Тень юной души

Полина Гара

Тень юной души

Пролог

Когда-то Скайдор был королевством света – землями бесконечных лугов, высоких башен и песен, что звенели в каждом уголке страны. Но это было раньше.

Скрытое зло пришло неожиданно. Сперва – лишь тревожная тишина в северных деревнях. Затем – исчезновения. А потом началась болезнь. Болезнь, та о которой полвека уже никто не слышал.

Лекари не могли найти объяснений. Они говорили, что болезнь не природная – она искажает саму душу, а не тело. Те, кто заболевал, сначала выглядели здоровыми. Но потом – глаза наливались кровью, кожа бледнела, вены становились как чернильные жгуты, разум распадался, сводил с ума – и это безумие было заразно.

Королевством Скайдор правил король Арон Феррисс, некогда мудрый и любимый народом. Но с появлением неведомой болезни, которая распространялась незаметно, меняя изнутри, сердце правителя очерствело.

В отчаянной попытке остановить распространение заразы, Арон принял указ:

"Всякий, кто проявит первые признаки — будет предан смерти!"

Двор превратился в кровавую арену. Горели дома, объятые пламенем ненависти и страха. Семьи предавали друг друга, цепляясь за жизнь. Обречённых хватали по ночам и уводили в Башню Умолкнувших, где их тела и истерзанные разумы становились объектом жутких экспериментов жрецов и алхимиков, тщетно пытавшихся найти спасение. Никто и никогда не возвращался оттуда.

Народ начал роптать. Говорили, что сам Арон больше не человек. Что он заключил сделку с древним Богом, пробудившимся во тьме подземелий. И болезнь эта – лишь кровавая расплата за его грехи.

Поначалу мир смотрел на Скайдор с сочувствием. Болезнь казалась лишь несчастным стечением обстоятельств, горем, которое рано или поздно пройдёт. Королевства Тай-Мира, Южные Крепи, Арадон и Укрингтон посылали в Скайдор послов, лекари предлагали помощь, торговцы, рискуя жизнью, всё ещё везли товары через пограничные заставы.

Вскоре болезнь начала расползаться. Первый очаг вспыхнул в порту Тай-Миры. Затем шахты Укрингтона поддались заразе. И, наконец, караван, прибывший в Арадон с шелками и благовониями, принёс не богатство, а смерть, запечатав судьбу города.

Торговые пути закрылись. Послы Скайдора были изгнаны. Любой, ступивший на землю из заражённого королевства, обречён на гибель, а корабли топили в гаванях, не давая им даже приблизиться к берегу. Границы превратились в непроницаемые стены. Короли, объединённые страхом, скрепили кровью договор, обязывающий уничтожать всё, что прибыло из Скайдора, без суда и следствия.

Для Скайдора это стало предвестием неминуемой гибели. Без живительного потока торговли королевство захлестнул голод. Поля, усеянные золотом пшеницы, опустели: фермеры умирали в муках, а остальные боялись касаться земли, пропитанной смертью. Склады зияли пустотой, и в городах вспыхивали бунты отчаявшихся, требующих хлеба.

Изолированное королевство гнило заживо, пожираемое болезнью, страхом и голодом.

Король, одержимый идеей найти лекарство, попросил помощь у короля Арадона и тот отправил Теневой Орден – тайную организацию, выслеживавшую заболевших даже в высших кругах знати. Их шёпот проникал в самые укромные уголки дворца, сея паранойю и страх.

В тронном зале замка Арона воцарилась удушающая тишина. Тяжёлые портьеры занавешивали окна, не пропуская ни луча света. Факелы чадили, отбрасывая дрожащие тени, словно боялись взглянуть в лицо своему королю или в глаза друг другу.

Перед троном стоял алхимик Эльвар Костер, сгорбленный старик с кожей, похожей на пергамент, и синими пятнами на руках. В дрожащих пальцах он держал свиток с выцветшими чернилами.

– Мы… обнаружили связь, Ваше Величество, – прошептал он, боялся нарушить тишину. – В забытых хрониках Южного Прибежища. В пророческих словах народа. И… в свидетельствах выживших.

Король Арон медленно поднял голову. В его глазах, запавших и воспалённых, читалась усталость человека, которого давно покинул сон.

– Говори, Эльвар. Без загадок.

Костер сглотнул, борясь с подступившим страхом. На мгновение в его взгляде промелькнуло что-то почти… детское. Вера? Отчаяние?

– У болезни есть… имя. Его передавали шёпотом. Сначала в деревнях. Потом в портах, как предостережение. Теперь его произносят даже в госпиталях, как приговор.

Он замолчал, давая словам время проникнуть в сознание каждого присутствующего. Тишина стала ещё более плотной, давящей. Кто-то всхлипнул, но тут же прикрыл рот ладонью.

– Его зовут Черновенец.

Слово повисло в воздухе, как зловоние разлагающегося трупа. В одной из ниш рыцарь, не выдержав напряжения, уронил шлем. Тот покатился по каменному полу с глухим звоном. Несколько придворных отшатнулись.

Король Арон медленно поднялся с трона. Его голос был низок, но в нём звучала сталь – отголосок былой силы и решимости.

– Ты посмел принести это имя в мой дом?

– Я… должен был, Ваше Величество. Оно живёт в устах народа. Оно уже здесь, среди нас. Люди говорят, что болезнь – не случайность, а кара за наши грехи. Или… посланник чего-то древнего, пробудившегося.

Арон приблизился к старику, нависая над ним, словно скала. Взгляд его был тяжёл, как надгробный камень.

– Сожги этот свиток. Запрети всем произносить это имя. Кто будет слышать – будет допрошен. Кто произнесёт – будет казнён.

Он отвернулся, но, прежде чем уйти, прошептал себе под нос:

– Черновенец… Пусть это будет последним именем, которое услышит Скайдор.

Спустя время один мальчик в сожжённой деревне остался невредим, когда огонь поглотил его дом. Он стоял посреди пепелища, а языки пламени лишь играли у его ног, не причиняя вреда.

Слепая девушка в прибрежном трактире говорила с мёртвыми, слыша их шёпот в тишине ночи. Она знала, где зарыты тела, кого убили и кто исчез, не оставив следа. Когда её привели к телу погибшего воина, она прошептала его последнюю молитву, слово в слово, словно сама была свидетелем его смерти.

Их называли по-разному: неведомыми, одарёнными, вторыми рождёнными.

Каждый из них обладал лишь одной уникальной способностью, но даже одна эта сила внушала ужас и благоговение. Кто-то исцелял раны, которые не поддавались лечению, кто-то слышал голоса мёртвых, кто-то мог предсказывать грядущую смерть. Но самое страшное – они не подчинялись ни дворцу, ни закону, не склонялись ни перед жрецами, ни перед Теневым Орденом. Они были свободны в своей силе.

Король Арон наблюдал за ними с высоты своего трона, с холодным, расчётливым взглядом. С каждым днём ему становилось все яснее:

Они не просто угроза. Они альтернатива. Они искра надежды в мире, погруженном во тьму. И именно это пугало его больше всего.

Альтернатива власти. Альтернатива страху. Альтернатива отчаянию. Зарождалась мысль: одарённые могут победить болезнь. И это было немыслимо.

Король Арон вцепился в подлокотники трона, костяшки пальцев побелели от напряжения. Он видел, как любопытство окутывает народ. Сначала робкий страх, приправленный суеверием, затем – настороженность, а теперь… надежда. Надежда, которую он, Арон, король по праву крови и стали, не дарил им долгие годы.

В памяти всплыли слова мудрого советника, старого лорда Эдвина: "Король должен быть единственным источником всего — и ужаса, и милости. Как только появляется другой источник, король перестаёт быть королём."

Эдвин был прав, как всегда. И Арон знал: действовать нужно незамедлительно. Нельзя позволить этим… неведомым вырвать из его рук власть, его народ, его будущее.

Он поднялся с трона, и гулкие шаги раскатились эхом по залу. Взгляд, холодный и решительный, замер на капитане королевской гвардии, могучем воине по имени Кайл.

– Кайл, – голос Арона был ровен, но в нём звенела сталь. – Собери лучших. Самых преданных. Самых безжалостных.

Кайл склонил голову в знак повиновения.

– Я хочу, чтобы ты выследил их. Всех до единого. И уничтожил, чтобы сама мысль о сопротивлении иссохла.

Арон сделал паузу, и взгляд его стал подобен осколку льда.

– И помни, Кайл. Никакой пощады. Это не просто приказ. Это война. Война за мою власть. Война за будущее Скайдора.

Он вновь опустился на трон, и тень от короны затекла на лицо, скрывая истинные помыслы. Война началась. И Арон был готов на все, чтобы одержать победу. Даже если для этого придётся испачкать руки кровью невинных. В его глазах они оставались невинными лишь до тех пор, пока не представляли угрозы его правлению. Теперь же они виновны.

На рассвете столицу облепили приказы, отпечатанные на пергаменте и скреплённые восковой печатью короля:

"Отныне каждый, кто несёт на себе печать магического отродья, да будет заклеймён как зачумлённый. Магия — язык Черновенца. Лишь пламя очистит город от скверны. Сожжение — милость, даруемая короной. Во имя народа. Во имя Скайдора."

В тот же вечер на центральной площади взвился погребальный костёр первой ведьмы. Женщины, что лечила детей от лихорадки простым прикосновением рук. Толпа молчала… а потом разразилась рыданиями и аплодисментами.

И вот страх, тщательно взращённый, дал свои ядовитые всходы. Народ уверовал, что именно одарённые навлекли на Скайдор черновенца. Что если искоренить их всех – болезнь отступит.

Выжившие бежали в тень, в леса, в пепельные руины. Они начали собираться. Сначала по двое. Потом по десятку.

И в их снах, сквозь шёпот, впервые прозвучало другое имя:

"Она грядёт. Та, что выжила. Та, в ком Черновенец не пел — а замолчал. И имя что услышат все, будет Тенария."

Глава 1

Ночь дышала зловещей тишиной. Над деревней Таррин, затерянной в сердце Скайдорских лесов, клубился густой, непроницаемый туман. В небольшом, покосившемся доме на самой окраине, где слабый свет масляной лампы отчаянно освещал дом, Гелла проснулась от странного, гнетущего ощущения – будто кто-то пристально наблюдает за их жилищем. Не сквозь окна, а проникая взглядом сквозь самые стены. Встревоженная, она накинула на плечи накидку и, неслышно ступая, подошла к двери. В тишине ночи отчётливо слышался плач. Тихий, младенческий, но не полный страха – скорее умиротворяющий, ровный, словно колыбельная. На пороге стояла корзина. Завёрнутая в старое, но безупречно чистое полотно, в ней лежала девочка. Каштановые волосы обрамляли нежное личико, крошечные ладошки были сжаты в кулачки, а карие глаза смотрели с глубиной и осознанностью, непостижимой для младенца.

Гелла невольно отступила на шаг. Рамос, бесшумно возникнув из-за спины, молча взглянул на корзину, нахмурил брови и перевёл взгляд на жену.

В корзине обнаружилась записка. Единственный клочок пергамента, промокший от ночной росы. Буквы дрожали, выдавая панику, в которой они были начертаны:

"Она – не ваша. Но если останется одна – погибнет. Если вырастет в гневе – погибнет мир. Берегите её. Ибо она достойна лишь любви и доброты."

Гелла взяла младенца на руки – и её тут же опалило теплом. Лёгким, словно от прикосновения к тёплому чайнику, но неестественным для новорождённого. Девочка не плакала. Только смотрела. Спокойно. Мгновение спустя деревянная ручка корзины почернела. А вокруг девочки начал подниматься лёгкий, призрачный пар, несмотря на ночную прохладу.

– Это дитя – не случайность, Гелла. Она одаренная… в этом мире ей не выжить.

– Рамос, – голос полный тревоги, отозвался. – Мы не можем её оставить. Мы обязаны её защитить.

Рамос вздохнул, в глазах плескалась усталость и решимость.

– Ты права. Она либо судьба… либо проклятье.

Гелла нежно поправила непослушные пряди, упавшие на лицо ребенка, и легонько коснулась её лба поцелуем, полным надежды и страха.

Они решили умолчать перед односельчанами о том, что девочка была подкинута. Назвали её Агнес – в честь матери Геллы. И растили как родную дочь.

Но с каждым годом знаки становились все очевиднее: чайник закипал если она расстраивалась, в доме царила невыносимая жара даже в самые сильные морозы, а меч Рамоса нагревался докрасна, стоило Агнес взять его в руки.

– Она не просто ребёнок, – прошептала Гелла, когда Рамос подошёл к ней. – Она – нечто большее.

– Мы должны быть осторожны, – ответил он, глядя на дочь с тревогой. – Не все в этом мире готовы принять её.

Она росла не одна. Её старший брат Тристан, высокий юноша с темно-русыми волосами, всегда собранными в строгий узел или перетянутыми кожаным ремешком, был её опорой и защитой. В его ясных, серо-зеленых глазах читалась сосредоточенность и внутренняя мудрость. Болтливый и немного упрямый, Тристан был для Агнес скалой, на которую можно было положиться. Его любовь выражалась не в словах, а в действиях. Он защищал, учил, поддерживал.

Агнес с самого детства чувствовала, что он любит её больше всего на свете. Даже когда она была совсем маленькой, именно Тристан укрывал её одеялом, когда её терзали кошмары. Он вместе с отцом научил её держать нож, блокировать удары, рассчитывать дистанцию в бою.

Но самое главное – он никогда не задавал вопросов о её даре.

Он знал, что она не такая, как все. Он видел, как металл шипит в её ладони, как в её глазах отражается пламя. И всё равно не отворачивался от неё.

"Если ты и демон, то один из наших. А значит – я с тобой, Агнес."

Каждое утро, ещё до того, как солнце полностью выныривает из-за лесного горизонта, Тристан тревожит тишину коротким стуком в дверь Агнес:

– У тебя пять минут. Опоздаешь – и я уйду тренироваться с деревом. Оно, в отличие от тебя, не спорит.

– Это потому, что дерево умнее тебя.

Тристан вышел на улицу. Агнес же, с трудом пересилив себя, поднялась с кровати. Спутанные темные волосы спадали с плеч, но в её глазах уже горела решимость предстоящей тренировки. Она провела расческой по волосам, собирая их в высокий, тугой хвост. Ещё мгновение она смотрела на свое отражение, затем вышла из комнаты.

– Наконец-то! Сколько тебя ещё можно ждать? – Тристан встретил её, скрестив руки на груди.

– Ничего страшного. Ты простоял здесь не больше пяти минут. Тебе нужно было разбудить меня чуть раньше.

Агнес закрыла за собой дверь. Пока все спят, они покидают дом задней тропой, крадучись мимо ещё сонного рынка к реке Лорн, что в полукилометре от деревни. На берегу – их тренировочная площадка, созданная собственными руками: плоские валуны, вкопанные колья для отработки ударов, пара обветшалых мешков с песком и старая телега, служащая импровизированной скамьёй.

Агнес сбрасывает плащ. Под ним – простая льняная рубаха, прочные штаны и кожаные перчатки, скрывающие ладони. На поясе – два коротких меча в идеально подогнанных ножнах, один слева, другой справа.

Тристан стоит напротив, сжимая в руках тренировочный меч.

– Первое правило? – Спросил он, легко покачиваясь на носках, разминаясь перед боем.

– Не быть мёртвой. – Отозвалась Агнес, уже поднимая клинок.

– Второе?

– Ты мне не командир. – Хмыкнула она, сделав шаг вбок, будто заранее знала, с какой стороны он атакует.

Он усмехнулся – и без предупреждения метнулся вперёд. Мечи столкнулись с глухим звоном. Шквал ударов обрушился на неё: слева – резкий выпад в плечо, справа – обманный замах, затем низкий удар, стремящийся подсечь ноги. Агнес скользнула в сторону, трава зашуршала под подошвами. Парирование, шаг назад, резкий поворот корпуса – движения её были стремительны, точны, как у охотницы, загнанной, но не сломленной.

– Опять жжёшь металл? – Выдохнул Тристан, резко отступив. Его меч дымился по краю.

– Не нарочно. – Пробормотала она, глядя на свое оружие.

– Сконцентрируйся, – сказал он тише, пристально наблюдая за её лицом. – Меч – это продолжение тебя, а не печь.

Нахмурившись, она делает глубокий вдох и вновь бросается в бой. На этот раз она намеренно допускает ошибки, подставляется под удары, позволяя Тристану сбить её с ног.

Она падает в траву, ловя ртом воздух.

– Ты меня не жалеешь, – выдохнула она, глядя в небо, над которым медленно плыли облака.

– Никто не станет тебя жалеть. – Он протягивает ей руку, но она игнорирует помощь и поднимается сама.

Они садятся на телегу. Рука Агнес дрожит от напряжения, на лбу пот скатывался тонкими каплями. Она откинулась назад, глядя на мутную воду.

– Если бы ты не был моим братом, я бы уже давно тебя прикончила, – усмехнулась она, устало утирая лоб.

– Если бы ты не была моей сестрой, я бы, наверное, уже с воплями удирал от тебя в лес, – ответил Тристан, чуть откинув голову назад. Его плечи расслабились, дыхание выровнялось.

Она усмехается, но в глазах проскальзывает что-то большее, чем просто шутка.

– Ты ведь знаешь, что я не сдамся, верно? – произносит она, обводя взглядом окрестности. Ветер играет в траве, разнося в воздухе запах утренней свежести, смешанный с терпким ароматом земли.

– Я бы и не надеялся на это, – отвечает Тристан, потирая запястье. – Но иногда стоит отступить на шаг, чтобы увидеть картину целиком.

Агнес поворачивается к нему. В её глазах вспыхивают отблески утреннего солнца.

– Ты всегда был слишком осторожен. В этом мире нет места для колебаний.

– И в этом мире нет места для безрассудства, – парирует он, приподнимая бровь. – Ты должна научиться отличать, когда нужно атаковать, а когда – отступить.

Она вздыхает, признавая его правоту. В их жизни нет места для ошибок, и каждое движение, каждое слово может стать последним.

– Хорошо, – ответила она, сжимая рукоять меча. – Давай попробуем ещё раз. На этот раз я буду внимательнее.

Тристан кивает, и его лицо становится серьёзным.

– Помни, что меч – это не просто оружие. Это твой партнёр. Ты должна доверять ему так же, как и себе.

Агнес кивает, и в её глазах загорается решимость. Она поднимается, готовая к новому бою.

– Давай, брат. Покажи мне, на что ты способен.

Тристан усмехается.

– Будь осторожна, сестра. Я не собираюсь тебя щадить.

И снова они начинают свой смертельный танец, но теперь в каждом движении чувствуется не только борьба, но и незримая связь, осознание того, что они – не просто противники, а команда, готовая противостоять любым вызовам.

Утро едва заявило о себе, когда они вернулись в деревню. По узким улочкам уже вились ленивые нити ароматов: свежей выпечки, тлеющих костров и влажной земли, пробудившейся после ночи. Торговцы, словно сонные птахи, только-только расправляли свои прилавки, выкладывая сочные фрукты, янтарное вяленое мясо, плетёные корзинки с лесными грибами и душистые пучки трав.

Площадь оживала. Деревенские женщины, перебивая друг друга, вели жаркие споры о цене укропа, а озорные дети, с развевающимися платками вместо знамён, носились по улице, изображая бравых стражников. Воздух ещё хранил утреннюю прохладу, но солнце уже пробивалось сквозь дырявые тенты лавок, играя бликами на товарах.

Агнес шла, разминая уставшие плечи, с мечами, перекрещенными за спиной. Тристан, как всегда, держался рядом – невозмутимый, но с цепким взглядом, подмечающим каждую деталь. Со стороны они могли показаться братом и сестрой, возвращающимися с обычной охоты.

Но внезапно она замерла. Улыбка вспыхнула на её лице.

– Смотри! – кивнула она в сторону старой лавки, примостившейся в тени раскидистого дуба.

У бочки, доверху наполненной румяными яблоками и сушёными грушами, стоял старик в поношенной шерстяной жилетке и видавшей виды шляпе. Его руки в пятнах возраста, а глаза – живые, с озорной искоркой, выдающей неунывающего проказника. Это был Освальд.

Когда-то он держал маленькую булочную на самой окраине деревни. И каждое утро, когда Агнес была совсем крохой, он угощал её тёплым печёным яблоком или душистым медовым пряником. А Тристану, если тот возвращался с охоты, всегда находился ломоть подсушенного хлеба и доброе слово:

– Для того, кто кормит семью – всегда кусок найдётся.

Сейчас лавка Освальда была проста, как и сам дедушка: корзина спелых фруктов, немного сушёных ягод, варенье в пузатых глиняных банках.

Увидев их, старик расцвёл от радости:

– Ну и ну! Агнес, да ты стала выше собственной тени! А Тристан вон как дуб вырос!

Агнес улыбнулась шире обычного.

– А вы, дед Освальд, всё так же трудитесь? Королю давно пора вознаградить вас за ваше волшебное варенье!

Старик добродушно рассмеялся, доставая два яблока – наливных, блестящих.

– Берите, берите. На здоровье. Я вас помню с тех пор, когда ты, Агнес, едва ходила, а Тристан таскал тебя на плечах, как мешок с картошкой.

– Она и сейчас как мешок с картошкой, – с усмешкой пробормотал Тристан.

Агнес легонько толкнула его локтем в бок.

Они взяли яблоки, поблагодарив старика. Освальд, задержав руку Агнес в своей, на мгновение посерьёзнел. Тихо, почти шёпотом, он произнёс:

– Ты береги себя, девочка. В мире стало меньше добрых глаз. И слишком много тех, кто ищет, в кого бы ткнуть пальцем.

Агнес испуганно взглянула на дедушку Освальда.

– Я вас поняла, – ответила она, но тревога в сердце не утихла. Что он имел в виду? Почему он так сказал?

Он отпустил её руку, и в тот же миг Освальд снова стал прежним – добродушным стариком с лучистыми морщинками вокруг глаз, излучающим тепло и покой.

Когда они отошли, Агнес надкусила яблоко – сладкое, сочное, словно возвращающее в беззаботное детство.

– Знаешь… – тихо проговорила она, – иногда мне кажется, что Освальд что-то знает. Про меня.

Тристан ответил не сразу:

– Не знаю, но он выглядел как-то странно. Но не переживай, это же всего лишь дедушка Освальд.

Агнес посмотрела на брата. Солнце коснулось его лица, делая его черты почти неземными. В уголках его глаз залегли тени, выдавая усталость, которую он тщательно скрывал. Ветер трепал его непослушные волосы, и прядь упала на лоб. Она кивнула, и на её губах появилась лёгкая, едва заметная улыбка.

Они подошли к дому. Дом семьи Мёрфи примостился на самой окраине Таррина – словно отшельник, отступивший от тесных объятий соседских жилищ к самому краю леса. Небольшой, скромный, но крепкий, впитал в себя черты своих хозяев: тихий, надёжный и не склонный к пустым словам.

Деревянные стены хранят тепло очага, покатая крыша увенчана небольшим чердаком, где покоятся пучки сушёных трав и старое охотничье снаряжение, пропитанное запахом дыма и диких зверей. Перед домом – скромный огород, ограждённый плетёным забором, а у порога – деревянная лавка, где дозревают травы и дожидается своего часа сетка для грибов.

Когда Агнес и Тристан толкают скрипучую калитку, их встречает первый отголосок жизни – хриплый лай старого пса по кличке Сквилл, которого отец когда-то принёс с охоты крошечным щенком. Теперь Сквилл больше ворчит, чем охраняет, но на Агнес всегда смотрит с мудрой снисходительностью философа.

– О, наш сонный страж проснулся! Видел, как мышь прошмыгнула прямо у тебя под носом? Нет? Молодец, бдительный защитник деревни, – поддразнивает Агнес, проходя мимо пса и щёлкая пальцем у него перед носом.

Сквилл лишь фыркает в ответ, демонстрируя полное равнодушие.

Они распахивают дверь – и в дом врывается щедрый утренний свет, дразнящий запах свежеиспечённых лепёшек и уютное потрескивание дров в печи.

Внутри всё просто, но пронизано теплом и уютом.

Печь в углу гудит, на стенах – охотничьи трофеи и связки ароматных трав, потолочные балки отполированы временем и прикосновениями многих поколений.

В центре – тяжёлый деревянный стол, свидетель семейных трапез, лечебных ритуалов, жарких споров и взрывов безудержного смеха.

У стены – резной сундук, где Агнес хранит своё оружие, бережно укутанное в ткань. Рядом – книги в кожаных переплётах, старый лук и ножны Тристана.

Гелла хлопочет у стола, разливая по чашкам душистый настой. Рамос, сидя у окна, сосредоточенно чинит капкан. Он хмур и молчалив – как обычно по утрам.

Агнес, войдя, бросает на стол румяное яблоко.

– Доброе утро, мои родные. Вернулись живыми и почти невредимыми, – с усмешкой протянула она, стряхивая пыль с рукава. – Тристан, как всегда, пытался отправить меня на тот свет ещё на рассвете.

– Может, в следующий раз удача будет на моей стороне, – отозвался Тристан, небрежно сбрасывая куртку на спинку стула и проходя мимо, как ни в чём не бывало. Уголок его губ задёргался, выдавая улыбку.

– Если кто-то из вас снова сломает табурет во время своих дурацких тренировок, – раздался голос Геллы, – будет сидеть на ведре.

Рамос, не отрываясь от работы, добавляет хриплым голосом:

– А если сожжёт дом – я спрошу, у кого из вас ладони были краснее.

Агнес фыркает и подсовывает матери бутон дикого цветка, найденный в поле: