Полная версия
Возлюбленный враг
– А милейшая Вига не будет против нашей дружбы?
Романтический запал писаря-хироманта тотчас испарился. Мы официально пообщались и пришли к взаимовыгодному соглашению: я подробно рассказываю Стефану о будущем, которое мне известно, а Барановский помогает мне продержаться в этом печальном прошлом целых два с половиной месяца до наступления благоприятного дня, чтобы провести обряд, способный вернуть меня в двадцать первый век.
А какие у меня еще варианты? От мысли, что абсурдная ситуация со мной происходит наяву, опять начинала кружиться голова.
Барановский плотно позавтракал аккуратными бутербродиками с ветчиной, допил свой кофе и мы поехали дальше. Он планировал поселить меня у друга-портного, потому что ревнивая супруга ни за что не позволит мне остаться в доме писаря даже на правах прислуги.
О том, чтобы выдать меня за любимую племянницу, тоже не могло быть и речи. Вся родословная Стефана давно уже была под пристальным наблюдением Виги, да и мне не хотелось цапаться с ревнивой полькой сомнительной юности.
Других забот полно, вот, например, по словам Барановского мне нужны новые документы, а где же их взять, спрашивается? Без приличного здешнего паспорта меня еще чего доброго примут за шпионку, а так хотелось бы тихонечко отсидеться три месяца, не попадаясь никакому злу на глаза и так же тихо себе вернуться обратно, в родную школу, к детишкам.
– Бумаги я вам попробую оформить, есть кое-какие связи. Скажем, что у вас украли чемодан на вокзале, самое обычное дело. Имя можно ваше оставить, оно звучит вполне по-польски, а фамилию… Вороновская, пожалуй, будет лучше.
– А, может, сразу Воронцова? – не удержалась я от ехидства. – В честь вашей богатенькой бабушки!
– Жаль, что именно вы свалились на мою бедную голову, со своей-то старушкой я бы нашел о чем поговорить! Уж она бы мне поведала тайну своего клада, порадовала потомка. Хе-хех!
Мы проехали примерно половину дороги, по словам Стефана, как его машина вдруг зафырчала, заглохла и остановилась. Я не удивлена. Напротив, было любопытно, как эта картонная игрушка вообще продержалась так долго.
Стефан выбрался из тесного салона и полез под капот, а через некоторое время до меня донеслись громкие ругательные слова, смысл которых я даже начала понимать. Еще примерно десять минут он возился со своим «мустангом», а мне надоело сидеть и я тоже выбралась из салона, чтобы встать рядом, хотя бы для моральной поддержки.
А потом мой незадачливый собеседник вдруг заявил, что ничего не понимает в поломке и ему требуется компетентная помощь другого водителя. А для этого нужно всего-то, чтобы я помахала рукой проезжающей мимо машине. Она, конечно, сразу же остановится при виде столь милой пани, оказавшейся в беде и нам помогут завести чудо техники.
– Может, вы мне еще и вприсядку станцевать прикажете? – грустно съязвила я.
– Вряд ли вы на это способны в такой узкой юбке, – сально улыбнулся поляк.
Ах, ты старый…! Тянет выругаться. Успел уже все разглядеть, и блузочку мою белую и серую строгую юбку школьной учительницы.
– Сами тормозите помощников, я вам в служанки не нанималась!
А потом я увидела их… По дороге к нам приближалась большая машина вроде высокого длинного грузовика. За рулем находился человек в пилотке, а в кузове, держа между колен ружья, рядами сидели солдаты в куртках грязно-серого цвета. И все эти немецкие солдаты сейчас смотрели прямо на меня.
Покрываясь холодным липким потом, я нырнула обратно в автомобильчик Барановского, мне почему-то показалось, что сейчас машина остановится, меня схватят и поведут на расстрел. А если буду кричать им что-то про Нюрнбергский процесс вовсе дурочкой сочтут и еще поколотят перед смертью.
Я сжалась в комочек и только слышала, как затравленно бьется сердце, грозясь выпрыгнуть из груди да неистово стучат зубы. А тут еще горе-маг рядом суетится.
– Пани Ася! Вам плохо? Пани Ася, что с вами? Уже скажите что-нибудь внятное!
Барановский раздраженно тряс меня за плечо и сквозь зубы шипел новые ругательства, которые я уже совсем не воспринимала. С трудом разлепив мигом пересохшие губы я только пробормотала невнятно:
– Пожалуйста, верните меня домой, я их боюсь, я тут не хочу оставаться.
Мне кажется лишь в тот момент, когда я в реальности увидела людей в немецкой форме, то окончательно поняла, насколько же я «попала» и мне стало очень-очень страшно.
В голове моментально пронеслись кадры из всех виденных-перевиденных фильмов о Великой Отечественной Войне, эпизоды из множества прочитанных книг о немыслимых зверствах фашистов. И вот теперь я в самом эпицентре этого сурового времени, хотя…
Какой там эпицентр, на СССР они нападут еще только через месяц, Барановский сказал, что сегодня тут двадцать второе мая, а значит впереди четыре года войны и множество жертв.
Меня трясло, у меня никак не укладывалось в голове, что теперь именно я должна делать – куда-то бежать, кого-то предупреждать… Могу я что-либо изменить? Как мне отменить ужасную войну? Вот этот вопрос немилосердно сверлил мозг, вызывая панику и отчаяние.
А чертов астролог, будь он неладен, орет что-то в ухо, а я ничего не могу разобрать, я его даже почти не вижу из-за слез. Стефан сел рядом со мной и наконец замолчал. А я размазала по опухшему лицу слезы и тихо спросила:
– Как нам быстрее попасть в город? Неужели будем тут до ночи сидеть, а дальше что? Почему же вы сами не помашете рукой и не остановите сердобольного соотечественника?
Поляк обреченно пожал плечами.
– Бесполезно… Никто не остановится, чтобы подсобить жалкому маленькому писарю на его развалюхе.
Меня вдруг охватила отчаянная злость.
– У вас тут нормальные люди вообще перевелись?
– Все боятся, пани, а здесь, на дороге чаще всего встречаются немецкие машины.
Он вдруг с надеждой заглянул мне в глаза:
– Милая пани Ася! Просто выйдите и встаньте рядом, кто-нибудь непременно захочет помочь миловидной девушке вроде вас.
Вскоре я осознала, что дальше сидеть с ним рядом уже не могу, невыносимо противно слышать его писклявый жалостливый голос – я решительно молча выбралась из «Пежо» и обратилась к Барановскому с единственной просьбой:
– Одолжите мне ваш пиджачок, что-то я озябла!
– Но сам-то я как же, пани… Имея очень хрупкое здоровье, должен блюсти порядок в одежде и режиме.
– Теперь понимаю, за что вас ваша Вига третирует, вы жуткий зануда!
Стефан с кислой физиономией передал мне свой узенький пиджак, и я с возмущением обнаружила, что на астрологе был одет еще и шерстяной пуловер с треугольным вырезом, а внизу присутствовала рубашка со стоячим канцелярским воротничком. Я разглядела даже кусочек массивной золотой цепочки.
«А я тут мерзну!»
Закутавшись в мягкий светло-коричневый пиджак, я прислонилась к машине Барановского. Вид у меня был, наверно, пугающий – волосы растрепанные, лицо красное от недавних рыданий. Я хмуро смотрела в землю перед собой и пыталась не представлять, кто сейчас едет в нашу сторону.
А гул мотора раздавался все ближе… в-в-в-вжухх! Глянцево-черное авто со свистом проскочило мимо, и я выдохнула с превеликим облегчением.
И даже нашла в себе силы с улыбкой глянуть на приунывшего писаря, снова скорчившегося над капотом своего «драндулета». Наверно, я так и не убрала улыбку с лица, когда рядом остановился длинный черный лимузин, ехавший следом за промелькнувшей машиной.
Отто. Оккупированная Польша. 1941 год
А там за морями,За синей чертоюЖил парень отважныйС открытой душою.Мечтал он о море,О странствиях дальних,Мечтал о походахВ далекие страны…С самого утра у лейтенанта Грау было отвратительное настроение. Впрочем, как и последние полгода. Он просыпался рано и долго пытался понять, зачем ему нужно вставать и куда-то идти. У него не раз уже возникала мысль полоснуть себе лезвием по запястью и прекратить тот кошмар, что сводил с ума день за днем. Он бы непременно так и сделал, если бы не один вопрос.
Отто хотел дождаться, хотел дожить до того дня, когда все, наконец, встанет на свои места и будет окончательно ясно, что ничего нельзя изменить. И еще оставалась надежда, сладкая, потаенная мечта, что на сей раз все будет иначе. Иначе, зачем он здесь?
Хотя пока все складывается неплохо, отец о нем похлопотал, и Отто второй месяц служит при генерале Вальтере фон Гроссе, а точнее, при его девятилетнем сыне Франце. У мальчика серьезная болезнь, он не может ходить. А недавно в семье генерала произошли новые неприятности, – Вальтер окончательно расстался с супругой и забрал сына к себе.
Кажется, Эмма фон Гросс не особенно и жалела о сыне, прикованном к инвалидному креслу – у этой красивой фрау был в самом разгаре роман с известным во всей Европе режиссером, что и послужило поводом для развода с Вальтером. К тому же с генералом Вермахта не особенно поспоришь даже подающей надежды актрисе – в итоге мальчик стал жить с отцом.
Правда, Отто немного удивляло, что фон Гросс так легко отпустил жену в свободное плавание, но кто он сам такой, чтобы обсуждать решения руководства – всего лишь обер-лейтенант двадцати восьми лет, хватает и собственных проблем.
Например, тот же Франц… С самого начала беспомощный мальчишка жутко раздражал Отто, хотя надо признать, сын генерала никогда ни на что не жаловался, даже изнуряющие процедуры массажа терпел со слезами, стиснув зубы, не издавая ни стона, ни крика.
Хорошо еще, что никаких воспитательных мероприятий проводить не требовалось – для этого были наняты отдельные учителя, а в задачи Отто входило лишь доставлять мальчика в машину, переносить из комнаты в комнату там, где было неудобно проехать специальному инвалидному креслу. Поначалу эта не слишком почетная роль камердинера при маленьком калеке тоже вызывала внутренний протест Отто, но за пару недель он вполне смирился.
А ведь не о такой жизни, не о такой карьере он прежде мечтал. Когда-то любимым занятием Отто было чтение отцовских книг из огромной библиотеки, что собиралась несколькими поколениями Грау. Отто всегда интересовало, почему в их фамилии не было приставки «фон», ему так бы хотелось гордится родовитыми предками – баронами, что владели раньше огромными землями и множеством раболепных слуг.
Книги Вальтера Скотта с раннего детства пленили живое воображение пытливого мальчика. С самого детства Отто воображал себя Доблестным Рыцарем, что непременно побеждает на многочисленных турнирах под восхищенные возгласы Прекрасных Дам.
Подвиги Зигфрида и Тристана, победы над чудовищными Драконами, путешествия к новым, неизведанным островам, долгие военные походы и покорение новых стран. А потом еще Фенимор Купер и Карл Фридрих Май «Книги о Виннету».
Отто и его друзья увлеклись игрой в «краснокожих» и «бледнолицых», строили вигвамы и пироги во дворе своего дома, выбирали вождя. Отто с большим удовольствием частенько играл главную роль, становился грозным, но в то же время справедливым лидером, способным повести за собой отряд единомышленников в военный поход.
«Мы – белокурые бестии, потомки викингов, правнуки суровых тевтонов.
Мы грозили Риму и победим дряхлеющую Европу.
Я видел себя Зигфридом, побеждающим дракона, а потом мне сказали, что дракон – это еврейско-большевистское государство на востоке.
Nach Osten!»
Когда Грау впервые услышал идею о сверхчеловеке Ницше, то мгновенно понял, что именно он сможет воплотить в жизнь грезы старого философа. Долой цепи предрассудков, долой жалость к слабейшим, прочь всякая зависимость! На своем собственном примере храбрый Отто всем докажет «арийский приоритет» любимого фюрера.
И вообще в Гитлерюгенде Грау нравилось ходить в походы, плавать на лодках по Рейну, учиться ориентироваться на местности (сооружать примитивный компас, следить за мхом на деревьях) и выживать в дикой природе, изучать азбуку Морзе, флажковую сигнализацию, и много других интересных вещей.
А потом… потом случилось нечто такое, что разом перевернуло все его представление о себе и своем месте в мире, да и о мире вообще. И теперь офицер вермахта Грау пытался хоть как-то собрать себя воедино и выжить, просто наблюдая со стороны, потому что вмешиваться и кому-то доказывать уже не хотелось.
Для этого он уже слишком много знал.
Ася. Долгая дорога в Познань
Я смотрела, как из блестящей, будто лакированной машины вылезает человек в военной форме оливкового цвета и медленно направляется ко мне. Перед лицом все поплыло, но я заставила себя сконцентрироваться на блекло-золотых пуговицах френча, а потом подняла глаза на черный воротничок, украшенный желтыми пальмовыми веточками по красному полю петлиц.
На вид мужчине около сорока пяти лет, даже больше, он казался выше меня ростом, хорошо сложен. Внешность у него как у характерного актера из современных фильмов на тему Великой Отечественной войны, такие часто стали снимать в последнее время, не все одинаково хороши.
Так вот, немец, остановившийся напротив меня, выглядел очень похоже на актера, который по сценарию должен играть бравого главнокомандующего вражеских войск. Но я сейчас не на кинопробах. Сейчас все взаправду.
– У фройляйн какие-то неприятности? Ваша машина сломалась?
Язык к гортани прилип, я от удивления не могла даже слова вымолвить, потому что этот человек обратился ко мне по-русски. Иначе, как я понимаю его речь. Он догадался, кто я?
По счастью неловкую паузу заполнили причитания Барановского:
– Герр офицер, у нашей «малышки», кажется, перегрелся мотор, но мы ни в коем случае не хотим вас задерживать, я думаю, нам поможет тот, кто не так спешит.
– Вы направляетесь в Познань?
Вопрос был явно адресован мне, и я утвердительно мотнула головой, продолжая глядеть на немца, словно кролик на удава. Хотя чего, собственно, я должна бояться, за моей спиной поколения тех, кто в Берлине праздновал Победу, правда, «герр офицер» пока об этом не знает. Надо уже взять себя в руки и держаться естественно.
На вытянутом загорелом лице мужчины промелькнула гримаса недовольства, он, кажется, не привык, чтобы на его вопросы отвечали жестами. Теперь тон его разговора был уже не так любезен, как при первом вопросе, и немец заговорил жесткими рубленым фразами:
– Мы тоже спешим в Познань, я предлагаю вам отправиться с нами! Мой сын недавно потерял мать и очень скучает, да еще эта утомительная дорога, полагаю, ваше присутствие благотворно бы повлияло на мальчика. К тому же, он серьезно болен и страдает нервным расстройством.
После упоминания о больном ребенке я невольно попыталась заглянуть за плечо офицера, да и он сам развернулся, указывая на свое представительское авто. А там, уткнувшись лбом в стекло, сидел бледный мальчишка с взъерошенными светлыми волосами – на его худеньком личике была написана такая грусть и одновременная надежда, что у меня дрогнуло сердце.
Присутствие в машине ребенка меня почему-то немедленно успокоило. Я перевела взгляд на немца и твердо ответила:
– Простите, но я должна остаться со своим спутником, я впервые еду в Познань и никого там не знаю, нам нельзя разлучаться. Мне жаль… я бы с удовольствием пообщалась с вашим сыном в другое время. Я работала в школе… раньше.
Уж не знаю, зачем я сказала ему про школу. Немец пару секунд словно раздумывал о чем-то, поглядывая на Барановского, а потом бросил взгляд на машину сопровождения, остановившейся сразу после лимузина.
«Наверно, большой начальник, раз у него такой солидный кортеж…»
Из второй машины тут же выскочил юркий солдатик и, подбежав к офицеру, вытянулся по струнке, ловя каждое слово начальника.
– Фриц, посмотри, что у них с мотором! Поможешь – и пусть едет за нами.
Не успела я немного расслабиться, как немец достал из нагрудного кармана крохотную записную книжечку и карандаш, а после чего обратился к Барановскому:
– Ваш адрес в Познани! Я доставлю фройляйн, куда ей требуется.
– Нет, не нужно… не нужно, – пролепетала я в крайнем волнении.
Но Барановский уже торопливо диктовал улицу и дом, а я смотрела на него с нескрываемой ненавистью – «никак решил сбыть меня с рук, сволочь ты этакая…».
А вслух же сказала так:
– Только не надейтесь от меня избавиться, пан Стефан! Я вас из под земли достану, вы мне нужны как воздух. Еще передайте привет пани Виге. Мечтаю с ней познакомиться.
Я решительно свела на груди полы пиджачка, который выпросила у астролога, и пошла к лимузину, а точнее к мальчику, – он как раз уже отодвинулся дальше на сиденье, предлагая мне место рядом с собой.
Усаживаясь в машину, я увидела, что позади ребенка находился еще один белобрысый немец, гораздо моложе первого и явно ниже по чину. Он бросил на меня равнодушный взгляд холодных голубых глаз и отвернулся к своему окну. Но какое мне до него дело, я приветливо улыбнулась мальчику:
– Гуттен таг, киндер! – это, пожалуй, было все, что я могла быстро вспомнить из немецкой разговорной речи. Жаль, не очень прилежно учила в школе иностранные языки, похоже, у меня вообще нет к ним склонности.
Личико ребенка тут же осветилось улыбкой и он ответил мне на чистейшем русском:
– Здравствуйте, меня зовут Франц, могу я узнать ваше имя?
– Я – Ася… А… как вы поняли, что я русская?
После этих слов Блондин, сидевший по другую сторону от мальчика, вдруг резко повернулся ко мне и пронзил ненавидящим взглядом. А мужчина постарше – тот, который велел мне ехать с ними и сидевший теперь рядом с водителем, тоже обернулся в мою сторону и спросил:
– А вы, оказывается, русская? Я думал – полька… У вас странный выговор, кстати, откуда вы так хорошо знаете немецкий?
– Знаю немецкий?
Я ничего не могла понять – на каком языке мы сейчас разговариваем, почему я их понимаю, ведь мне явно слышится русская речь. Или все дело в телепортации? Таинственные силы, перебросившие сюда по прихоти горе-астролога, мне уже и «переговорник» успели в голову встроить, чтобы было общаться легче с призраками в немецкой форме.
А кто же они еще – эти люди рядом? Как их иначе назвать… Их ведь по сути уже давно нет.
– Вы хорошо себя чувствуете, фройляйн? Вы очень бледны, может, остановить машину?
Очевидно одно – призраки умеют разговаривать, и я их понимаю. А еще я очень хочу пить, потому что от кофе, которым меня угостил Барановский, во рту словно выжженная солнцем пустыня. А значит, все происходящее со мной более чем реально и надо как-то приспосабливаться к ситуации, если хочу продержаться здесь четыре месяца или сколько там наобещал этот псевдомаг.
– Да… простите, я очень устала, меня тоже утомила дорога. Я учила немецкий в школе, у нас была чудесная учительница Эмма Александровна.
И я сейчас говорила чистейшую правду. Но как же я могла предугадать реакцию Франца на мои слова…
– Мою мамочку тоже зовут Эмма, но она меня бросила, потому что я калека, и мы теперь никогда не увидимся. Мне очень жаль, но я ведь мужчина, я должен уметь терпеть любую боль.
– Терпеть любую боль вовсе не обязательно, Франц. Иногда от нее можно попытаться избавиться. Ну, хотя бы что-то для этого сделать. Ты вырастешь, станешь большим и сильным, встретишь свою маму и она заплачет от радости, увидев тебя. Я уверена, что твоя мама не хотела и сейчас с тобой расставаться, просто так было нужно… на какое-то время.
– Вы не могли бы найти другую тему для беседы, фройляйн… как вы сказали ваше имя – Ася? Странное… вы, правда, русская? И давно вы живете в Польше? – перебил меня начальственный немец.
Ого! Кажется, начался допрос.
– Я здесь всего несколько дней, я сбежала из России потому что… потому что, я категорически не разделяю убеждения партии и руководства страны по ряду важнейших вопросов.
Я выпалила эти слова и притихла, рассматривая стриженый затылок немца впереди меня, а также краем глаза замечая, как отчего-то бесится рядом Блондин. Вот он точно был какой-то странный, хотя его лицо мне почему-то показалось смутно знакомым. Он тоже напоминал одного актера из старого советского кино… кого же… кого…
Не поворачиваясь ко мне, старший офицер уточнил:
– В каких же именно вопросах вы не согласны со Сталиным?
Я чуть было не рассмеялась, услышав сейчас это имя… Может, я участвую в дурацком розыгрыше, может, бывший мой муженек решил меня таким образом наказать, подослал актеров? Почему-то вся моя робость моментально испарилась, и я начала отвечать с наигранной веселостью и даже дерзостью:
– Понимаете, я считаю, что человек – это творение Божье, а не от обезьяны произошел.
– Вам не разрешалось верить в Бога? – немец впереди задавал все новые вопросы, даже не поворачиваясь ко мне.
И я начала вдохновенно врать, сочиняя свою легенду:
– Я была учителем в обычной школе и однажды рассказала детям об Иисусе Христе, меня попросили уволиться и потом я поняла, что мне уже не дадут работать с детьми. А я деток очень люблю и не могу себе другого занятия представить… на лесозаготовки мне как-то не хочется совсем.
– В каком городе вы жили?
Ох, я даже ничего не успею придумать, придется правду сказать.
– Я из Сибири, маленький провинциальный городок под названием Тюмень, туда еще в царские времена на каторгу ссылали.
К моему удивлению, офицер тихо рассмеялся:
– О! Знаю – восстание декабристов. И даже друзья Пушкина в этом участвовали…
«Какой же ты у нас осведомленный! Начитанный…»
– Вы, наверно, и сами в России бывали?
И тут он повернулся:
– В России? Почему вы все время говорите – в России?
Надо было отвечать быстро и убедительно.
– Я люблю именно так называть свою страну, понимаете, мои родители всегда с восхищением вспоминали царские времена и не приветствовали приход к власти большевиков. Я… я из старинного дворянского рода Воронцовых.
Блондин буркнул что-то маловразумительное и снова с ненавистью уставился на меня, а, собственно, почему он так злится? Что я ему сделала? Псих!
И тут Франц поманил меня к себе пальчиком, а когда я наклонилась к нему поближе, вдруг прошептал в самое ухо:
– Вы, пожалуйста, его не бойтесь, Отто всегда такой, он часто не в духе. По – настоящему он хороший… он мне даже кораблик сделал… а еще я очень хочу пить.
«Хороший – как же. Где-то очень-очень глубоко» А мне-то какое дело до дерганного Отто?
– Я тоже пить хочу, – шепотом сообщила я мальчику и уже громко спросила:
– Извините, у вас есть вода для ребенка?
Офицер на переднем сиденье резко повернулся и вопросительно посмотрел на Блондина, а тот смерил меня недовольным взглядом, отвечая, что никакой воды у него нет и в случае необходимости можно сделать остановку у ближайшего кафе.
– Вообще-то в дорогу с ребенком нужно всегда воду брать! – строго заметила я, но Франц меня перебил:
– Я уже не ребенок, мне почти девять лет.
«Ох, ты, Господи! Да они же его совсем затиранили, даже не позволяют считать себя маленьким. Еще и от матери отобрали и сам образ матери обгадили, ну, точно, сверхчеловека готовят…»
– Потерпи, Франц! Вырастешь истинным спартанцем, закаленным в трудностях, ты же слышал о подвиге царя Леонида и его трехсот воинов?
– Слышал, конечно, – мальчик понурился, – только меня бы в Древней Спарте уже давно сбросили со скалы… я ни на что не годен…
– Нет никакой необходимости терпеть жажду. Мы сейчас сделаем остановку. Ты ведь сегодня даже от завтрака отказался, Франц? – не то спросил, не то утвердил старший офицер.
– Я не голоден.
В голосе немца звучало нескрываемое раздражение, а меня охватила злость, как будто ребенок виноват, что хочет пить, а никто не позаботился о воде. Притом, у мальчика серьезные проблемы с самооценкой, они что не видят? Этот нарядный… постарше…
Он же ему вроде отец?
Отто. Долгая дорога в Познань
День начался как один из многих дней скучной вереницы последних недель. Генерала переводили в Познань, и Штраубе уже подготовил дом, где фон Гросс должен будет разместиться вместе с сыном, и естественно, с ними поедет Отто, раз уж его служба теперь заключается в присмотре над худеньким замкнутым мальчишкой, которому повезло родиться сыном генерала.
И все бы прошло как обычно – ранний подъем, механическое выполнение привычной гимнастики и обливание ледяной водой, потом приезд в Познань, а там будут все те же по часам расписанные дни – режим лейтенанта Грау целиком зависел от лечебных процедур и занятий Франца.
Но через полчаса езды по ровной дороге обычно молчаливый ребенок вдруг дернулся к окну и душераздирающе закричал – «Мама!», указывая на женщину, стоявшую с опущенной головой возле маленького черного автомобиля. Вальтер фон Гросс велел шоферу съехать к обочине и остановить генеральский лимузин.
ОттоНет, это просто немыслимо! Нужно было всего лишь прикрикнуть на щенка, а не останавливаться возле придорожной девки! Что за блажь возникла у Вальтера? Подумаешь, немного напомнила его блудливую сучку…
