Навола

«Такие люди – редкость», – согласился ди Балкоси.

«Слишком большая редкость, – сказал отец. – Все великие семейства владеют башнями и любят выставлять себя напоказ высоко над Наволой, но кто из них по-настоящему думает о жизни людей на улицах внизу? Кто понимает, что бьющиеся сердца вианомо и есть истинное сердце города? Что от их процветания зависит процветание всех нас? – Он вздохнул. – Если бы в Каллендре было больше благородных сердец вроде вашего, Навола преуспевала бы тысячи лет».

«Вы мне льстите».

«Я никогда не льщу. – Отец обвел рукой спящие виноградники вокруг нас. – Эти земли и лозы теперь принадлежат нам».

Ди Балкоси нахмурился: «Не понимаю».

«Я их купил».

«Вы шутите. Комецци слишком горды».

«У Комецци было много долгов. А теперь их нет. Теперь это моя земля, но, как вы можете видеть, – тут отец печально усмехнулся, – я не специалист. Я пригласил вас сюда, чтобы попросить об одолжении, ведь вы живете рядом и знаете эту землю лучше, чем кто-либо. Я бы хотел попросить вас распоряжаться этими землями от моего имени, свободно, так, как вы распоряжаетесь своими».

«Конечно же, вы шутите».

«Надеюсь, что нет, и надеюсь, что вы обдумаете мое предложение. Я был бы вам обязан. Знаю, это серьезная просьба – взять такой большой участок, но я бы хотел, чтобы эти земли процветали, чтобы о них заботились так же хорошо, как о нашем городе. И когда я смотрю на ваши земли, я думаю: ага, этот человек мудр. Мой дед всегда учил меня искать мудрых людей и их совета. Если вы окажете мне эту милость, я возьму всего одну десятую дохода, прочее же отойдет вам. Я лишь попрошу вас оставить этого доброго виноградаря, который давно трудится здесь и хорошо знает эти холмы».

Ди Балкоси был изумлен, и явно польщен, и многословно благодарил отца. Мы все провозгласили тосты среди виноградных лоз, а затем отправились в разрушенную виллу, и уселись у пылающего огня, и снова пили вино, и это был счастливый день.

А теперь, в холодной темноте куадра нашего палаццо, отец вновь спросил:

– Ты помнишь?

Я снова обдумал все случившееся, вспомнил, как раскраснелось от вина мое лицо, как мы ели голубя вокруг огня, как я скармливал кусочки Ленивке и как много было тостов.

– Ди Балкоси отсалютовал нам и сказал, что наши имена будут соперничать с Амонетти за их вина и что мы прославимся на весь Крючок. И сказал, что впоследствии мошенники будут ставить на бочки наш герб, потому что ни одно вино не будет цениться так же высоко.

– Верно, – ответил отец. – И, произнося этот тост, он смотрел мне в глаза, но его плечи были повернуты от меня.

Я задумался, пытаясь вспомнить тот момент. Все было так, как описал отец.

– Это кажется мелочью, – сказал я.

– Но не является ею.

Несколько часов спустя тишину палаццо разбило возвращение наших солдат. Они с шумом въехали в ворота – пики блестят, факелы пылают, – а перед ними бежали Томас ди Балкоси, его жена и три дочери.

Уже не такой гордый, как верхом на своей лошади, не такой самоуверенный, как среди виноградных лоз. Смертельно напуганный человек, спотыкающийся, подгоняемый нашими пиками, молящий о пощаде. Пять номо нобили ансенс, которых вытащили из их палаццо и прогнали по улицам, словно скот, теперь съежились у стены нашего палаццо, под грозной фреской, изображавшей торжество нашей семьи над Шеру.

В мерцающем свете факелов нарисованные знамена казались живыми, победоносно трепещущими, а Бык Регулаи выглядел еще больше и возвышался над всеми, грозя затоптать не только шеруанцев, но и наших новых пленников.

Какими крошечными казались эти нобили рядом с такой картиной.

Какими уязвимыми.

Какими глупыми.

Ворота с грохотом захлопнулись. Матра рухнула на землю. Наши люди схватили патро и поволокли, лепечущего и всхлипывающего, к моему отцу.

Тишина опустилась на двор. Потрескивали факелы. Три дочери оглядывались, потрясенные тем, как изменился их статус. Порванные платья, спутанные волосы, испачканные сажей лица, выражения такие растерянные, что девушки казались дурочками. Самая младшая плакала. Самая высокая обняла ее и что-то яростно зашептала на ухо, гладя по растрепанным косам.

Пусть и рваные, их шелковые платья были очень изысканными. Золотая парча и вышивка мерцали в свете факелов. В волосах сверкали бриллианты. Шея, запястья и уши усыпаны драгоценными камнями. Эта роскошь заворожила меня. Девушки напоминали павлинов, как их отец тогда в винограднике. Наша семья не любила выставлять богатство напоказ. Не считая крупных торжеств, отец носил черное платье с простой вышивкой, изображавшей быков или монеты. Но мы были банка мерканта, а Балкоси – старинными аристократами. Во всех отношениях мы были разными.

Старшая девушка опустилась на колени рядом с упавшей в обморок матерью, пытаясь привести ее в чувство. Наши солдаты равнодушно смотрели на происходящее.

– Только сейчас они начинают понимать, что значит бросить нам вызов.

При звуке этого голоса я вздрогнул. Каззетта скрывался в тенях за моей спиной. Я приготовился услышать оскорбление, поскольку не заметил, как он появился, но в кои-то веки стилеттоторе не стал наказывать меня. Вместо этого он встал рядом со мной у перил. Меня окатил запах дыма, густой, удушающий. Лицо Каззетты было черным от сажи.

– Вы обгорели!

– Най. – Глаза Каззетты свернули под маской из копоти. – Сгорели наши враги. Все до единого. Все сгорели заживо в их башне. Теперь даже Амо не под силу узнать их души.

Он выглядел так, словно с боем пробивался из ям Скуро.

Каззетта прислонился к перилам, и пепел посыпался с его колета.

– Как поживают Балкоси? Удалось ли им понять, что значит вмешиваться в политику?

Я прочистил горло.

– Я думал, они будут надзирать за гаванью. Из-за их популярности. Думал, что отец решил не трогать их. Думал, что мы теперь партнеры. Мы собирались вместе делать вино. Вино, которое все захотят попробовать.

– Неужели? – Каззетта отряхнул плащ, вызвав новый дождь из пепла. – Балкоси считали свой род таким высоким, что полагали себя неуязвимыми, а ваш таким низким – пылью под ногами. Лишь сейчас они осознали свою ошибку.

– Но… – Я собрался с духом. – Что изменилось?

Каззетта пожал плечами:

– Два человека распили бутылку вина, и один лучше узнал другого.

– Отец сказал, что Балкоси повернул плечи, когда говорил тост.

Каззетта фыркнул:

– Он так сказал?

– Думаете, солгал мне?

Каззетта рассмеялся:

– Най. Никоим образом. Если ваш отец сказал, что были повернутые плечи, не сомневаюсь, они имели место, но подозреваю, что не только они. Разум вашего отца – беспокойный зверь, Давико. Словно расхаживающий туда-сюда тигр. Вечно голодный, вечно настороже. Вечно готовый к прыжку. Вещи, которые этот человек замечает и выхватывает… думаю, он сам не сможет перечислить их все. Он может говорить, что это был разворот плеч, но я уверен, было что-то еще. Возможно, Балкоси слишком быстро пил после тоста. Возможно, слишком широко улыбнулся, когда ваш отец предложил ему партнерство. Возможно, продемонстрировал слишком много мелких желтых зубов. А может, нахмурил лоб, услышав, что ваш отец станет его соседом. Может, все это вместе. В конечном итоге он повернул плечи не в ту сторону. И ваш отец отправил меня проследить за патро. – Каззетта мазнул тремя пальцами по щеке, бросая оскорбление пленникам внизу. – Я наблюдал, кого посещал Балкоси и кто посещал его. Смотрел, как он стоял на коленях в катреданто и как лежал под своей любовницей. Я проследил за ним до Спейньисси, семейства, которое никогда не водило дружбу с нами. Я одарил золотом слуг и послушал у окон и дверей ушами, которые иногда принадлежали мне, а иногда нет. Я слушал рассерженных архиномо нобили ансенс. Маленьких людей с большими именами, которые помнили минувшую славу и замышляли убийство. – Он сплюнул в сторону пленников. – Эти твари хотели уничтожить вашу семью.

Я уставился на дочерей, окруженных сталью наших солдат. Три испуганные девочки, бесчувственная мать – и все они съежились под величественной фреской, изображавшей победу нашей семьи над Шеру.

– Они не выглядят опасными.

Каззетта фыркнул:

– Даже дурак может быть опасным.

Высокая девушка помогала матери сесть, стирая кровь с ее волос: та ударилась головой, когда падала. Я подумал, что наложница моего отца Ашья тверже характером, чем эта обморочная аристократка. Матра слабая. Даже ее дочь крепче.

– Пусть судьба Балкоси станет для вас уроком, Давико. Дураки опасны. Опасны для вас, опасны для своих союзников. И особенно опасны для самих себя. Томас ди Балкоси был дураком, полагая, что может сговориться со Спейньисси. И был дураком, веря, что популярность защитит его. Но самым большим дураком он был, не понимая, на что способно его лицо. Чему бы ни научил вас Аган Хан с его мечом или Мерио с его счётами, знайте, что Томас ди Балкоси погубил собственную семью не сталью или золотом, но лицом. Он хотел поиграть в политику, где искусство фаччиоскуро является одновременно мечом и щитом, – и у него не было ни того ни другого. Он вообразил, что может сесть парлобанко с вашим отцом. Этот дурак погубил себя в тот момент, когда согласился встретиться с вашим отцом на виноградниках и обсудить вино. – Каззетта вновь махнул тремя пальцами в сторону пленников. – И вот Спейньисси сгорели дотла в своей башне, а Балкоси стоит на коленях перед вашим отцом и молит о пощаде. Запомните эту ночь, маленький господин, потому что скоро вы будете сидеть парлобанко, как ваш отец, и вы должны читать людские лица так же хорошо, как он, и быть таким же осмотрительным, каким следовало быть ди Балкоси. Запомните эту ночь, мальчик, ибо там внизу – цена провала.

Слова Каззетты вызвали у меня дурное предчувствие. Я хотел спросить, как же я научусь читать человеческие лица, но Каззетта уже шел прочь, таял среди темных колонн галереи.

– Балкоси мы тоже сожжем? – прокричал я ему вслед. – Они все сгорят?

Тень Каззетты помедлила, но он не оглянулся.

– Най. Ваш отец слишком мудр для этого.

И так оно и было.

Час спустя отец и патро ди Балкоси вышли из отцовской библиотеки. Матра воссоединилась со своим глупым мужем, а меня позвали вниз, на куадра.

Солдаты расступились передо мной, и я прошел туда, где отец ждал рядом с семейством Балкоси. Люди, которых я знал всю жизнь, в которых видел только спутников или телохранителей, теперь казались огромными и ужасными. Их мечи были обнажены. Кровь запятнала клинки и доспехи. Лицо Агана Хана было рассечено, борода пропиталась кровью, казавшейся чернее волос.

Патро, когда-то столь гордый, стоял рядом с отцом, униженно опустив голову. Матра всхлипывала в рукав. Три дочери сбились вместе, ища поддержки друг у друга, а не у сломленных матра и патро.

Отец взял за руку самую высокую девушку и вложил ее ладонь в мою.

– Покажи этой сиа палаццо, – сказал он. – Окажи ей достойный прием. Теперь сиа Челия – твоя сестра.

Глава 5

Что за странная ночь, что за странный поворот Судеб. Я знаю, что хозяин из меня был необычный – но Челия ди Балкоси была еще более необычной гостьей. Эта высокая, стройная девушка в порванных юбках, с растрепанными волосами, измазанной сажей кожей и широко распахнутыми глазами, темными и внимательными. Я до сих пор помню холод ее пальцев, когда отец вложил ее руку в мою. Помню облачко ее дыхания в ночном воздухе куадра.

Челия была изрядно выше меня. Видя, как она заботится о матери и как сестры ищут у нее поддержки, я решил, что она гораздо старше. Позже я узнал, что Челия была старше меня всего на год и просто быстро росла, как и многие девочки ее возраста, но тогда я подумал, что она намного старше – и намного, намного умнее.

Покажи этой сиа палаццо.

Окажи ей достойный прием.

Теперь сиа Челия – твоя сестра.

Будь я благовоспитанным взрослым человеком, принимающим юную сиа при столь тревожных обстоятельствах, мне бы следовало сразу отвести ее к наложнице моего отца, Ашье.

Там девочку напоили бы горячим сладким чаем и накормили бисквитами с молотой специей ха, как любила Ашья, как готовили на ее родине. Ашья, мудрая и утонченная, устроила бы несчастной девочке горячую ванну, а служанки нежно и ласково смыли бы копоть битвы с кожи Челии и распутали черные колтуны ужаса в ее волосах. Потом Челию нарядили бы в новую теплую одежду (размер которой Ашья с легкостью определила бы на глаз) и вновь напоили горячим чаем с молоком у потрескивающего огня, и Ашья бы говорила, и говорила, и говорила ни о чем, пока глаза Челии не начали бы слипаться от усталости и напуганная пленница не стала бы готова к отдыху.

После чего ее унесли бы в постель – спать и приходить в себя.

Фьено секко, вино фреско, пане кальдо, как мы любим говорить. Сухое сено, чтобы спать, холодное вино, чтобы пить, горячий хлеб, чтобы есть. Гарантия помощи. Клятва гостеприимства и защиты, которую все наволанцы воспринимают всерьез. Не слушайте тех, кто утверждает, будто мы жестоки и коварны. Мы знаем, как обращаться с гостем.

Но я был юн и неопытен в подобных тонкостях.

И потому я потащил Челию смотреть палаццо, показал ей три куадра, которые были сердцем нашего дома, каждый – в окружении двухъярусных, а то и трехъярусных галерей с колоннами и разбитыми в центре садами; показал апартаменты отца и апартаменты Ашьи, показал, где спят стражники и слуги, где находятся кухни и бани, привел ее в свою комнату и продемонстрировал шахматы из оникса и мрамора, сделанные в Шеру. Показал ей портреты моей семьи, которая теперь станет ее семьей, рассказал про Дейамо, который был добр и заботился о сиротах, и про Быка, который защищал Наволу. Показал портрет матери, которая умерла много лет назад, и отцовскую библиотеку с книгами и письмами из множества земель. Показал фрески со старыми богами и богинями, и фрески с сюжетами из нашей семейной истории, и много чего еще.

Челия внимательно смотрела и слушала, но не оживала.

Тогда я привел ее на крышу, где были разбиты ночные сады, где мерцали сумеречные цветы и в теплые летние месяцы порхали светящиеся бабочки и мотыльки. Но холодной ранней весной сады были неподвижны, а когда мы посмотрели на город – мимо куполов Каллендры и острой башни Торре-Джустича, где держали преступников, мимо огромного купола катреданто, – то увидели кое-что еще: две башни, пылавшие над городом, словно сигнальные факелы. Защитные башни Спейньисси и семьи Челии. Дело рук моей семьи.

– Прости, – сказал я, покраснев от смущения. – Я не подумал.

Челия пожала плечами, словно это была мелочь, но ее взгляд не отрывался от горящих башен. Я потянул ее за руку, чтобы увести от кошмарного зрелища, но она не сдвинулась с места. Я снова потянул:

– Пожалуйста. Давай уйдем. Я знаю место поприятнее. Тебе станет лучше. Прости меня.

Ее глаза смотрели на горящие башни.

– Пожалуйста.

Она содрогнулась – и подчинилась. Мы пошли прочь, вниз по лестнице и через сады, подальше от этого кошмарного вида, и наконец оказались там, куда мне следовало отвести ее сразу.

В теплой темноте конюшен я засветил фонарь. Мягкие и легкие запахи сена и сладкого навоза окружили нас. Ленивка вышла из теней, настороженно склонив голову, опасаясь ночной тьмы и происходящего на куадра. Приблизилась, неуверенно мотнув хвостом. Она не прыгнула на Челию, но обнюхала ее руку, потерлась о ноги, а потом уселась и уставилась на девушку вопрошающими карими глазами.

– Кто ты? – спросила Челия.

– Это Ленивка, – сказал я. – Ленивка, это Челия. Теперь она моя сестра.

Челия слабо улыбнулась.

– Значит, Ленивка? – Она опустилась на корточки и провела руками по голове и шее Ленивки, почесала за ушами. – Он редко про тебя вспоминает, да?

Ленивка завиляла хвостом и лизнула Челию в щеки. Настороженное лицо смягчилось.

Пенек выглянул из своего стойла.

– А это Пенек, – сказал я.

Я показал Челии корзину со сморщенными яблоками и морковью, которыми можно было угостить Пенька. Упругие губы скользнули по ладони Челии, и ее осунувшееся лицо смягчилось еще больше. Плечи опустились. Напряженное тело расслабилось.

Я приободрился.

Челия ласково улыбалась, пока он губами подбирал угощение с ее ладони.

– А кто такой Пенек?

– Пенек – мой пони. Он из породы дераваши.

– Дераваши очень маленькие, – заметила она.

– Но крепкие, – возразил я. – Отец скрещивает их с другими, со скакунами, ради выносливости.

– Однако Пенек маленький. – Челия скормила ему морковку и зашагала вдоль стойл.

Еще одна лошадь высунула голову.

– А это кто?

– Ветер. В нем есть кровь дераваши.

– Ай. – Глаза Челии сверкнули. – Он великолепен. – Девушка угостила лошадь морковкой. – Думаю, Ветер, я бы хотела на тебе ездить.

– Ветер мой, – возразил я.

Челия подняла глаза:

– Но я думала, ты ездишь на Пеньке?

Я отвернулся, пристыженный, и пробормотал:

– Мне нельзя ездить на Ветре, пока не научусь лучше обращаться с мечом. Аган Хан говорит, что Ветер не станет уважать меня, если я не смогу достойно владеть оружием.

– А. – Я думал, Челия рассмеется, но она серьезно кивнула. – Полагаю, твой человек мудр. Нужно заслужить место в седле, а не получить его просто так.

У меня возникло неловкое чувство, что она говорит не обо мне, а о своем отце и ей стыдно за глупость своей семьи.

– Твой отец убьет меня? – внезапно спросила она.

– Он… что?

– Он убьет меня?

Вспоминая этот момент, я с нежностью отмечаю детскую прямоту. Каким бы шокирующим ни был ее вопрос, его бесхитростность резко контрастировала со скрытными путями фаччиоскуро, из которых состоял мир моего отца: поворот плеча, сжатые губы, глоток вина – и которые предвещали кровавые события.

Это был откровенный вопрос, заданный прямо, и он заслуживал прямого ответа.

Преподнесут ли гостю убийство?

Это был важный вопрос, быть может, самый важный. Который следовало задать (с точки зрения Челии – уж точно) – и на который следовало ответить честно (с моей точки зрения, если мы хотели стать добрыми братом и сестрой).

Я начал со стремительных, почти пылких отрицаний, затем умолк и задумался. Такой вопрос заслуживал внимательного изучения.

Ай. Быть смелым, как Челия, чтобы задавать самые трудные вопросы и ждать трудных и честных ответов. И самому иметь смелость отвечать искренне. Каким даром это кажется теперь, после всего, что я повидал и сделал, всего, что испытал и причинил. После всех политических обманов, что довелось увидеть. Теперь я вспоминаю вопрос Челии и желаю, чтобы любые вопросы можно было задать так же откровенно – и получить такой же откровенный ответ, как тот, что я дал в ту ночь, без тени фаччиоскуро.

– Най, – ответил я со всей серьезностью, которую молодость привносит во взрослые вопросы. – Мой отец не причинит тебе вреда. Ты в безопасности.

– Откуда ты знаешь?

Я попытался облечь мысли в слова.

– Просто… я знаю его.

Челия серьезно кивнула, но явно не поверила мне. Я попытался придумать доводы, способные ее убедить. Мой отец был не из тех, кто ходят на Куадраццо-Амо посмотреть, как вору отрубают руки на ступенях Каллендры. Моя семья не присоединялась к толпам, собравшимся поглазеть, как с прелюбодейки срывают одежду, чтобы выпороть плетьми, или как убийцу разрывают лошадьми. В отличие от калларино, отец не кричал, что хотел бы увидеть чью-то голову на пике или пустить кому-то кровь на глазах у его семьи.

– Мой отец не получает удовольствия от чужой боли, – наконец сказал я. – Он не похож на кошку, которая играет с мышами. Он ди Регулаи. Он держит свое слово. Мы выполняем наши обязательства. Таково наше имя.

– Губы мужчин говорят о чести, но их руки говорят правду, – ответила Челия.

– Кто это сказал?

– Моя мать.

– Мой отец говорит правду. Всегда.

– Так говорят твои губы.

Я попытался найти человека, которому Челия поверила бы.

– Ашья тоже так говорит, а она женщина.

– А кто такая Ашья? Твоя мать?

– Моя мать умерла. Ашья наложница отца.

– Сфаччита? Я о ней слышала.

Я потрясенно втянул воздух.

– Не называй ее так.

– Разве она не рабыня? Разве не носит три-и-три?

Ашья действительно была рабыней со шрамами, но эти слова звучали неправильно. Никто из нас не говорил так, никогда. Ашья управляла палаццо. Она была любовницей моего отца. Она всегда была рядом.

– У нее есть власть.

Челия пожала плечами, словно Ашье она тоже не верила. Она не верила мужчинам. Не верила рабам.

– Если бы отец хотел тебя убить, – с жаром сказал я, – он бы послал Каззетту. Тот покончил бы с тобой, как покончил со Спейньисси. Если бы ты должна была умереть, то уже была бы мертва. Таков мой отец. Когда он бьет, он не медлит. Но Каззетта говорит, что мой отец слишком умен, чтобы убивать твою семью, а значит, тебе ничто не грозит. Я в этом уверен.

– Кто такой Каззетта?

– Кинжальщик моего отца.

– Ай. – Она вздрогнула. – Его я знаю. Он скорпион.

– Он хуже скорпиона, – ответил я – и Челия понравилась мне еще сильнее, пусть лишь по причине нашей общей неприязни к Каззетте. – Но если бы ты должна была умереть, то уже встретилась бы с его клинком. Он быстр. Здесь ты в безопасности. Я в этом уверен.

– И что со мной будет?

– Ну… ты станешь моей сестрой.

– Но у меня уже есть семья.

Я оказался в тупике.

– Быть может, твоя семья тоже будет жить вместе с нами?

Но конечно же, произнеся это, я сразу понял, что ошибся, и умные темные глаза сказали мне, что Челия тоже это понимает. Когда мы вернулись на куадра премиа, ее родные исчезли, будто их никогда и не было.

Томаса ди Балкоси не сожгли дотла. Его вместе с оставшимися членами семьи переселили на Скарпа-Кальду, управлять оловянным рудником моего отца, а Мерио теперь распоряжался различными виллами и поместьями Балкоси. Мы отправляли патро достаточно нависоли, чтобы он мог вести подобающий образ жизни – до тех пор, пока не приближался к Наволе. Патро предупредили, что, если он посмеет вернуться, его заключат в Торре-Джустича и калларино решит его судьбу в соответствии с нашими законами, поскольку у нас имеется множество доказательств, что он замышлял свергнуть Каллендру и отдать власть над городом Спейньисси и их приспешникам. Балкоси дали понять, что от гнева калларино его защищает только милосердие моего отца.

– Почему ты пощадил Балкоси? – спросил я на следующий день. – Почему их, но не Спейньисси? Почему сиа Челия теперь моя сестра? Как и Спейньисси, патро злоумышлял против нас, однако ты не стал убивать его и лишь сослал прочь.

Отец улыбнулся:

– Подумай об этом.

– Дело в том, что он был популярен? И Каллендра бы не допустила убийства? Калларино рассердился, что мы отправили его в одну сторону, а сами пошли в другую? У Балкоси есть друзья, которые за них заступились?

– Подумай. А сейчас пойди и проследи, чтобы твоя сестра хорошо устроилась.

И я думал, но так и не пришел к однозначному выводу. Балкоси были в нашей власти, а Каззетта всегда говорил, что самая лучшая змея – безголовая змея. Единственное, в чем я убедился, так это в том, что отец обладал хитрым умом и формировал мир в соответствии со своими мыслями.

Семья Спейньисси погибла, потому что так захотел мой отец.

Семья Челии была изгнана, потому что так захотел мой отец.

Челия ди Балкоси стала моей сестрой, потому что так захотел мой отец.

А когда он с улыбкой сказал, что мне следует поразмыслить над причинами, это лишь продемонстрировало, как мало я понимал, и встревожило меня.

– Как мне с ним сравняться? – спросил я у Мерио позже, на уроке в скриптории. – Он все время думает и планирует. Даже во сне. Он играет в карталедже вслепую – и каждый раз побеждает меня. У него всегда есть в запасе еще один план или замысел. Он никогда не попадает в ловушку и не ошибается.

– Разве он не говорил тебе, что совершил ошибку с Балкоси? Мне он это сказал.

– Говорил. Но я в это не верю.

Мерио рассмеялся:

– Ай, Давико. Ваш отец – человек, как и все мы. События со Спейньисси не были идеальными. Ваш отец предпочитает, чтобы калларино занимался политикой, а Каллендра использовала власть, не упоминая имя ди Регулаи. Архиномо нервничают, когда башни горят и нобили ансенс молят о пощаде. Если бы существовал иной путь, ваш отец выбрал бы его.

– Но он вовремя заметил заговор. Мы живы, а Спейньисси мертвы, и Балкоси теперь служат нам. Вы сами говорите, что мерилом умений моряка является не то, как он плывет по синим волнам, а то, как плывет по черным.

– Действительно. И ваш отец ловко управляется с теми и другими. Это верно.

– Каззетта говорит, я должен быть таким же, как он, – мрачно сказал я, – но я не такой.

– Потому-то мы и заставляем вас учиться, Давико! – Мерио взъерошил мне волосы. – Не думайте, будто овладеете мастерством за одну ночь. Это долгий, трудный процесс. Ваш отец упорно практиковался, прежде чем стал тем, кто он теперь. Со временем вы сравняетесь с ним.