Принцев.net

Полежать мне не дала все та же Юлька. Дикобраз оказался потасканным и нудным ежиком, пришлось спасать подругу от иголок в стратегически важных местах. Она, конечно, обозвала его драконом, но какой дракон так просто выпустит жертву из своих лап?

Пальцы почти наощупь набрали Шепелева:

– Стасик, а ты работу как, закончил? – и, главное, голосок пожалостливее сделать. Был бы рядом – глазками бы еще похлопала. А так – придется обойтись голосом.

– Да, малая. А что, соскучилась уже?

Шепелев хохотнул, и я улыбнулась в смартфон, подумав, что только его дурацкий смех может с полупинка вызвать мою улыбку.

– Помощь нужна. Юлька снова в лапах дракона, принц где-то по пути заблудился.

– И дракон, конечно же, огнедышащий?

– Больше на дикобраза похож. Но не суть. Поможешь?

– Ок, – тяжелый страдальческий вздох и вкрадчивое: – А что мне за то бу-у-у-дет?

Я засмеялась и тут же вздрогнула от боли, прошившей виски. Бабе под тридцатку, пора бы уже норму знать. Да и вообще завязывать со всем, в чем градусов больше, чем в кефире.

– Поцелуй принцессы, если Юльку уговоришь.

– Мне ведьмы больше нравятся, – буркнул он, прежде чем добавить: – Геометку в вотсап сбрось. Тебе куда эту сумасшедшую доставить?

– Подгребайте к бару на углу. Мне срочно нужен опохмел.

Когда Шепелев привез бледную, как смерть, Юльку, я уже сидела за барной стойкой и лениво потягивала Кровавую Мэри – лучшую подругу мелких пьянчужек. Черный перец и чили с водкой чуть горчили на языке и согревали горло.

– Ты на привидение похожа, – заметила я, аккуратно кивая вместо привычных объятий.

– А ты на покойника, – съязвила Юлька, плюхнувшись рядом. А если Юлька огрызается, значит, дело и впрямь хуже некуда.

– Может, за столик переберемся? Стас, ты с нами?

Шепелев облокотился на барную стойку и несколько секунд пристально вглядывался мне в лицо. Воспаленному мозгу почудилось, что в его глазах вспыхнул и погас огонек интереса. И вовсе не к предложению выпить. Я покраснела и тут же сморгнула, убеждая себя, что мне просто спьяну привиделось. Сейчас мной не заинтересовался бы даже патологоанатом.

– Да оставайся уже, – меня окатило приторным цветочным запахом Юлькиных духов, – с меня выпивка – благодарность за спасение.

– Я не пью, но если закажешь мне воды и сырную тарелку, так и быть, посижу с вами.

– Так и быть? Шепелев, а ты не охренел?

– Миш…

Юлька тронула меня за плечо, предлагая заткнуться. Да я и сама уже была не рада тому, что ляпнула.

– Должен же кто-то вас охранять, – Стас вздохнул и, подхватив меня под локоть, помог встать, – от драконов и дикобразов.

– Не нас.

Мой палец описал в воздухе круг и ткнулся в Юльку.

– Ее. На меня ни драконы, ни дикобразы, ни прочая живность не западают.

– Малая, на такую ведьму вообще запасть сложно.

– Ну… – я грустно хмыкнула в стакан, а потом взбодрилась и радостно замурлыкала: – Моя ведьма сгорела в огне…

– Пел я, выйдя из крематория, – закончил Стас.

– Шепелев, у тебя девушка хоть есть? Или все любовь и верность железному коню достались?

Юлька ткнула меня пальцем в бок, но я только пожала плечами. Ну а что? Друг я или не друг? Имею право знать.

– Мишка, ты иногда такая дура.

Я в недоумении уставилась на Стаса. Он скривил губы в ухмылке, но глаза не улыбались. Внутри что-то противно заскребло, заворочалось, и это был не алкоголь.

– Пошел я, напитки возьму. Юль, тебе что?

– Что-нибудь красивое.

– А мне…

– А тебе хватит, – сказал, как отрезал. Я опустила взгляд в полупустой стакан. И правда, хватит.

Вечер пролетел бы незаметно, будь у Юльки настроение и баблишко, а у меня трезвая голова. Но у нас был только непьющий Шепелев.

– Стас, возьми мне еще…

– Стоп, – я перебила Юльку, придерживая ее руку своей. – Мадама с Амстердама, напоминаю, сейчас лето, ты – репетитор, заначка не резиновая и однажды закончится.

– Тяжело вам, фрилансерам, – улыбнулся Стас, и внутри потеплело. – Даже в отпуск сходить нормально не выходит.

– Можно подумать, ты в своей ментовке миллионы получаешь.

– Детка, да я ради тебя банк ограблю, хочешь? – и задорно ухмыльнулся, подмигнув левым глазом.

– Танцевать хочу! Бабки я и сама заработаю, товарищ участковый.

– Все для малой.

Он поклонился и протянул руку, словно мы не в прокуренном баре, а открываем бал.

Я закрыла глаза, окунаясь в грохочущую мелодию. Полумрак и духота совсем не отрезвляли. Хотелось отключить мозг и поддаться чувствам. В этот момент не существовало ни Юльки, ни бара, ни посторонних. Только я и мужчина, знакомый с детства. Каждая морщинка, каждая родинка, каждый излом – все помнили пальцы. И когда зазвучал припев, я впечаталась спиной в твердую грудь Стаса. Запах моря и свежести заполнил легкие вместо кислорода.

Его подбородок лег мне на макушку, а руки обхватили за талию. Будь во мне меньше алкоголя, я бы, наверно, почувствовала себя защищенной в этих больших и горячих ладонях… Но я ощутила только огонь, расползающийся по телу от этих рук. А потом полыхнуло.

I want your love and I want your revenge

I want your love, I don't wanna be friends.

Его губы шептали на ухо слова песни. Я их не расслышала. Но от дыхания мурашки поползли по рукам и перекинулись на спину. Стало не хватать воздуха, и захотелось развернуться…

Песня закончилась, музыка стихла, внезапная тишина отрезвила. Я смотрела на четко очерченные губы, а в голове было пусто.

– Малая, – хриплым голосом выдавил он, словно через силу, – я пойду, мне завтра вставать рано. Доберешься сама до дома?

– Ммм… Да, мне ж тут рядом…

Было неловко, и я не знала, куда спрятать глаза и руки, поэтому просто сцепила пальцы в замок за спиной и, покачнувшись на пятках, криво улыбнулась.

– До скорого, товарищ участковый!

Он кивнул и, не оглядываясь, направился к выходу. А мне вдруг стало холодно.

К столику я шла на негнущихся ногах, мысленно матеря себя на чем свет стоит.

– Это было горячо, – заметила Юлька, когда я, как мешок с трупом, бухнулась на стул.

– Что?

– Танец ваш. Еще немного, и бар бы на воздух взлетел, так между вами искрило.

– Не говори глупостей, – я устало потерла глаза, гадая, что сейчас было. Я что, реально подумала, что могу поцеловать Стаса? Да быть не может!

– Серьезно, Миш. А как ты на него смотрела…

– Это не я, это алкоголь, – перебила Юльку, не собираясь дослушивать ее глупости. – Я слишком стара для этого дерьма.

Сказала, и не поняла, кому. Внутри меня до сих пор потряхивало, и я надеялась, что лицо меня не выдает. Дай Юльке волю – и она такого себе нафантазирует, что потом разгребать замучаешься.

– Юль, я на минутку.

– Ок.

Она пожала плечами, уже высматривая очередного принца за моей спиной, и я поспешила в туалет.

Закрывшись на щеколду, прижалась горящим лбом к прохладному зеркалу и прикрыла глаза. Я все еще ощущала большие и крепкие ладони на талии, а от волос теперь пахло не новым шампунем, а морским бризом и кожей. Я глубоко вдохнула этот запах, чувствуя, как внутри словно медленно раскручивается спираль.

– Черт! Да какого хрена?!

Ручка двери несколько раз нервно дернулась. Пришлось быстро плеснуть в лицо холодной водой. Из зеркала на меня смотрело испуганное чучело.

– Да и пофиг. Это все алкоголь, – снова повторила, глядя в свои глаза.

В дверь забарабанили.

– По голове себе постучи, придурок! – я толкнула с силой дверь, надеясь попасть по лбу этому нетерпеливому. Но ему повезло – успел отскочить в сторону.

– Сама придурошная!

Какой-то мелкий паразит проскочил мимо и захлопнул дверь раньше, чем я обернулась. И кто таких вообще в бар пускает?

Но додумать мысль не успела. Взгляд зацепился за Юльку, которая, как ошпаренная, подскочила, когда ей на колено положил руку какой-то красномордый толстяк. Внутри мгновенно закипела злость – таких уродов и я повстречала немало за жизнь. Разница между мной и Юлькой только одна – я не боюсь показаться грубой.

Расталкивая людей плечами, бросилась к нашему столику.

– Не трогайте меня! – Юлькин писк услышала раньше, чем оказалась на месте.

– Да ладно тебе! Тебе ж нравится!

Она торопливо слезла со стула, но этот поверивший в себя схватил ее за руку.

– Куда собралась?!

Слава богам, я уже была рядом.

– Эй, ты, говно штопаное! Отвали по-хорошему, ну нормально же попросили.

Мужик попытался замахнуться, но я резко сжала пальцами его запястье. Ногти вошли в кожу легко. Готова поспорить, что ему от меня на память останутся красивые белые лунки. Его и без того красное лицо стало бордовым.

– Я предупреждаю в последний раз, – и, прищурив глаза, я схватила Юльку за руку и быстро потащила за собой к выходу, хлестнув напоследок волосами по лоснящейся морде.

На улице опустилась на ступеньки, чтобы отдышаться. А эта дурная начала пританцовывать под песню, доносящуюся из бара.

– Эй, малахольная! Тебя чуть какой-то жирный мужик в логово свое не утащил, а ты пляшешь. Или, может, я ваши планы нарушила? Так ты говори, не стесняйся!

Внутри снова поднималась злость, но уже на Юльку. Вечно оденется, как бабе-срочно-нужен-мужик, а потом ждет, когда ее спасет кто-нибудь. Иногда удивляюсь, как ее до сих пор в гареме каком-нибудь не закрыли.

Юлька весело ответила:

– Да не бухти ты. Не первый раз же. Я просто знаю, что у меня есть ты – мой храбрый рыцарь Ланселот. Ты же всегда защитишь свою прекрасную даму, да?

Она игриво посмотрела мне в глаза и засмеялась. Ну конечно, как всегда. Юлька уже и забыла про этого пьяницу. А чего про него помнить? Не принц ведь.

– Кстати, Мишка, я ведь встретила реально классного парня. Ты бы его видела! И он хотел познакомиться со мной, я уверена! Если бы не этот придурок, то я бы сейчас общалась с мужчиной моей мечты. Вот что за гадство, а?

Глава 8. Юлька

Солнечный лучик пробивался сквозь шторку лилового цвета и навязчиво лез в глаза.

Я лежала на большой кровати, застеленной бежевым покрывалом, и уже битый час свайпала влево всяких драконов и динозавров. Настроение после вчерашнего вечера было паршивое. Сначала дракон задушнил, потом на черном драндулете перечислила всю нецензурщину по алфавиту, затем пьянчуга пристал в баре, парня мечты упустила: что ж за жизнь такая?

Не души меня

Разожми тиски

Без того душа моя

Умирает от тоски

Тихонько подпела я песне, которая так и орала у соседки по этажу. Походу кто-то переживает тяжелый разрыв. Уже целую неделю она ходит с тоской в глазах, а по вечерам включает бьющую по ушам слезоточивую музыку. Но все же жители дома вздохнули с облегчением. Обычно ее тип заявлялся очень громко: пригонял на стареньких красных жигулях и противно громко сигналил под окнами с криками: “Таня, выходи!” Лучше уж слушать попсу, чем дребезжание этой колымаги. Хотя не буду лукавить, я люблю слушать подобные песни. Иногда, чтобы выразить свои чувства, достаточно просто включить попсу – она точно озвучит то, что словами объяснить сложно.

Так было так больно

Так каждым словом убивали спокойно…

Петь я не умею, но люблю. Вот у Мишки поистине ангельский голос, который всегда привлекает внимание зрителей в караоке. А мне же достаточно того, что моя песня идет из души, вместе с эмоциями. Насколько же это красиво – неважно. И вот сейчас из меня льется глубокая тоска.

Я свернула бесполезное приложение для знакомств, легла на спину и уставилась в глянцевый натяжной потолок.

Не понимаю, как люди вообще находят друг друга? Даже у Мишки, чудаковатой трудяжки, и то есть поклонники и даже личный участковый. Я же лет семь стараюсь найти нормального парня, и без толку. Все не то и все не те. Что со мной не так?

*дзынь, дзынь*

– Кого там принесло? – пробурчала я.

Нехотя подняла свое тельце и направилась к двери.

– Тебе мама соленья передала, – затараторила с порога Агата, стоило мне только открыть дверь.

Я ошарашенно уставилась сначала на большой пакет, который она подпинывала в мою сторону, а затем – на нее саму. Черная косуха, блестящие темные волосы, темно-фиолетовая помада, кольцо в носу – все верно: передо мной стояла моя сестра. И что она тут забыла?

– Э-э-э-э… – почесала подбородок я. – Спасибо!

– Она сказала, чтоб банки вернула. А то, говорит, узнаешь, что такое недовольная мать с чугунной сковородкой в руках.

– Я поняла…

Повисло неловкое молчание. Агата с величайшим интересом смотрела на пакет с мамиными дарами, а я на дверь страдающей соседки напротив.

– Эм… – разорвав минутную паузу, произнесла я. – Может, зайдешь на чай?

– Ну… – Агата замялась. – Ты же занята, наверное…

Я хмыкнула:

– И чем, по-твоему? Я одинокая женщина в большой и пустой квартире.

– Опять все сводит к мужикам… – пробубнила сестра и, наконец, взглянула на меня. – Ладно, давай свой чай. И печеньки!

Я улыбнулась. Когда в десять лет мне вдруг страстно захотелось научиться печь, именно мелкая Агатка была первой, кто пробовал мои первые шедевры. Особенно неудачные. Стоило мне немного разобраться в кулинарии и начать творить что-то свое, как сестренка подсела на мое миндальное печенье. До сих пор помню эту щекастую счастливую мордашку, уплетающую их одно за другим. И что же произошло между нами?

– Что за вой бабуина у тебя за стеной? – спросила Агатка, когда зашла в квартиру, с трудом волоча за собой пакет.

– Это соседку парень бросил. Страдает.

Сестра, кинув свою тяжелую ношу в прихожей, брезгливо поморщилась.

– Что за мода пошла: страдать самим и принуждать к этому других, включая подобную какофонию.

Я решила не вступать в дискуссию и отправилась на кухню. Там включила электрический чайник и достала из шкафчика хрустальную вазочку с печеньем. Агатка, следующая за мной, протянула к ней свою тонкую руку, забитую странными символами. Отодвинув вазочку от греха подальше, я объявила:

– Так, никаких сухомяток. Жди чай.

Сестра, разочарованно засопев, отправилась осматривать квартиру. Раньше она у меня не бывала: вроде как и незачем.

– Интересная квартирка. На тебя похожа! – резюмировала сестра. – Такая же ванильная и…розовая.

Я, усмехнувшись, начала накрывать стол.

– Не розовая, а пудрового оттенка. Ты ж художник, должна знать!

Агата села за стол и, схватив печенье, заявила:

– Так и ты тоже! Забила голову всякой чепухой и талант просиживаешь зря.

Я вздохнула. Пять лет художки, лучшая в группе, наравне с Мишкой – но все это казалось таким далеким. И, как оказалось, бесполезным…

– На выпуске из художки препод мне кое-что сказал. Мол, рисую хорошо, круто работаю с цветом, формой, композиция тоже на уровне. Но, говорит, все слишком по шаблону. Без души. Сказала, что у меня нет стиля. Так хорошим художником не стать. Не таким, как Мишка и ты.

Агата, перестав жевать, смотрела на меня, широко раскрыв глаза. Об этом я никому не говорила, даже Мишке. Мне уже не так больно, как раньше. Я давно похоронила свою мечту – написать Исаакиевский собор – рядом с желанием обсудить с Петром Великим его внутреннюю политику. То есть понимаю: это невозможно.

– Да уж… – наконец произнесла сестра. – Слушай, я, конечно, знала, что ты зависима от того, что думают о тебе другие, но чтобы настолько…

Совсем не ожидала такого ответа. Мой взгляд в замешательстве уперся в Агату. Я возразила:

– Это не так!

– Ну почему! – протянула она, взяв еще одно печенье. – Твое непонятное желание найти мужчину, вполне себе объясняется давлением общества. С этим мы уже смирились. Но то, что ты бросила творчество из-за мнения какой-то старой карги – это уже клиника.

Я возмущенно засопела. Вот зачем только с ней поделилась? Теперь опять выслушивать россказни о том, как я живу не так, дышу не так, хожу не так и далее по списку.

– Агат, это нормально – стремиться к тому, чтобы стать счастливой, – попыталась объяснить я.

Она внимательно на меня посмотрела, чуть прищурив подведенные черным глаза, из-за чего их бирюза казалась еще ярче.

– А ты счастлива, Юль?

– Ну… – я замешкалась. Рука непроизвольно схватила прядь волос и начала нервно накручивать ее на тонкий палец.

Счастлива ли я? Конечно, я испытываю периодически это чувство: когда мне признаются в любви, когда дарят букеты цветов, когда слушают мою болтовню о Карибском кризисе – когда во мне нуждаются. Все люди счастливы, когда любят и любимы.

– Господи, Агат, что за глупые вопросы?

– Вот именно, “ну” – и ничего. Нужно самой быть кузнецом своего счастья, а не искать его в других людях, – заявила она.

Я фыркнула:

– Философ недоделанный, давай, ешь печенье уже. У самой-то не все гладко, а меня учишь тут.

Рука, тянувшаяся за печеньем, замерла. Лицо сестры мгновенно помрачнело. Она вскочила и бросила:

– Мне пора.

Что это с ней? Я недоуменно посмотрела на нее, пытаясь понять, что произошло.

– Подожди! Ты ж даже чай не допила. И печенье…

– Мне пора! – резко повторила Агата. – Не надо провожать.

И тонкая фигурка сестры исчезла за дверью, оставив после себя тонкий аромат “Black Opium”. Хорошо жить с родителями: можно тратить свои честно заработанные деньги на дорогие хотелки.

Визит сестры вызвал во мне неоднозначные эмоции. Это был первый раз за долгие годы, когда мы с ней нормально пообщались. Если, конечно, не считать выкрутасы Агатки в самом конце. А она, оказывается, не совсем на голову больная, пока не истерит. Может, Мишка и права насчет нее…

Раздался звук уведомления. Открыв приложение для знакомств, я увидела новое сообщение:

“Привет. Ты кажешься интересной девушкой. Не хочешь пообщаться?”

Пальцы привычным жестом нажали на аватарку отправителя, и на моем лице появилась улыбка. Вечер обещает быть занимательным.

Глава 9. Мишка

Утро добрым не бывает. Особенно если пьешь два дня без продыху. Особенно если твою подругу снова чуть не умыкнул какой-то долбоящер. Особенно если перед этим ты мысленно почти трахнула лучшего друга.

– Это не любовь, это бар бесплатный. Вино, вино, вино виновато…

Эта песня, из которой я знала только две строчки, крутилась в голове с шести утра. Пока я варила в турке кофе, который чуть не убежал. Запах, кстати, стоял обалденный. Почти вернул меня к жизни. Пока на скорую руку резала бутеры, старательно игнорируя урчащий живот. Пока листала ТикТок и думала, что делать с полинявшими прядями – снова бахнуть в синий или оставить, как есть. И, наконец, когда достала мольберт, поставила холст и начала делать эскиз.

Аккуратно, линию за линией, пока на грунтованном полотне не проступили мужские черты. Это должен был быть портрет. Мужской. Высокий лоб, нос с горбинкой, чуть раскосые глаза и тонкие губы. Вот только глаза не вышли ни на первый раз, ни на десятый.

– Японский городовой!

Отбросила карандаш в сторону и схватилась за голову. Из растрепавшегося пучка выпала голубая прядь, и я уставилась на нее отупевшим взглядом, не переставая дергать себя за волосы.

– Шепелев, ну какого хрена?

Боль не отрезвила. А с холста на меня все так же смотрели знакомые глаза. И я знала, что добавь краски – и они будут цвета стали и пепла. А вовсе не карими.

Мои терзания прервал видеозвонок. С экрана телефона смотрела мама.

– Верунчик, доброе утро, моя милая!

Ее звонкий, несмотря на возраст, голос резанул по ушам. И я почти скривилась, но успела вернуть губы на место.

– Мам, я ведь просила…

– Ты моя дочь, и я буду называть тебя тем именем, которое выбрала.

– Но…

– Не нокай. Вот родишь себе ребенка, и зови его хоть сапогом, хоть валенком.

– Я не собираюсь рожать.

– Ну еще бы.

Я опустилась на табурет и несколько раз постучала головой о столешницу. Мне двадцать семь. И все эти двадцать семь гребаных лет мать зовет меня Верунчиком. А последние восемь – яростно намекает на внуков. Меня же бесят обе эти темы.

– Мам, не начинай. Ты же знаешь, у меня даже парня нет. Ну какие дети? Я сама еще ребенок.

Парень у меня был. Но там не то что серьезными – там никакими отношениями, кроме постельных, и не пахло. О таком маме не расскажешь. Да что говорить, даже Юлька и Стас не знали о Крисе, а ведь мы уже давно греем кровати друг друга и полируем телами любые подходящие поверхности.

– Я в твоем возрасте тебя уже в первый класс вела, а ты все ребенок… Парня у нее нет. А Стасик? Ну такой хороший маль…

Имя Шепелева бракованной петардой взорвалось в груди. Уши заложило, словно я ушла под воду, и мамин голос стал звучать неразборчиво. Я и не пыталась его разобрать. Под ребрами противно заныло, а в глаза снова бросился этот злосчастный портрет.

– Мам, – резко перебила ее хвалебные оды Шепелеву, – ты чего позвонила-то?

Она замолчала, настороженно поглядывая в экран так, словно хотела увидеть что-то за его пределами. Но смотреть было не на что. Вряд ли ее заинтересовали бы мой холст и недопитый кофе.

– У папы через неделю день рождения, ты не забыла?

Я в ответ только улыбнулась. Вера Мишина всегда была папиной дочкой. Суровый вояка строил всех и каждого, кроме меня. Папиной дочке все сходило с рук. И тройки по русскому, и художественное училище вместо юридического, и отсутствие детей в двадцать семь. Все, что так нервировало мать. Разве могла я забыть про его день рождения?

– Подарок на полке, платье в шкафу, – пожала плечами, отхлебывая холодную жижу из кофейной чашки.

– Приличное?

– Платье? Очень приличное. Красное мини с огромным декольте. И стразики по подолу.

Не удержалась и расхохоталась, наблюдая, как у мамы вытягивается лицо.

– Мам, ну конечно, все, как ты любишь. Нежно-голубое, колени прикрыты, грудь тоже.

Мои слова ее не убедили, пришлось доставать из шкафа и показывать. Мягкий и тонкий муслин скользнул по коже, приятно холодя ее. Нос защекотал запах свежего белья. Я покрутилась перед телефоном, и ветерок из приоткрытого окна взметнул вверх широкую юбку.

– Красивая ты у нас.

Мама улыбнулась, и ее лицо посветлело. Когда она была такая – я понимала, почему когда-то папа выбрал именно ее.

– Вся в родителей. Ладно, мам, мне работать надо.

Уголки ее губ сразу опустились, и все сияние пропало. Теперь передо мной снова была обычная женщина под пятьдесят.

– Так и в могилу ляжешь: без семьи, без детей, зато с картинами своими.

– Помирать пока не собираюсь. Давай и ты раньше времени хоронить меня не будешь?

Вышло немного резче, чем хотелось, но эти разговоры о муже и детях достали хуже пареной редьки.

– Пока, мам. На выходных наберу.

И отключилась раньше, чем услышала ответ.

Один плюс в этом звонке был. Я и думать перестала о Шепелеве и нашем странном танце.

К вечеру эскиз был готов, и я, хрустя уставшими суставами и костями, устроилась на полу, закрыв глаза. Тело нещадно ломило, глаза слезились. Хотелось лежать и не вставать больше никогда в жизни. Но знала – через пятнадцать минут эта женщина поднимется, сходит в душ, накрасится тем, что еще не засохло, и поставит телефон на штатив под кольцевую лампу. Вот они, реалии двадцать первого века. Хочешь быть художником, который не гол как сокол? Значит, будешь и художником, и контент-мейкером, и видеографом, и продажником, и хрен еще знает кем. Даже если смертельно устал. Иначе не выжить.

– Алиса, что популярно в ТикТоке?

– Ищу в Яндексе.

Я перевернулась на живот, готовясь скроллить страницу за страницей. И как мы раньше жили без соцсетей? Иногда кажется, что гораздо счастливее. И беднее.

– Мейкап с водным переходом, Бриджертоны, танцы, соберись со мной, хрень какая-то… опять танцы…

В прошлые выходные я наснимала видео впрок, теперь же опять приходилось забивать голову никому не нужной информацией. А все для того, чтобы почаще мелькать перед глазами у потенциальных заказчиков.

– Так, ладно, мейкап так мейкап. Жалко, Юльки нет…

Резко села на задницу, попытавшись подняться с пола, и с размаху впечаталась лбом в кухонный островок.

– Черт! Да когда уже с меня спадет это проклятие? Однажды голову пробью так, что потом по частичкам черепушку собирать придется!

Уже аккуратно поднялась, подошла к холодильнику и достала какой-то пакет с неизвестным содержимым. Приложила ко лбу. Рука почти сразу околела от холода, и я наклонилась, чтобы закинуть пакет обратно в морозилку. Хрустнула спина. С моей работой давно пора бы сходить на массаж, да все откладываю. Так и дооткладываюсь, пока из песка, что с меня сыпется, куличики сами собой лепиться не начнут.

– Но мы и без Юльки можем, да? Художка, училище, столько лет работы… уж рожу-то как-нибудь разрисую.

Сделала первый кадр и отправилась краситься. Через полчаса на меня из зеркала смотрела наяда. Бирюзовая подводка, уже как родная, легла на слизистую. Пригодились и накладные ресницы, оставшиеся после какой-то из вечеринок, и стразики. И даже самодельная тиара, чьи камушки притягательно поблескивали при сумеречном вечернем освещении. Нормальный тиктокер снимал бы днем под хорошим светом, но я не была нормальным тиктокером – просто еще одной из тех, кому в детстве не хватило детства. И свободы самовыражения.