Родная партия. Том 2

Плановая система работала не на качество, а на результат. Она и правда меня удивляла, потому что цифры были монструозными, но итоги для простого Ванька всё равно оставались плачевными. Рыночные институты следовало возвести, чтобы постепенно, по-спокойному, без драмы и серьезных социальных потрясений, без протестов и грызни перестроить экономику.

Конечно, реакция Яковлева меня пугала; ещё больше пугало мнение Лигачёва и членов Политбюро, которые хоть как-то связаны с экономикой. По-моему, подавляющее большинство из горбачёвского руководства не вполне ясно понимает, что они меняют и как они будут менять… Экономическая безграмотность высшей власти разбила советский корабль.

Реформы – это адский процесс, но лучше они, чем ядерная война, и поэтому на блокнотном листе нарисовал простую схему. Яковлев смотрел сквозь толстые очки, потом подтянул указательным пальцем лист к себе.

– То, что вы нарисовали тут, в некоторых аспектах подпадает под неприятные политические решения.

– Я понимаю, что в руководстве могут возникнуть прения, но…

– Прений не будет, – Яковлев сложил лист вдвое. – Политическое решение – персональное. Вас просто выкинут и всё. Будете потом в редакции журнала «Молодой коммунист» сидеть. Как раз с товарищами из комсомольского ЦК вы уже знакомы…

– Александр Николаевич…

– Ну, не переживайте так. Завтра утром едем на госдачу, там будут заседать консультанты по экономике, может, прибудет и сам генеральный. А про свои фантазии пока забудьте.

В кабинете после этого разговора я погрузился в мрачные размышления. Что, если я сделал ставку не на том и не на того? Может, следовало для начала изменить идеологическую работу? Наладить распространение идей, отказаться от совсем уж вычурного и устаревшего? Хотя, как по мне, либералы в моей жизни тоже бегали со святыми книгами, трясли ими перед простыми мужиками – а им по барабану. Просто впихнуть гуманизм не получится, особенно когда в магазине банально нет простейших товаров широкого потребления.

Сбросив с себя тяжкий моральный груз, я созвонился с Курочкой и предложил ему встретиться. Он, к моему удивлению, отказался: «Занят, занят, очень занят, пойми ты». Я уже собирался ехать домой, как мне внезапно позвонили на телефон. Из трубки послышался суховато-командный голос:

– Андрей Григорьевич? Здравствуйте. Вас беспокоит Ричард Иванович.

Господи, кто это? Как много личностей в этой гигантской системе управления. Раз позвонил в идеологию, значит кто-то из пропагандистов, наверное. Может, Косолапов? Других Ричардов я просто не знаю…

– Да, Ричард Иванович, слушаю вас.

– Хотел спросить, могу ли я ожидать встречи с вами? Неотложное, критически важное дело.

– Можно вкратце?

– Как главреду «Коммуниста», мне приходится работать с программными документами партии. Но есть некоторые проблемы…

– Угу.

Сколько бы ни пытался напрячь память, никакого Косолапова я не вспомнил. Тот факт, что он дозвонился сюда, говорил о его административных возможностях. Делать себе врага не хотелось, поэтому ответил собеседнику обтекаемо:

– Вполне возможно на следующей неделе. Я только вступил в должность…

– Но мне нужно немедленно, – Косолапов нетерпеливо перебил меня.

Интересный поворот. Но ведь я уже заместитель заведующего отделом ЦК КПСС. Я – партия, её ядерная часть. Пора бы и рыкнуть льву.

– Ричард Иванович, просьбы в таком виде не подаются. Если на этом всё, то попробуйте созвониться позднее.

– Хорошо-хорошо, пусть будет следующая неделя, – засуетился он. – Когда в таком случае?

– Моя секретарша созвонится с вами.

– Хорошо. До свидания.

Трубку повесили так быстро, что я не успел даже ответить.

На госдаче собрались в отдельной комнате люди – светила экономики. Их клёкот напоминал птичий, воробьиный: говорили о проблемах текущей плановой системы, предлагая просто подкорректировать уже имеющееся. Хотелось бы посмотреть на их лица в 1991-м, когда у них всё вышло из-под контроля.

Слепые пытаются вести слепую экономику к успеху. Чик-чирик, чик-чирик.

Зашёл Яковлев, поздоровался со всеми, обещал, что в один из дней генсек точно явится. А потом резко перешел к моему листу – как оказалось, он его подробно обработал.

– В Политбюро складывается мнение, что экономические меры следует усилить и внести большую ясность в программные документы. Тут на днях товарищ Озёров предложил несколько интересных концепций на совещании отдела. Я рассмотрел их как вполне доступные, предлагаю взять на карандаш.

– А кто товарищ Озёров? Простите, по образованию он кто? – робко спросил один из экономистов.

– Высшее политическое, в котором имеется также цикл экономических дисциплин, – защитил меня начальник. – Итак, что мы можем предложить для рассмотрения. Попробовать в партийную программу вписать такое – это нужно иметь смелость. Надеюсь, что вы и другие члены правительства сумеете разработать программу действий.

– Хозрасчет? – Один из экономистов, самый старый и уже поседевший, в сером пиджаке поправлял пуговицу. – Ну что ж, вернуться можно и к данной мере.

– Нет, всё намного интереснее, – сказал я.

Экономисты посмотрели на меня. Я улыбнулся:

– У нас есть несколько тяжелых точек. Нефть. Дефицит бюджета. Продолжающиеся боевые действия в ДРА. Антиалкогольная кампания. Неуёмные ассигнования.

Группа ученых тут же взбаламутилась, пошли громкие разговоры: «Вы чего, товарищи?». К гласности они ещё не готовы, ясное дело. Я продолжил:

– Всё это потребует от нас серьезных волевых решений. Но простого восстановления трудовой дисциплины мало. За агитационно-пропагандистскую работу наш отдел возьмется с полной отдачей, но нам нужны знания для подготовки к реализации моих предложений, изложенных ранее Александру Николаевичу.

– И что же вы такого интересного предложили?

– Мы можем внедрить идеи кооперативного социализма в народное хозяйство. Для этого нам понадобится создать слой кооператоров и отрасли, целиком функционирующие на рыночных институтах.

Лица экономистов побелели. Вмешался Яковлев:

– Но идеи кооперации предлагал и Ленин, и Бухарин…

– Так ведь Бухарина расстреляли, все его взгляды осуждены партией давным-давно.

– Значит, обратим внимание на позднего Владимира Ильича.

– Кооперативный социализм Оуэна – единственное, что я помню… – сказал седой экономист.

Боже, они и правда слепые? Или у них всё строится только на Госплане, Госснабе и Минфине? Как они собирались менять экономику к лучшему, если трясутся от самих слов о возможном изменении?

– Товарищи, я говорю о кооперативном социализме, который восстановит динамику социально-экономического развития, – встав со стула, я сделал акцент на своей фигуре. Голос намеренно повысил, чтобы не пытались перебить: – Нам нужна четкая программа действий по созданию целых отраслей, действующих без оглядки на Госплан. Да, это нарушение логики социалистической модели. Только вы забыли, что эта модель сейчас себя исчерпала. Либо не очень хотите это признать, я не знаю, но предлагаю говорить о том, что хотя бы попробовать сделать. Итак, что можно реализовать? Не трогать стратегические высоты – отрасли машиностроения, производства средств производства, добывающие, и так далее. Зато все отрасли, которые отвечают за производство и реализацию товаров народного потребления, вполне возможно вывести «за скобки».

– А какие фонды будут использованы? – спросил седой.

– То, что в союзной собственности, следует оставить как есть, – ответил я. – Но в республиканской собственности имеются доступные ресурсы. Земля, природные ресурсы, кадры – можно привлечь без лишнего внимания и окриков со стороны жестких сторонников Госплана.

– Это рекапитализация страны. Вы же понимаете это?

– В нашем случае это придание экономике нового импульса развития. Рыночные институты стабилизируют положение в сфере потребления.

«И сформируют первые независимые от партии и власти капиталы, – подумал я. – Иначе Госплан так и будет топтаться со своими фиксированными ценами до инсульта в 1991-м. А мне нужно сделать так, чтобы у Советского Союза к этому году имелся стабильный бюджет и сведенное к незначительной убыточности народное хозяйство»

Ученые перешептывались. Лицо Яковлева было напряженным, но никаких намеков на то, что я наломал дров, он не подавал. Наконец, группа вернулась к нам:

– Непонятно, как всё это делать. Как будет определяться ценообразование, и кем? Ещё вопрос: это что же, появится частная собственность?

– Нет, не появится, – успокоил их я. – Можно утвердить правовой механизм народного предприятия. Кооператив станет собственником, а его ответственным лицом будет избранный коллективом председатель. Легализовать придется доходы сверх нормы, а ещё нужны новые школы кооператоров. За обучение мы предлагаем обратиться вам к международным товарищам.

– К венграм? – удивился молодой экономист. – Или к немцам?

– Либо к югославам, – предложил я. – Но лучше обратиться к опыту скандинавов.

– Что?! Да это же капиталистический лагерь.

– И шведский социализм, напомню вам.

Экономисты настолько перевозбудились, что без стыда закурили, запили и задымили прямо в зале, стали в спорах обсуждать услышанное и яростно поедать бутерброды с колбасой. Я был настолько напряжен, что из рубашки можно было ведро пота выжать. Яковлев, глядя на меня, молчал.

Глава 7. Рынок нам не нужен

Лигачёв кричал на меня так, что тряслись стёкла в окнах. Кабинет превратился в пыточную камеру.

– Какого чёрта вы творите, Андрей Григорьевич? Я же по-товарищески просил вас не участвовать в разработке программы! Считаю, что вы недооценили политическую ситуацию в своем отделе – это настоящая ошибка.

Как мог, я пытался успокоить его: вызвав меня в десять утра к себе, он словесно разбирал на винты и гайки за то, что я согласился участвовать в составлении программных документов КПСС. Отпираться получалось плохо.

Сверху на меня глядел Ленин – на этот раз его взгляд был смесью насмешки, разочарования и гнева:

«Ага, генегат! Социал-демокгатическая интеллигенция пгоникла в пагтию. Именно поэтому и была пгинята в двадцать пегвом году гезолюция. У-у-у, батенька, да вы никак планигуете геставгиговать капитализм! Как вы пгоникли в коммунистическую пагтию?

Андгюша, вы за пголетагиат? Если да, то зачем усиливаете колебания сгеди пагтийных членов? В населении усилятся контгеволюционные настгоения… Нет, батенька, я буду голосовать пготив вас на следующем пленуме»

– Должно быть, вы всё неправильно поняли, Егор Кузьмич, – вернулся я в реальность после затянувшейся паузы. Лигачёв слегка расслабился, когда вновь услышал мой голос – видимо, ему было непонятно, почему его собеседник так разглядывал Ленина. – Позвольте объяснить, почему так вышло.

– Постарайтесь!

– Всё дело в том, что когда я высказал свое несогласие перед Александром Николаевичем, он резко возразил против моего самоотвода, счёл, что я показал непартийное поведение, что мне следует исполнять задачи, поставленные руководителем, а не отлынивать от них.

Лигачёв заметно стих. Взгляд смягчился, как будто в голове прояснилось истинное положение дел.

– А что, товарищ Яковлев так настоял?

– Именно он настоял на моей работе с программой КПСС. Близится двадцать седьмой съезд, говорил Александр Николаевич, и все силы нужно бросить на доведение документов до конца.

Ленин на стене захохотал:

«Умога, пгохиндяй какой! Я погучу ЦК пговести очистку от таких, как ты!»

«Ничего ты не поручишь, товагищ Ленин», с усмешкой ответил я вождю большевиков.

– Так вы не могли отказаться решительнее? – Лигачёв всё не унимался .

– Пойти против начальства не готов, Егор Кузьмич.

Уж этот язык ему должен быть понятен. Партийная дисциплина предполагала слепое, ничем не ограниченное подчинение нижестоящих вышестоящим. Яковлев – заведующий отделом; по этой логике препирательство с ним приведёт к оргвыводам. Лигачёв полагал, что я безупречный и, что самое главное, эффективный исполнитель – одной акцией на фестивале молодёжи я неплохо поднял репутацию СССР, которую серьёзно подмочили брежневские старики в Афганистане. Из-за них страна в какой-то патологической неурядице: чтобы пойти вперёд, к решению давно назревших проблем, необходимо закончить с ДРА тем или иным способом, но в Кабуле режим стоит благодаря исключительно нашей поддержке; как итог, мы их кормим и теряем в собственном благосостоянии, Запад раздражён, в Вашингтон пришёл Рейган со своей бескомпромиссной позицией и колет в Советский Союз «першинговыми» шипами; разумной мерой стала бы победа – полная и окончательная, но советские солдаты не могут заставить влюбить афганцев в НДПА, ДОМА и прочие организации, сделанные по московскому образцу.

Да и зачем было копировать… Или: если не было уверенности, что получится от А до Я на сто процентов – зачем полезли? Много вопросов, ещё меньше ответов. Разгребать придётся мне, попаданцу из двадцать восьмого года. Пока эти перестроечники очнутся, пока придут к смелым и более-менее вразумительным программам действий…

Взгляд уловил маленький букетик гвоздик в керамической вазочке, стоявшей на столе Лигачёва. Цветы искусственные, алый цветок – тряпочный, из ткани. Я дотронулся до лепестка, потом потёр его: на подушке пальца осталась пыль. Однако.

– Я должен высказаться вот по какому поводу, – Лигачёв достал лист белой бумаги, снова надел очки. – Тут прислали проект с вашими правками. Я не понимаю, это что, возвращение к буржуазному строю?

Ох, кто-то уже донёс. Вижу отсюда, что в тексте несколько строк помечены жирным карандашом.

– Нет, конечно, Егор Кузьмич, да разве можно?

– Заслуживает внимания вопрос о дальнейшем развитии кооперативного движения… об учёте опыта социалистического движения, об обогащении социалистической теории новыми концепциями, в частности, рыночного социализма… Рынок, Андрей Григорьевич, в капиталистических странах существует, нам он не нужен и такие идеи продвигать политически опасно.

– Мне не по рангу с вами спорить, Егор Кузьмич.

– Так скажите мне правду, просто правду: это ваша идея? Или же начальника?

Второй секретарь партии поручил мне, чтобы я, пусть и условно, шпионил за Яковлевым. Слово шпионаж громко сказано – мне достаточно было поработать полгода с Егором Кузьмичем, чтобы понять его прямолинейность и простоту во взглядах, нет в нём той московской душной склоки, которую я видел в околополите и среди друзей. Он был простой человек. Поэтому он ожидал, что я буду говорить о недопустимых вещах со стороны Яковлева. Хотя что есть мера недопустимого?

Мне даже не обидно за то, что он накричал. Однако ему меня никогда не понять. Я – зумер, продукт своего общества, а он – выходец коммунистической системы, искренне верующий в коммунизм. Он знает, что что-то идёт не так, но всё равно будет искать способы внутри самой системы, а не извне.

Это фатальная ошибка. Все изолированные системы умирают. Коренные народы в Новом Свете, слишком зациклившиеся на себе, в столкновении с европейцами пали. Японцы и китайцы, закуклившись от «варваров», гайдзинов, спустя века глубоко пожалели об этом. Полагаю, все социальные системы, закрывающиеся от мира, достигают больших показателей на коротком историческом пути – потом же начинается миксование уже известных и забитых истин, или переливание из пустого в порожнее…

– Больше всего я не люблю лицемерие, – сказал Лигачев и снял очки. – Поэтому, понимаете, хотелось бы честности.

– Предложение о развитии кооперативного движения внёс я, но после совещания с товарищем Яковлевым.

– Понятно. Пропустить эту идею не представляется возможным, Андрей Григорьевич. Но благодарю за честность.

В кабинет вошёл сам Яковлев и быстро затараторил. На его лице читалось напряжение:– Коллеги, в чем дело? Почему о совещании меня не оповестили?

– Мне сообщили, Александр Николаевич, что в документы предстоящего съезда предлагают внести меры, которые по сути являются уступкой перед капитализмом.

– Это невозможно, Егор Кузьмич, – заверил члена Политбюро Яковлев. – Мы бы не допустили такого.

На секунду в кабинете повисла тяжёлая тишина. Лигачев смотрел на Яковлева, а он на него, и посередине я в ожидании. Оба пригодились бы для реформ, но увы, они хотели поиграть со мной, превратить в таран для уничтожения своего соперника.

Пока же получается, что в этой игре правила задаю я. Быть дураком полезно.

– Думаю, вы зря сейчас провели беседу с Андреем Григорьевичем, – холодно сказал Яковлев. – С его стороны вины нет. Обсуждение программных документов сейчас самая важная задача отдела, и я его привлек для помощи.

Хорош! Одно очко в пользу Саши. Глубокий лайк, респект, все дела.

– Ну что ж, если так, то считаю разговор оконченным, – Лигачев сделал вид, что ничего не произошло.

– У меня есть один момент, который хотелось обсудить с вами, – Яковлев с Лигачевым напряглись в ожидании, что я ещё какой-то закидон покажу. – Вчера со мной связался по телефону товарищ Косолапов.

Яковлев покраснел.

– И что хотел товарищ Косолапов от вас? – спросил Лигачев.

– Он не уточнил, но просил о встрече.

– Все малозначимые встречи – после съезда, – указал Егор Кузьмич. – Тем более странно, что главный редактор «Коммуниста» решил обратиться к вам, а не к Александру Николаевичу. У нас не подготовка к съезду, товарищи, у нас в отделе бардак: и организационный, и идеологический, и политический. Ричард Иванович работает над программой КПСС, если хотите, то можете переговорить там – на полях совещаний, – он посмотрел на Яковлева, но тот никак не отреагировал.

В них уже кипит злоба. Чёрт побери, как же хочется отсюда сбежать…

– Ещё что-то?

– Нет. Договорюсь тогда о встрече с Косолаповым позже.

Выйдя из кабинета, я направился к себе, но меня остановил Яковлев – он мягко, по-отечески показал знак, душкой от очков постучал по виску: «Ты думай, что творишь!» Я в ответ лишь улыбнулся.

Да. Думаю.

Группа экономистов, рассмотревшая мои предложения, оформила первоначальный эскиз реформы. Решение дастся нелегко, и сопротивление будет невероятным. Согласование в Политбюро окажется сражением, но оно того стоит. Если ускорится процесс экономической стабилизации, шанс на сохранение СССР повысится. Правда, что-то мне подсказывает, что это может привести к ухудшению обстановки…

В памяти что-то вертится про искажение системы цен и порождение нового витка дефицита. Полагаться на своих ученых-экономистов сложно – рынка не видели и рыночную экономику вряд ли понимают, в отличие от меня, с другой стороны, моих мозгов явно недостаточно, чтобы учесть все подводные камни. Группа под руководством Шаталина и Петракова выдвигала систему хозрасчета как приоритетную для реформ. Меня это не устраивало: по желанию высшего руководства, неважно, Горбачева или вдруг оказавшегося генсеком Лигачева, хозрасчет будет сметён. Косыгин не отстоял свое детище, да и плановая система получила лишь передышку перед новыми системными сбоями.

Материалы из ИНИОН, которые передала мне Татьяна, рекомендовали вводить рыночных институтов в течение пяти-десяти лет, то есть с отсрочкой. За основу предлагалась шведская модель, добавленная срочными политическими реформами. По непонятной мне причине, возможно из-за внутреннего чутья и памяти о предыдущем опыте, политическую реформу я хотел отложить до момента, пока не наступит стабильный экономический рост.

По всей видимости коллеги Татьяны ратовали за рыночный социализм. Меня это устраивало, потому что совмещало мои левацкие взгляды с реалиями стагнирующей советской экономикой. Больше всего я боюсь не рекапитализации, а взрывных конфликтов между союзными республиками. Их будет немало, и настало время перемен, которые избавит нас от фатальных ошибок.

– Инга, вызовите машину, – обратился я к своей новой секретарше. – Мне нужно отправиться по делам.

Женщина с хорошо спрятанной сединой молча исполнила просьбу. Поработали и хватит. Машину подвезли к подъезду через пять минут: быстро сев в чёрную «Волгу», я направился на дачу Ивана Витальевича С.

– Можете возвращаться, – сказал водителю и открыл дверь.

– А как же вы?

– Ничего. Вернусь электричкой или такси.

В домике было уже натоплено. Иван пожарил на электроплите сардельки, картошку и лук. Боже, сколько же он навалил лука в сковородку…

Магнитофон играл Depeche Mode. Под ритм трека я словил вайбы из своего детства: танцы на Кропоткинской, кроссы – в кровь, мозоль потом неделю лечить, зато встреча московской зари, теплой и желто-розовой.

– Ты любишь Дэпишей? – спросил Иван.

– Ещё бы.

– Я тоже. Какой альбом у тебя самый-самый?

– Ой, ну что чуть посовременнее. Violator, например.

– Какой-какой? – на лице Ивана появился улыбающийся конфуз. – Впервые слышу про такой альбом.

Упс! Вот это исторический промах.

Мы пожали руки. Обещано, что Татьяна тоже будет, а вот Курочка приехать отказался: «Дела, дела…»

– Что за дела? Что за отмазки? Он что, избегает меня?

– В комсомоле ждут перемены, вот наш друг и подсуетился.

– Парень, у меня от такого количества лучка будет изжога, как у дракона, – обилие белых колец на тарелке вызывало во мне страх.

– А это чтобы иммунитет сильным был.

– Но-но, деда не включай.

– Расскажешь, что там получилось?

– А ничего пока не получилось, – сказал я с небольшой тоской. – Столько борьбы, а всё словно впустую. Рынок им не нужен.

– Им – это кому?

– Да Лигачёву, например. Но ты же понимаешь, что Лигачёв не единственный с такими взглядами.

– КПСС – партия двадцать шестого съезда. Была, есть и будет.

– Это тоже пессимизм, и он излишен.

– Так думаешь? У меня довольно реалистичный взгляд. Андропов не смог, сможет ли Горбачев…

Я вздохнул, вытер салфеткой рот. Как и следовало ожидать, лук вызвал во мне изжогу. Сейчас пламенем подожгу чернющие волосы Ивана, а потом его самого целиком. Дайте поесть без политоты! Приду домой и помедитирую, ну вас всех.

– Как думаешь, у нас есть шансы? – спросил я с безнадёгой в голосе.

– Только если случится чудо на 27 съезде.

Иван посмеялся, а мне показалось, что идея здравая, пусть и рисковая.

– Тогда нужно действовать. Я постарался сделать так, чтобы в программу вошла кооперативная реформа.

– Интересно.

– Ещё я позаботился о том, чтобы Рыжкову дали веские, титановые аргументы в пользу сокращения дефицита союзного бюджета.

– У тебя что, есть выход на самого предсовмина? И вообще: ты строишь наполеоновские планы. Не слишком ли?

– Да через голубей мира сообщения Рыжкову отправляю… – вилкой отделял луковые кольца от картофеля. С напряжением вцепился в сардельку и сожрал её бессовестным образом – капли жира брызнули на рукав Ивана.

– Хрюшка.

– Весь день одни и те же разговоры. Слушай, ты меня прости, но лук ты ешь сам, а мне больше не клади.

– Ладно.

– Что там с парнем, про которого я спрашивал? Освободили его?

– Это про какого ещё? – Иван уставился на меня.

– Которого должен был вытащить Курочка, помнишь?

– Ааа… Тебя ждёт сюрприз.

– Ну хоть намёк дай, Ваня. Парень же из-за глупости попал в лапы ментам.

– Всему свое время.

После ужина Иван достал карты. Играть я не умел, да и бесили они меня, поэтому саботировал как мог. Вдруг Иван, не глядя в глаза, говорит:

– Ты нашумел со своими идеями. Знаешь, будь готов к тому, чтобы на время исчезнуть с глаз начальства.

– Хм. Это как?

– Как съезд пройдет – дуй в командировку, мой тебе дружеский совет, – помолчав немного, он добавил: – Мой отец тоже так считает.

– Ты сумел с ним обсудить сценарий с ДРА?

– Кстати, да. И все они плохие.

– Это ещё почему?

– Потому что сопротивление со стороны армии и КГБ будет слишком серьезным.

Я вызывающе сложил руки на груди:

– Они и довести до конца не могут, и при этом блокируют решение по мирному выходу? И сколько им ещё нужно?

– Год, два, три…

– Ну назови хоть один самый реалистичный.

– Реалистичный? Передать мандат ООН и соседнему государству с армией.

– Там рядом только Пакистан и Индия, Ваня. И чувствую, что на Пакистан наше руководство не согласится.

– Верно.

– Тогда Индия?

– Допустим.

– И как всё будет выглядеть?

– Ты только учти, Андрей, что всё это плод воображения международников, – он виртуозно показал рукой ход волшебной палочкой. – О чем думает аппарат ЦК, о том говорит Политбюро… в теории это так. После съезда было бы проще запустить такой процесс.

– Итак?

– Расчеты построены примерно на следующем: Вашингтон, во-первых, соглашается, Нью-Дели дает согласие на ввод миротворческого контингента, во-вторых, и ООН создает общую комиссию 1+2, где Москва станет консультантом и переговорщиком между Кабулом и остальными. Выборы, скорее всего, произойдут. Если с Индией появится договоренность, то можно немедленно приступить к выводу войск.