Мой личный катализатор хаоса

– Ты даже не пытаешься оставаться сухой, – заметил Эштон, глядя на то, как её волосы снова намокли.

– Слишком поздно. – Она пожала плечами. – И вообще, я всегда хотела попробовать это – совместное купание собак в пентхаусе.

Когда обе собаки были высушены и мирно устроились на ковре, Эштон включил фен.

– Садись, – сказал он, кивнув на высокий барный стул.

Николь села, и он начал сушить её волосы. Его пальцы – тёплые, уверенные – мягко перебирали пряди, и она поймала себя на том, что почти мурлычет от удовольствия. В зеркале напротив она видела, как он смотрит на неё – сосредоточенно, но с едва заметной улыбкой.

– Ты слишком серьёзно к этому относишься, – сказала она. – Как будто я не человек, а дорогой автомобиль.

– Ты хуже автомобиля. – Он чуть склонился к её уху, и его голос стал тише. – Автомобиль не улыбается так, что у меня сводит челюсти.

Николь почувствовала, как щеки заливает жар.

– Ты льстец.

– Я реалист. – Он выключил фен, взъерошил её волосы и посмотрел ей в глаза. – Готова к чаю?

– А у тебя есть чай? – усомнилась она, глядя на идеально выстроенные бутылки алкоголя на баре.

– Есть всё, что может понадобиться.

На кухне было уютно: мягкий свет из-под шкафов, чайник, который зашипел и наполнил помещение паром. Эштон достал две кружки, а Николь, воспользовавшись моментом, рассматривала его квартиру внимательнее. На одной из полок стояли старые фото в чёрных рамках. Она подошла ближе, разглядывая.

– Не смотри, – сказал Эштон, появляясь за её спиной. – Там ничего интересного.

– Как это – ничего? – Она указала на фото, где худой, почти подростковый Эштон стоял с гитарой. – Ты же здесь выглядишь так, будто играл в рок-группе.

– Я и играл, – признался он, наливая чай. – Но это было давно.

Она рассмеялась, представляя его с длинными волосами и браслетами на руках.

– Теперь всё встаёт на свои места. – Она взяла кружку и облокотилась на стол. – Ты был плохим мальчиком.

– Я и сейчас не слишком хороший, – тихо сказал он, и в его голосе было что-то, что заставило её сердце забиться быстрее.

Они стояли близко, слишком близко. Николь почувствовала, как запах чая смешался с его запахом, как пальцы невольно сжали кружку крепче.

– Знаешь, – сказала она, стараясь разрядить обстановку, – я думала, твой пентхаус будет выглядеть как на Pinterest.

– И что, разочарована?

– Скорее удивлена. – Она глотнула чая. – Здесь… тихо. Как будто ты сделал себе крепость.

– Наверное, так и есть. – Он облокотился на стойку, глядя на неё поверх чашки. – Но ты сегодня ворвалась в неё без предупреждения.

Он сказал это спокойно, без упрёка, но её сердце всё равно сжалось.

– Извини, если я устроила слишком много шума, – тихо ответила она.

– Николь. – Эштон поставил кружку на стол, подошёл ближе и наклонился так, что она почувствовала его дыхание. – Мне это нравится.

Он поцеловал её – мягко, медленно, но так, что у неё подогнулись колени. Она поставила кружку на стол, обвила его шею руками и ответила на поцелуй.

Собаки мирно спали на ковре, за окнами гудел осенний город, но здесь, в этом светлом пентхаусе, мир вдруг стал маленьким – только они вдвоём, чай, тёплый свет и обещание чего-то большего.

Поцелуй начался мягко – как обещание. Но через секунду он стал глубже, настойчивее, будто Эштон больше не мог сдерживать то, что кипело в нём с того момента, как они вышли из фонтана. Его руки скользнули по её спине, ладони прижали её ближе – так близко, что она почувствовала каждый контур его тела, напряжение мышц под тонкой тканью футболки, биение сердца, стучащее в такт её собственному.

Она застонала в его рот, когда его язык скользнул между её губ, требовательный, но нежный. Он пах чаем, кожей, чем-то древесным и чуть солёным – осенью, дождём, жизнью. Его пальцы зарылись в её ещё влажные волосы, придерживая голову, пока он целовал её так, будто хотел стереть всё, что было до этого момента – все сомнения, все границы, весь мир за окном.

– Ты сводишь меня с ума, – прошептал он, отрываясь на миг, чтобы провести губами по её щеке, шее, к основанию уха. – С самого утра. С самого первого взгляда сегодня.

Его зубы слегка впились в мочку её уха, и она вздрогнула, выгнувшись ему навстречу. Её руки сами собой полезли под его футболку, нащупывая горячую, гладкую кожу, рельеф пресса, твёрдость мышц. Он был как сталь, обтянутая шёлком – сильный, но невероятно чувственный.

– Тогда сними это, – прошептала она, дрожащими пальцами оттягивая белую ткань. – Я хочу видеть тебя. Всего.

Он усмехнулся – низко, хрипло – и одним резким движением стянул футболку через голову. Мускулы его плеч и груди играли при свете кухонных ламп, кожа слегка блестела от влаги – то ли от душа с собаками, то ли от жара, который поднимался между ними. Николь провела ладонями по его груди, по рёбрам, по животу – медленно, будто изучала карту, которую знала наизусть, но всё равно хотела перечитывать снова и снова.

– Твоя очередь, – сказал он, и его руки скользнули под худи, которую он ей дал. Пальцы коснулись её спины, а потом – медленно, мучительно медленно – поднялись выше, к застёжке лифчика. Она задрожала, когда он расстегнул его одной рукой, будто делал это тысячу раз. Ткань соскользнула, и он прижал её грудь к своей, кожа к коже, тепло к жару.

– Боже… – выдохнула она, когда его ладони накрыли её груди, пальцы нежно сжали соски, уже твёрдые от возбуждения. Он склонился, заменил руки губами – сначала лёгкий поцелуй, потом – горячий, влажный захват, и она вскрикнула, вцепившись в его волосы.

– Тише, – прошептал он, переходя ко второй груди, обводя языком сосок, прежде чем взять его в рот. – Собаки спят. Не буди их.

Но она уже не могла молчать. Каждое его движение – язык, зубы, руки, скользящие вниз по её бокам, к бёдрам – выводило её из себя. Он расстегнул её джинсы, не отрываясь от её груди, и медленно стянул их вместе с трусиками, обнажая её полностью. Его взгляд скользнул вниз, жадный, восхищённый, и он прошептал:

– Ты такая красивая… такая чувственная, мокрая… для меня.

Он опустился на колени перед ней, и её сердце чуть не выскочило из груди. Его ладони раздвинули её бёдра, пальцы осторожно коснулись её складок – уже влажных, пульсирующих от желания.

– Эштон… – задохнулась она, когда его большой палец провёл по клитору, медленно, почти невесомо. – Не мучай меня…

– Я не мучаю, – ответил он, поднимая на неё глаза. – Я наслаждаюсь.

И тут же его язык заменил пальцы.

Она вскрикнула, схватившись за край стола. Его язык был невероятно ловким – то нежно ласкал, то резко давил, заставляя её бёдра дрожать. Он держал её за бёдра, не давая отступить, заставляя принимать каждую волну удовольствия. Она чувствовала, как внутри нарастает напряжение – жаркое, неотвратимое, как гроза перед дождём.

– Я… я сейчас… – задыхалась она, запрокидывая голову.

– Да, – прошептал он, не отрываясь, усиливая нажим. – Кончай. Я хочу почувствовать, как ты сжимаешься вокруг моего языка.

И она кончила – резко, ярко, с криком, который эхом отразился от стеклянных поверхностей пентхауса. Её ноги подкосились, но он подхватил её, приподнял, как будто она ничего не весила, и понёс в гостиную.

Она едва успела оглянуться – огромный чёрный диван, тёплый свет, город за окном, как будто наблюдавший за ними. Он уложил её на спину, раздвинул её ноги и вошёл в неё одним плавным, глубоким толчком.

– АААХ! – вырвалось у неё. – Боже, Эштон… ты… ты такой…

– Большой? – хрипло спросил он, замерев внутри неё, позволяя ей привыкнуть. – Твёрдый? Жёсткий?

– Всё сразу, – прошептала она, обвивая его ногами, притягивая ближе.

Он начал двигаться – медленно, растягивая каждое движение, как будто хотел, чтобы она почувствовала каждый сантиметр. Его тело накрывало её, как тень, как защита, как обещание. Он целовал её шею, грудь, губы – между толчками, между стонами, которые вырывались у них обоих. Его рука снова нашла её клитор, и она закричала, когда он начал тереть его круговыми движениями, синхронно с толчками.

– Смотри на меня, – потребовал он, приподнимаясь на локтях. – Я хочу видеть, как ты кончаешь. Вокруг меня. Для меня.

Она открыла глаза – и утонула в его взгляде. Серые глаза, полные огня, страсти, власти – и чего-то ещё, чего она не могла назвать, но что заставляло её сердце сжиматься. Он двигался быстрее, глубже, сильнее – каждый удар бёдрами отдавался в её матке, каждый стон – в её душе.

– Эштон… я… я не выдержу… – простонала она, чувствуя, как вторая волна нарастает, ещё мощнее первой.

– Выдержишь, – прохрипел он, наклоняясь, чтобы захватить её губы в поцелуе. – И я с тобой. Вместе.

Она кончила с криком – громким, безудержным, содрогаясь всем телом, сжимая его внутри себя, как будто пыталась удержать этот момент навсегда. Он последовал за ней – с глухим рычанием, впиваясь пальцами в её бёдра, застывая глубоко внутри, пульсируя, разливаясь горячей волной.

Они лежали так – дыша тяжело, прилипшие друг к другу телами и удовольствием, – долго. Город за окном мерцал, собаки посапывали на ковре, чай остывал на кухне. Но им было всё равно.

Эштон осторожно вышел из неё, улёгся рядом, притянул её к себе, укрыв пледом, который лежал на спинке дивана.

– Ты всё ещё думаешь, что мой пентхаус слишком стерильный? – спросил он, целуя её в макушку.

– Теперь здесь есть я, – прошептала она, прижимаясь к его груди. – И мы только что устроили в нём бурю.

Он рассмеялся – низко, по настоящему.

– Тогда пусть будет буря. Каждый день.

И она поняла – он не шутит.