Кровь и Тьма

Фрея Морган

Кровь и Тьма

Пролог

Нью-Йорк не спал. В окнах небоскребов отражалось ночь, полная шума, света и усталых лиц. Где-то в центре гремели сирены, уличный саксофонист выдувал душу в золотой инструмент,а в переулке между двумя кирпичными зданиями стоял он—тот кто наблюдал за миром давно не принадлежавшим ему. Александр прислонился к холодной стене и закрыл глаза. Его дыхание было беззвучным, пульса—не было. Он чувствовал, как земля под ним вибрирует—не от машин или шагов, а от чего-то иного. Старая сила, древняя и забытая, пробуждалась в этом городе стекла и стали. Он чувствовал ее приблежение с каждым днём, с каждым сном,в котором видел ее лицо. Элизабет. Имя, которое он слышал триста лет. Имя, что возвращалось к нему сквозь сны и пепел времени. Она умерла в Румынии, на мраморных ступенях замка, ее кровь стекала к его ногам, а он—бессмертный, сильный, древний— не смог ее спасти. Но теперь она здесь.В этом городе. В этом времени. И она ничего не помнит. Он впервые увидел ее две недели назад на художественной выставке. Она стояла у своей картины, в пальцах держала бокал вина и разговаривала с галеристом, а Алекасандр застыл в толпе, не дыша. С тех пор он следил за ней. Не приблежаясь, не вмешиваясь просто смотрел—как она идёт в кафе, как возвращается домой, как рисует ночью, забывая закрыть шторы. Он не смел заговорить с ней. Потому что если скажет хоть слово—всё начнётся снова. А он уже один раз потерял ее. Но ночь звала. И кровь внутри него—ни живая, но голодная шептала, что время пришло. На другом конце города, в мастерской на крыше, Элизабет проснулась в холодном поту. Ее сердце колотилось, как сумасшедшее. В висках пульсировала боль. На холсте, который она закончила прошлой ночью, без ее ведома, дрожащей рукой, была написана фраза на старинном румынском, языка которого не знала:

"Dragostea nu moare.Doar se ascunde in sange."

Любовь не умирает. Она просто прячется в крови.

Глава 1 Взгляд который был слишком древним

Нью-Йорк напоминал ей живое существо—яркое,шумное, усталое. Город, который не оставлял пространства для паузы. Но в ее мастерской на крыше Бруклина всё замирало. Здесь Элизабет чувствовала, будто может дышать. Хоть и с трудом в последние дни.Она стояла у мольберта, не касаясь кистей. Холст был пуст, но внутри—гудело, будто что-то собиралось прорваться наружу. Руки не слушались. Сознание путалось. Сны становились всё более навязчивыми: тот замок, белый от инея, мужчина в плаще, искаженные лица в тенях, и ее собственный голос, зовущий кого-то по имени, которого она не могла вспомнить наяву. Стук в дверь вывел ее из забытья.

– Элизабет?—голос галериста снизу.– У тебя посетитель.

Говорит, впечатлен твоими работами. Кажется, коллекционер.

Она не ждала никого. Но голос в голове прошептал: Это не случайность.

– Пусть поднимается—крикнула она, и удивилась, как дрогнул ее голос.

Прошло несколько секунд. И он вошел. Высокий, в черном пальто, с выражением лица, которое казалось слишком сдержанным для любопытного клиента. Его глаза… холодные, как ночной воздух накануне бури. Серо-синие, как сталь. Смотрели прямо на нее—будто знал.

– Простите, что без предупреждения— произнес он с лёгким акцентом.

– Ваши картины… они необычные. Особенно та, с замком на скале.

– Спасибо, —тихо сказала она.—Обычно такие работы не покупают. Говорят, очень мрачно.

– Мрак—это просто форма глубины. Люди бояться ее. А вы не боитесь.

Она заметила как он оглядел комнату. Его взгляд на мгновение задержался на кистях, на банке с чёрной краской. Он двинулся ближе к картине, на которую она сама боялась смотреть.Той самой—замком, и надписью на румынском.

– Вы бывали в Европе?—спросил он не глядя на нее.

– Никогда,—ответила она, наблюдая за ним настороженно.—Но мне снятся эти места. Словно я там жила. Или умерла…

Он чуть заметно вздрогнул. Но тут же вновь стал бесстрастным.

– Сон—это не всегда просто игра воображения. Иногда это то,– что мы пытаемся забыть. Даже если не знаем, что именно.

Она подошла ближе.

– А вы? Вам не кажется этот замок знакомым?

Он поднял взгляд. И в этот миг ее сердце сбилось с ритма.Так смотрят не на картину, так смотрят на воспоминание.

– Похожий я видел…когда был ребёнком,—медленно произнес он. —В Румынии.

Старинный замок в Карпатах. Легенды о нём ходят до сих пор.

– Как его зовут?

Он посмотрел в ее глаза. Слишком долго.

– Лучше вам не знать. Некоторые имена тянут за собой слишком много.

Молчание повисло между ними.

– Простите,—сказала она,пытаясь взять себя в руки.

– А как вас зовут?

– Александр, —он слегка кивнул—А вы, как я понимаю, Элизабет?

Она удивленно моргнула.

– Откуда вы знаете?

– Галерист сказал,—ответил он. Или, может быть…я просто угадал.

На губах у него мелькнула тень улыбки. Тень—потому что в ней не было ни тепла, ни легкости. Только тишина. Как перед бурей. Он развернулся, посмотрел на город в окне, и вдруг сказал, как бы невзначай:

– Если вы начнете рисовать ночами—не удивляйтесь. Некоторые воспоминания возвращаются только в темноте. —Вот моя визитка, на случай если будете видеть странные сны.

И прежде чем она успела ответить, он исчез за дверью, оставив в комнате запах дождя и ощущения чего-то древнего. Когда дверь за ним закрылась, Элизабет долго не двигалась. В комнате было тихо, Но в воздухе еще витал запах—не парфюма, не дыма, не кожи—что-то тонкое, едва уловимое, почти как у старых книг и сухих трав, оставленных на подоконнике в замке, которого она никогда не видела. Или видела? Она подошла к окну и посмотрела вниз. Улица уже начала покрываться туманом, редкость для мая. У входа в галерею стоял он—Александр. Просто стоял, не смотрел на нее, не спешил уйти. Потом поднял воротник пальто и растворился в уличном потоке. Элизабет охватила себя руками.Что-то в нём было неправильным. Как будто его не должно быть в этом времени. В этом городе. В ее жизни. Она посмотрела на визитку: Александр Влашеску, а под именем номер телефона.Она повернулась к картине. Вгляделась в замок. Он будто слегка изменился. Как будто тени на башнях стали глубже. Или это просто свет падал иначе?И снова—пульс в висках. Прилив жара. Странное дрожание в пальцах. Она знала это чувство. Оно всегда приходила перед тем, как ее охватывал творческий транс. Но сегодня это было… иначе. Темнее. Жестче. Она села, взяла угольный карандаш. Рука сама потянулась к бумаге, не спрашивая разрешение. Не раздумывая. Линия за линией. Штрихи. Очертания.Мужской профиль. Чёткий. Высокие скулы, чуть изогнутый нос, глубокие глаза. Ни секунды сомнения – это был он. Александр.Но под его глазами она нарисовала… слёзы. Нет – кровь. Красной пастелью, как будто кто-то внутри неё знал: именно так должно быть. Он – с кровью на лице. И за спиной – крылья. Огромные. Чёрные, но оборванные, как у падшего ангела. Она отложила карандаш, встала, сделала несколько шагов назад. Сердце грохотало.

– Кто ты, Александр? – прошептала она вслух. – Что ты сделал со мной?

На подоконнике запрыгал тень – черный ворон, ударивший клювом в стекло.

Элизабет вскрикнула и отшатнулась. Но ворон не улетал. Он просто смотрел на неё сквозь стекло. Как живое предостережение. Ты уже вошла в историю, которую не выбирала, – будто говорил он.

Она шагнула к окну – но птица исчезла в тот же миг. Лишь чёрное перо плавно спланировало вниз на асфальт.

Телефон зазвонил – она вздрогнула. На экране: «Галерист Джош».

– Элиз, ты в порядке? Он ушёл, да? Этот тип… не знаю, он показался мне странным.

– Да… он просто впечатлился, – пробормотала она. – Всё нормально.

Пауза. Потом голос Джоша:

– Слушай, может, это совпадение, но он спрашивал про твои ночные работы. Хотя ты ведь только недавно начала рисовать по ночам. И никому об этом не говорила, даже мне.

Она застыла.

– Что?

– Да. Спросил: «Её сны уже переходят на холст?». Я подумал, ты рассказывала ему. Но… ты же не рассказывала?

–Нет, не рассказывала.

Впервые за долгое время она испугалась по-настоящему.

В ту ночь Элизабет не могла заснуть.

Она лежала в постели, не выключая свет. Глаза закрывались, но как только она начинала погружаться в дрему, сквозь сон прорывались образы – слишком яркие, слишком знакомые.Разбитые витражи. Снег на мраморных ступенях. Женский крик. Мужчина в чёрном, стоящий над телом, его руки в крови, а в глазах – вечная, нескончаемая боль.Элизабет резко села, вытирая лоб. В комнате было душно, как будто кто-то стоял рядом. Но она была одна. Почти. Она встала, прошла на кухню, налила воды. Отражение в окне дрогнуло – и на миг ей показалось, что позади мелькнула фигура. Сердце колотилось, но, повернувшись, она никого не увидела. Она вернулась в мастерскую. На мольберте всё ещё стоял набросок – его лицо, крылья, кровь. Она не хотела смотреть, но взгляд всё равно возвращался к картине. Рядом лежало чёрное перо. Элизабет не поднимала его с улицы. Она его вообще не трогала. Но оно было здесь. И она знала – его принёс не ветер. За несколько кварталов от неё, на крыше одного из старых зданий в Сохо, стоял Александр.Город мерцал под ним, как дыхание зверя. Он не двигался, не моргал, не дышал – наблюдал. Там, в окне на третьем этаже, свет горел. Она не спала. Он чувствовал её тревогу, как тянущийся к нему шепот.

Он закрыл глаза. И сцены прошлого снова нахлынули – её руки, тёплые и живые, тогда. Её смех, который он когда-то слышал в садах Румынии, среди лавандовых полей. Её губы, произносящие его имя – с доверием, с любовью. А потом – с болью. Он чувствовал, как оживает в нём голод. Но он держал себя в руках.

– Ты не готова, – прошептал он, как будто мог достучаться до неё сквозь стены. – Но ты вспомнишь. Я не позволю тебе умереть снова, Элизабет. Не в этом мире.

Он шагнул назад – и растворился в тени, оставляя за собой только воздух, наполненный древней тоской.На следующее утро Элизабет проснулась от резкого удара по стеклу.Ворон.Снова. Она встала, подошла к окну. Птица сидела на подоконнике и смотрела прямо на неё. Без страха. Слишком осознанно. На клюве – капля чего-то тёмного. Не воды. Почти… кровь? Она открыла окно – ворон вспорхнул, оставив на каменной поверхности под ногами маленький амулет.Серебряный. С резьбой. Слово на румынском. Выбор.„Alegerea“ Ночь. Сон Элизабет

Элизабет стоит в зале, наполненном светом свечей и ароматом цветов, которых она не может назвать. Потолки высоки, как в соборе, стены покрыты фресками. Музыка – струнная, величественная, будто из другого времени. Она в платье, тяжёлом и роскошном, с вышивкой, напоминающей готические витражи. Волосы уложены иначе. Но всё это – не чужое. Как будто когда-то давно она уже надевала этот наряд. И ждала кого-то. Толпа расступается. И он появляется. Александр. Не в чёрном, не в городском пальто. Он в рубашке с широкими манжетами, в чёрном камзоле. На груди – знак, который жжёт ей память. Он идёт к ней медленно, уверенно, но с болью в глазах.

– Элизабета, – шепчет он. – Nu trebuia să te întorci. (Ты не должна была возвращаться.)

– Я… я тебя знаю, – отвечает она дрожащим голосом.

– Ты знала. И ты умерла за это.

Он протягивает ей руку – но в тот же миг зал погружается во тьму. Свечи гаснут. Слышится крик. Затем второй. Что-то шипит в темноте. Люди бегут. Александр хватает её за руку и прижимает к груди.

– Проснись, пока ещё можешь. Проснись, Элизабет!

Она просыпается с криком. Комната – живая, но воздух будто пропитан пеплом. Она вспоминает: бал, платье, кровь, страх. И его голос. Ты умерла за это. И сейчас – чувство: она не одна. Он был рядом. Не во сне. Здесь.

Старый собор в Нижнем Манхэттене. Глубокая ночь.

Старые вампиры любили тишину. Камень. Священное пространство, извращённое временем. Александр стоит в алтарной части мрачного храма. Позади – голос:

– Ты нарушаешь правила, брат. Её кровь не должна была ожить в этом веке.

Из теней выходит мужчина, высокий, измождённый, в тёмном сюртуке. Его глаза – янтарные, хищные. Это Рафаэль, древний из Совета. Тот, кто вечно соблюдает баланс.

– Она не просила вернуться, – отвечает Александр. – Никто не спрашивал её.

– Это не имеет значения. Сила, что спала в ней, снова пробудилась. Она не просто женщина. Она сосуд памяти. И ты знаешь, что случится, если она вспомнит всё.

Александр сжимает кулаки.

– Я не позволю никому прикоснуться к ней.

– Тогда ты погибнешь, как в прошлый раз.

Только теперь – окончательно. И она сгорит вместе с тобой. Молчание. Рафаэль приближается.

– Ты был одним из нас, Александр. Но любовь… делает даже бессмертных уязвимыми.

Александр резко поднимает взгляд:

– Я выберу её снова. Каждый раз. В любом веке. Даже если за это придётся убить всех вас.

Рафаэль смотрит на него долго. Затем кивает, как будто услышал именно то, чего ожидал.

– Тогда кровь прольётся снова.

Он исчезает во тьме. А Александр остаётся – один, среди каменных ангелов и гаснущего света.

И в его глазах впервые – не только боль, но и гнев.

Глава 2 Кровь в тексте

Утро было блеклым. Нью-Йорк снова прятался за стеной дождя, и окна мастерской Элизабет запотели от сырости. Она сидела на полу, завернувшись в старый плед, с ноутбуком на коленях. Кофе остывал, не тронутый. Во сне всё было таким чётким, таким реальным. Она до сих пор чувствовала, как снег таял на ресницах, а сердце разрывалось от чувства, которое не имело права на существование. Александр был не просто кем-то. Он был частью её. Но как это возможно? Она начала искать. Потом – глубже. Её будто что-то вело. Инстинкт? Память? Сначала – по памяти: "Румыния", "вампирская мифология", "бал в замке", "Александр"…Она наткнулась на редкий сайт на румынском, посвящённый фольклору. Переводчик работал плохо, но несколько слов вспыхнули, будто она уже знала их: „Alegerea“ – выбор.„Suflet-pereche“ – родственная душа. „Blestemul sângelui“ – проклятие крови. "Александру из Орадеа, 1219–1247. Молодой дворянин, исчез при загадочных обстоятельствах. Слухи о сделке с тьмой."И вдруг – имя. "Alexandru din Oradea, 1219–1247. Tânăr nobil dispărut misterios. Zvonuri despre un pact cu întunericul." Элизабет выдохнула. Грудь сдавило. Она никогда не читала об этом раньше – но знала: это он. И замок на картине… был тот же, что на гравюре в старой статье. Она не рисовала его. Она его всмпомнила. Позже,уже вечером,она вернулась в галерею. Джош смотрел на неё с обеспокоенным видом.

– Ты выглядишь… иначе, – сказал он.

– Я просто не спала, – бросила она. – Скажи, ты случайно не знаешь, куда делся тот рисунок? Тот, с крыльями?

Джош нахмурился.

– Он исчез. Я думал, ты его забрала. С мольберта его просто… не стало.

Элизабет побледнела.Он взял её за плечи.

– Элиз, кто он? Тот человек, Александр?

Она покачала головой.

– Я не знаю. Но я должна узнать. Потому что он знает меня. Он знал меня ещё до того, как я родилась.

Джош хотел что-то сказать – но в этот момент его телефон зазвонил.

Элизабет отошла к окну.

На другой стороне улицы, под дождём, в тени, стоял кто-то. Человек? Или тень? Она прищурилась. И тогда этот кто-то шагнул в свет фонаря.

Не Александр. Женщина. Очень высокая. В длинном пальто и шляпе с вуалью. И в её глазах – нечеловеческий блеск. Женщина подняла палец к губам. Тссс. И исчезла, словно растаяла в воздухе.

Ночь. Верхний Манхэттен. Заброшенная оранжерея.

Крыша из ржавого стекла, стены, оплетённые мёртвыми лозами. Внутри – тишина, нарушаемая только каплями воды, падающими сквозь трещины в потолке. Александр ждал.Он чувствовал её приближение ещё до того, как она ступила на землю. Её аура скользила по воздуху, как яд – медленно, уверенно, проникая в каждый угол мрака.

– Ты постарела, Ливия, – сказал он, не поворачиваясь.

Из тени вышла женщина. Высокая, тонкая, с кожей цвета зимнего молока. Волосы – как воронье перо, закручены в высокий узел. На ней было чёрное пальто до пола, под ним – платье, больше похожее на саван, расшитый знаками на латыни и крови. Её голос – глубокий, бархатный.

– А ты, Александр, всё такой же: усталый, влюблённый… обречённый.

– Почему ты следишь за ней?

– Потому что она вспоминает.

Он резко обернулся.

– Не трогай её, Ливия. Клянусь, я…

– Убьёшь меня? – Она рассмеялась тихо, как будто вспоминая что-то древнее. – Милый мой, ты уже пытался. Помнишь Венецию? Или Стамбул? И каждый раз ты возвращался ко мне на коленях – не ради меня, а ради неё.

Александр сжал кулаки.

– Ты знала, что она вернётся?

– Я знала, что душа, такая как у неё, не умирает. И когда звёзды снова выстроятся, когда лунный цикл совпадёт с датой её жертвы… – Ливия провела пальцем по стеллажу, оставляя след в пыли. – Она вернётся. И с ней – всё, что мы так долго держали запертым.

Он подошёл ближе, вплотную.

– Если ты хоть пальцем…

– Я не дура. Я не причиню ей вреда. – Её глаза блеснули алым. – Я хочу, чтобы она вспомнила всё. Потому что ты не рассказал ей всю правду, Александр. Ты показал ей любовь… но скрыл кровь.

– Я пытался защитить её.

– А ты просто боишься, что, когда она вспомнит всё, – она отвернётся от тебя. И выберет не тебя.

Молчание. Звон капель по стеклу.

Ливия приблизилась, прижалась губами к его уху и прошептала:

– В следующий раз, когда она увидит меня… я буду не одна. Совет хочет её. Но ты знаешь меня. Я не делюсь игрушками. Даже если они… смертные.

Она исчезла, как растворённая в воздухе. Оставив после себя аромат лилий, крови и безжалостной древности. Александр остался в оранжерее, сражённый страхом, которого не испытывал столетиями. Она возвращается, но не одна. И на этот раз, возможно, он её снова потеряет – навсегда.

Нью-Йоркская публичная библиотека. Читальный зал. Сумерки.

Элизабет листала старую книгу – на французском, с гравюрами замков, древних символов, красными чернилами выделены фамилии. Её пальцы остановились на одной: ("Не трогай необдуманно: тень крови.")"Nochesku Livia – 1493, Transilvania." Подпись на латыни: "Temere tangere: umbra sanguinis." И в ту же секунду всё замерло.Огни в библиотеке словно потухли. Люди за столами исчезли. Звук исчез.Осталась только она – и тишина, плотная, вязкая. И зеркальное стекло шкафа с книгами напротив. И в нём – отражение женщины.Высокая. Статная. В старинном платье, лицо частично закрыто кружевной вуалью. Губы – алые. Глаза – чужие. Зрачки – вытянуты, как у кошки. Элизабет замерла. Женщина в зеркале сделала шаг вперёд. Хотя сама Элизабет не двигалась. Это не отражение. Это – она смотрит. Пора вспомнить, кем ты была. И за что умерла.

– Элизабета – голос шёл изнутри стекла. Глухой, как из глубины веков. – Ты долго спала. – Кто ты?..– Я была рядом, когда ты сгорала в его руках. Я закрывала тебе глаза. И я сохраню их… если ты выберешь меня.

– Что ты от меня хочешь?

– Только правду. Но правда всегда требует… крови. Элизабет сделала шаг назад. Стекло задрожало. В отражении – библиотека стала залом с каменными стенами, пол покрыт пеплом. Книги исчезли. Вокруг – свечи. Гроб. И в нём – её тело. Мертвенное, прекрасное. На груди – тот самый камень. И Ливия стояла рядом, как жрица.

– Проснись, дитя, – прошептала она. – Иначе они сожгут тебя вновь.

Элизабет резко отшатнулась. Всё вернулось: свет, звук, люди. Только книга выпала у неё из рук.Люди не заметили ничего. Но она знала – что-то вошло в неё. Время просыпаться.

Глава 3 Бумага пропитанная кровью

Квартира казалась тише, чем обычно. В Нью-Йорке такое ощущение – аномалия. Ни машин за окном, ни соседей сверху. Только гул её собственного дыхания.Элизабет поставила на плиту чайник и машинально подошла к комоду, старому, из темного дерева, который достался ей от бабушки. В одном из ящиков давно хранились странные вещи – письма, монеты, ноты, даже обрывки чужих фотографий, которые она когда-то собирала ради "атмосферы" для картин. Но сегодня ящик открылся иначе – с лёгким щелчком, как будто что-то внутри сдалось. И на самом дне, за тонким слоем бархата, она нащупала пустоту.Щелчок. Потайная ниша. Там лежала книга. Тонкая, в кожаном переплёте, тёмно-бордовом, почти чёрном. Края страниц запеклись, будто обожжены. Перевёрнутая роза была выдавлена на обложке. Без слов. Без имени. Когда она открыла первую страницу, её сердце дернулось.

"16 марта 1594 года. Я – Элизабета."

Почерк… был ее. Но она никогда не писала это.Следующие строки:"Он пришёл ко мне во сне. Сначала – как ангел. Потом – как тень. Я знала, что сделаю выбор, за который буду гореть. Но если любовь – грех, то я согрешу снова."Элизабет села прямо на пол. Листала дальше. Записи шли не подряд. Некоторые страницы были вырваны. На других – следы крови, размазанные буквы, начатые фразы:

"…они не позволят нам быть вместе…"

"…Ливия пришла ночью. Сказала, я одна из них…"

"…выбор уже сделан, но цена – смерть…"

"…если ты читаешь это – значит, мы снова живы."

Её руки дрожали. На последней целой странице, словно ждали только эту ночь, слова проступили прямо на глазах, будто проявились от тепла пальцев: "Ты должна вспомнить. До полнолуния осталось три ночи. Найди ключ в зеркале." И чернильный след, уходящий вниз – как будто кто-то только что поставил перо и ушёл. За её спиной в квартире что-то тихо хрустнуло. Будто воздух сдвинулся. Но когда она обернулась – никого. Только зеркало в прихожей вдруг потемнело. И в нём – чуть-чуть не её отражение.

Поздняя ночь. Квартира. Зеркало в прихожей.Часы показывали 02:47. Она не спала. Дневник лежал рядом с кроватью, как живой, как пульс. Слова "Найди ключ в зеркале" крутились в голове, как мантра. Элизабет встала, накинула халат и босиком пошла в прихожую. Зеркало стояло между старым шкафом и дверью. Обычное. Рамка – тёмное дерево. Стекло – немного мутное от времени.И всё же с ним было что-то не так. Она ощущала это – давно. Будто оно запоминало её взгляды.Она подошла ближе. Остановилась. Своё отражение – видела. Усталое лицо. Распущенные волосы. Взгляд чуть тревожный.Но… Что-то двигалось. В глубине. Сзади. Будто в комнате за её спиной кто-то стоял – высокий силуэт, почти сливающийся с темнотой. Она обернулась – пусто. Вернулась к зеркалу – силуэт ближе. Теперь она различала очертания плаща. И вуаль.Сердце забилось сильнее. Элизабет шагнула ближе, вплотную. Внезапно зеркало вспыхнуло изнутри – не светом, а вибрацией. Волна холода пробежала по её коже. Поверхность больше не была гладкой – она стала водянистой, словно её можно было протянуть рукусквозьстекло.Из глубины – шёпот. Еле различимый. На латыни, на французском, на языке, который она не знала, но… узнавала. "Nosmeminimus. Nosexspectamus." ("Мы помним. Мы ждём тебя.") И вдруг – в центре зеркала проступило её лицо, но не её выражение.Губы – окрашены. Шея – украшена старинным медальоном .Глаза – чужие. Знающие. Тёмные.

И это лицо шептало:

– Элизабета… ключ – в крови.

Зеркало дрогнуло. Как будто к нему изнутри приложили ладонь. И в тот же миг лампа в коридоре лопнула, погрузив квартиру в темноту.Элизабет отпрянула.Зеркало снова стало обычным.Но на его поверхности остался след. Женская ладонь. Кровавый отпечаток.

Утро. Та же квартира. Тот же коридор. Но уже – другое пространство.Свет скользил по полу, но он больше не казался спасением. Зеркало молчало. Кровавый след исчез. Но ощущение, будто за ней наблюдают – осталось.Элизабет стояла напротив него, босиком, с кружкой холодного кофе в руке. И вдруг заметила странную неровность в раме. Сбоку – крошечный зазор, как будто что-то можно поддеть. Она поставила чашку, нащупала ногтем край. Щелчок. Деревянная полоска сдвинулась. За ней – тонкий, пыльный бархатный мешочек,приклеенный к внутренней части рамы. Она достала его. Ткани почти не осталось – пыль рассыпалась. Но внутри… Медальон.Старинный. Овальный. На цепочке, покрытой потемневшим серебром. На крышке – та же роза, что на дневнике. Когда она открыла его – внутри оказался миниатюрный портрет. Женский. Лицо – её. Только в другой эпохе. И ещё – вторая створка.На ней – выгравированы слова "Intenebris, amor."("Во тьме – любовь.") Элизабет зажала медальон в ладони. Он был холодным, как лёд, но сердце её билось, как в огне. В голове зазвучал голос. Не её. Не Александра. Не Ливии. Как будто кто-то из другого времени просто прошептал ей в душу: " Ты снова нашла путь. Не бойся тьмы. В этот раз – неубегай."Элизабет подняла глаза к зеркалу. На этот раз – отражение было её. Но внутри – она знала. Мир, в котором она жила, треснул. И трещина открылась вовнутрь.