Бессмертие длиною в жизнь. Книга 1

– Подожди, – резко оборвал он, – это никакой не древний язык. Встань вот тут. – Он показал ладонью на место прямо позади эпитафии, аккурат напротив себя. – Смотри.

Он выпрямил руку и слегка, насколько это было возможно, отогнул запястье. Маленькое зеркало с фонариком было направлено под углом на непонятные слова. Ольга, вглядываясь, смогла различить едва понятные очертания слов, сильно видоизмененные.

– Да, это похоже непонятно зачем и для кого зеркально отраженный текст, – подтвердил Джелани. – Вот только его специально изуродовали.

– Но прочесть все-таки можно, – отозвалась Ольга, предвкушая очередную историю.

Я всегда любила привычки людей, которые делают их такими слабыми и уязвимыми; их больные места, не только физические, но и душевные. Физические травмы есть только кратковременная боль, и что же можно видеть от таких травм – только синяки или кровь. Вот, например, алый, о чем же он может сказать? Кровь, которая долго и медленно течет из глубокого пореза, или гематома – небольшое пятно от голубого до сапфирово-фиолетового, – да, это бесспорно очень красиво. Бывают минуты, когда я сама заворожена подобными зрелищами.

Я вижу насквозь обреченных людей, их мысли и желания, – все они желают почти одного: отсрочить неизбежное; но эти предсмертные возгласы нелепы. Она есть, и еще есть те моменты, когда человек может видеть меня – редкое явление. Всего несколько секунд у края пропасти своей напрасно потраченной жизни. Их бесконечные монологи в голове – я знаю, кому они обращены. Они шепчут мольбы не затем, чтобы их услышали, а лишь затем, чтобы самим себе доказать, что жизнь прожита зря, они сами себе внушают, будто бы все то, что сделано, – пустота.

Но довольно говорить о нелепостях: о предсмертных воплях, которые режут слух, о последних желаниях, о тоске, о незавершенных делах, – пускай, оставим их в покое. Но что же там происходит с потаенными уголками человеческой души. Не надо пытаться разглядеть то, что не подвластно смертным. Душа… Души не существует, и это я могу сказать наверняка. А что же есть? Есть только хрупкая внутренняя оболочка: ее нельзя испортить или потрогать, и тем более почувствовать. Это безликий фантом, который просто существует для того, чтобы аккумулировать эмоции. Это слабая энергия, но очень красивая. Когда человек испытывает бурный всплеск эмоций, на фантоме проецируется энергия чувств, видная только немногим. О как красива любовь, пускай, она не долговечна и непрочна, но она действительно красива: сначала зарождается комок цвета сольферино, совсем маленький, размером с атом, но потом он увеличивается в размерах; по краям всей плоскости вспыхивают маленькие протуберанцы; затем, когда размер становится критически велик для эмоции, сфера разрывается на миллионы маленьких трубочек – так создается новая условная вселенная. Трубочки впиваются в оболочку фантома, давая выход своим энергиям. Другие чувства как, например, сильная душевная боль создают новый комок, комок цвета индиго. Он так же растет по мере усиления эмоций, но взрыв происходит менее сильный, но безмерно губительный для фантома. Так погибает жизнь, и это происходит сотни и сотни раз. Человек есть носитель бесконечного числа вселенных. Но человеческая предсмертная агония, это поистине фантастическое зрелище. Каждый носит смешение своих эмоций, синтезированных за всю свою жизнь, и предсмертная агония разрывает все, что накопилось за долгие годы. Так разрывается фантом, высвобождая энергию тела в последний раз; энергии очень мало, чтобы человек продолжал существовать, но достаточно, чтобы из этого получилось наикрасивейшее зрелище из когда-либо виденных мною. Все то, что находится в фантоме, сползается в центр, и тогда сам фантом вспыхивает, освещая невидимой глазу аурой все вокруг, а потом, поглощая саму себя, исчезает превращаясь в ничто. По такому же типу умирают планеты, – видишь, как все символично. Пространство вокруг заполняется всевозможными вариациями цветов и красок, чтобы затем превратится в черный-черный пепел и осесть в человеке изнутри, а после – и всем вокруг. Фантома больше нет – так приходит смерть.

Смерть – лишь избавление от всего плохого, что накопилось за человеческую жизнь, избавление от боли и мыслей. Эта агония привносит в тело величайшее удовольствие, колоссальное количество удовольствия – а затем все резко прекращается, и человек умирает в величайшем удовольствии, наверное, самом насыщенном за всю жизнь. В мозгу происходит то, что невозможно себе представить, а после остановки сердца – наступает вечный покой. Человек приходит сюда сморщенным младенцем, а уходит сморщенным стариком. Первый его взгляд на жизнь неясен, последний – неясен также. Человек – это новая вселенная, зародившаяся в ком-то другом, одновременно завершая цикл одной жизни и начиная другую.

Ольга закончила читать, после чего повисла пауза. Джелани на секунду отвлекся, чтобы ответить что-то Джону, а потом с апломбом сказал:

– Это что, какая-то шутка?

– Это и впрямь очень интересно, – надавив, сказала Ольга, подходя к другой плите.

Сев у плиты, она осторожно провела по ней рукой. На холодной серой каменной глыбе теперь красовались четыре тонких следа от пальцев. Фоном звучали голоса механика и его ученика, а совсем рядом, за пределами скафандра, не было ничего человеческого: ни звука, ни тепла, ни жизни. Близлежащая звезда освещала совсем плохо, но некоторые детали космического кладбища было видно до странности отчетливо.

Ольга подошла к последнему надгробию, где было изображено только лицо мужчины: горбатый нос, длинные темные волосы, уставшие и немного узковатые глаза, смотрящие ровно вперед, левое ухо было немного оттянуто вбок, а правое прижато к голове. Издали казалось, что оно оттопырено так не само по себе, а как будто кто-то сзади специально прижимает его. Краем глаза Ольга заметила еще одно надгробие – оно было следующим по счету, но оно не стояло как предыдущие, а лежало, немного углубившись в грунт, поэтому его никто не заметил сначала, но теперь его было отчетливо видно.

– Я нашла еще одно.

Еще недавно ее внезапно покинуло чувство уверенности в своих силах, и чем дальше она продвигалась в открытиях чего-то нового и неизведанного, тем больше ей казалось, что становилось все хуже и хуже: состояние – безнадежней, уверенность в себе – все тише, а путь, который ей нужно было преодолеть, чтобы чувствовать себя уютно и комфортно, – казалось, что его совсем не существует, а если и существует, то очень и очень неясно – далеко и неразборчиво.

Джелани подошел к ней. Теперь перед ними двоими находилась плита – последняя плита. Внутри появилось трепетное эфемерное чувство чего-то возвышенного. Каждый понимал, что, скорее всего, это была последняя плита. Теперь, чтобы прочитать, не нужно было прибегать ко всяческим изощрениям. Если бы их спросили, что же они чувствуют, то все как один после недолго значимого молчания ответили: «Что-то очень знакомое. Это чувство из детства, когда все кажется таким интересным, таким чужим, но необъяснимо притязательным, что-то, что так легко потерять».

Уже столько лет все идет по кругу. Кто-то бежал от этой беспощадной войны, но те, кто остались, спрашивают себя: «Зачем все мы гибнем, ради чего? Ради жизни, которой никогда не увидим, или ради смерти, которой так алчно ждем? И это они называют дорогой к светлому будущему? И это они – Ангелы Смерти – говорят нам, что мы живем неправильно? Для кого? Для будущих поколений? А чем они это заслужили? Они будут глумиться над нами, жить там, где им скажут, любить тех, кого не любят, и страдать от того, над чем нужно смеяться.

Я слышу, как ревут двигатели: огромные механические звери идут сюда. Скорее всего, это последний бой. Грядет новая эпоха, как говорят их лживые плакаты, «Эпоха Правды и Справедливости». Знаем мы эту правду. Знаем мы эту справедливость. Мы выполняем свой долг, долг перед самими собой, и тот, чья правда будет сильнее, тот и останется правым для всех. Нас забудут, нас перекопают, нас затопчут под толщей времени, но все же пускай знают, что мы не сдались. Мы костьми ляжем под их гусеницы, но не сдадимся. И никогда такому не бывать, чтобы сдались те, у кого в крови течет кровь праведных людей, ученых, рабочих и простых людей, которые боролись за правду.

Пора в бой. Но ничего, начнется новая эра, пускай. Мы еще повоюем. На нас движется черный дым в прямом и переносном смысле. Это дым перемен. Это дым войны.

– А ведь нам всегда говорили совсем иначе, – равнодушно высказалась Ольга.

– Я в это могу с легкостью поверить. Возможно, все было именно так. Я думал над этим раньше: не бывает чистых листов в истории побед. Значит, наша современность началась с кровавых убийств.

Ольга отошла. За те несколько часов, что они находились здесь, в ее сознании поменялось абсолютно всё; менялась и она сама, оставляя прежнюю себя здесь, с теми же воспоминаниями, мыслями и переживаниями. Теперь же, к сожалению или к счастью, начиналось что-то новое, совсем неизведанное и поэтому немного страшное и непонятное ей самой. Она нагнулась над лежащей плитой и провела по ней рукой, как еще недавно сделал это с предыдущей. Когда пальцы случайно коснулись незаметной выемки, маленькая металлическая на вид дверца отъехала в сторону. В выемке размером с несколько квадратных сантиметров оказался маленький погнутый полумесяц. Подержав его в руке, Ольга положила его обратно, а после – закрыла металлическую дверцу – все стало так же, как и было раньше, кроме нее самой.

– Но ведь мы же по-другому воспринимаем прошлое, – снова начала она. – Для нас оно теперь лишь миф, иллюзия того, что как будто бы было на самом деле.

Ей захотелось представить, что все вокруг – это неправда, а только лишь фантазия, и стоит ей лишь закрыть глаза и представить, как они вместе стоят у Лунного моря, то это тут же сбудется, то все случится именно так, как и должно было свершиться уже давно. Но закрыв глаза – ничего не изменилось.

Прозвучал голос Джона: «Все готово, капитан. Дело сделано». Ольга опомнилась, открыла глаза – и мир стал вокруг другим. Серые окрестности были будто не такими серыми, как раньше, а на полтона теплее. Джелани широко улыбался ей, и она улыбнулась в ответ. Ей показалось, что получилось совсем плохо, будто улыбка была ненастоящая, а показная – улыбка человека, разучившегося смеяться, но еще не потерявшего способность думать о хорошем.

– Все хорошо? – спросил Джелани.

– Да, спасибо, – ласково ответила она, но уже не улыбаясь.

К кораблю шли параллельно оставленным следам на грунте. Вдалеке виднелся корабль; с такого расстояния он был похож на абстракцию – нагромождение геометрических фигур с вздутиями и неказистыми выемками: закрытый отсек с отчетливо видными контурами дверей, фонари, освещавшие территорию вокруг, а также множество всего другого.

Джелани и Ольга вошли в отсек, там уже стояли Джон и Саид. Все, кто только что пришел, стали медленно снимать свои скафандры, растягивая удовольствие побыть в приятной неге, наплывающей после недолгого пребывания в космическом пространстве. Джон, снимая с себя скафандр, стал попутно рассказывать о проведении починки, но половину из всех сказанных слов он посвятил Саиду – мальчику, который, по его словам, прекрасно справился с возложенной на него ответственностью.

– Он превосходно выполнил свою работу, а именно все то, что полагается знать и делать помощникам в его ранге. Проблема-то была не большая, – но потом, спохватившись, прибавил, – но риск все же был. Никто не знает, где нас поджидает опасность. Прошло уже столько лет с тех пор, как люди научились летать в космос и делать совершенные аппараты, но риск возникновения поломок с тех пор все равно относительно велик.

Джон разгорячился. Это все, видимо, от того, что он уж никак не мог нарадоваться своей работе и работе своего ученика. Джелани и Ольга – были немного удивлены необычной разговорчивостью механика, и именно поэтому не решались перебивать его. Лишь на мгновение капитан строго прервал его, и попросил его конкретно объяснить, что они все-таки сделали, в чем была причина поломки, и уверенны ли они, что поломка полностью устранена.

Саид стоял рядом, не говоря ни слова, пытаясь казаться совершенно спокойным, но сквозь толщу его индифферентности пробиралась неконтролируемая экзальтация, и покрытой краской лицо было тому явным подтверждением. Саид не выдержал и улыбнулся, но, чтобы никто его не увидел, он сначала отвернулся, а затем встал за спину своего учителя.

Джелани сухо поблагодарил механика, а после, не сказав больше никому ни слова, пошел в свою каюту, предоставляя всех оставшихся позади самим себе, пребывая в своих мыслях. Ольга решила остаться и немного расспросить Джона-Ахмеда и Саида о проделанной работе, по-дружески.

– Саид – молодец. Я, конечно, – что естественно, – боялся, все боятся первого раза, и я боялся. Но, как оказалось, зря. Вот представь: все, что не скажу, все подхватывает и понимает с полуслова. Саид показал себя. Я думаю, что такими темпами он скоро сможет и без меня справляться. – Саид стал робко пихать его в спину. – Ты молодец, Саид, смышлёный малый, ей богу, смышлёный. – Ольга слегка удивилась, услышав «ей богу» в таком контексте.

Когда разговор с механиком и его помощником был исчерпан, она решила навестить Джелани и узнать дальнейшие распоряжения. Двери разъехались, секунда – и взгляд капитана резко выхватил фигуру своего старшего помощника:

– Ольга, вы вот что… Зайдите ко мне чуть попозже. Сейчас я должен побыть один, уладить кое-какие дела. Пока никаких указаний не будет, я уже обо всем позаботился: мы летим дальше.

Ольга вышла, немного обиженная таким резким выпадом; она не знала куда теперь идти. Вроде бы дел у нее тоже было много, но в то же время хотелось побыть одной, подумать о чем-то своем: разложить всё по полочкам. Поравнявшись с иллюминатором, она остановилась и стала вглядываться в холодный космический сумрак. Только грунт вокруг корабля можно было разглядеть: он освещался искусственным светом. «И что, все равно ничего не видно. Какой смысл смотреть на пустую серую пыль», – тихо прошептала она. Какое-то время она все еще пыталась что-то разглядеть, но так ничего и не увидев, она двинулась дальше. Пройдя несколько отсеков, выслушивая попутно доклады, проскакивавшие мимо ее понимания, она остановилась. Ей стало просто необходимо побыть одной, так необходимо, что создалось стойкое впечатление, что если она этого сейчас же не сделает, то произойдет что-то очень нехорошее. Проигнорировав все свои нелепые, как ей сейчас казалось, обязанности, она направилась в сторону своей каюты.

Зайдя в свою каюту, она села на койку, включила фоном мелодию и попыталась расслабиться, забыть все то, что сейчас произошло, но в то же время помнить, найдя равновесие, которое помогало бы одновременно формировать определенную точку зрения, характеризующую все вокруг как нечто эфемерное. Звуки Земного дождя полностью наполнили каюту. Отчетливо было слышно, как маленькие капельки воды разбивались о водную гладь, погружая в атмосферу спокойствия и умиротворения. Стены, потолок, пол – везде находилось определенное число динамиков, которые создавали ощущение реальности, причем их невозможно было заметить: они располагались очень скрытно, и чтобы увидеть, где они находятся, надо было приблизиться к ним почти вплотную. Поэтому они не особо портили картину абсолютной правильности и цветовой однотипности каюты, где все стены, пол и потолок были одноцветными. Ольга лежала и слушала, как из приятных звуков создавалась мелодия. Эта мелодия, как и остальные, записанные схожим образом, поначалу не имела никакой определенной структуры, но потом, среди этой монотонности слагались образы и мотивы, которые слушатель сам создавал у себя в голове.