Срываем маски: жизнь после – история о свободе, вине и пути к себе

Он потом еще долго сливал грязь. Что-то говорил обо мне. Я узнала, что он уехал жить в Грузию.

Был и другой. Блондин. Я рассказывала о нем раньше. С ним все начиналось красиво: когда я впервые рассказала про идею усыновления – он сказал, как это благородно.

«Какая ты молодец!» – воскликнул.

А когда я потом вернулась к этой теме, он вдруг сказал:

«Я вообще не понимаю, как можно полюбить чужого ребенка».

И тогда я поняла: это не только мое решение.

Ты можешь быть готова. Можешь хотеть. Можешь мечтать. Но если твой партнер не разделяет это желание – ничего не получится. Ты не можешь принять такое решение в одиночку.

Мне бы, конечно, хотелось встретить мужчину, который будет на одной волне. Про детей. Про собак. Про принятие. Про дом, в котором можно создать любовь – не только для «своих». Но я должна быть честной: возможно, такого мужчины не будет. Или вообще никакого мужчины не будет – я буду одна.

Но все равно сделаю это.

Если у меня будут ресурсы – и не будет возможности родить – я возьму ребенка из приюта. Это мой путь. Мой выбор. Мое взросление. Это не про жалость. Это про дать жизнь.

Я часто натыкаюсь в социальных сетях на страницы семей, которые усыновили детей. И каждый раз – как знак: «не забывай, кто ты. Не забывай, что ты хочешь. И не сворачивай».

ФИНАЛ

Финал, конечно, истории с Хамзатом, а не моей истории.

Если уж я рассказывала про «жизнь после» каждого моего мужчины, то и эту историю нельзя оставить без финальной точки. Прошли годы. Мы на связи. Иногда. Без особого смысла.

Связь осталась не потому, что я что-то чувствую – а потому, что все давно пройдено, прожито, переработано. Он может позвонить. Я могу ответить. Иногда мы даже смеемся. Иногда я его останавливаю. Потому что, знаешь, бывает так: поговорили 30 минут – и у него ощущение, что все вернулось. Не вернулось. И не вернется. Просто мы умеем говорить. Просто когда-то были ближе, чем друзья. Просто он скучает не по мне, а по тому пространству, которое я создавала.

Границы? Да, теперь у меня есть границы. И если он звонит в десять вечера – я спокойно говорю, что не стоит. Если ему вздумается «просто пообщаться», я напомню: сначала спроси, удобно ли мне. Он иногда забывается. А я – больше не забываю себя.

Мне рассказывали, что он создал копию отношений со мной – у него была одна девочка-директор. Они вместе работали, и он всем говорил, что они «коллеги». Один в один история. Даже, говорят, похожа на меня. Ну, что сказать – если не можешь меня отпустить, можно хотя бы попытаться повторить.

Серьезных чувств у меня это не вызывает. Если честно – вызывает жалость. Потому что Хамзат не меняется. Он не свободный. Не любящий. Жизнь, которая идет по кругу в попытке почувствовать, что он живой.

Девушку мне жалко. Хамзат не отличается щедростью, умом и смекалкой. Он просто хороший парень. Он может предложить разве что тарелку еды и разговор «ни о чем». Секс? Тоже не его конек, скажем прямо.

А еще он женился, вернее его женили. Мама постаралась. Хорошая девочка, по ее меркам. Двоюродная сестра, к слову. Видимо запасы «подходящих девочек» настолько иссякли, что уже пошли по родственникам.

На момент заключения брака ей было всего девятнадцать. Настоящий семейный подряд: семья Хамзата в первом подъезде, семья жены в третьем, молодоженам – была подарена квартира во втором. Чтобы никто не разбежался, не расслабился и был всегда «под боком». Как мило. Как уютно. Как… жутко.

У них двое детей. И я искренне надеюсь, что именно через них он сможет хоть как-то прикоснуться к любви. Потому что только поняв, что это такое любовь, он, может быть, однажды научится любить и женщину.

Что касается бизнеса, то… Ну, скажем так: за все эти годы я не слышала ни одной новости, за которую можно было бы порадоваться или гордиться им. У него были возможности. У него были ресурсы. Но ничего путевого так и не родилось.

И знаете, я больше не злюсь. Я не затаила обиду, не точу зуб. Он – просто человек, который оказался рядом в нужный (и ужасный) момент. Он следствие моих детских травм, моей внутренней потребности быть нужной, быть рядом, быть хоть где-то. Он сам – израненный, травмированный, зашитый в чужие сценарии человек. И я отпускаю его с благодарностью. За опыт. За ошибки. За то, что был.

И я горжусь собой за то, что я – больше не там.

MIRROR

После расставания с Хамзатом я, как это бывает после долгой передержки, вырвалась в жизнь – без планов, без работы, с каким-то странным ощущением свободы, похожим на падение в воздухе. У меня были сбережения, кое-что осталось от увольнения – такие, знаете, резиновые остатки, которые вроде как есть, но ты каждый день вытягиваешь их как белье из старой стирки.

Я ударилась в спорт. Не в зал с железом и потными мужиками, а в растяжку – эстетичную, изящную, почти балетную. В одном модном московском клубе, который, по сути, был витриной глянцевой жизни. Я начала хорошо выглядеть. Даже отлично. Подтянутое тело, ровная осанка, живая кожа – все это было результатом не только тренировок, но и внутреннего эффекта освобождения.

Там я познакомилась с одной девушкой. Элегантной, ухоженной, женой очень обеспеченного мужчины. У нее был свой бренд одежды, но в нем она скорее была инвестором – наблюдающим и одобряющим. Мы сблизились: сначала просто болтали между подходами, потом начали пить кофе, потом – обсуждать личное. Все это, как говорят турки, «yavaş, yavaş» – так медленно выстраивается что-то похожее на доверие.

Однажды в разговоре я обмолвилась, что мне было бы интересно создать что-то свое. И тут она предложила: давай сделаем совместный бренд. Настоящий. Где мы будем не просто инвесторами, а основателями. Создательницами.

Мы начали придумывать. Название. Идею. Концепт. Перебирали ткани. Искали фабрику. Первую капсульную коллекцию мы практически собрали – базовую, понятную, носибельную. Конечно, все уперлось в деньги. Я обратилась к папе. На тот момент он уже стал шишкой-пришишкой, главой холдинга, человеком с ресурсом и влиянием. Я попросила его о помощи – на закупку ткани, на первые производственные шаги.

Фабрику нашли в Подольске. Цены были вполне сносные, особенно на фоне московских. Мы закупили рулоны ткани, уже представляя, как вещи будут висеть на рейлах бутика. Себестоимость, правда, была далека от мечты: не массмаркет, не эконом. Коллекция выходила недешевой.

И вот когда проект начал обретать форму, как теплое тесто под полотенцем, папа внезапно сказал: нужно ехать в Геленджик.

– Там проект, ты поедешь туда работать, – как-то буднично сказал он, как будто я всегда в любую минуту могла уехать хоть в Дели.

Для меня это звучало как «опять». Всю жизнь он запускал эти идеи, как бумажные самолетики. Слова были, план был, я готовилась. А потом все сдувалось. Я училась в Словакии – потому что «надо». Я работала в Англии – потому что «надо». Я ездила туда, куда они решали. Все эти планы остались на уровне слов и отсутствия действий в заданном направлении. Только Америка случилась вопреки. До сих пор удивляюсь как мне позволили вылететь из семейного гнездышка.

Поэтому я спросила его прямо:

– Это реальное дело или опять старая песня?

– Реальное, – сказал он. – Все готово: люди, офис, тебе нужно ехать.

Я даже поговорила с его партнерами. Те подтвердили. Все выглядело серьезно.

Я рассказала об этом моему партнеру по бренду. Предложила развивать проект в двух городах – она в Москве, я в Геленджике. Она сказала, что не сможет. Дети, муж, обязательства. Она не располагала должным количеством времени.

И тогда я предложила ей выкупить долю. Хоть идея изначально была ее, я в нее вложилась всем: временем, деньгами и душой. Затраты были небольшие – около 70 тысяч рублей с каждой. Я сказала:

– Давай я выкупаю. Чтобы все было честно. Чтобы не испортить хорошие отношения, которые мы выстроили.

Так я осталась одна – с рулонами ткани, с договором фабрики, с неопределенным будущим и очередным «а вдруг». Я начала готовиться к переезду.

Но, как в глубине души я и предполагала, история с Геленджиком имела начало – яркое, многообещающее, наполненное перспективами, – но так и не имела конца.

Она попросту сдулась.

Геленджик, который еще вчера казался перспективным направлением для моего отца, вдруг начал привлекать внимание серьезных игроков из авиационной отрасли. Людей с опытом, ресурсами и властью. Когда проект оказался на виду, интерес к нему усилился – и появилась вероятность, что его могут забрать под свои цели. Не обсуждать, не покупать – а просто забрать. Такое иногда случается, особенно когда инициатива выходит за рамки частной идеи и становится привлекательной с точки зрения масштабов и вложений.

Мой отец никогда не был игроком в эти подковерные истории. Наоборот – он слишком часто вставал поперек того, что принято называть «неформальными договоренностями». Он не умел – да и не хотел – договариваться по теневым правилам. Поэтому, когда интерес к проекту усилился, а вокруг Геленджика начали сгущаться чужие интересы, стало понятно: борьба разгорается нешуточная. Чтобы не дестабилизировать обстановку и не втягиваться в сомнительные игры, отец решил отступить. Он выбрал уйти – но по-своему. Без ссор. Без компромиссов с совестью.

Так и закончилась история, которой даже не дали пожить. А я осталась – как в старой сказке – у разбитого корыта. Без проекта. Без команды. Без партнера.

Предложить ей начать все заново? Это было бы нелепо. Да и я уже была не та – слишком далеко ушла вперед, слишком многое сделала одна. Поэтому я приняла свое любимое решение – все делать сама.

Опять этот внутренний голос, нашептывающий:

– Я справлюсь. Я все смогу. Я робот. Я девочка-вселенная. Я всемогущая.

Спойлер: это была ошибка.

Я действительно могла многое, но вот мудрости попросить помощи у того, кто разбирается в моде и производстве одежды, у меня не хватило. Вместо того чтобы найти нового партнера с опытом и знаниями, я начала строить бренд одна.

Я придумала название. Для меня это всегда важно – чтобы было не просто красиво, а со смыслом.

Mirror. Зеркало.

Потому что мне хотелось, чтобы девушка, смотря на себя в зеркало в нашей одежде, не просто нравилась себе – а видела себя заново. Чтобы отражение вдохновляло. Чтобы оно говорило: «Ты можешь. Ты красива. Мир любит тебя – и ты идешь в него с высоко поднятой головой».

Это была целая концепция: не одежда ради моды, а одежда ради энергии.

Я запустилась. Начала отшив. Конечно, помогал папа – и финансово, и морально. Это не были какие-то заоблачные деньги – может, 200 тысяч максимум. Для него тогда это была посильная помощь, и я не чувствовала, что отрываю что-то от семьи. Это были инвестиции – в меня. В мой рост.

Коллекция была базовой – носибельной, чистой, стильной. Первые покупатели, конечно, – мои подруги. Они верили, поддерживали, носили.

Я подписала договор с двумя шоурумами. Один – в торговом центре, в магазине, где представлены российские бренды, другой – уютный, почти домашний, с маленьким уголком, где висели мои вещи. Плюс социальные сети. Плюс сарафанное радио.

Так я вышла в ноль.

Никаких баснословных доходов. Я не купила себе яхту, не арендовала виллу, не вложила в рекламу у блогеров. Но у меня был бренд. Свой.

Я даже не платила папе обратно – он не просил. Но и про настоящую прибыль речи не шло. Это был опыт. Крепкий, сложный, полезный. И да, изнурительный. Потому что все – на мне. Все.

А еще – конечно же, куда без этого – весь процесс сопровождали мои любимые внутренние пассажиры: детские травмы.

Ну и, разумеется, мама.

Это имя, как рефрен, возникает в любой моей попытке начать что-то свое.

Весь этот бренд, если честно, был нужен только для одного – чтобы мама меня наконец-то оценила. Признала мой путь. Путь, который отличался от ее собственного.

Наверное, это и есть главная линия наших отношений. Все, что между нами происходило – это борьба. Не за любовь. А за признание.

Я все время пыталась доказать, что мой путь – не хуже. Что моя жизнь – не ошибка. Что можно быть другой и все равно достойной.

Но мама будто ставила заслон – нет, не пущу. Не разрешу тебе быть собой. Она все время сопротивлялась. Все время пыталась втиснуть меня в свой каркас.

И это продолжается до сих пор.

Даже сейчас я чувствую, как мы боремся: я пытаюсь показать, что со мной можно – и нужно – по-другому. Что меня нужно воспринимать как отдельную личность. Со своим миром. Со своим выбором.

А мама, как глухая стена, стоит на своем. Будто говорит: «Нет. Я знаю, как правильно. Я знаю, как надо. Ты ошибаешься».

И в этой борьбе я до сих пор остаюсь проигравшей.

С брендом все было так же. Мне казалось, что если я создам что-то свое, настоящее, красивое – она это заметит. Похвалит. Скажет: «Ты молодец».

Но она не сказала.

И, возможно, если бы она хоть раз это сделала – я бы взлетела. Я бы свернула горы, я бы поверила в себя настолько, что перестала бы искать одобрение. Но его так и не было.

Папа поддерживал меня безоговорочно. Он был рядом. Настоящий. Уверенный. Он дал мне чувство опоры. Мы стали очень близки.

Я всегда знала: если я упаду, он подхватит. Если обдеру коленки о свой бизнес или мечту – он будет с аптечкой, с теплом, с поддержкой.

Он был рядом не словами, а делами. Он вложился. Он помог. Он верил.

Как сказала Наталья (мой психолог), именно поэтому я не боялась рисковать. Не боялась ошибаться. Потому что знала: за спиной – папа. Мужская рука, которая всегда вытащит.

Но… мне этого было мало. Все равно чего-то не хватало. Потому что главная тема моей жизни – не папа. Главная тема – мама.

И как бы ни старался папа, как бы ни поддерживал, его фон не мог перекрыть ее молчание.

Он дал мне стабильность. Он дал мне право быть собой.

А мама не дала даже одного доброго слова.

Были два момента, после которых я будто рухнула на землю. Прямо с высоты своих мечтаний. Будто я прыгнула с парашютом, чтобы взлететь в новую жизнь, но он – не раскрылся.

И я – плюх! – лепешкой об землю. Со своими идеями. Со своим брендом. Со своим желанием добиться чего-то по-своему.

Один из этих моментов случился, когда я ехала на фабрику – мне только что отшили первые модели, и я должна была их померить.

Я позвонила маме. Сестра как раз была рядом, гостила у нее, кажется, это было летом.

И я так вдохновленно говорю: «Мам, я еду на фабрику. Уже отшили первые модели. Я поеду померить». И добавила что-то вроде: «С папой все согласовано».

И тут мама взорвалась.

«Конечно. У тебя папа лучший друг. Папа все знает. А я вообще ничего не знаю, что у тебя в жизни происходит». Эта фраза прозвучала не просто с обидой. А с обидой на весь мир.

Мама сама, своим же отношением, устроила какую-то борьбу с папой. Будто мы – приз. А она сражается за влияние. Сестру она плотно обняла и почти слилась с ней. Сделала из нее свою копию. Будто говорила отцу: «Смотри, вот, моя дочка, моя версия».

А со мной – не вышло. Я стала другой. Я выбрала другую дорогу. У меня с папой сложились другие отношения. Не идеальные, но честные, взрослые.

И, кажется, это ее бесило. Не потому что она хотела близости. А потому что она хотела – власти.

Я бы и рада была построить с мамой теплые, доверительные отношения.

Но мама не умеет довольствоваться близостью. Ей нужно все: полный контроль, право вмешиваться, управлять, направлять, диктовать.

В той ситуации она просто соревновалась. Хотя никакой ревности к отцу не должно было быть. Это не был выбор между ними. Это была просто жизнь. Но мама все усложнила.

И пострадали – мы.

Я приехала на фабрику. Померила одно из первых платьев. Помню, свет в примерочной, зеркало, новая ткань – и я в этом платье. С улыбкой на лице.

Сделала фото и отправила в семейную группу. Мне так хотелось услышать: «Какое красивое! », «Тебе очень идет», «Ты такая молодец»…

Но в ответ – тишина. Сестра написала, что варит борщ и он будет готов через 20 минут. Мама – что на улице солнце, хорошая погода и можно погулять.

Все.

Ни лайка. Ни «платье красивое». Ни даже «о, ты уже на фабрике? ».

Я стояла, глядя в телефон, с этим платьем, с этим фото, с этой надеждой – и осталась в пустоте.

Момент, когда я действительно сломалась – или, как мы любим говорить, момент с последней каплей – случился позже.

Мне отшили пиджак. Образец на утверждение перед отшивом всей партии. Когда я выбирала для него подкладку, решила немного сэкономить. И выбрала не самую лучшую ткань.

Это было ошибкой.

Когда пиджак был готов, мне позвонили с фабрики:

«Мы рекомендуем заменить подкладку. Она настолько хрупкая, что может порваться, если просто просунуть руку в рукав».

Я поняла, что не стоит рисковать всей партией. И приняла взрослое, взвешенное решение – переделать. Закупить другую подкладку, пусть дороже. Пусть с минусом.

Но – качественно.

Один из образцов, с этой неудачной подкладкой, остался. Он даже был без лейбла. Простой рабочий прототип. Не моего размера. Я забрала его. И – отдала маме.

Сказала ей прямо, честно, спокойно:

«Мам, это просто образец. Я ошиблась с подкладкой, мы меняем всю партию. А этот – чтобы не выкидывать. Может, наденешь куда-нибудь».

А потом… Потом мне, кажется, рассказала сестра. Кто еще? Наверное, это была она. Она передала, что мама посмотрела на пиджак – и сказала:

«Как можно шить такое говно? Посмотри, какая подкладка».

Я расплакалась. Горько. Тихо. Без истерик. Потому что это было слишком.

Я же сказала про подкладку. Я объяснила, что это неудачный образец, что мы все меняем. Я дала его просто так.

Где благодарность? Где хотя бы теплое слово? Где вообще мама, которая гордится своей дочерью?

Ну ведь не каждая первая дочь в семье шьет одежду. Делает собственный бренд. Запускает производство. Продает. Разве это не повод для гордости? Разве это не круто?

Почему все, что касается моего пути, – обязательно подвергается сомнению, критике, принижению? Почему быть замужем и получать мизер на простой работе – это достойно? А свой путь, свои мечты, свои бизнесы – это «глупость»?

Когда мама успела выйти из чата с поддержкой – семейного, родительского, человеческого? Наверное, она вышла давно.

И в тот момент я сломалась. Окончательно.

А потом пришел ковид. Как по заказу прям. И я всегда говорю – официальная версия, почему бренд не выстрелил – это пандемия. Я не успела разогнаться. Ушла с рынка на старте. Многие бренды тогда взлетели онлайн – но я не успела перестроиться. Не хватило опыта. Я говорила себе, что это не моя вина. Что это обстоятельства. Время. Случай.

Но правда больше в другом. Я не смогла. Потому что сломалась. Потому что не было того самого: материнского одобрения. Поддержки. Любви. Той самой руки, которая держит тебя и говорит:

«У тебя все получится. Я рядом».

Я ни разу не слышала этих слов. Ни одного раза в жизни.

И почему я тогда решила, что в этот момент все будет по-другому?

Я свернула остатки коллекции. И отвезла их подруге. До сих пор хочу забрать – просто пересмотреть, потрогать, повспоминать. Вдруг что-то еще можно будет носить. Хотя бы пару моделей себе вернуть.

Остались в основном большие размеры. S и M разобрали сходу. А вот L – как раз таки остались.

И все же. Если удастся что-то выцепить – я буду благодарна. Просто за то, что у меня это было. Что я – сделала это сама. Даже если никто не сказал мне «ты молодец».

О РОДИТЕЛЯХ, КОТОРЫЕ РЯДОМ И НЕ РЯДОМ

Иногда я думаю: что страшнее – расти без родителей или рядом с родителями, которые не умеют быть поддержкой?

Наверное, в идеальном мире мама и папа – это те, кто держат тебя за плечи в момент, когда ты впервые шагаешь по жизни сама.

Не тянут назад, не кричат вперед, не толкают вбок. Просто рядом. Тихо, уверенно, спокойно. Как берег у воды.

Но реальность у многих из нас другая. Рядом могут быть те, кто не верит в тебя. Те, кто иронизирует. Критикует. Или – что, пожалуй, больнее всего – молчит. Когда ты в огне – а в ответ только тишина.

И тогда ты учишься идти одна. Ты начинаешь опираться на себя, на случайных прохожих, на слова чужих людей из интервью или книг. Ты влюбляешься в фразы из подкастов, как будто это твои родители что-то наконец сказали. Ты ищешь опору – где угодно, только не там, где она изначально должна быть.

А ведь у родителей есть невероятная сила. Порой лишь одно их слово может стать топливом на годы. Одна фраза: «Я верю в тебя» – и ты поднимаешь свой бренд, страну и себя.

Но бывает и наоборот. Одно их «какое говно ты сшила» – и ты гаснешь. Как будто все внутри обваливается.

Отсутствие поддержки – это не просто пустота. Это невидимая яма, в которую ты падаешь каждый раз, когда решаешься идти своим путем.

Есть дети, которым мешает отсутствие родителей. А есть дети, которым мешает их присутствие.

ДУБАЙ

Период после расставания с Хамзатом – чуть больше года – стал для меня временем путешествий. Я никогда не была заядлым путешественником, и именно этот год стал для меня открытием: я побывала в четырех разных странах. Это было моим личным достижением. Раньше я не осознавала всей глубины и ценности путешествий, не понимала, насколько они расширяют кругозор, дают вдохновение, как меняют внутренние ориентиры. Но именно эти четыре поездки – и финальный аккорд в виде Стамбула – дали мне то самое внутреннее разрешение: я поняла, что мир намного шире, чем мне казалось. Что за пределами привычной реальности есть другие культуры, другие ритмы, другие ценности – и они могут быть близки. Именно тогда во мне зародилось ощущение, что когда-нибудь я смогу жить в другой стране. Не просто уехать, а именно жить. Стамбул стал полировкой этого процесса, но зачатки были здесь.

После нашего окончательного расставания с Хамзатом наступил февраль – мой день рождения. А сразу за моим – день рождения отца. У него был юбилей, и праздник планировался масштабный: коллеги, друзья, партнеры – все хотели поздравить. Папа тогда занимал высокую должность, и вокруг него всегда было много людей. Поэтому свое празднование я перенесла на неделю позже, чтобы быть рядом с ним в ЕГО день.

И сразу после его дня рождения – буквально в ту же ночь – я улетела в Дубай. Это было спонтанное, но очень нужное мне решение.

Мы полетели вдвоем с моей подругой. Никогда раньше мы не путешествовали вместе – и это был наш первый опыт. И, к счастью, он прошел не комом. Это было удивительно комфортное путешествие – легкое, красивое, вдохновляющее.

Когда мы были с Хамзатом в Дубае, отец знакомил его с олигархом. За тем ужином за общим столом сидел и Мурат – молодой парень, сын еще одного высокопоставленного человека. Мы тогда почти не общались, просто перекинулись парой фраз. Он был моложе меня, совсем юный, но общение было легким, приятным и очень воспитанным. Мы условились: если я когда-нибудь окажусь в их краях – можно будет написать, увидеться. Телефонами мы не обменялись, просто осталась эта нить – такая, знаете, едва заметная, но не оборванная.

И вот, спустя какое-то время, отец присылает мне контакт в Дубае: Мурат. Я сразу поняла – это тот самый парень. Оказалось, он живет в Дубае. Отец сказал, что можно связаться. Я написала:

«Привет, Мурат, как дела? Я лечу в Дубай – твой номер дал мой отец. Буду рада увидеться, если получится».

Он ответил почти сразу:

«Здравствуй, Дарья, конечно, встретимся. Скажи только, какой у тебя рейс».

Я сообщила данные, и на этом пока все.

С подругой мы, как водится, решили отпраздновать поездку. Во-первых, меня еще «держала» база с папиного юбилея – я улетала сразу после торжества, не успев толком протрезветь. Во-вторых, мы хорошенько отметили вылет в аэропорту, взяв вино и даже кое-что с собой в самолет. Короче, мы были в весьма веселом состоянии.

Рейс был ночной – мы немного поспали. Это был чартер, вокруг – туристы, толпа, атмосфера курортной суеты. И вдруг стюардесса объявляет наши фамилии и говорит, что нас встречают у трапа. Весь самолет замер: «Кого это там встречают в Дубае прямо у самолета?». Когда я смотрела на людей, в их глазах была бегущая строка «эскортниц вывезли в Дубай».

Нас действительно ждали. Подъехала машина, нас проводили через VIP-терминал. Все это – дело рук Мурата. Я была впечатлена: такой молодой – и такие связи! Я написала ему сообщение с благодарностью, и он предложил встретиться за обедом. Мы договорились, что сначала закинем вещи в отель – и сразу к нему.

Он назначил встречу в дорогом ресторане ливанской кухни. Мы приехали, заходим, ищем взглядом юного парня – и тут нас провожают к столику, за которым сидит… взрослый, солидный мужчина, мягко говоря, не тех возраста и комплекции, какие я себе представляла.