Бессмертие длиною в жизнь. Книга 1

Так они сидели и молчали. За окном были видны яркие отблески дальних галактик, которые сияли на многие парсеки. Каюта капитана была белая, но в любой момент он мог изменить любую часть, будь то стена или пол, на любой другой цвет, добавив любой имеющийся в базе данных корабля орнамент.

– Почему белый? – спросила с интересом Ольга.

Бегло окинув каюту усталым взглядом, Джелани ответил:

– Мне нравится белый цвет. Да и к тому же я практически уверен, что все первые корабли, летающие аппараты, были белыми изнутри, я абсолютно уверен, что в этом есть что-то… аутентичное, что ли, что-то сакральное. Белый расслабляет меня. – А после небольшой паузы спросил: – Тебя нет?

– Трудно сказать. Надо больше времени, чтобы понять это.

– Так оставайся сейчас. Посиди здесь, и ты поймешь, что в этом что-то есть. Все наши отсеки, кроме личных комнат, сделаны в белом цвете, так как считается, что это нейтральный цвет, – после этих слов он посмотрел на нее.

– Не могу, Джелани. Мне надо идти. Я уверена, что скоро будет посадка, и мне надо при этом присутствовать.

– Мне ведь тоже, так что можешь никуда не торопиться, – пытался парировать Джелани.

– Мне очень хочется, честно, но я все же должна быть уверена, что все идет как надо.

– Ладно, ты иди. Я тоже скоро подойду, а пока побуду здесь. Ты главное… – Он не договорил. Последнего слова так и не последовало.

– Главное что?

Он промолчал, и было совершенно непонятно, что он хотел сказать, что он имел ввиду под вроде бы такой ничего не значащей фразой. Он не ответил на ее вопрос, но только, подумав, добавил:

– Иди, Оля.

Джелани остался у себя в каюте один, наедине со своими мыслями. Он все так же смотрел в свой большой иллюминатор, видя в нем что-то такое, чего, может быть, и не было на самом деле, чего попросту не существует в реальном мире, но что непременно существует в голове, – но не это ли и реально? Для некоторых людей пустота и есть нечто особенное, ведь должно же быть то, ради чего стоит жить.

Ольга пошла все теми же путями, которыми проходила сотни раз и которые знала наизусть. Она делала эти передвижения уже автоматически, не замечая белых коридоров и пролетов, их было совсем немного, но теперь каждая мелочь, каждая полутень и стык казались огромными, хотя чем чаще они пролетали перед глазами, тем меньше становились, пока совсем не исчезли. Зайдя к Джону, Ольга еще раз спросила, готов ли он, на что тот сухо ответил согласием; Саид на этот раз был взволнован немного больше обычного, это было понятно по его изменившемуся цвету лица, которое отдавало легким оттенком бледности. Такого Саида Ольга еще не видела. Он чопорно ходил из угла в угол, спрашивая больше, чем требовалось, на что Джон спокойно отвечал. Бесконечная тирада Саида не прекращалась ни на секунду, он был всем заинтересован, его полностью поглощала идея, которая назрела совсем недавно, и теперь надо было оправдать себя в глазах не только учителя, но и всего экипажа. Посмотрев немного на суету Саида и абсолютное спокойствие Джона, Ольга поняла, что все будет хорошо. Она знала, что ее распоряжение будет выполнено в точности. «Все же он станет таким же как Джон», – подумалось ей, глядя на мальчика.

Решив, что всё узнает от Германа, она пошла прямиком к нему. К Берте ей совершенно не хотелось идти, и не потому, что она чувствовала к ней внутреннюю неприязнь или на что-то обижалась (что обычно не наблюдалось за Ольгой), а просто потому, что не хотелось.

Герман пристально наблюдал за космосом, который со стороны поста рулевого сначала как будто обтекал стекло, а уже потом весь корабль.

– А вот и ты, – обернувшись, сказал Герман, словно нутром почувствовав ее.

– Как все идет? От Берты пришли координаты? – сухо спросила она.

– Да, еще давно, так что мы скоро будем готовы к приземлению. Никаких нарушений в левом двигателе не наблюдается.

– Это хорошо, даже очень. – Она встала около него и тоже устремила свой взгляд вдаль.

– Ну что, ты подумала насчет того, чтобы слетать на Землю. – Он сказал это с таким серьезным лицом, будто никогда не умел смеяться. Но на самом деле он просто не мог без этого: после каждого предложения его лицо выдавало едва заметную усмешку, которая была проявлением его харизматичной надменной личности, и даже при том, что он сам этим особо не гордился, и, по правде сказать, даже и не замечал за собой склонности к этому, некоторым такое свойство его поведения при разговоре было весьма неприятно.

– Прямо сейчас? – настойчиво и немного грубо надавила на него Ольга.

– Нет, почему же, – приняв ее слова всерьез, растягивая, как будто пережевывая слова, пробуя их на вкус, стал рассуждать Герман, – сначала мы отвезем груз, потом вернемся в Солнечную систему, а там уже можно делать все, что угодно. Ведь нам полагается много отдыхать с нашей-то работой. Но, если честно, я не считаю это работой, это скорее призвание. Когда-то люди об этом и мечтать не могли. Звучит гордо, правда? Вот только не понимаю, почему нас именуют «космонавтами», это что, вроде как в честь первооткрывателей?

– Ну вот когда мы отвезем груз, тогда и видно будет, – сентенциозно начала она. – Потом мы какое-то время пробудем там, потом нам придется вернуться, потом еще что-то и еще что-то, тогда там случится то-то и то-то. Ведь все не так просто. А насчет того, что ты сказал про космонавтов, так это мы проходили еще на первом курсе по истории космоса. Ты, как я вижу, совсем в то время отсутствовал.

– Это да, – улыбнулся Герман.

– Как ты вообще сдал те экзамены?

– Ты же мне помогла, забыла?

– Помню. Лучше бы не помогала.

Он и забыл уже, что стоит на этом месте слишком долго. У всех бывают такие моменты, когда полностью теряется ощущение реальности, перед глазами расплывается картинка, и чтобы хоть немножко разобраться в происходящем, необходимо хотя бы на мгновение отвлечься от рутины. Перед глазами начинают появляться образы, которых как на самом деле не существует. Это вроде как сон, только сон наяву: все мысли и ощущения кажутся реальными, настолько реальными, все вокруг наполнено смыслом, новыми идеями и еще чем-то эфемерным, что очень сложно описать словами. В таком состоянии сейчас пребывал Герман; ему вдруг захотелось поговорить с кем-то, рассказать что-то, что-то поведать, но так, чтобы при этом не оказаться просящим. Несмотря на это, он начал разговор. Его слова были поначалу глупы и бессвязны, но, как известно, все, что кажется глупым, имеет больше смысла, чем все самые серьезные слова.

– Как ты думаешь, а когда люди в первый раз вышли в космос, могли ли они предположить, что потом, спустя очень много лет, другие люди смогут бороздить космос. Ведь ты только подумай, что может произойти, если мы сейчас в первый раз сделаем что-нибудь такое, о чем раньше просто и подумать боялись. Я, наверное, не то говорю, но все же хочется, чтобы ты меня поняла. Вот представь: мы, ну то есть не мы конкретно, а вообще люди, смогли открыть вещество, которое доказывает наличие конца вселенной. Что будет потом? Мы не знаем, но нам хочется узнать, ведь только поэтому мы и стремимся, и делаем все это – чтобы только узнать. Но люди спустя сотни и сотни лет будут принимать это как должное, – есть и есть, что в этом такого? Как мы сейчас можем спокойно путешествовать между галактиками – они смогут достичь тех мест, где кончается вселенная. Они смогут делать то, чего не можем сейчас мы. То же самое думали люди, когда только в первый раз выбрались в космос: холодный, неизученный, пустой для них. Ты только подумай, что мы сейчас испытываем внутри. Мы испытываем те же чувства, что и те люди, которые открыли для человечества бесконечный космос. Мы же знаем намного большем, чем они, и это вызывает чувство какой-то гордости. Это даже звучит гордо. Но, по сути, мы практически не изменились: мы всё те же самые люди, которые описали первые земные элементы, которые научились поднимать в воздух механические машины, которые открывали новые континенты, бороздя океаны, которые научились готовить лепешки из зерна, которые научились добывать огонь из двух камней. Мы – те же самые пионеры, но только в чем-то другом, и мы испытываем те же самые чувства, что и они, – люди, которые, – случайно или специально – неважно, – открывали для себя что-то новое. А теперь давай посмотрим вперед, сквозь толщу вакуума и бесконечности, что можем сделать мы? Где мы можем стать первооткрывателями? Где, – в этой пустой и бессмысленной вселенной?

Ольга пыталась вслушаться и понять смысл, но слова пролетали мимо, некоторые ненадолго задерживались, но после беглого осмысления исчезали. Герман вроде как спрашивал ее о чем-то, но то ли он не мог подойти к самой сути, то ли она сама плохо понимала его. После небольшой паузы он снова продолжил свой монолог.

– А что, если и Бог есть? (Что-то слишком часто я слышу про божественное в последнее время, – подумала про себя Ольга, невольно акцентируя внимание на последней теме). Да, мы изучаем это как шутку, как ошибку прошлых столетий, и нам все твердят, что это неправда, что его нет, нет ничего, кроме того, что мы видим. Но ведь когда-то людям так же внушали, что есть Бог; я не говорю, что нам сейчас что-то внушают, хочешь – слушай, хочешь – нет, хочешь, запрись и не слушай никого, но все же это не значит, что все услышанное нами – правда. Где та невидимая грань между ложью и правдой, в которую действительно надо верить? или после того, как все становится понятным, теряется и вера? Вера в то, чего нет, но то, во что очень хочется верить. – Герман сделал небольшую паузу. – А теперь представь, что за гранью вселенной и есть Бог.

– Я не могу такое представить. Да и зачем мне это делать? – пренебрежительно ответила Ольга.

– Нет, ты не совсем меня поняла… – начал как бы оправдываться он.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что веришь в сверхъестественные силы? По-моему, все давно ясно. На чужих ошибках надо учиться, а не повторять их снова. Конечно, в этом нет ничего такого: вера – это прекрасно, но верить нужно в то, что действительно осуществимо.

Еще будучи кадетом в академии, Герман случайно попал факультативные лекции по истории земли на тему «История религий и ее влияние на формирование на общественное сознание». Вообще Герман считал этот предмет абсолютно бесполезным. «Зачем изучать то, что уже давным-давно прошло. Да и какой в этом может быть толк?» – думал он. В основном показывали какие-то непонятные голограммы, где были изображены древние строения, храмы, скульптуры и памятники, воздвигнутые, по сути, одному и тому же божеству, а порой и нескольким сразу. Вера во всемогущего Бога, который может всё и вся, который решает судьбу человека после его смерти казались глупостью. Но все же это было интересно с точки зрения неизведанного, с точки зрения познания чего-то нового. Герман практически не слушал, о чем спрашивали кадеты и что отвечала молодая преподавательница тридцати трех лет, но ему очень нравилась атмосфера лекции, в которой он пребывал. Ему все равно так и осталась абсолютно безразлична история этой лженауки, как о ней выражались известные академики и историки, но после той лекции он часто стал проводить аналогии между прошлым и настоящим.

– Я же не говорю, что верю в Него, понимаешь? Просто дело в том, что подумали бы люди, узнай они сейчас о том, что отрицали такой большой промежуток времени. А что если все то, чему нас учили, – все то же самое: все – ложь. Окажется, что нас специально обучали для своей особой цели, в то время как мы лишь механизмы. Да, да! На самом деле так и есть: мы выполняем работу, чтобы другим было что потреблять, делаем то, что другие нам говорят, но что если все намного хуже, что если все, что нам нужно совсем рядом, а мы занимаемся тем, что нам совсем не нужно. Это все очень глупо, конечно, но понимать это важно! Ведь только из сотен предположений есть хоть одна, но истина. Так почему же именно моему, возможно, глупому вопросу не быть истиной?

– Это, конечно, все очень хорошо, что ты сомневаешься и все такое. Я бы с удовольствием поговорила с тобой об этом, но сначала ответь мне на один вопрос: как скоро мы доберемся до астероида, который нам указала Берта.

– Осталось совсем немного, – немного успокоившись добавил он. – Что-то я действительно разговорился. Скоро будем приземляться. – В его глазах была растерянность и обида, обида от того, что женщина, которой он открыл – пускай ненамного, но все же открыл – свою душу.

Ольга покинула на время Германа и пошла сначала к Джону, чтобы сообщить ему все, что узнала сама. Как только она все ему сообщила и убедилась, что тот готов к выполнению задачи, она так же удостоверилась, что и Саид абсолютно готов к выходу вместе со своим учителем, – банальные вопросы, которые уже перестали быть вопросами, а являлись лишь формальностью: как насчет этого, а как насчет того? А почему бы не сделать так? Но ты понимаешь, что я должна была удостовериться? Так, а в этой ситуации что? я понимаю, понимаю, Саид-то как, не волнуется, а то, знаешь ли, может быть, ему лучше остаться? Нет, ну хорошо. А то ведь знаешь, бывают случаи, когда то-то и то-то. Что уж тут поделать. Ну, если ты уверен, понимаешь, я ведь то же в нем ни капельки не сомневаюсь, но все-таки. Да-да, все ясно.

А потом, обращаясь к Саиду, она вроде как проверяла его, но ничем не выказывала это. «Саид, ты готов?» – спросила она его. Его кивок сказал намного больше, чем слова, которые он мог бы произнести.

– Хорошо, будьте готовы, вы первые выходите. Ждите у третьего отсека, я скоро подойду. – Джон послушно кивнул, а Саид лишь благодарно посмотрел на нее. Естественно, он был взволнован, ведь первый раз всегда оставляет свой отпечаток.

Она вышла от Джона и направилась к капитану. Это был крайний человек, к которому ей необходимо было явиться. Ольга еще не знала, что будет там, снаружи, приземлился ли корабль или только идет на снижение, а может быть, именно сейчас, в данную секунду настанет тот случай, когда может сломаться двигатель, и все полетело бы в бездну, оказавшись в одиноком и холодном вакууме; и хотя она старалась об этом не думать, по телу время от времени пробегали мурашки.

Подняв выше голову, Ольга вошла к капитану. Джелани был готов в любую минуту сделать то, что ему полагается, но сейчас он лежал на кровати и смотрел в потолок. Хотя характер был у него немного мягковатый или так только казалось Ольге, ведь при ней он никогда не говорил ничего лишнего, но на вид, это был высокий и статный мужчина, сильные руки, большие и пышные брови, гладко выбритое лицо. Ей казалось, что это все должно было говорить о нем, как о хорошем человеке, но что же было думать о нем, как о капитане, Ольга не знала, хотя летала с ним уже довольно долгое время. Какая-то внутренняя симпатия, которая была взаимной, – она чувствовала это, – играла с ней шутку, но только какую: хорошую или плохую? Она никогда не говорила с ним об этом; но как же он с ней бережно обращался, словно цветок, который от неправильного ухода завянет. Часто она думала о том, возможно ли отбросить все предрассудки и решиться на такое: нарушить табу и сблизиться с человеком, который бы ей крайне симпатичен. Все было как в хорошем классическом театре: эти постановки были не понятны современному зрителю: где были и смерть и счастье, и любовь и разлука, и страдания и воссоединения. Сейчас, как ей казалось уже на протяжении довольно продолжительного времени, было что-то похожее. Но что-то было иначе. Чтобы прийти к подобным чувствам, необходимо проявлять хоть какую-нибудь инициативу, что-то делать, но она боялась, что все случится либо не так, как она хочет, либо все станет совсем плохо, либо что-нибудь еще, что она вообще не могла предвидеть.

– Капитан… Джелани. Скоро приземлимся. Нам надо присутствовать.

– Знаю, Ольга, – тихо проговорил он, не сводя взгляд с потолка.

Она стояла и думала, думала о чем-то своем, о том, о чем никому не дано узнать, но в то же время что можно с легкостью предугадать. Все женщины в чем-то абсолютно одинаковы между собой. В ее голове все давно уже сложилось, это была такая общая картинка всего, что касается ее теперешнего положения. Как огромный гобелен, где рассказывается суть какой-то истории, – так же и у нее в голове сложилась история, где-то даже немного опережающая события. Как известно, ученые до сих пор не смогли до конца раскрыть разгадать работу мозга и принцип, которым он формирует собой неисполнимые, но приятные полуреальные мечты, чем руководствуется и как себя ведет в тот момент, когда все это только зарождается, – стало известно лишь только то, что даже за мгновение до ознакомления индивида с каким-либо предметом, с которым будет в будущем связана деятельность мозга, мозг уже знает и начинает формировать те представления и ту направленную деятельность, связанную с еще неизвестным индивиду предметом. Как он работает или что зарождается в голове у каждого из нас – было и остается совершенно непонятно, но факт остается фактом. На этом же огромном гобелене ее сознания проецировалось недалекое будущее, которое очень бы сильно повлияло на нее, узнай она об этом прямо сейчас, но она не хотела ничего знать. Как и большинство людей, Ольга в каком-то смысле пряталась сама от себя и жила в своем мире, где верила в то, во что хотела верить, – это все понятно, – но… Всегда и везде есть такое «но», которое что-то, да меняет. Здесь же «но» стояло почти везде, но при всем при этом, она делала то, что должна была делать, не обращая внимания на свои непонятные даже ей самой действия. Скорее всего, она все давно знала, но почему-то сильно этому сопротивлялась, боясь, наверное, того, что все случится не так. Ей нужен был маленький толчок, который открыл бы всю общую картину, тот самый гобелен, который давно был соткан у нее в голове, но что же надо сделать, чтобы она поверила и захотела всего этого, – кто знает?

– Джелани… – тихо позвала его Ольга.

– Да, да. Я уже иду. Встретимся в третьем отсеке, – продолжая лежать на кровати, но, уже смотря на нее, говорил Джелани.

Ольга остановила свой взгляд на Джелани и долго смотрела на него, он же в свою очередь тоже смотрел на нее. Она резко развернулась и ушла, ни сказав ничего. Теперь ее путь лежал в третий отсек, через который должен был состояться выход в космическое пространство – на астероид. Проходя мимо иллюминатора, она успела мельком рассмотреть астероид, но совсем плохо. Это была большая серая глыба, продольная и не очень приятная на вид (если бы можно было давать астероидам описание привлекательности, то это прозвучало бы именно так). На поверхности, кроме неглубоких кратеров, виднелись черные пятнышки, которые вызвали какое-то трепетное чувство глубоко внутри.

У третьего отсека уже стояли Джон и Саид, на них были надеты голубоватого цвета комбинезоны, плотно облегающие тело, но такой костюм смотрелся весьма и весьма цивильно и по богатому, так как был в своем роде показателем состоятельности, что могли себе позволить не многие – только космонавты и состоятельные капиталисты с личными кораблями; остальным редко приходилось иметь такие костюмы. Ольга обменялась взглядом с Джоном, который, не произнося ни слова, своим видом показывал, что уже готов. Ольга зашла в маленькую кабинку, после чего за ее спиной появилась матовая стена, которая позволяла оставлять посетителей кабинки в неизвестности. Выйдя из кабинки, она увидела Джелани, который каким-то чудным образом опередил ее и теперь стоял в таком же костюме перед ней.

– Ну, что, Ольга, вы готовы? – спросил он ее.

– Да, капитан.

Затем он обратился с тем же вопросом к Джону и его ученику, на что оба, как один, ответили кивком.

– Вот и хорошо.

Они прошли в третий отсек, где по бокам висели скафандры. Надо сказать, что за последнее десятилетие скафандры потерпели сильные изменения: теперь прозрачное стекло, которое было в пять раз прочнее предыдущего, благодаря открытиям ученых, располагалось сверху полусферой, открывая обозрение на триста шестьдесят градусов. Все же выглядела такая конструкция весьма изящно, за что в народе его прозвали Цидус, как морское существо на одной из далеких планет, у которого вместо головы, была прозрачная пленка, похожая на верхушку скафандра, она являлась и единственным глазом, и мозговым центром. Остальная часть скафандра почти не изменилась. По сути, он представлял собой, за исключением верхней части, белый костюм в пять-семь сантиметров толщиной; небольшие баллоны со сжатым воздухом, что позволяло пробыть без дополнительных приспособлений в открытом космосе довольно долгое время; сзади находился реактивный ранец с небольшим запасам топлива, который был обязателен к носке при выходе в космос, и ботинки с вакуумными присосками и огромными шипами, находившимися в самом ботинке.

Как только вся небольшая группа была готова, то капитан дал команду: открылись двери из третьего отсека прямиком к четвёртому выходу. Дальше все шло по плану: закрывались двери третьего отсека, стабилизировалось давление, открывались двери четвертого выхода. В большинстве случаев строго желательным выход в космос вместе с командой был только у помощника капитана, сам же капитан мог оставаться внутри корабля, чтобы контролировать действия изнутри. Но кто не знает человеческое честолюбие? В этот раз капитан тоже захотел присутствовать, так же он мог разрешать еще нескольким членам экипажа покидать корабль, что давало ему право не только распоряжаться действиями экипажа, но и, в конечном итоге, их жизнями.

Перед глазами открылся бескрайний открытый космос: холодный и пустой, каким и был всегда. Может быть, он сделался таким сам; и невольно возникает вопрос: какой толк в том, чтобы задавать вопросы, на которые пока нет ответа. Джон и Саид взяли маленькие приборы и пошли к месту поломки. От капитана поступало несколько простых вопросов, на которые то и дело слышались ответы: «да» или «все понятно». Ольга и Джелани сделали несколько шагов вперед, отойдя на небольшое расстояние от корабля, а затем остановились, будто невидимая сила сковала их. Смотря вперед, куда-то далеко, где нет ничего, только маленькие светлые точки-звезды, убеждавшие, что кроме Ольги и Джелани есть кто-то еще в этом пустом пространстве, казалось, будто нет ничего невозможного в этой вселенной, но в то же время все абсолютно бессмысленно. Когда Джон сказал, что добрался до причины поломки и готов сейчас же начать ее ремонт, капитан дал добро и выключил связь так, чтобы никто не мог слышать его разговоров, кроме Ольги, в то время как остальные могли спокойно с ним связаться.

– Что ты думаешь о космосе? – спросил Джелани.

– А что о нем думать. Он есть, и нам приходится мириться с ним. Ведь он является причиной многих бед. Он так же опасен, как и прекрасен. В нем есть что-то завораживающее, но этого не понять, пока сам не побываешь в нем.

– Это же не он виноват, что столько происходит с нами, это скорее мы в этом виноваты. Это ему приходится с нами мириться.

– Он как огромный организм, – продолжила она, – где столько всего неизученного, по крайней мере, для нас. Здесь столько всего, а мы словно микробы, вирусы. Я могу понять его, если он и вправду живой. В нем столько процессов, он порождает и уничтожает жизнь, а мы… мы просто вирусы, которые нагло подстраиваем под себя все вокруг. – Ольга приостановилась, но затем продолжила, выговаривая слова максимально тихо: – Но сам подумай, как много всего здесь, а мы… мы не хозяева здесь. Кто же мы?

– Сложно сказать, – неравнодушным голосом, будто задыхаясь, но твердо осознавая все то, что говорит, отвечал Джелани. – Не нам над этим ломать голову. Сколько людей погибло? Да, так и есть, люди погибают, но это лишь дань всей нашей цивилизации, и, даже не знаю, трудно сказать, что лучше, ведь если ты говоришь, что мы вирусы, как нам быть? Научится преодолевать космос, чтобы в конце концов он погиб по нашей вине, или погибнуть нам самим, исчезнуть, дать ему волю, стремление к жизни, – но какой в этом толк? Какой в этом толк для нас? Ведь те же самые вирусы проникают и в наш организм; получается, что мы подобны тому, что сами уничтожаем. И все-таки трудно сказать, что лучше: чтобы космос нашел противоядие от нас или мы нашли противоядие от космоса, бескрайнего, всемогущего. Ведь если мы погибнем, то ради какой цели? Мы уже не будем столь гуманны, наши мысли не будут гулять по безвоздушному пространству бесконечности, а значит есть ли смысл в нашей погибели, если эта погибель не станет целью для нашего существования?

Они стояли после этого молча, смотря вдаль, где все те же маленькие точки образовывали звездные системы; в скафандре слышались голоса механика-инженера Джона, который говорил с Саидом, забыв переключится на внутреннюю связь, как это сделал капитан. Джелани всматривался вперед, где было что-то странное: черные точки, издалека совсем непонятные.

– Джелани, – сказала Ольга. – Ты видишь, там, вдалеке что-то непонятное?

– Да. Я тоже заметил.

– Знаешь, я совсем забыла, но сейчас припоминаю, что, когда мы садились, я видела это в иллюминатор, но не предала этому особого значения.