он заботливый, угадывает желания, всегда на связи. Он помогает. Дает деньги. Он рядом. Он – опора.

– А как он относится к твоей маме? – спросила она.

И тут меня как будто окатило.

– Абьюзер, – сказала я. – Он с ней грубый. Он ее не уважает. Они живут в формате жертва-хищник.

– Так, может быть, ты хочешь себе не мужчину как папа, а мужчину, который относится к тебе так же, как папа относился к тебе – дочери?

В этот момент пазл начал складываться. То, что я считала эталоном, было не о партнерстве. А о дето-родительских отношениях. Я не хотела мужчину в разрезе отношений «папа – мама». Я хотела мужчину в разрезе «папа – я».

И мы стали пересматривать весь этот культ отца. Я отделяла: что из этого действительно ценно, а что – иллюзия. Я понимала, что хочу мужчину с мужским стержнем. С заботой. С умением предвидеть. Как отец – который еще до поездки покупает воду, зная, что детям захочется пить. Который складывает ситуацию из деталей, чтобы быть готовым к любому исходу.

И да, мне нравится в отце его дальновидность, вкус в одежде, ум. Но я больше не хочу идеализировать образ. Я хочу видеть реального мужчину. С которым у меня выстроится партнерство.

Я всегда мечтала об отношениях, где есть «мы». Где есть уважение. Где я могу работать, развиваться, расти – не только как мать, но и как женщина, как личность.

Я не хочу прожить жизнь, как моя мама. Не хочу однажды проснуться и понять, что ничего не умею. Что если мужчина уйдет – я останусь у разбитого корыта.

Мне страшно смотреть на судьбу моей сестры. Что она будет делать, если ее муж завтра скажет: «все, я пошел»? У нее нет ни опыта, ни профессии, ни плана.

Я всегда строила себя. Капля за каплей. Чтобы не быть в чьей-то клетке. Чтобы не быть той, кого бросили, и она не знает, куда идти.

Психотерапия стала моим взрослением.

Я уже не та. Я пережила столько, что теперь знаю: даже если все пойдет не по плану – я найду, за что зацепиться.

Я смогу.

СИНДРОМ ИДЕАЛЬНОГО ОТЦА

Мы часто ищем мужчину «как папа». Такого же сильного. Такого же заботливого. Такого же – знающего, что тебе нужно, еще до того, как ты сама поняла.

Папа становится эталоном.

Первым мужчиной, который держит тебя за руку. Который покупает мороженое, когда тебе грустно. Который решает все, пока ты просто живешь.

И ты думаешь: «Вот такого мужчину я хочу рядом».

Но есть одна проблема. Ты в этих отношениях – не женщина. Ты в этих отношениях – дочь.

А мужчине не нужна дочь. Мужчине нужна женщина. Равная. Целая. Отдельная. Та, которая выбрала его не из голода, а из зрелости.

Папа – это не модель отношений. Это модель безопасности. А безопасность – это фундамент, но не дом.

Синдром идеального отца – это когда ты влюбляешься не в мужчину, а в чувство, которое тебе когда-то давал отец.

И хочешь, чтобы этот взрослый рядом с тобой угадал твои желания, как папа. Подстраховал. Поднял. Защитил.

Но только вот… настоящие отношения – это не когда тебя поднимают. А когда ты встаешь рядом.

И если твой папа был идеален – это не значит, что ты обязана искать его копию. Роль папы незаменима. Не пытайся передать права на нее другому мужчине.

ПОБЕГ

Чем дольше я оставалась в терапии, тем яснее осознавала: эта иллюзия «совместной работы и хороших отношений после расставания» – действительно только иллюзия. Не больше. Не меньше. Иллюзия, которая не нужна никому.

Но главное – она не нужна мне. Мне уже было неважно, что думал Хамзат. Что чувствовал. Что себе выдумал. Я поняла: он грамотно меня использовал. Все эти годы. Может быть, он и неплохой человек. Но он не был мужчиной. У него не было коммерческой жилки. Он не умел принимать решения. У него не было насмотренности, он не чувствовал рынок.

Зато ему нравилось, что в его бизнесе – я. Нравилось, что все под контролем. Нравилось, что есть человек, которому можно доверять на сто процентов.

Были ли у него ко мне чувства? Я не знаю. Мне кажется, он настолько незрел, что не способен различить даже собственные эмоции. А распознать их – значит взять ответственность. А ответственности он избегал, как огня. В его мире все было решено за него: кого любить, на ком жениться, как жить, куда смотреть. Мои «а вдруг он меня любит?» разбивались о холодную реальность – даже если любит, он с этим ничего не сделает.

Но во мне все равно срабатывало чувство собственничества. Меня разрывало между двумя мирами – своей новой жизнью и прежней тенью, которая все еще тянула назад.

Я начала сдаваться. Постоянно заходила в его кабинет. На его компьютере всегда был открыт WhatsApp. Я за секунды сканировала имена, переписки. Искала ЕЕ. Новую. Потому что секса, между нами, уже не было. А если секса нет – значит, кто-то есть. Я это знала. Я начинала к нему приставать. Прямо на рабочем месте. Задерживалась на работе. Делала вид, что много дел. А потом соблазняла – садилась сверху, старалась его возбудить.

Это была моя жалкая стратегия: если он займется сексом со мной, то не пойдет к другой. Пустые попытки. Пустые акты. Между нами, уже ничего не было. Ни желания. Ни близости. Ни дружбы.

Я как будто ковырялась в чужой песочнице, надеясь найти там спрятанную игрушку. Но песок уже заменили. Игрушка исчезла. Все. Пусто.

Благодаря Наталье я все-таки приняла решение – уходить.

Это был конец декабря. Канун Нового года. Я сказала ему: «до 26-го – дорабатываю. Потом – прощай. Сдам тебе дела, отчеты по ресторанам и овощам, все передам, и наши пути разойдутся».

Честно? Тогда это было еще не решение, а надежда на решение. Но хоть какие-то шаги я уже делала.

Я сидела дома, сводила таблицы, отчеты. Хамзату нужно было все разжевывать. Он не отличался особым умом – ему нужна была инструкция, как для ребенка. Я старалась сделать все идеально. Как будто он вообще этого заслуживал.

И вот, пока я этим занималась – пришло сообщение. От сотрудника ресторана.

«Добрый вечер, Хамзат пришел с новой девушкой. Просто хочу сказать: вы намного лучше.»

Мне не описать словами, какая боль пронзила меня в тот момент. Это был тот ресторан, где я проработала два года. Где меня знали все. Где я ночами решала проблемы, строила команду. Он привел ее туда. В разрезе наших отношений, эту ситуацию можно сравнить с тем, что мой благоверный привел любовницу в нашу спальню.

Когда я еще даже не ушла окончательно. Когда место, что пахло мной, еще не остыло. И он пришел туда – с новой. А я сидела ночью и писала ему отчеты. Вы только представьте, как глупо это выглядело.

И это было… подло. По-животному подло.

Я написала ему. Что он подонок. Что он свинья. Что он не ценил ни одного дня, ни одного моего усилия. Он решил, что я узнала, отслеживая его по камерам, и попросил поменял пароль. Вы представляете, он решил, что я выслеживаю его, и 24/7 смотрю камеру в ожидании, когда он придет. То есть он считал меня девушкой такого уровня?

Он до сих пор не знает, что это сказал мне его же человек. Его сотрудник.

Это была точка. Я не дорабатывала. Я не прощалась. Я просто на следующий день сбросила все документы. Заблокировала его. Везде. Сменила номер.

Загрузила в машину свои вещи, собаку Патрика – и уехала домой на Новый год.

И в первый раз за четыре года у меня внутри звучало:

«Это – точка. Настоящая. Без возврата.»

Мы ехали с Патриком в полной тишине. Он свернулся калачиком на пассажирском сиденье и посапывал, как будто знал: все, мама наконец-то уходит по-настоящему. Я везла не только собаку, чемоданы и свои вещи. Я везла себя – ту, новую, которую еще только предстояло распаковать. Ту, которую я когда-то спрятала на верхнюю полку, рядом с мечтами. На спидометре – сто пятьдесят. За окном – зима.

А внутри впервые было спокойно. Не больно. Не пусто. Без истерик. Без «а вдруг».

Я уехала. Значит, выжила.

Конечно, если ты уезжаешь из города, блокируешь бывшего, рвешь все нити – это еще не значит, что ты вылечилась. Это не значит, что жизнь сразу стала новой.

Нет.

Это значит, что ты наконец-то вышла с поля боя. Я не могу сказать, что мне было очень плохо. Все-таки это был не первый побег. Не первое расставание.

Он очень быстро нашел мне «замену» на работе. Он не мог себе позволить почувствовать утрату. Молниеносно и мастерски все дыры была заделаны.

Я нашла ту девочку из ресторана. Маленький ребенок, разведенка, из его круга. Я прекрасно понимала, что это не серьезная история – она такая же русская, как и я, только еще с ребенком от другого мусульманина. Если уж мама Хамзата не приняла меня, ее она не примет подавно. Но если я скажу, что ее наличие в его жизни меня совсем не задевало – я буду врушкой.

Смотря на нее, я злилась. Сравнивала себя с ней. А потом злилась на себя – за то, что сравниваю.

Мы изредка общались по рабочим вопросам. Сначала он держался установленных мной дистанций. Но потом, видимо выждав немного времени, чтобы страсти утихли, он начал предпринимать шаги по возвращению меня в его жизнь.

Все началось с доставки домой – шикарный букет метровых красных роз и три ящика с фруктами. Человек, который занимается оптовыми поставками фруктов, подарил мне ящик апельсинов, ящик зеленых яблок и внимание ящик бананов. Очень оригинально. Стоит добавить, что я с детства не ем бананы, не переношу их запах (а для меня это именно запах, а не аромат). И все прекрасно об этом знали, потому что я всегда об этом говорю, так как я даже не могу находиться рядом с человеком, который ест банан. Хамзат просто никогда меня не слушал, и я ему не была интересна как личность. Он мог подарить корзину экзотических фруктов, вот это было бы вкусно хотя бы. А подарить ящик ненавистных мне бананов и несъедобных яблок – как-то глупо что ли. Все фрукты я раздала по соседям. А потом я еще узнала, что и цветами, и фруктами занимался его сотрудник, а Хамзат дал лишь денег. Еще лучше.

Потом был шикарный букет цветов. Я еще подумала: «умеет же, притворялся гаденыш».

Поняв, как это все работает, я выкладываю в социальные сети фотографию Apple Watch с комментарием, что очень хочу их. И Хамзат мне тут же их купил. Не черные, которые стильные, а розовые. Я ненавижу розовый. Это знал даже мой кот.

Своими подарками и знаками внимания он лишь подсветил то, что за четыре года отношений он не узнал обо мне ровным счетом ничего.

В комплекте с этим осознанием я получила новенькие AirPods. Я брала эти подарки с чувством компенсации. Словно забирала то, что он не дал вовремя. То, что недоподарил. Те «я тебя люблю», которых не было. Те поцелуи, которые мы с ним «не практиковали». Но я была неприступна. Никаких обнимашек, никаких «а вдруг».

Я сказала ему прямо:

«Я против тебя ничего не имею. Было – и было. Но я ушла. Я тебя больше не выбираю. Ни как мужчину. Ни как партнера. Ни как воспоминание.» На этом подарки прекратились. Попытки меня вернуть тоже.

И это был финал. Без аплодисментов. Без занавеса. Просто – пустой зал. И я выхожу.

УХОД ОТ БОГА

Сейчас будет лирическое отступление – на очень щепетильную тему. Я назвала бы его «Уход от Бога».

Я родилась не в суперрелигиозной семье. Мы не следовали строгим заветам, не знали наизусть все заповеди, но Бог всегда был рядом.

В доме были иконы. Мы посещали церковь. Да, мы не стояли на службах, но где бы я ни оказывалась – в поездках, на экскурсиях – я обязательно заходила в храм, ставила свечку, прикладывалась к мощам.

Я была у Ксении Петербургской в Питере, не раз – у Матроны в Москве. Когда жила в столице, мы с подругами специально ездили к ней: прикоснуться к иконе, приложиться к мощам. У меня даже была маленькая бумажная иконка Николая Чудотворца – я носила ее с собой, как амулет.

В детстве я знала «Отче наш» и читала его перед сном. Мы обязательно отмечали религиозные праздники. Пасха была важной традицией. Даже когда я жила одна – я продолжала ее: пекла куличи, освящала их в ближайшей церкви, приглашала друзей на праздничный завтрак. Первое, что мы ели в Пасхальное утро – было освященное. Я хранила это как ритуал, как семейную ниточку, связывающую меня с домом.

Но все начало меняться.

Когда я встретила Хамзата – началось мое первое «отступление». У него была другая вера. Мне стало интересно, как все устроено у них. Мы много говорили о религии. И однажды пришли к мысли: религия – это, в каком-то смысле, способ управления массами.

Сама вера – другое. Она внутри. А религия, как система – это свод правил, по которым удобно направлять поведение большого количества людей.

Конечно, тогда я еще не осознавала, как сильно эти разговоры повлияют на меня. Позже, когда я ушла в терапию, начались настоящие изменения.

Психология, регрессии, практики самопознания, путешествия по прошлым жизням, human design – все это никак не сочетается с религиозной догматикой. Там нет «греха», «заповеди», «надо» и «нельзя». Там есть ты. Ты, твоя душа, твоя боль, твои тени, твой путь.

И чем глубже я погружалась в себя, тем дальше уходила от понятия «Бог» в привычной форме. Я трансформировала его – во Вселенную, в Энергию, в то, что я чувствую.

Мне стало комфортнее говорить не «Бог», а «Вселенная».

Я по-прежнему верю. Только теперь – по-другому. Не в икону. Не в церковь. А в энергию, которая все видит, слышит, понимает.

И я никого не убеждаю. Я не миссионер. Я просто рассказываю, как это у меня.

Моя коллега в Москве, например, наоборот – очень воцерковленная, она следует предписаниям, постится, читает Писание. И я ее уважаю. У нас в христианстве оказывается, тоже есть правила, не только в Коране. И я понимаю: мы разные, но это не мешает нам дружить.

А потом я стала замечать, как вокруг меня появляются люди, которые, как и я, переформатировали свою веру. Кто-то продолжает говорить «Бог», кто-то «Жизнь», кто-то «Сила». Мой сосед, например, все еще говорит «Господь». А я говорю «Вселенная». Суть одна – мы верим. Мы доверяем. Мы молимся – только по-своему. Главное – верить. Верить во что-то.

Но знаете, что стало происходить?

Когда я впервые озвучила, что больше не принадлежу к религии, что я – вне церкви, что моя вера теперь другая – началось тихое сопротивление.

Родственники продолжали слать мне поздравления:

«Христос Воскрес!»

«С Прощенным воскресением!»

«С Яблочным Спасом!»

Хотя я просила: «Ребят, пожалуйста, уважайте мой выбор. Я вас не отговариваю, не навязываю. Просто не нужно поздравлять меня с тем, что мне уже не откликается.»

Меня это стало раздражать. Особенно – «Прощенное воскресение».

Мы что, должны год делать дичь, а потом одним днем, написали слово прости – и все простилось?

Почему не извиниться сразу, если ты действительно сожалеешь?

Я не чувствую уже связи с этими датами. С этими яблоками, медом, куличами. Все это для меня стало символом чужого сценария. Не моего.

И однажды я даже сказала маме, что не хочу, чтобы меня хоронили – я хочу, чтобы мой прах развеяли. И я видела, как в ней что-то сжалось. Как округлились глаза. Как в ней всколыхнулась традиция, род, кладбище, где похоронены все – бабушки, дедушки, прабабушки…

И я поняла: рано. Пока рано. Не все можно говорить сразу. Некоторые вещи – выкапываются из себя постепенно.

Пока – я просто живу иначе. И молчу. Иногда.

ИСПОВЕДЬ, КОТОРОЙ НЕ БЫЛО

Раз уж мы заговорили о вере, позволю себе вспомнить один эпизод, который до сих пор всплывает в памяти с привкусом растерянности и внутреннего протеста. На тот момент я была без работы, без ясных ориентиров, без представления о том, куда двигаться дальше. Папа тогда занимал высокое положение в авиационной отрасли, был частью «верхушки», и, не побоюсь этого слова, религиозность в этих кругах стала чем-то вроде модного тренда. Тусовка из чиновников и приближенных к системе людей постепенно обрастала ореолом церковности: богослужения, благотворительные взносы, коллекционные иконы, частные встречи с патриархом. Это был даже не выбор – это была обязанность. Если ты хотел оставаться «в обойме», ты должен был быть в теме.

Папу тоже активно «затягивали» в эту струю – знакомые, коллеги, партнеры по бизнесу. Несколько раз ему удавалось выбраться на закрытые рождественские службы – те самые, где свечи горят рядом с погонами, где каждая икона – не просто святыня, а предмет статусной игры. Я тогда смотрела на все это со стороны. Моя внутренняя система координат, моя вера (или ее отсутствие) – она была совсем другой.

И вот однажды отец говорит:

– Сходи на собеседование. Мой знакомый запускает новый проект, ищет людей. Это может быть хорошая возможность для тебя. Он – наш человек, проверенный. Будет здорово, если ты окажешься рядом.

Я не возражала. Я тогда хваталась за любую возможность, лишь бы не стоять на месте. Я знала этого мужчину шапочно, пару раз виделись на мероприятиях. Я написала ему:

– Здравствуйте, ваш номер дал мой отец. Скажите, где мы могли бы с вами встретиться?

Он присылает адрес: Даниловский монастырь. Я подумала, что, возможно, это просто ориентир – рядом, наверное, есть кафе или офис, где и пройдет встреча.

Я приезжаю, звоню ему. Он говорит:

– Заходи на территорию.

Я все еще не понимаю, куда именно должна заходить. Но подчиняюсь. На улице зима, на мне дубленка и теплый платок, заменяющий шапку – как оказалось, это позже сыграет свою роль.

Мы встречаемся. Он улыбается и говорит:

– Сейчас мы кое-куда с тобой пойдем.

Мы заходим в небольшой, похожий на бытовку, домик. Комнатка, пустая, без окон, дверь он закрывает за нами.

– Сейчас подойдет батюшка.

Я – в ступоре. Батюшка? Я же пришла на собеседование. Или я что-то перепутала?

Через пять минут входит пожилой мужчина в облачении, небрежно кивает и начинает рассказывать мне о церковных объектах, обладающих, по его словам, «особой силой». Я слушаю. Не потому, что разделяю его взгляды, а потому что пытаюсь понять – зачем я здесь вообще?

Я не агрессивный атеист. Я не борюсь с чужой верой. Но меня никто не спросил, как я к этому отношусь. Меня поставили перед фактом – вот ты, вот батюшка, вот комната. Давай.

И тут он задает вопрос:

– Когда ты исповедовалась в последний раз?

Я говорю:

– Никогда.

Он посмотрел на меня с неподдельной жалостью:

– Значит, сейчас ты для Бога стоишь вверх ногами.

И знаете, в этот момент я почувствовала, как внутри все стискивается. Я – неверующая – сижу в комнате с батюшкой, на мне платок из Азербайджана, купленный в мусульманской стране, и мне начинают говорить, что я грешница, потерянная, отвергнутая, и что мне нужно срочно раскаяться.

Это был не разговор. Это было как вторжение в мой внутренний мир.

Я сидела, застыв, не понимая, как выйти из этой ситуации, и отчаянно хотела понять: а где, собственно, собеседование?

После всего этого – почти в виде извинения – мы с тем мужчиной пошли в церковную пекарню. Взяли чай, по булочке. Поговорили три минуты о «бизнесе». Было ощущение, что все это – просто ловушка, завуалированная попытка втянуть меня в ту самую «касту верующих», где крест – символ статуса, а не личной веры.

Я снова поймала себя на мысли:

– Что я здесь делаю?

Села в машину. Позвонила папе.

– Пап, если ты хочешь потом вытаскивать меня из какой-то жуткой истории – тогда, пожалуйста, да, я могу с ними работать. Но я тебя прошу: пойми меня. С этими людьми – я никогда работать не буду.

На этом тема была закрыта.

УСЫНОВЛЕНИЕ

Раз уж мы заговорили на тонкие темы, хочется затронуть еще одну – и тоже непростую.

Это тема усыновления. Тема сирот. Тема желания дать любовь.

Я редко встречала людей, которые усыновили ребенка или взяли кого-то из детского дома. В моей личной жизни, кажется, был всего один случай.

На работе была пара – у них погиб собственный ребенок. Они уже были в возрасте и решили взять малыша из детдома. Я тогда очень ими восхитилась. И с тех пор где-то внутри поселилась мысль: «А я? Смогла бы?»

Сначала это было как импульс: доброе, сильное желание. Потом – как план.

Не «если», а «когда».

Когда у меня будет финансовая стабильность. Когда я смогу дать этому ребенку опору, дом, заботу и возможности. Я понимаю, что ребенку нужны не только любящие родители – ему нужна жизнь. Полноценная.

И я не хочу делать это на грани – чтобы потом тянуть, мучиться и вместе с ним жить в нехватке. Это не про спасательство.

Я мечтаю и о своих детях. Хочу родить, желательно – двоих. Но параллельно с этим – я бы хотела и усыновить одного. Если жизнь сложится так, что не получится родить – я не исключаю, что усыновлю. Но и, если получится – все равно хочу. Это очень зрелое, выношенное внутри решение.

Но, как ни странно, именно мужчины чаще всего сталкивали меня с этим желанием лоб в лоб – и больно. Помню одного. Он был еврей, из моего родного города. Жил в Москве, как и я. Мы познакомились через общих друзей. Наши отношения развивались медленно. Как будто он все время что-то выжидал. И вот однажды я приехала к нему домой, посмотреть фильм – и подумала: «Ну вот, наконец». А оказалось, что действительно просто пригласил посмотреть фильм. Когда я начала к нему прикасаться, как-то заводить… он посмотрел на меня и сказал:

«Ты как животное».

Мне было обидно. Мы уже больше трех недель вместе. Не первый день знакомы. И вдруг – «животное». Он еще и друзьям об этом рассказал, сплетничал.

А потом у нас случился секс. Не хочу вдаваться в подробности, но – все было странно. Его член был таким кривым, никогда таких не видела, даже в интернете. Тонкий и кривой. По форме напоминает крючок. И я на него определенно не клюнула.

И мы с ним в какой-то момент подняли тему детей и семьи. И я объявила ему о том, что когда-нибудь я бы хотела усыновить ребенка.

Он взорвался. Начал кричать, что это бред, что чужого ребенка нельзя любить, что я вообще ненормальная. И в тот момент я ясно поняла: мы из разных миров.

Он не ел у меня дома – потому что у меня кот. А он ненавидит шерсть. Он не принимал животных, не уважал мое пространство, не разделял мои взгляды. Я почувствовала себя чужой. И ушла.