Четыре жизни миллионера из Парсы

Царь встал со стула, подошел к стене и провел пальцами по слову, размышляя: «Истина – вот что означает это слово. А еще реальность, как и сказал один из слуг. Откуда я это знаю? А откуда я знаю, что у меня есть две руки или два глаза? Откуда я знаю, что мыслю и существую? Просто знаю, просто чувствую. Как знание, что сегодня пойдет дождь. Когда он идет, ты не удивляешься этому, а принимаешь как данность. Так же и с этим словом на стене. Я просто знаю его значение, но никогда бы не ответил откуда».

Книги же молчали. Озарений, как это было со словом «сатья», у царя больше не возникало. Все написанное в книгах было для него бессмысленными письменами, похожими на рисунки маленького ребенка, которые тот намалевал на стене – что-то непонятное, но очень душевное.

Ариарамн начал размышлять: что такое истина? где она? как ее найти? Он вопрошал себя снова и снова. Он силился придумать ответ, искал его в своей памяти, в многочисленных религиозных текстах, в общении с мудрецами Персии, в мудрости, которую когда-то ему передавал отец, но все было тщетно. Тогда он вернулся мыслями к статуе человека с закрытыми глазами, сидящего в позе со скрещенными ногами: «Будда… Ты знал истину. За тобой шли люди. Они верили тебе. Почему? Ты же всего лишь человек, не бог. Может быть, ты дашь ответы на мои вопросы? Укажешь мне направление? Чувствую, что без тебя я не справлюсь…»

Ответом царю во внешнем мире была тишина, и тогда он остановился… Не найдя ответов во внешнем мире, он интуитивно отправился туда, где, как ему показалось, давно не был. Или никогда не был?

Сначала внешний мир отвлекал его: твердость каменного пола, на который он постелил легкое покрывало, звуки ночи, треск факела, потоки воздуха, врывающиеся через окно и уносящиеся в пространство между дверью и полом. Ощущения нахлынули, звуки, запахи, телесные ощущения смывали с царя слой за слоем, роль за ролью: второй после бога, царь, военачальник, воин, отец, мужчина, человек… Все это уходило, оставляя внутри только тишину.

Он стал чистым вниманием в телесной оболочке, которая сидела с закрытыми глазами в одной из самых высоких башен Элама, и просто наблюдал за своим дыханием. Он не понимал, что делает, но словно знания из книг Манаса просочились в его голову, стали интуитивным образом прорастать в нем, и он, сам того не ведая, шел тем же путем, которым когда-то прошел Сиддхартха Гаутама. Время для человека остановилось, как если бы он проживал свое последнее мгновение, видя смерть на кончике стрелы, летящей прямо в сердце. Он видел эту стрелу, ощущал, как она разрезает плоть, резко раздвигает ребра, пробивает легкие и безжалостно впивается в сердце, за мгновение обрывая жизнь. Все выглядело настолько правдоподобно, что внимание, которым стал человек, пребывало в сильном удивлении.

Человек еще никогда не чувствовал такой внутренней тишины. Все не имело значения, все желания были какими-то надуманными, словно не принадлежащими ему. Человек соскальзывал в состояние между сном и бодрствованием. Тело затекло, но оно словно и не принадлежало ему, поэтому возможный физический дискомфорт его никак не беспокоил. Все внимание сфокусировалось в одной точке в районе груди, будто бы именно там и было пристанище того, что люди называют душой. Остальное было непонятными слоями, натянутыми на эту точку, словно воин надевает шкуру убитого зверя, чтобы слиться с животным.

Боль, эмоции, чувства, телесные ощущения проходили перед сознанием человека, как птицы пролетают по небу. Он их видел, изучал и все время возвращал внимание к дыханию, погружаясь все глубже в себя.

Человек почувствовал, что перестает быть человеком. Точка внимания стала заполнять все его существо, а затем внимание без какого-либо сопротивления вышло за пределы тела и устремилось дальше, сначала окутывая все Сузы, затем весь Элам. Но и там оно не стало останавливаться, а продолжило движение и, добравшись сначала до Персии и окутав ее всю целиком, устремилось дальше.

Бывший царь и человек, а ныне чистое сознание наблюдало образы больших городов, лесов и гор, эпохи, которые сменялись. Он наблюдал строящиеся каменные города, а затем самоходные и даже летающие повозки, полчища людей. Странные образы, которые Ариарамн не понимал и даже не пытался понять. Он был зрителем того представления, которое показывали ему… боги? Или не они причина того, что он сейчас видел?

Сознание превратилось в шар, висящий в черной пустоте, на фоне которого вдалеке летали солнце и луна. Ариарамн наслаждался увиденным, пока его сознание продолжало расширяться. Это расширение происходило до тех пор, пока человек не осознал: всего этого нет и оно есть одновременно.

Все, что он видел, – это он. Со всем, что есть в мире, есть связь. Есть связь с прошлым, настоящим и будущим, и одновременно с этим их не существует. Тишина, спокойствие и легкость.

На мгновение в эти ощущения ворвался сам Ариарамн, его личность, грозный царь царей, попытавшийся перехватить управление вниманием, чтобы оставаться как можно дольше в этом благостном состоянии. Затем его внимание резко схлопнулось до точки в груди, а он вернулся к телесным ощущениям и пониманию: больше нет городов и шара, летящего в пустоте. Он снова в самой высокой башне в эламитском городе Сузы.

– Есть что-то еще! – вслух сказал Ариарамн. – Манас передал не все манускрипты. Есть что-то еще. Слуга!

Середина ночи, но дверь распахнулась чуть ли не мгновенно, словно человек только и ждал, когда его позовут. Не было мальчишек-служек и прекрасных девушек, которые до этого обновляли факелы и лампы. В помещение вошел какой-то старик.

Глаза Ариарамна на мгновение расширились от изумления, ведь он узнал его. Это был тот самый старик, который приходил в царский шатер незадолго до штурма города Солариса и встречи с проклявшей царя женщиной. Но изумление быстро сменилось спокойствием, которое Ариарамн обрел в этом невероятном погружении в себя.

– Здравствуй, царь царей! – произнес старик.

– Манас? – спросил Ариарамн, и старец улыбнулся.

– Я не ошибся в тебе, царь царей. Ты способен на большее, чем просто захватывать города и вступать в неравный бой с армиями трех царств.

– Зачем ты предупредил меня тогда? Зачем пытался остановить?

– Чтобы проверить твою решительность и поговорить с тобой. Мне нужно было убедиться, что к Сузам приближается человек, достойный моих знаний.

– Как же ты понял, мудрец, что я достоин?

– Ты засомневался в своем решении, но все-таки пошел до конца. А затем ты поступил благородно, отпустив сына той несчастной, убитой горем женщины. Ты же понимаешь, что он вырастет. Понимаешь, что в его душе могла зародиться черная ненависть к тебе. Да еще и на фоне проклятья его матери. Но ты все же отпустил его.

– Откуда ты?.. А впрочем, неважно. Чему тут удивляться, если ты прошел незамеченным через весь лагерь войска, готовящегося к штурму города, и вошел в самый охраняемый шатер. Скажи мне, ты призрак?

– Я тот, кем ты назовешь меня, царь царей. Назовешь призраком, буду им. Скажешь, что я просто мудрый человек, превращусь в мудреца. Прогонишь меня как безродного бедняка, стану для тебя им. Ты выбираешь, царь царей, кем мне быть.

Ариарамн смотрел на старца, словно что-то решая для себя, а затем встал на одно колено, склонил голову и произнес:

– Благодарю тебя, учитель, за этот урок. Я воспринимаю тебя не иначе как учителя и буду благодарен за опыт и знания. Только я совсем не понимаю языка, на котором написаны твои книги.

– Ты не понимал его до того, как сел в медитацию. Открой книгу сейчас.

Ариарамн послушно потянулся к первой книге, открыл ее и прочел: «Сатипаттхана саньютта», а затем тут же перевел: «Опоры осознанности».

– Это та самая книга, которую ты вчера рассматривал дольше остальных. Именно поэтому ты сегодня смог, совершенно не зная основ, погрузиться в глубокое медитативное состояние. Эта книга – основа для медитации проникновенного ви́дения, созерцания четырех благородных истин и идеи невечности человека. Это единственная книга, которую я оставил в оригинале, все остальные – мои вольные интерпретации услышанного учения от самого Будды.

– Ты знал этого человека? – спросил Ариарамн.

Манас помолчал некоторое время, а затем ответил:

– Я имел честь учиться у него и теперь выбрал себе ученика, который продолжит мой путь познания и передачи знаний. Им станешь ты.

– Что, если я не пожелаю? Что, если захочу вернуться в Персию и занять трон, который принадлежит мне по праву?

– У тебя нет другого выхода, и ты чувствуешь это. Когда человек делает первый по-настоящему осознанный шаг на пути саморазвития, свернуть с него он уже не сможет. Он может отклоняться, тормозить и даже делать несколько шагов назад, но он все равно продолжит движение вперед – в этой жизни или в следующей. Сегодня ты не просто сделал шаг по этому пути, ты пролетел множество ступеней, достигнув вершины, чтобы затем упасть вновь. Ты почувствовал, каково это – быть на настоящей вершине, а не на той, что дает тебе трон и благородное происхождение. Я вижу, что ты знаешь: путь царя царей закончился и сегодня ты родился вновь. Пора учиться ходить, дышать, слушать этот мир и взаимодействовать с ним. Добро пожаловать в реальный мир, царь царей. Ты хотел узнать, что такое истина. Я приоткрыл тебе дверь на пути к истине, войти в эту дверь и познать истину ты должен сам. Запомни: истина у каждого своя и вместе с тем она одна для всех.

– Как такое может быть? – спросил Ариарамн.

– Ты поймешь это. В свое время. Просто познавай мир через новые ощущения, которые ты впервые обрел сегодня в медитации. И помни, что реально только то, что ты чувствуешь, а не то, что подсказывает тебе твоя голова. Я буду тем, кем ты захочешь меня видеть.

Ариарамн ощутил, как в его груди разгорается нестерпимый огонь, а потом вновь наступила легкость, как и в самый пик расширения его внимания за пределы башни и города. Жар стал настолько нестерпимым, что царь зажмурился, а затем открыл глаза и обнаружил себя в темной комнате. Манаса не было. Факелы еле тлели, и масляные лампы не горели. Мужчина взял первую книгу из стопки, что стояла на столе, подошел к факелу, который давал хоть какой-то свет, и прочел: «Опоры осознанности».

Ощущения были странными. Царь понимал, что его разговор с Манасом происходил только в его воображении и при этом этот разговор был более реальным, чем даже общение с Уртаки в храме Тысячи богов.

Царь встал с кровати, положил книгу на стол, а затем подошел к стене, на которой было нацарапано слово «сатья-истина», его словно что-то потянуло туда. В темноте Ариарамн дотронулся до слова, а затем повел пальцами дальше. Под ними он чувствовал что-то еще. Еще какое-то слово, которого не было там до этого момента. В нетерпении царь взял едва тлеющий факел, поднес к стене и разглядел слово, нацарапанное рядом с первым: буддхи.

Мир или Манас дали Ариарамну четкое направление, в котором ему стоит двигаться. Или, может быть, царь царей каким-то образом сам себе давал это направление, потому что теперь он знал, что буддхи в переводе с языка Манаса означает пробужденность, мудрость, отличную от простого знания, предельную осознанность жизни самого человека и всех окружающих его существ. Проще говоря… истину.

Глава 16. Настоящее: Отец

Егор вернулся домой переполненный знакомым каждому подростку чувством: он свернет горы, переубедит и одолеет отца, покажет всему миру, кто здесь главный. Дискотека, музыка, выпивка – все это кружило голову, добавляя дерзости в поведение. Пятнадцатилетний молодой человек, а по сути еще пацан, вошел в дом с мыслью, что сможет убедить отца, что девчонка, стоящая за его спиной, будет ночевать сегодня у них. Отец, словно услышав настроение сына, вышел в прихожую и вперил в него тяжелый, пудовый взгляд. Это сбило спесь с Егора. Даже ноги слегка подкосились, но полностью дурь из головы не выветрилась.

– Отец, сегодня она… – начал было парень, но тут же услышал пуленепробиваемое отцовское:

– Нет.

– Я уже взрослый и сам решаю, что мне делать. Я сказал, она останется сегодня со мной. – Егор говорил и чувствовал, как внутри поднимается какая-то дикая, звериная агрессия. Сейчас он не видел перед собой отца. На его пути стоял непримиримый враг, который собирался помешать его планам.

– Девочка, иди-ка погуляй. Мне надо поговорить… – сделал паузу отец, а затем словно выплюнул: – с этим героем наедине.

Девушка дернулась было что-то возразить:

– Дядя Гриша, я…

– Я сказал, вышла из дома! – рявкнул отец, и девушку словно сдуло сквозняком – с такой скоростью подруга Егора покинула дом, в котором напряжение стало уже осязаемым.

Лицо подростка перекосилось, налилось злостью и ненавистью, стало красным от крови. Он сжал кулаки и шагнул вперед, но следующие слова отца пригвоздили парня к полу своей безапелляционностью:

– Дернешься еще раз – убью.

Эти слова прозвучали настолько твердо и уверенно, что Егор понял: это не пустая угроза. Отец просто озвучил факт. В этот момент вся бравада испарилась. По сути еще подросток, Егор знал, на что способен старший Манасов и что отец слова на ветер не бросает. Он еще не был готов тягаться силой, поэтому вынужден был отступить. Алкогольный дурман выветрился из головы. Все еще мальчишка, он уткнулся взглядом в пол.

– Иди спать, – поставил точку в разговоре отец.

– Но друзья… – начал было Егор, но увидел в глазах отца что-то настолько твердое и непререкаемое, что даже не стал договаривать. Он не осмелился больше спорить, повернулся и направился в свою комнату. На душе было тяжело, гадко, словно он проиграл битву, будучи во главе большого войска, принял глупое, опрометчивое решение.

Отец всегда был непреклонен в своих принципах, никогда не поддавался внешнему влиянию и не менял своих решений. Егор лег в постель, будучи не в силах уснуть. Перед его глазами стоял образ отца – сильного, непоколебимого, того, кого уважали и боялись в поселке. Даже местные и приезжие бандиты обходили его стороной, понимая, что связываться с таким человеком себе дороже. Воспоминания заполняли мысли мальчишки: как другие дети говорили ему «директорский сынок», а кто-то из старших в шутку спрашивал, когда же у него «отрастут маховики, как у бати», намекая на физическую силу отца. Но несмотря на это, Егор все равно чувствовал себя неуютно в его тени.

Он видел, что отец был честным человеком. На его плечах лежала ответственность за целый совхоз, а это триста человек и тысячи голов скота. Мать часто упрекала отца за то, что он не использует свое положение для личной выгоды. Егор слышал эти разговоры, и они откладывались в его душе, вызывая недовольство и недоумение, а также пробуждая мысли, что он-то должен стать тем, кто зарабатывает большие деньги. Почему же, имея такую силу и влияние, Григорий Манасов не пользовался ими для улучшения жизни своей семьи? Почему они продолжали жить скромно, когда другие были намного богаче?

Эти вопросы мучили Егора, но он не находил на них ответа. Отец был таким, каким был, и никакие упреки или осуждения не могли изменить его. Со временем Егор понял, что отец был источником силы и примером, который он не мог принять до конца, пока сам не прошел свой путь, а когда принял, понял, что это был лучший пример твердости и проявления мужских качеств.

Глава 17. Хирург: Ломая и объединяя

Восточный Берлин встретил Гауэра мелким моросящим дождем. Как оказалось потом, сентябрь здесь мало отличался от московского или свердловского. Был несколько мягче и не обладал той романтикой, которую приносила с собой русская погода. Андрей и сам не мог понять, откуда у него такие мысли. «Выбрался из Советского Союза на историческую родину и почувствовал свободу?» – усмехнулся про себя Андрей.

Его дед по отцовской линии был чистокровным немцем, который активно помогал Советам во времена Великой Отечественной войны, за что его арестовали СС. Но сам Гауэр с матерью и маленькой сестрой были уже далеко, трясясь на перекладных, которые уносили семью переселенцев из нацистской Германии подальше от линии фронта.

Уже спустя неделю, несколько освоившись на новом месте, взрослый Андрей Гауэр мчался по серпантину горных дорог Тюрингенского леса на своем новеньком мотоцикле Ducati 750SS – это был шикарный спортивный байк с элегантным дизайном. «Мечта идиота», – думал Андрей, но ничего с этим детским желанием поделать не мог. Да и не хотел. У него включилась сильная эмоция борьбы против глупости системы, и он ее успешно реализовал, когда ему предложили выбрать транспорт. Удивительно, что ему вообще предложили этот выбор, а не тупо посадили в черную «Волгу» с водителем, улыбающимся в стиле Разгадова.

Видимо, хоть Гауэр и был в ссылке, но родина по-прежнему его ценила и нашлись те, кто решил на месте создать Андрею комфортные условия из чувства благодарности. Несколько коллег с родины, страшась всевидящего ока системы, смотрели на Андрея косо, и было видно, как они сторонятся его, лишь бы не запятнать свою репутацию в глазах всевидящей системы. Но Гауэру было совершенно наплевать и на систему, и на ее правила. Наплевать до определенной степени, конечно, так как он понимал, что, даже если он вдалеке от большой родины, она все еще присматривает за ним глазами тех, кто окружает его, и одному… Андрею было известно, кто из этих прекрасных людей, работающих с ним, вечерами строчит письма счастья и отправляет почтовыми голубями в Советский Союз, докладывая в свободное от медицинской службы время всем нужным людям о том, как проявляет себя новый вспыльчивый и требовательный советский врач.

В целом же в клиническом госпитале Берлин-Бух Андрея встретили приветливо и радушно. После войны здесь уже успело появиться несколько врачей, страна удивительно быстро восстанавливалась после военных действий и, что касается медицины, продолжила традиции немецких эскулапов прошлого. В большинстве своем для немцев не была важна национальность. Они ценили профессионализм человека, а Андрей свой профессионализм очень быстро продемонстрировал. И не то чтобы он стремился к этому. Просто по-другому не мог.

Уже с первого дня Гауэр включился в работу и провел сложнейшую операцию для какого-то немца из правительства ГДР. Оказалось, что в советской части Германии не так много специалистов высокого профиля по части кардиохирургии, и, вероятно, посвященные люди шепнули кому надо, что в Клиническом госпитале появился хирург высокого уровня. Как бы там ни было, Андрей попал с корабля на бал, и, отправившись в первый же день осматривать место, где теперь он будет спасать жизни, Гауэр обнаружил в одной из палат мужчину средних лет, которого доставили с острым приступом синусовой аритмии, который случился с ним прямо во время серьезной физической нагрузки. Что это была за тяжелая физическая нагрузка, источники умалчивали, но судя по дородности человека, вряд ли он бегал на спортивной площадке или занимался с железом в зале.

Андрея на фоне стресса и от непростой проведенной операции почему-то пробило на смех, когда он узнал, что той самой серьезной физической нагрузкой, приведшей к приступу, стали кувыркания в постели. На самом деле ничего удивительного в этом нет. Никто не вел точной статистики, но за время медицинской практики это был далеко не первый случай, когда к Андрею поступали пациенты с острыми приступами именно после постельных утех. Просто об этом врач деликатно молчал, соблюдая медицинскую тайну.

«В своем стремлении продолжить род люди совсем себя не берегут», – подумал Андрей и улыбнулся. Именно тогда, в тот самый первый день, один из ассистентов врача, помогавших Андрею, предложил тому проехаться на байке. Молодой немец, который неплохо говорил по-русски, ездил на стареньком MZ[12].

– Я знаю, что у вас, русских, стресс принято снимать водкой. Вы после длительного перелета, а теперь еще и после непростой операции. Я предлагаю вам другой антистресс. – Немец улыбнулся и протянул ключи от своего MZ.

Раньше Гауэр никогда не ездил на байках, если не считать не слишком удачный опыт на службе в армии, когда он благополучно завалил транспорт в кусты и после этого его больше не подпускали на танковый выстрел к любой технике.

Здесь же он сел и, быстро разобравшись, поехал. Точность, скрупулезность, внимательность хирурга Гауэра проявилась и здесь, позволив быстро освоить управление мотоциклом.

После этого случая именно Уве – так звали этого молодого ассистента врача – стал его негласным проводником в немецкие реалии жизни. Андрей не задавался вопросом, кем был Уве на самом деле: открытым немецким парнем или сотрудником немецкой контрразведки, который пристально следил за каждым приезжим, только чтобы он ничего не замыслил против любимой социалистической Германии.

Именно Уве помог через несколько дней достать новенький дукати из Западной Германии. Хоть между двумя частями разделенной страны и было серьезное напряжение отношений, особенно на фоне холодной войны, вместе с тем социальные и экономические отношения никто не мог запретить, и существовало множество лазеек для обхода системы. Андрей этой лазейкой без зазрения совести воспользовался и, даже понимая, что мог оказаться на крючке контрразведки, не стал идти против своего желания. Тем более он с удивлением узнал, что через знакомых Уве можно достать не только мотоцикл, но и кардиостимуляторы нового поколения, которые стоили немалых денег. Восточногерманские и советские кардиостимуляторы оказались не слишком качественными приборами, к тому же были сплошь внешними устройствами, а вот из ФРГ можно было привезти аппараты, которые имплантировались в пациента для более стабильного и долгосрочного контроля сердечного ритма.

Андрей оказался в восторге от этих западных аппаратов и, изучив их характеристики, начал без зазрения совести предлагать установить именно их. За дополнительную плату, разумеется. Гауэр был очень аккуратным в своем деле и вместе с тем несколько беспечным, полностью доверившись молодому немцу Уве, которого знал без году неделю.

«Они думали, что отправили меня в ссылку, а на самом деле создали настоящий курорт с большими возможностями», – думал Андрей, выжимая газ в своем мотоцикле после очередного поворота горной дороги. Мимо проезжали редкие машины. Некоторые немцы возвращались после горной прогулки домой на личных авто, но чаще встречались грузовики и автобусы, которые везли грузы и пассажиров в столицу. При обходе на очередном повороте большого междугороднего автобуса Андрею почудилось, что он увидел в его окнах лицо Разгадова, и ему стоило большого труда и выдержки сохранить хладнокровие, удержав мотоцикл, который даже несколько пошел юзом.

– Фух, Андрей! Приди в себя! – рявкнул на себя Гауэр и продолжил говорить сам себе, словно не замечая, что делает это вслух. – Разгадов далеко. А если даже и нет, если он прикатил вслед за мной на мой персональный курорт, то что это меняет? Ровным счетом ничего! Я продолжаю жить своей жизнью и пока не собираюсь возвращаться в Советы, хотя…

Тут Гауэр замолчал и задумался, ведь, кроме эфемерного слова «Родина», там, в Москве, был тот, кого он хотел увидеть больше всего – сын Артем. С его матерью они разбежались уже после года совместной жизни. Спокойная, хорошо воспитанная девушка – но даже она не выдержала взбалмошного и авторитарного характера Гауэра, который непрестанно играл роль завотделения и звезды кардиохирургии даже дома.

Сына Андрей очень любил. Всегда хотел стать отцом, всегда хотел воспитывать именно сына, но понимал, что настоящего успеха, по всей видимости, ему суждено было достичь только на поприще хирургии. Он не уделял время семье, вел себя эгоистично и редко вспоминал о том, что у него есть сын и хорошо бы проявить к нему внимание. Хотя это происходило в какие-то определенные моменты просветления сознания. Или одиночества. Или скандальных напоминаний бывшей жены. Однако он не забывал о вихрастом мальчишке, который всегда с большой радостью встречал отца.

«Сейчас ему уже восемь лет, пошел во второй класс и наверняка не вспоминает меня, погрузившись в новую для себя жизнь», – подумал Андрей, а потом отбросил эти мысли и полностью сконцентрировался на управлении мотоциклом.

С того дня прошло долгих пять лет. На родине об Андрее стали вспоминать все реже. За это время он даже ни разу не бывал в Москве, но регулярно писал сыну, лишь изредка получая от него ответные письма. Однажды Родина напомнила о себе, когда в Берлин спецбортом привезли какого-то мужчину из Москвы. Андрей даже не поинтересовался, кто это был, но, вероятно, какой-то очень высокопоставленный чиновник, до которого дошли слухи о русском кардиохирурге, работающем в берлинском госпитале. Совершенно не думая о последствиях, Андрей установил ему западный кардиостимулятор, который необходимо менять каждые два года.

– В бар? – спросил Уве, став за время жизни Андрея в Германии неплохим хирургом при непосредственном участии Гауэра.