Навола

– Там чума, – сказал я. – Диктатор истребил всех кошек, и теперь там великая чума.

– Ах-х-х. – Глаза калларино расширились. – Что ж, вот это песня.

Приободрившись, я продолжил:

– Подорожает шелк. И лошади. И хажские шкуры. Морские капитаны отказываются швартоваться в Геккате. Вся торговля пойдет через Чат, а там орудуют бандиты. И диктатор сделал то же самое в Тизаканде и Самаа, а значит, тот путь тоже закрыт. Теперь мы будем покупать товары у купцов, которые боятся путешествия, и нанимать больше стражи для караванов, которые следуют через земли Оазисов, и ждать, пока не кончится чума.

Последнего я не знал, но это объяснил мне отец, показав карту с немногочисленными торговыми путями в далекий Ксим. Он также сказал, что нам придется пересмотреть свой подход к обязательствам защиты торговцев и их цену – и что наши партнеры в Геккате уже наверняка сбежали от чумы, забрав с собой банковское серебро. А значит, мы посмотрим, придут ли они к нам или исчезнут, или, быть может, диктатор убил их либо ограбил, а может, наша ветвь выстояла, несмотря на болезнь. И все это началось из-за диктатора, который боялся кошек.

– Это действительно полезная информация, – сказал калларино. – Хорошо, что твой отец учит тебя семейной мудрости.

– Он еще в самом начале пути, – произнес отец.

– Чи, – отмахнулся калларино. – Ваш мальчик уже читает, и пишет, и пользуется счётами, а теперь он постигает ваш талант узнавать мельчайшие подробности из самых далеких мест. – Калларино наставительно потряс передо мной пальцем. – Не позволяй высоким нравственным устоям отца деморализовать тебя, Давико. Если бы ты был моим сыном, это уже был бы триумф. Мой старший бесполезен. Пьет вино, сражается на дуэлях в глупых вендеттах и прогуливает лекции в университете. В детстве я слишком баловал его, и теперь это ребенок в теле взрослого. Я бы не раздумывая обменял его на тебя.

– С детьми всегда непросто, – заметил отец.

– Вам нужно завести еще одного. Я намереваюсь завести двадцать, если получится. Мне нужен кто-то, кто будет соображать лучше Рафиэлло.

– Думаю, мне достаточно, – сказал отец.

– Чи. Вы ди Регулаи. Вы заслуживаете гарема прекрасных жен и армии детей вроде Давико. Ашья хорошая спутница, но это не причина не взять новую жену. Еще несколько сыновей пойдут вам на пользу.

– При условии, что они не будут похожи на Рафиэлло.

Калларино поморщился:

– Это моя вина. Я был слишком добр к нему.

– Что ж, думаю, я не стану играть в кости с фа́тами. – Отец ласково потрепал меня по плечу. – Мне достаточно сына, который у меня есть. А теперь расскажите, что за ссора у вас вышла с ди Балкоси.

– Этот скользкий угорь! Сегодня он явился в Каллендру и предложил создать для номо ансенс новый «консультативный совет» из десяти человек. Совет, состоящий только из номо ансенс, и никаких других членов Каллендры.

Отец нахмурился:

– С какой целью?

– Они будут отбирать кандидатов, из которых я смогу назначить министров.

– Веридимми?[23] – Отец вскинул брови. – Ди Балкоси просит об этом? С каких пор он занимается политикой?

– Я удивился не меньше вашего. Вы бы его видели. Он говорил с таким смирением и искренностью. Клялся в свете Амо, что желает лишь самого лучшего для города. – Калларино нахмурился. – Хотелось ему верить. Половина Каллендры кивала к концу его речи. Он напоминал Гарагаццо, читающего проповедь о милосердии Амо.

– Кто внушил ему эту идею?

– Он утверждает, что это его собственная идея.

Отец фыркнул:

– И как будут выбираться в совет эти благородные люди?

– У него есть список.

– Очень предусмотрительно с его стороны.

– Само собой, Авицци, Д’Аллассандро, Спейньисси, Малакоста. Все старинные имена, чья история уходит к корням Наволы. Люди, которые «лучше всех знают ее потребности». А поскольку у них есть земли и титулы, их нельзя подкупить и склонить, в отличие от прочих. – Тут он многозначительно посмотрел на отца. – От тех, которые родились без земли и зависят от торговли нависоли и обязательствами.

Отец выпрямился:

– Откровенно.

– Более чем.

Беседу прервало возвращение Мерио со слугами и подносами. На подносах стаканы горячего чая для всех нас, а также фенхелевые бисквиты и горькие сыры. Пока слуги раскладывали еду, отец молчал, дожидаясь их ухода. Калларино принялся за угощение. Мерио закрыл двери и встал рядом с ними, слушая и охраняя наш совет.

– Спейньисси, – наконец произнес мой отец. – Вы сказали, что Спейньисси был в списке Балкоси?

Калларино мазнул тремя пальцами по щеке.

– Этот любит все, что вызывает неприятности.

– Верно. Похоже на него. Спейньисси скользок и пронырлив.

– Иногда я представляю его в виде змеи, которая шипит и капает ядом в уши другим. Но на этот раз дело не только в Спейньисси. Всем номо ансенс понравилась эта идея. Даже тем, кого нет в списке. Они ненавидят делиться голосами с вианомо в Каллендре.

– Несколько представителей гильдий? Несколько человек с улицы? И внезапно Балкоси сует пальцы в политику?

– Завтра я отправлю за ним люпари. Посмотрим, как сильно он любит свои пальцы, когда лишится парочки.

– На каких основаниях?

– Возможно, налоги. – Калларино подул на свой чай. – Они все мухлюют с налогами. – Он задумчиво втянул чай сквозь зубы. – Это не важно. Я поймаю его в городе, чтобы он не смог сбежать в свой загородный кастелло[24]. Он думает, что старая благородная кровь защитит его от меня, да только рано или поздно всякой крысе приходится вылезти из норы.

– Но он принадлежит к старинному роду. И его любят больше прочих. Действительно любят. Он не Спейньисси.

– Если он продолжит болтать, это распространится. Кое-кто из гильдии тоже поддерживает его идею. Вы хотите, чтобы писсиолетто вроде Пескамано стал первым военным министром? Чтобы поручал своим дружкам покупку мечей и доспехов? Чтобы выбирал строителей для ремонта надвратных башен? Вам нужен первый министр торговли, который будет решать, кто чистит дно гавани? Или где покупать мрамор для Монастыря скорби? Как насчет того, чтобы доверить Амолучо монетный двор? Не успеете оглянуться, как он начнет чеканить огонь Амо на наших нависоли и жертвовать их Гарагаццо. Тот, кто контролирует казну, контролирует город, и мы оба это знаем. Най. Я наступлю ему на горло и не дам вам вмешаться. Это моя сфера. Мы об этом договорились. И сейчас я прав.

– Най. Конечно нет. Вы абсолютно правы. Если вам преподносят бокал с кровью, нужно осушить его до дна.

– Сэй фескато[25]. У вас есть какая-то мысль. У вас всегда есть какая-то мысль. Выкладывайте.

Отец склонил голову:

– Я думаю, что одна голова на пике почти всегда ведет к новым головам. Мы оба достаточно стары, чтобы помнить войны между семействами. Когда мы все сидели в своих башнях, а на улицах кипели схватки. Стража одного архиномо против стражи другого, третьего. Хаос.

– Я прикажу люпари…

– А собаки продолжат жиреть.

– Вы хотите, чтобы я его ублажил!

От вспышки гнева калларино я вздрогнул, но отец не испугался.

– Ни в коем случае. Никогда не демонстрируйте слабость. Однако этого патро любят. Он не похож на Фурий или Спейньисси. И на его щеках не видно следов. Но все же… – Отец задумчиво умолк.

– Но все же?

– Но все же теперь наш друг вышел на свет. Вы его видите. Я его вижу. Другие тоже его видят. Что, если вы не станете на него нападать, а вместо этого сделаете его еще более заметным? Дадите этому доброму, честному номо нобили ансенс шанс показать нам, как любящий свой город архиномо может послужить высшему благу. Поручите ему что-нибудь важное и зрелищное. Например, строительство Монастыря скорби.

– Он ничего в этом не понимает, – возразил калларино.

Отец вскинул бровь. Глаза калларино расширились:

– Ай! Умно.

Склонившись друг к другу и потягивая чай, они плели интриги, предлагая идеи, прорабатывая путь и план.

– Быть может, он усвоит урок… – начал отец.

– А быть может, нет… – продолжил калларино.

– Но в любом случае это отодвинет обсуждение на задний план.

– И определенно отсрочит решение по его предложению.

– А к тому моменту, как вопрос всплывет снова…

– Он уже сделает выбор, заключит соглашения и контракты.

– Некоторые семьи получат прибыль…

– А другие останутся в стороне! – Калларино энергично кивал.

– Наш чистенький друг запачкается, – сказал отец. – А человека с грязными щеками трудно любить.

– Он определенно рассердит других своим выбором. Он запачкается… – Нахмурившись, калларино взял паузу. – Я думаю, это должна быть чистка гавани, а не монастырь.

– Гавань не столь символична, – возразил отец.

– Не столь, – согласился калларино, – однако многие нобили зависят от беспрепятственной торговли в порту. И на гильдиях это тоже отразится. Придется уравновесить больше интересов. Нажить больше врагов.

Отец сдвинул брови, размышляя.

– Ай. Это также затронет крупных торговцев.

Калларино жадно подался вперед:

– И портовых грузчиков. И иностранные суда. И островных рыбаков. И вианомо из порта. Список бесконечен.

Отец пригладил бороду:

– Ай. Вы правы, гавань затянет ди Балкоси в более широкую сеть. – Он хлопнул по столу. – Вы совершенно правы!

Так оно и шло. Они пили чай, ели сыр и строили махинации, и наконец калларино отбыл с теплым плащом и еще более теплым выражением лица.

Когда он ушел, Мерио сказал отцу:

– Вы предложили отличную идею – поставить Балкоси распоряжаться гаванью.

– Действительно, – согласился отец. – Монастырь обернулся бы катастрофой. Гарагаццо был бы недоволен.

Я в замешательстве переводил взгляд с одного на другого.

– Но ведь это калларино предложил гавань, – возразил я. – А ты предложил монастырь.

– Да?

– Я сам это слышал.

Отец и Мерио обменялись понимающими взглядами.

– Неужели?

Я смотрел то на отца, то на Мерио, смущенный, пытаясь понять, почему они улыбаются.

– Ты предложил монастырь, – вновь сказал я. – Не гавань. Я слышал.

– Давико, – произнес Мерио, кладя руку мне на плечо, – вы должны не только слушать то, что говорит человек, но также думать, почему он это говорит. Ваш отец похож на глупца?

Отец посмотрел на Мерио, насмешливо вскинув бровь.

– Нет, – сказал я. – Конечно нет.

– Верно. Он не глупец. И все же монастырь был плохой идеей. Если бы строительство пошло прахом, это лишило бы вашего отца важного союзника, Гарагаццо, нашего верховного каноника. Так зачем вашему отцу предлагать столь ужасную идею?

Я смотрел на Мерио, совершенно растерявшись.

– Калларино похож на человека, который любит подчиняться приказам? – спросил Мерио.

– Най. – Я потряс головой. – Он любит отдавать приказы.

– А значит?..

Постепенно до меня дошло.

– Ты предложил калларино плохую идею, чтобы у него была возможность придумать что-то получше. Чтобы он решил, что это его идея, и был рад. Ты заставил его поверить, что он сам ее придумал.

Отец откинулся назад с гордой улыбкой:

– Видите, Мерио? Он учится.

– Он ди Регулаи, – ответил Мерио. – Это у него в крови.

Оба выглядели довольными, и я сделал вид, что тоже доволен.

Но на самом деле случившееся меня встревожило. Я испугался гнева калларино. Он ворвался в отцовскую библиотеку, опасный и ужасный, и я хотел только одного: спрятаться под столом вместе с Ленивкой. Однако мой отец ничуть не испугался. Манипулирование людьми было для него простой игрой, требовавшей не больше усилий, чем у ребенка – катить мяч куда заблагорассудится. Одного взгляда на калларино мне было достаточно, чтобы захотелось сбежать от его ярости; отец же увидел возможность изменить городскую политику по своему желанию.

– Мерио, – сказал отец, собирая письма и готовясь отправиться отдыхать, – пожалуй, я не прочь сесть за доску с нашим другом ди Балкоси. Быть может, распить с ним бутылочку вина.

– По какому поводу?

– Узнайте, что производят на его землях. Возможно, он не откажется от помощи в торговле. Или ему будет выгодно открыть у нас доверительный счет, который приумножит его семейное состояние. У него должна быть какая-то нужда или желание. Поскольку он решил выйти на свет, давайте изучим его повнимательнее.

Неделю спустя отец встретился с ди Балкоси на залитом солнцем холме и оценил его. Если бы Балкоси был умнее, он бы сбежал, как только получил отцовское приглашение.

Глава 4

Я проснулся среди ночи от ощущения чего-то неправильного.

Мне снились странные, мучительные сны, кишевшие насекомыми, которые вылезали из земли и ползали по мне. Они облепили меня, а я лежал, застыв в неподвижности, зная, что, если шевельнусь, они меня сожрут. Жуки Скуро, муравьи, тараканы, некоторые размером с мою ладонь… И конечно же, когда я проснулся – извиваясь, чтобы стряхнуть их с себя, – ночь показалась мне полной угрозы. Но хотя сердцебиение постепенно успокоилось, чувство опасности осталось.

Ощущая себя одновременно глупым и испуганным, я разбудил Ленивку и слез с кровати. Надел тяжелый халат, и мы прокрались по холодному полу к двери и приоткрыли ее.

Снаружи только пустая крытая галерея, тихие колонны и спящие темные двери других жилых помещений, окружавших наш садовый куадра. Все выглядело как обычно. Стояла холодная весенняя ночь, ясная и безлунная. Высоко в небе поблескивали звезды, рассыпанные по куполу Амо.

Ленивка навострила уши. Я замер, прислушиваясь вместе с ней.

Люди. Тихий шепот. Звон и лязг. Следуя на звук, мы с Ленивкой прокрались к нашему куадра премиа. Скользнули в арочный проход и выглянули с дальней стороны, откуда над перилами открывался вид во двор. Я втянул воздух. Солдаты. Воины с Быком Регулаи на груди. Больше людей, чем я мог предположить по незначительному шуму, что они производили, седлая лошадей.

Пригнувшись, мы с Ленивкой спустились по лестнице и спрятались за древней урной. Солдаты затемняли лица углем и обтягивали доспехи шерстяной тканью, чтобы приглушить лязг и блеск. Другие заворачивали копыта лошадей в кожу, чтобы скрыть цокот. Я узнал некоторых, людей из нашей личной охраны. Риветус, Релус, Полонос. Лошади нетерпеливо фыркали, от холодных морд поднимались облачка тумана. Солдаты проверяли мечи, поднося сверкающую кромку к свету факелов, проводя по ней пальцами. Весь двор буквально вибрировал от предчувствия битвы.

В толпе появился человек, ростом не выше прочих, но все равно выделявшийся – просто благодаря своему присутствию. Он перекинулся словом с одним, стиснул плечо другому, обменялся тихой шуткой с третьим. Аган Хан, капитан отцовской стражи.

Аган Хан был великим мечником и, по словам отца, великим военачальником. В детстве я знал его как внушительного человека с кустистой черной бородой и глубоко посаженными глазами, который любил посмеяться и всегда тенью следовал за мной, когда мы с Ленивкой отправлялись исследовать город. Мы крали яблоки, апельсины и дыньки у уличных торговцев, а Аган Хан платил им, чтобы сделали вид, будто ничего не заметили. Такого Агана Хана я знал в раннем детстве: добряка, который нам потакал. Позже я узнал его с другой стороны, когда он начал преподавать мне владение мечом. Учитель оставил множество синяков на моем теле – всегда стремительный, всегда суровый и всегда готовый сделать мягкий выговор, резко контрастировавший с жесткостью его ударов.

Защищайтесь, Давико.

Следите за левой ступней, Давико.

Если не отучитесь так шагать, вам всегда будет больно, Давико.

И мне действительно было больно. Всякий раз. Но даже тогда его слова не были суровыми и глаза оставались добрыми.

Сейчас глаза Агана Хана были непроницаемо темны. Впервые в жизни при виде его я испытал страх. Это был великий военачальник, которого описывал мой отец. Кулак Харата, сокрушавший королевства. И все же, несмотря на жестокость, которую, казалось, источала сама его душа, люди словно тянулись к нему. Когда он проходил мимо, каждый солдат будто становился немного выше, немного внушительнее, сильнее и опаснее – подобно самому Агану Хану.

Еще одна фигура возникла в толпе.

Мой отец, не в доспехах, а в шитом серебром черном бархате. Одет столь изысканно, словно готовится принять самого принца Шеру. Люди, толпившиеся рядом с Аганом Ханом, искавшие его внимания, его благословения, его могущества, расступались перед моим отцом, склоняли головы и касались сердца. Иной вид силы, иной вид любви.

Двое мужчин встретились, сжали друг другу плечо. Склонили головы, почти соприкоснувшись. Немного поговорили, по очереди кивая, слишком тихо, чтобы я мог различить слова, потом крепко обнялись. Обменялись последним мрачным взглядом, а затем Аган Хан вскочил на лошадь. Поднял глаза к небу и вскинул руку в безмолвном приказе. В мгновение ока все его люди оседлали лошадей. Без единого командного слова они двинулись по двое через тоннель, ведущий к воротам нашего палаццо, и дальше на спящие, ничего не подозревающие улицы Наволы.

Остался лишь мой отец, молчаливо глядящий вслед солдатам, на ворота, за которыми они скрылись.

– Отец? – Я осторожно вышел из-за урны.

– Давико? – Отец оглянулся, и его глаза были такими же темными и суровыми, как у Агана Хана. – Я не знал, что ты не спишь.

Я пожал плечами, не в силах объяснить и не уверенный, что нужно объяснять.

– Куда отправился Аган Хан?

На протяжении долгой паузы взгляд моего отца оставался жестким.

– Исправлять мою ошибку.

Я удивился:

– Мерио говорит, ты не делаешь ошибок.

Отец рассмеялся и немного смягчился.

– Каждый может сделать ошибку, Давико. И рано или поздно делает. – Он присел на корточки передо мной. – Ты помнишь наш день с Томасом ди Балкоси?

Прошло несколько недель с тех пор, как я видел этого человека, но я помнил.

– В винограднике на холме.

– Очень хорошо. Что еще ты помнишь?

Я знал, что отец спрашивает не о тех вещах, которые я запомнил. Это был ясный день, солнечный, хрустально-прозрачный, с клочками грязного талого снега между виноградными лозами и несколькими призрачными облачками нетерпеливой травы на дремлющих бурых холмах. Один из первых теплых дней, пытавшихся разжать холодную хватку зимы.

Сам виноградник был разбит на трех сторонах неровного холма, который венчала древняя амонская вилла, почти разрушенная. Буйные лозы карабкались на стены виллы и выламывали кирпичи, но она все равно осталась уютной, и там Томас ди Балкоси встретился с нами: моим отцом, Мерио, Аганом Ханом, Полоносом и Релусом. Мы все бродили среди древних лоз и подрезали их.

Это был странный день, поскольку мой отец никогда не работал на полях. Его не слишком интересовало земледелие, и, в отличие от типичных наволанцев, он не был одержим винами. Нередко он говорил, что плохо в них разбирается, что у него недостаточно утонченное нёбо. Выбирая вина для наших подвалов, отец полагался на свою наложницу Ашью по части вкуса и на глаз Мерио по части цены.

И все же мы были там, подрезали карликовые лозы, которые виноградарь назвал бассаличе, короткие чаши, поскольку они росли из земли, словно пузатые деревца, или калимикси – друзья Калибы, – и которым, по его словам, была тысяча лет. Возможно, они не были столь старыми, но определенно успели основательно разрастись, толстые у основания, как бедро Агана Хана, приземистые и покрытые черной корой, с широко раскинутыми ветвями, которые доходили нам до груди. Теперь мы подрезали эти ветви, оставляя лишь короткие сучки для новых побегов. Стригли ногти, как выразился виноградарь. Они с Мерио с головой погрузились в обсуждение достоинств различных сортов винограда и способов ухода за лозами, когда прибыл Томас ди Балкоси.

– Что еще ты помнишь? – спросил отец.

– Он не был рад встрече с тобой, но все равно пришел.

Контраст между отцом и Балкоси был разительным. Отец вел себя дружелюбно, даже эмоционально, в то время как Балкоси держался холодно. Балкоси был пухлым, он облачился в роскошный бархат, его шею обвивали тяжелые золотые цепи, пряжку плаща украшали крупный рубин и бриллиант. Он приехал на черном скакуне, в сопровождении трех стражников, и при виде нас поджал губы, словно попробовал что-то неприятное на вкус.

– Он посмотрел на нас сверху вниз.

Отец слабо улыбнулся.

– Ты прав. Посмотрел. Но многие архиномо так делают. Старые нобили горды и часто опасаются нас. Что еще ты помнишь?

Несмотря на кислую мину ди Балкоси, отец радостно приветствовал его, расцеловал в обе щеки и повлек за собой вдоль рядов растений, чтобы познакомить с виноградарем. Потом начал расспрашивать Балкоси, что тот думает о сорте винобраккья, над которым мы трудились. «Дед учил меня, что мы должны разбираться в том, чем торгуем, – сказал отец. – В людях, которым даем обязательства, в делах, которые эти люди ведут, в деталях их жизни. И вот я здесь, с садовым ножом в руке и крайне слабым пониманием искусства виноделия».

«Это изысканный сорт, – ответил Балкоси, от изумления смягчившись. – Но конечно же, вы и так это знаете».

«Но что насчет этих конкретных лоз? – спросил отец. – Следует ли растить их чашами? Отдельно стоящими, а не на шпалерах или привитыми к хорошим сортам? Каждый, с кем я беседую, высказывает свою точку зрения на этот счет, и все они противоречат друг другу! Я прочел „Землю и плоды“ Петоноса и „Делла Терра“ Эсконоса – и их мнения расходятся. Что вы думаете?»

Балкоси смягчился еще сильнее.

«Ай. Что ж, для винобраккья чаши подходят лучше всего. Так было на протяжении более пяти веков. Здесь „Делла Терра“ Эсконоса ошибается. Я читал тот параграф и сразу понял, что автор запутался».

«А вино? – не унимался отец. – Вино, которое делают из этого винограда. Что вы скажете про него? Оно лучше прочих? Комецци утверждают, что да».

«Что ж, – улыбнулся Балкоси, – мои собственные земли находятся рядом. – Он показал на ближайший холм и симпатичный кастелло, окруженный многочисленными лозами и деревьями. – Я не стану свидетельствовать против себя».

Отец рассмеялся.

«Ай. Ну конечно. У истинного наволанца есть любимый виноградник, любимый сорт винограда…»

«…и любимая бутылка, – закончил цитату Балкоси. – Именно так. Но думаю, если вы хотите приобрести вина, возможно, эти будут не столь утонченными, как продукция моего виноградника, однако ни один человек – что там, ни один король – не оскорбится, если вы подадите их на стол».

«Так, значит, эта земля хорошая? – спросил отец. – Мерио говорит, что этот виноград хорош, потому что лозы мудры и земля баюкает их, как мать своего первенца, но, – тут отец пожал плечами, – он из Парди».

«Глаза Скуро! – Балкоси со смехом сделал охранительный жест. – Пардийцы должны заниматься овцами, а не виноградом! – Он стал серьезным. – Но в данном случае ваш человек прав: это очень хорошая земля. Лучшая в окрестностях Наволы, а может, и на всем Крючке. Я часто смотрел на эти холмы, на эти старые виноградники и размышлял о том, как бы они расцвели, если бы о них заботились должным образом. – Он пожал плечами. – Однако Комецци не станут их продавать».

«Это старинный род, – заметил отец. – Торговые заботы ниже их достоинства».

«И упрямый, – согласился Балкоси. – Но вряд ли вы позвали меня сюда, чтобы обсуждать виноград».

«Не только виноград. – Отец поднял изогнутый нож и отрезал длинный стелющийся побег. – Я думал о том, что вы недавно сказали в Каллендре, насчет важности того, чтобы городскими делами управляли люди без личной заинтересованности. Насчет значимости номо нобили ансенс».

«А. – Балкоси смерил его взглядом. – Говорят, Девоначи ди Регулаи никогда не посещает Каллендру, но имеет глаза и уши повсюду».

«Чи. Вианомо болтают всякое. Я не люблю политику, это грязное и неприятное дело. Но иногда до меня доходят разговоры. – Отец продолжал обрезку, избавляясь от прошлогоднего подроста, убирая его до рукавов. – Я слышу разговоры о том и о сем, и меня обнадеживает, что старинные семейства тоже тревожатся о Наволе. – Он срезал еще одну стрелку и спросил виноградаря: – Я правильно делаю?»

«Совершенно правильно, господин».

«Най, най. Не зовите меня господином. – Отец мотнул головой в сторону ди Балкоси. – Наш гость благородный, я – нет. Вы знаете, что род ди Балкоси восходит к истокам Торре-Амо?»

«Я этого не знал, господин».

«Чи. Не нужно формальностей. Я родом с улицы, не из башни. Истинное благородство нельзя купить за нависоли, его дает хорошая кровь и хорошие брачные союзы, и нужны поколения, чтобы придать ему окончательную форму. Совсем как с лучшими винами. Благородство не может возникнуть за одну ночь».

«Наше имя старое», – согласился ди Балкоси.

«И по праву гордое».

Отец отложил изогнутый нож и встряхнул руками.

«Ай. Это тяжелая работа. У меня уже болят руки. Как говорится, для честных людей – честный труд, но не легкий. – Он посмотрел на Балкоси и вновь поднял нож. – Суть в том, что я хотел встретиться с вами, узнать ваш характер. Понять, честный ли вы человек. Я рад, что вы так сильно печетесь о Наволе, потому что нам нужны такие люди. Уважаемые люди, которых заботит не личная власть, а благо всего города».