Дорогуша

2. Семья Лайнуса Сиксгилла.

3. Друзья Лайнуса Сиксгилла.

4. Соседи Лайнуса Сиксгилла.

5. Зубной врач Лайнуса Сиксгилла.

6. Зубной врач соседей Лайнуса Сиксгилла.

7. Секретарь на ресепшен у зубного врача соседей Лайнуса Сиксгилла.

Сегодня утром я увидела цветные распечатки завтрашней первой полосы – и угадайте что?! МОЯ ФОТОГРАФИЯ НА ПЕРВОЙ ПОЛОСЕ!

В восторге ли я?!

Нет, я ни разу не в восторге, и знаете почему? Потому что этот УШЛЕПОК, этот самовлюбленный ЧЛЕНОНОГ С ГАРГАНТЮАНСКОЙ ЖОПОЙ, этот Лайнус-Вагиналус-Сиксгилл загадил всю полосу своим тупым уродским именем. Приписал себе ВСЕ заслуги. Он написал текст, и он же сделал снимок, а Рианнон отправляется на три веселых буквы, доброй ночи. Странно еще, что он не написал, что одна из двух фигур на фотографии – тоже он! Джефф за меня не заступился. Просто сказал: «Ну да, так я и думал».

Ага, Джефф, спасибо. Если бы у меня было больше средних пальцев, они все были бы твои.

Короче, он следующий. Сиксгилл-Лживая-Жопа – следующий в списке, он обошел всех остальных. Просто разбейте защитное стекло и передайте мне чертов топорик.

Я больше не хочу сегодня об этом говорить. Я хочу обожраться, обосраться и умереть. Или сначала умереть, а уж потом обосраться. Насколько я знаю, такое бывает. И еще когда рожаешь. Буэ. Ну и мир.

Пятница, 2 февраля

В общем, я попросила новый контракт, прошло ровно три года с тех пор, как я пришла в компанию, – и ровно два года с тех пор, как мне последний раз повышали зарплату. И знаете что? Хотите, может быть, ради прикола попробовать угадать, что сказали Рон и Клавдия?

Они. Сказали. Нет.

Правда, новый контракт я все-таки получила – я еще на год остаюсь ассистентом редакции, с гарантией, при этом я, как следует из текста, «надежный, незаменимый и ценный член нашего коллектива» – но все-таки не настолько ценный, чтобы поднять мне зарплату хоть на один гребаный фунт. Ну потому что им сейчас надо «затянуть пояса».

– Боюсь, наш горшочек с деньгами совсем опустел, – сказал Рон.

И я, вся такая в образе низкооплачиваемой дурищи, просто пошла себе прочь, покачиваясь, как печальная мошонка.

Потому что как-то так вышло, что, несмотря на пальму в горшке за пятьсот фунтов, которую они только что купили для ресепшен, и несмотря на кофемашину за пять штук и гигантскую раму с Ван Гогом на лестничной площадке первого этажа, несмотря на новые ковры и жалюзи, новые шкафчики для документов, новые компьютеры для Рона и Клавдии, пятизвездочные тимбилдинг-бля-выходные в Литам-Сент-Эннс и сумасшедше дорогую рождественскую вечеринку в гольф-клубе (шампанское включено) – несмотря на все это, горшочек, мать его, опустел. Совсем.

Я представила себе Рона и Клавдию в горшочке – в таком, знаете, гигантском котле с кипящим маслом, как в средние века. Вот они висят, привязанные спиной друг к другу, над клокочущей жижей и вопят, и пальцы ног уже касаются кипящей поверхности. И вот их мучительно, дюйм за дюймом, опускают все ниже в обжигающее масло, голая кожа становится все краснее и краснее и потихоньку отстает от плоти, на лице у Клавдии – страшные муки, а Рон потеет, рыдает и молит о пощаде, пока наконец сладкая смерть не избавляет его от страданий.

Да-а, именно так. Боже, я сама СГОРАЮ от желания снова убивать. Сгораю. Почти физически это ощущаю.

Но зато теперь я хотя бы знаю, насколько меня ценит команда «Газетт». Меньше, чем кофемашину. И меньше, чем раму с репродукцией. И даже меньше, чем ублюдочную пальму. Такая несправедливость режет меня, как консервный нож – банку с солониной.

И вишенка на торте: ни о какой журналистской стипендии тоже не может быть и речи. Они, типа, «уже давно кое-кого приметили». Клавдия сказала, что «я напрасно себе что-то нафантазировала» – в конце концов, ведь я всего лишь «ассистент редакции».

Ну, в общем, да, я по-прежнему всего лишь «Абстинент Фекации» – и пребуду им вовек.

М.У.Д.А.К.И.

Как же все несправедливо. Это я должна быть главной в редакции, а не Рон. Это я должна обращаться с людьми, как с дерьмом, а не Клавдия. Я делаю тут почти всю работу. Это должен быть мой за́мок, а их жирные рожи должны быть насажены на длинные колья у главных ворот, чтобы я каждое утро смотрела, задрав голову, на их лица с отпавшими челюстями и просто уссывалась.

Эй Джей сегодня держался со мной прохладно. Думаю, Клавдия прочитала ему лекцию о том, как важно фокусироваться на работе, а не на женщинах, если он хочет от нее хорошее рекомендательное письмо, – а то он и в самом деле многовато времени проводит, нависая над столами сотрудниц, – со всеми трындит, рассказывает про жизнь в Австралии, про то, что на Рождество там всегда жарко, и про то, как он часто ходит серфить со своими друзьями Подзом и Доббо.

Но я знаю, как к нему подступиться. Знаю, как заманить его к моему столу. Возьму и сыграю на нем, как на диджериду [29].

После работы заезжала к маме и папе посмотреть, как там Мадам. Она, скажем так, получше. Сорвала на ней дурное настроение, наверное, зря, ведь она-то в нем не виновата, ну да ладно. Оставила ее безвольной кучей на полу. В доме по-прежнему воняет, так что опять повтыкала везде освежители воздуха.

Очень хочется консервированной солонины – с тех пор, как о ней написала. Наверное, заскочу в «Лидл».

Суббота, 3 февраля

1. Знаменитости, которые рожают одного ребенка и тут же выпускают книгу о том, каково это – родить ребенка, как будто они вдруг специалисты.

2. Каждый книжный агент в Великобритании, который не издал мою книгу «Часы-алиби».

3. Все мои подруги.

Снова съездила к маме и папе, чтобы убедиться, что у Джулии всего достаточно на два дня – воды, еды, доступа к туалету и так далее. Она снова выразительно молчала, но по ее мимике и жестам прямо с ходу читалось: что-то опять натворила. И скоро я нашла причину ее виноватого вида: дыра в ковролине. Затеяла рыть туннель у себя под кроватью! Это было бы ужасно печально, если бы не было так смешно: туннель ведет в туалет на втором этаже, который я запираю снаружи. Я опять сказала ей, что побег – не вариант и что я позаботилась о том, чтобы кое-кто наблюдал за ее детьми на случай, если ей вздумается сбежать или позвать на помощь. От нее требовалось только одно – сидеть и не рыпаться.

Все-таки в симпатичном местечке мы жили раньше, когда у меня была такая штука, как семья. БЛАГОСЛОВЕННАЯ ДЕРЕВНЯ, – гласил дорожный знак [30]. Соседей совсем мало, отчетливо слышна каждая нота птичьего пения, лужайки перед домами стригут каждое воскресенье, а в середине июня на телеграфных столбах появляются плакаты «Праздник урожая». Мне тут нравится. Ну, тишина здешняя нравится. Особенно нравится сад. Мама была на нем буквально помешана – говорила, что садоводство спасает ее от безумия. Для меня атмосфера ухоженного сада всегда ассоциировалась со счастьем. Когда я была маленькой, тут царило настоящее буйство запаха и цвета. Каждый порыв ветра приветствовал тебя ароматом какой-нибудь душистой травы. Розмарин и орегано. Мята и бессмертник. Тимьян и шалфей. По весне на клумбах вспыхивали бледно-желтые нарциссы, такие же светлоголовые, как моя блондинка-сестра. За ними – васильки, голубые, как глаза Джо. Лаванда, расцветающая в конце лета, была и теперь точно та, что я клала в маленький помандер, который мама хранила у себя в сумочке. А деревья здесь напоминали нашего папу – такие же высокие и сильные. Клумбы теперь опустели, но деревья растут, как и прежде.

Лишь одно смущало при взгляде на дом: он был (как считалось) необитаем, но при этом трава и перед входом, и на заднем дворе всегда оставалась аккуратно подстриженной. Благодарить за это следовало соседа, Генри Криппса, у которого была самоходная машинка-косилка, и на папиных похоронах он подошел ко мне и сказал, что «будет рад помочь хоть такой малостью».

Генри – человек старых взглядов. Когда Эмили Дэвисон [31] бросалась под чертову лошадь, в его мире по-прежнему царил каменный век. Его ныне покойная жена всю жизнь была классической домохозяйкой из 1950-х. Готовила, занималась уборкой, вынашивала детей. Расставляла в вазах цветы. Выбивала ковры. Генри засекал время, когда Дороти выходила из дома за продуктами. Я уверена, что инсульт ей понадобился исключительно для того, чтобы наконец отделаться от этого типа.

Но он бывал и милым. Когда я была маленькой, разрешал мне перелезать через забор и кормить одуванчиками его древнюю черепаху Тимоти. А еще откладывал газеты для наших с Серен кролика и морской свинки, «но только при условии, что ночью они не будут носиться по клетке, что твои кабаны».

Я налила себе кофе, села в шезлонг во дворе и стала бросать Дзынь мячик.

– Тут это… – раздался голос, и над забором появилась седая голова.

Дзынь взлетела по решетке.

– Здравствуйте, Генри, как вы? – спросила я, спешно припоминая правила жизни в обществе и с трудом выбираясь из шезлонга.

Я подхватила Дзынь на руки, но она продолжала рычать и ругаться, страшно оскалив зубы, – точно так же она набрасывалась на бродячих голубей у нас на балконе.

– Привет, Ри-анн-нон (он всегда очень отчетливо выделяет каждый слог), рад тебя видеть!

– Я тоже рада вас видеть, Генри.

К счастью, Генри – единственный сосед, который тут имеется, но зато это такой сосед, что других и не надо. У него можно одолжить что угодно, он знает все местные сплетни и с усердием поливает ваши растения и косит ваш газон, когда вы в отъезде. А еще у него самый аккуратный на свете гараж. Все банки с краской расставлены на полках в алфавитном порядке и развернуты этикеткой вперед, инструменты висят на задней стене и обведены по контуру карандашом. Три своих ретро-автомобиля он поддерживает в идеальном состоянии и один из них, по старой договоренности с папой, держит в нашем гараже.

Еще я заметила, что у него даже каждый нарцисс растет головкой в одну и ту же сторону. Думаю, такое бывает только у людей, которым больше не о чем думать, – вот у них мозг и находит время на то, чтобы грузиться всяким дерьмищем, которое на самом деле никому не нужно, типа банок с краской и нарциссов.

– Ри-анн-нон, я надеюсь, ты не против, у меня немного герани оставалось, так что я вон там разбил парочку клумб, чтобы куда-нибудь их приткнуть…

– Отлично, – сказала я, оглядываясь в указанном направлении.

– …и еще немного стручковой фасоли, вон там, в конце. Машину из гаража еще не надо забрать? Ты вроде в прошлый раз говорила, что должен заглянуть риелтор.

– Нет, я пока сняла объявление о продаже.

– Ага, вон оно как, – сказал он. – А почему?

Дзынь пинала меня в грудь, требуя внимания с такой настойчивостью, как будто угадала мелодию за две ноты, поэтому я опустила ее на землю, и она помчалась за мокрицей.

– Риелтор оказался так себе. Решили попробовать обратиться к другому – может, будут более выгодные предложения.

Тут мне пришлось выслушать историю о его очередной фортепианной инвестиции: у Генри было уже четыре пианино, которые заняли целиком две гостиные на первом этаже. Когда-то он приглашал нас с Серен их послушать. Эти его пианино играли сами по себе. Это было необычно и интересно только в первые минуты. А потом мы обе начинали осматриваться в поисках крюка и веревки.

И все-таки Генри нужно задабривать. Задабривать изо всех сил.

– Ты на прошлой неделе приезжала, да? Я вроде видел твою машину перед домом.

– Ну да, нужно присматривать сами знаете за чем, – сказала я и многозначительно приподняла брови. Он кивнул. – И еще начала там кое-что разбирать – надо готовиться к продаже, когда опять его выставим.

Тут я нечаянно бросила взгляд на верхний этаж. Бесит, когда твое же собственное тело так делает, правда? Подает мелкие намеки на зверства, которые ты творишь.

– А, мне на днях показалось, что в доме вроде кто-то есть.

– Моя помощница. Надо ведь, чтобы кто-то за всем этим присматривал, когда я не могу приехать.

– Ну и хорошо, главное, чтобы тебе было нормально. Обязательно скажи, если что понадобится. Я обещал твоему отцу о тебе заботиться.

– Ага, мне нормально, Генри, можете за меня не переживать.

Он улыбнулся, продемонстрировав ровный ряд желтых молочных зубиков, но с места не сдвинулся – стоял, как будто чего-то ждал. Тут я сообразила, что он ведь и в самом деле ждет!

– Ой, Генри, простите, я совсем забыла!

Я полезла в сумку, которую повесила на спинку шезлонга, и выудила из нее пакетик травы. Передала его через забор Генри.

– Батюшки, – воскликнул он. – Этого мне на несколько месяцев хватит!

И с довольным покрякиванием сунул мешочек за треугольный вырез свитера.

– Вот спасибо так спасибо.

– Без проблем, просто скажите, когда нужно будет еще.

– Ри-анн-нон, ты уверена, что деньги не нужны? Тут, похоже, ужасно много. Так щедро с твоей стороны, даже неловко.

– Никаких денег, Генри. Вы были хорошим другом моего отца. Мне приятно, что я могу хоть чем-то быть вам полезна. У меня там ее растет просто море. Только никому, договорились?

Он приложил палец к губам, и на этом разговор закончился. Он буквально вприпрыжку поскакал по своей идеально симметричной дорожке, забыв про больные суставы.

А вот Джулия, наоборот, на этот раз как будто совсем не хотела меня отпускать.

– Нет, ну а если с тобой в Лондоне что-нибудь произойдет, а никто даже не знает, что я здесь? Я ведь умру от голода.

– Джулия, уверяю тебя, это не самый плохой способ похудеть. Есть, например, программа «Тренируем супертело» от Давины [32].

– Мне страшно.

– Просто используй пищу и воду экономно, и все с тобой будет в порядке. Я привезла еще журналов и свежий номер «Кроссвордиста». Не благодари.

Она снова завопила как призрак-банши, так что я опять ее связала и, выйдя, захлопнула за собой дверь.

– Господи, женщина, успокойся, в следующий раз привезу «Судоку».

Взвесив все за и против, я решила не отрезать ей еще один палец в наказание за попытку вырыть туннель. Просто не чувствовала в этом потребности, и к тому же у меня не было с собой пакетиков для собачьих какашек.

Джулия всего год училась со мной в одном классе в средней школе, но в тот год она приложила все усилия, чтобы уничтожить то немногое, что от меня еще оставалось после Прайори-Гарденз.

Когда перед самым Рождеством я увидела ее на улице (она вела детей в школу, а я шла на работу), я просто онемела. Меня охватило то же самое чувство, которое я испытывала ежедневно в одиннадцать лет, когда она входила в зал для собраний и устремлялась к стулу рядом со мной – стулу, который Я ОБЯЗАНА БЫЛА для нее занять. Я проследила за ней до самого дома. Увидела, какой свинарник она развела у себя во дворе. Унюхала поднимавшийся над забором дым от ее сигареты. Послушала, как она орет кому-то в телефонную трубку.

Однажды утром я опять пошла за ней следом, только на этот раз уже подготовившись. Разыграла классическую сценку: «Ого, Джулия, это ты? А это я – Рианнон!» – пригласила ее к себе, привезла в дом, и мы мило поболтали за чаем и бисквитом «Виктория» [33]. Она работала парикмахершей, а ее муж, Терри, занимался грузоперевозками.

Потом я избила ее до потери сознания и привязала альпинистской веревкой из магазина «Скалолаз» к прочным винтам-глазкам из папиного ящика с инструментами, крепко-накрепко вкрученным в заднюю стену в спальне.

Я только один раз видела, как папа это делает – избавляется от тела. Надеюсь, когда придет время, это окажется не слишком трудно. Я бы соврала, если бы сказала, что не волнуюсь. Возможно, дело в том, что она женщина. Или в том, что у нее дети – правда, как это свойственно детям, довольно уродливые, но все-таки дети, а значит – невинные души. Впрочем, у них у всех – гены матери: ее веснушки и кривые зубы. Без нее им будет только лучше. Она не дает им свободы. Как когда-то не давала свободы мне. Джулия-кукловод.

Джулия-подлюка, которая щипала меня за спиной у учительницы за то, что я не ответила на вопрос «Твоя лучшая подруга – это я?».

Джулия-писака, которая в начале моей Библии написала «Рианнон жирная свинья», а на первых восьми страницах моего Нового Завета накорябала «Мэри Сосет Член».

Джулия-побивательница, которая завалила экзамен по английскому и выместила свое разочарование на мне – удачно избранной молчунье с травмой головного мозга.

Джулия-поджигательница, которая прожгла дыру в моем школьном сарафане бунзеновской горелкой.

Джулия-убийца, наступившая у нашего пруда на лягушку, с которой я подружилась, – из-за того, что я не сказала: «Ты – моя лучшая подруга».

Джулия – настоятельница на своем, которая смотрела на меня злыми глазами и тыкала мне в ладонь перьевой ручкой на уроках французского, если я не помогала ей спрягать глаголы.

Джулия-отстригательница, которая потихоньку утаскивала ножницы из шкафчика в кабинете рисования и отстригала пряди моих волос.

Джулия-насильница, которая прижала меня к стене у кабинета химии и попыталась изнасиловать палкой за то, что я не сказала: «Ты – моя лучшая подруга».

Я каждую ночь молилась о ее смерти. Но каждое утро сердце мое сжималось от боли, когда на пороге зала для собраний опять, как ни в чем не бывало, появлялась здоровенная девчонка с огромными ногами, рыжими волосами, кривым пробором и запахом помойки изо рта.

Я мечтала о жизни, в которой нет Джулии, жизни, в которой можно спокойно спать по ночам и не страдать от бешеного сердцебиения, жизни, где на уроках можно сидеть с кем угодно и на переменках играть с кем захочется. О жизни, в которой я получаю хорошие отметки и мне есть чем впечатлить учителей, кроме убогой игры в качестве флангового нападающего в нетболе. О жизни без синяков. Когда она ушла, стало полегче. Успеваемость моя улучшилась, голос вернулся и окреп. Я даже на какое-то время завела себе нескольких подруг. Но ненависть у меня внутри уже была запущена и росла. Прайори-Гарденз открутили вентиль, а Джулия не дала закрутить его обратно.

На помощь ко мне так никто и не пришел. Для других детей Рианнон и Джулия были лучшими подружками, и никто не собирался нас разлучать, как бы отчаянно я у себя в голове ни заклинала их это сделать. Я была пленницей под каблуком у Джулии, и она растирала меня в труху.

Так что – да, дорогой «БаззФид», заявления «Я плохо вела себя в школе» и «Я буллила одноклассников» этому психопату не подходят. На самом деле я была образцовой ученицей – молчаливой, усидчивой, послушной. Позволяющей любой сучке ударить меня или плюнуть в лицо – просто потому, что им казалось: это будет жутко смешно.

Только вот теперь эта сучка была моей пленницей. Моей трухой.

Воскресенье, 4 февраля

1. Женщина, которая сидит со мной в поезде и не имеет ни малейшего представления о личном пространстве (пришлось пару раз пихнуть ее локтем), кашляет, не прикрывая рта, и только что съела сэндвич с яйцом и майонезом. Если бы у меня был пистолет, я бы выстрелила и вышибла чертов сэндвич прямо у нее из рук.

2. Свиньи, которые захватывают в вагоне все зарядки. Женщина, сидящая рядом со мной, как раз из таких.

3. Пассивно-агрессивный контролер, который фыркнул, когда вместо билета я показала ему свою бронь места, а потом долго не уходил, болтая с девятнадцатилетней блондинкой – студенткой-медсестрой, сидящей за мной.

4. Мужчина в шортах из лайкры, протолкнувшийся мимо меня к последнему свободному сидению.

5. Все, кто живет или работает в Лондоне.

Видела свой обычный сон про папу. Проснулась и никак не могла унять дрожь. Крейгу сказала, что просто замерзла. Теперь сижу в поезде, еду в Лондон, там у меня завтра интервью в утреннем шоу «Ни свет ни заря». Журнал «ОК!», который я купила на вокзале, – это просто парад звезд реалити-шоу с фальшивыми сиськами, и все женщины там слишком толстые или слишком худые – в зависимости от моды, так что я его забросила. Теперь развлекаю себя тем, что смотрю на людей, которые заходят в поезд на каждой станции. Мне нравится, как, выбирая себе место в вагоне, они оглядываются по сторонам, оценивая обстановку.

Хм-м, с кем тут безопаснее всего будет сесть? – думают они.

С компанией молодых людей за столиком, уставленным пустыми пивными бутылками в 9:29 утра? Определенно нет.

С прогорклым стариканом, который держит на коленях пакет и выглядит как Робин Уильямс в фильме «Фото за час»? Нет, с ним тоже ни за что.

А как насчет четверых рыжих ребятишек с включенными на полную громкость планшетами? Или двух без умолку болтающих престарелых тетушек: одна – вылитая Хелен Миррен, а вторая – менее удачливая темноволосая сестра Хелен Миррен, которая работает в супермаркете низких цен?

Нет. Все вновь вошедшие, конечно же, прямиком устремляются ко мне. Потому что я – женщина, которая едет одна. Симпатичная и неопасная. С дружелюбным лицом. Тихая.

Крейг посоветовал мне недорогую гостиницу в нескольких кварталах от телестудии, он однажды останавливался там, когда они со Стюартом ездили смотреть игру «Куинз Парк Рейнджерс» против «Мидлсбро» и их обратный поезд отменили. Сказал, что завтрак там просто «за пределами запределья».

От Паддингтона ехала на метро, и об меня потерся какой-то мужик. Лет, наверное, тридцати. На голове что-то вроде кока, туфли высочайшей степени начищенности, в одной руке стиснут айфон, в другой – латте, член – прижат к моей заднице. Поезд был не настолько плотно набит. Он мог бы отодвинуться, но предпочел этого не делать. И это был не тот случай, когда ты просто протискиваешься мимо кого-то – дело не в том, что я такая вся из себя недотрога, ах, не подходите ко мне. Он меня, что называется, трахал всухую. У меня было хорошее настроение, поэтому я разрулила ситуацию настолько спокойно, насколько это вообще было возможно. Повернулась к нему лицом (теперь у нас была классическая позиция) и сказала оооооочень тихо, так, чтобы услышал только он один:

– Продолжишь так делать, и я тебе на хрен горло перережу.

И слегка блеснула ему из кармана лезвием ножа. И все сразу исправилось. В ту же секунду. А на следующей станции, едва открылись двери поезда, он вышел.

Скоро я тоже вышла и немного пошаталась по Ковент-гарден, чтобы убить время до регистрации в отеле. Сняла еще немного денег со счета Джулии и купила теплого печенья в маленькой французской пекарне в одном из здешних переулков. Нашла магазин кухонной утвари с невероятным ассортиментом ножей Сабатье в витрине: там была целая композиция в виде космической вспышки сверкающих клинков. Я на них чуть ли не час таращилась, прикидывая, какая из рукоятей выгоднее смотрелась бы у меня в руке. Впрочем, они все были лучше, чем мой дерьмовенький ножик для стейков. Может, вернусь сюда завтра. Тем более, что нам нужна новая открывалка для консервов. Нашу стянула миссис Уиттэкер.

Я не смогла бы жить в Лондоне, но мне нравится иногда приезжать, чтобы им ширнуться. Тут довольно мило, когда не идет дождь и не бомбят.

Залогинилась опять – специально, чтобы написать, что гостиница оказалась страшной дырой и матрас у меня весь в пятнах от ссанья. Спать буду на полотенце.

Что же до остальных новостей, то чатики начинают мне надоедать. Сегодня насилу кончила, хотя мне вообще непросто бывает достичь оргазма, когда подо мной матрас, который существовал еще в эпоху Возрождения.

Понедельник, 5 февраля

1. Люди, проектирующие отели, – неужели, мать вашу, так трудно догадаться, что долбаную розетку надо приделывать рядом с кроватью?!

Завтрак в гостинице оказался за пределами отвратности, но я примерно так и предполагала, потому что: а) его рекомендовал Крейг и б) мне никогда не везет с отелями. Обязательно чей-то волос с лобка, обязательно какое-нибудь пятно и обязательно в три часа ночи за стеной траходром или подготовка к соревнованиям по конному спорту.

Редактор «Ни свет ни заря», Джемайма Двойная-Фамилия, встретила меня у служебного входа в Телецентр. На ней были кроссовки с неоновыми шнурками – это вывело меня из себя свыше всякой социально допустимой меры, а руки у нее, похоже, приклеены к айпаду. Пока мы поднимались на лифте, она сказала, что в эфир я выхожу между сюжетом о неудачной гистерэктомии и рецептом киша «Три сыра».