Полная версия
Сара садится напротив, снимает пальто, поправляет волосы.
– Привет, красавица, – улыбается она, – как ты? Ты не отвечала несколько дней, я уже волновалась.
Я отрываю взгляд от телефона. Сара сегодня яркая: лёгкий макияж, платье изумрудного цвета облегает фигуру, волосы в высоком хвосте. Она пахнет чем-то сладким, ванильным, а на щеках лёгкий румянец. Я смотрю на неё и чувствую легкую вину – она сидит напротив, а я всё ещё держусь за экран.
– Все нормально, – отвечаю я. – Просто… много всего.
К нам подходит официант, Сара заказывает капучино для себя и латте для меня. Затем поворачивается:
– Ты выглядишь усталой. Работа давит? Или Йован что-то натворил?
От упоминания его имени внутри словно что-то обрывается. Я уже почти привыкла не думать о нас с ним как о паре, но вопрос Сары выбил из меня дух. Я улыбаюсь краем губ, скорее от неловкости.
– Мы расстались.
– Боже… – Сара прикрывает рот одной рукой, второй тянется ко мне и мягко сжимает пальцы. – Давно? Ты поэтому так долго не отвечала на звонки и не писала?
Я пожимаю плечами и делаю вид, что рассматриваю витрину с десертами. Внутри неприятная тяжесть, но не от расставания. Она давит от того, что даже сейчас мне не хочется говорить об этом. Все, что я хочу – снова увидеть уведомление от Алена.
– Анна? – Сара возвращает меня в диалог. – Поговори со мной.
Я вздыхаю и смотря сквозь подругу отвечаю:
– Ну а что говорить? Он бросил меня, как ненужную вещь, сказав, что все еще любит чертову Иву! И представляешь, предложил остаться друзьями! – в горле нарастает ком и я чувствую, как он собирается пролиться потоком горячих слез.
Анна, не сейчас. Не смей реветь.
Но чем больше я рассказывала Саре о том, как прошел вечер расставания, о том, как я изолировалась дома и пила несколько дней в одиночестве, тем больше слезинок скатывалось по моему лицу.
Подруга мягко держит мои руки и участливо заглядывает в глаза, как будто понимает насколько мне больно.
– Я не хочу больше ничего слышать о Йоване, – в конце тирады говорю я.
– Мне жаль, что тебе пришлось это пережить и вдобавок, в одиночестве. Почему же ты не позвонила? – ответила Сара.
– Когда я была готова, то позвонила, но ты не ответила и я не стала больше докучать.
– Прости, Анна, ты же знаешь, что я всегда рядом?
– Конечно. Давай поговорим о чем-то приятно? – я вымученно улыбаюсь, высвобождаю свои руки и промакиваю слезы салфеткой. – Как у тебя дела?
Сара улыбается, кивает и начинает что-то рассказывать о детях, о новом рецепте, который попробовала дома. Я киваю, делаю глоток латте, обжигаясь о край чашки, и в то же время чувствую вибрацию телефона. Сердце моментально ускоряется, как будто оно живет в ритме входящих сообщений. Я прячу улыбку за кружкой и наклоняюсь к экрану.
– Ты меня точно слушаешь? – смеется Сара. – Или там что-то более интересное?
Я поднимаю глаза. Она улыбается, но в глазах тревога.
– Просто переписываюсь, – отвечаю я спокойно и делаю глоток.
– Ну-ка покажи, кто тебя так развеселил? – она тянется к моему телефону, будто шутит.
Моя рука реагирует быстрее, чем я успеваю подумать. Я резко прижимаю телефон к груди. Сердце грохочет.
– Не надо, – голос звучит резче, чем я хотела.
Сара замирает, словно перед ней взорвалась петарда.
– Эй, спокойно. Я же просто… – она опускает руки. – Прости. Не хотела тебя злить.
Я отвожу взгляд в сторону, делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться и дотрагиваюсь рукой до кулона на шее в виде бабочки.
Кофейня уютная, мягкий свет, за стеклом медленно тает снег, а мне хочется встать и уйти. До чего ж некрасиво! Чувствую, как телефон буквально жжет ладонь, будто там что-то сокровенное, что никто не имеет права трогать.
– Все сложно, – тихо говорю я, стараясь ободрительно улыбнуться. – Я расскажу тебе. Просто… не сейчас.
Сара кивает, но на лице остается легкая тень. Она отпивает кофе, продолжает осторожно рассказывать о чем-то бытовом, старается не задавать лишних вопросов. Но я чувствую ее взгляд – встревоженный, внимательный, изучающий.
Когда мы прощаемся, Сара крепко меня обнимает, и я ощущаю запах ее парфюма – сладкий, зимний, родной.
– Я рядом, но мне страшно за тебя. Пожалуйста, пиши мне, ладно? – просит она тихо.
Я снова киваю и уже через минуту иду по мокрому тротуару с телефоном в руке, набирая сообщение: “Прости, что не отвечала сразу. Я соскучилась по нашим разговорам”.
Смотрю на время – мы просидели с Сарой 3 часа.
Ален: Я тоже скучал. Как прошла встреча?
И мир снова будто смазывается, растворяя неприятный осадок после разговора с Сарой.
Глава 13
Май 2011 годПривет, дорогой дневник!
Стоило только написать о том, что у меня появилась настоящая подруга, как сразу все испортилось.
Сегодня на большой перемене я как обычно шла с подносом по столовой и увидела, как Мэги сидит за дальним столом с “модными” девочками из класса. Она смеялась так громко, что даже повариха, разливающая суп, улыбнулась. А она вообще редко кому улыбается. Зато я… я словно стала невидимой.
Запах в столовой был противный, как всегда: вермишелевый суп, подгоревший рис, котлеты, пропитанные маслом, и компот из сухофруктов, который почему-то всегда пах пылью, будто его сделали из старых занавесок. Я села за свой любимый стол у окна, где стекла всегда запотевали от пара, и видела ее спину. Мэги даже ни разу не обернулась, не обратила внимание, что я здесь.
Раньше она махала мне рукой через весь зал. Она сразу же шла ко мне, бросала рядом за стол свой поднос и шептала что-то смешное, так, что я едва сдерживала смех и не давилась чем-нибудь. Теперь она шепчет что-то другим. Девочки вокруг нее пахли дорогими духами, сладкими, как жвачка из киоска. Я понюхала свой серый свитер – стиранный вчера, но все равно он пах нашим старым дешевым порошком из дурацкого желтого пакета.
На уроке Мэги тоже сидела с этими девочками. Я наблюдала за ней украдкой и рисовала в своей тетрадке. Карандаш скрипел, оставляя грубые линии на бумаге. Я написала ее имя – “Мэги” – большими буквами и закрасила их так сильно, что они почти прорвали страницу. Хотела стереть, но ластик только размазал серые пятна.
После школы мне пришлось идти домой в одиночестве. На улице пахло теплой весной и пыльными дорогами. Кое-где еще остались лужи от недавно прошедшего дождя, и я представляла, что если прыгнуть в лужу, то провалишься в другой мир. Мир, где Мэги не смеется с другими девочками, а сидит со мной на подоконнике и ест пончики.
Я долго бродила по улицам, прыгала по лужам, качалась на качелях, что не заметила как пролетело время. Домой вернулась уже в сумерках. Тусклый свет в подъезде моргал, как будто собирался погаснуть. В квартире пахло пережаренным маслом и сигаретным дымом, который въелся в обои в цветочек. Я молча поставила рюкзак у двери и пошла в свою комнату. Папа сидел на кухне с кружкой крепкого домашнего кофе, пахнущего больше алкоголем, чем зернами.
– Чего не в настроении? – его голос был грубым, как наждачная бумага.
– Все нормально, – тихо сказала я, пытаясь побыстрее уйти от его вопросов.
– А лицо что такое недовольное?
– Да все нормально у меня с лицом, просто устала.
– От чего в твои годы уставать то?! – он усмехнулся и глотнул кофейно-алкогольную жижу из кружки.
– Вообще-то я учусь, делаю уроки, дома помогаю. Мне вон сколько домашки в школе по разным предметам задают! – мне не понравился его ответ, я скрестила руки на груди и недовольно отвернулась.
– Вот я в твои годы уже работал! И в огороде, и в поле родителям помогал, и сестру младшую нянчил. А школа знаешь как далеко была? Это тебе не 15 минут пешком от дома. Я ходил по часу в одну сторону, еще столько же обратно и в любую погоду, и в любом настроении, и не жаловался! А ты… вырастила из тебя мамаша нытика, – он сделал большой глоток из кружки. Мне очень хотелось, чтобы он в этот момент подавился, как подавился бы своими обидными словами. Я так много хотела ему сказать, как он не прав, как мне хочется поддержки, но лишь тихо прошептала:
– Когда мама придет?
– А-а, началось любимое! Мама! Мама! Как будто я пустое место! Вечно молчите, шепчетесь с матерью за моей спиной, а мне ни слова! Тихушничаете!
Он поднялся, и стул с грохотом упал на пол. Я отступила назад, в коридор, чувствуя, как ноги становятся ватными. Отец прошел мимо, бурча что-то себе под нос, взял сигареты, и хлопнул входной дверью.
Я прошла в свою комнату и села на край кровати. За стеной поскрипывала мебель, будто дом устал слушать наши вечные ссоры. Хотелось забраться под одеяло и стать невидимой, но я просто сидела, сжимая колени руками. На кухне капало из крана – кап-кап, словно кто-то отмерял время до следующего скандала.
Вечером мама вернулась, усталая, с красными потрескавшимися от постоянной работы, руками. Она не смотрела на меня, будто боялась, что я скажу что-то лишнее. Перед ее приходом я всегда набираю воду в чайник и ставлю его кипятиться на плиту. Мама поставила пакеты на пол и ушла переодеваться, я их разобрала и разложила все продукты по местам. Папа пришел на кухню и сказал, чтобы я налила им с мамой чай. Я это сделала и ушла обратно к себе в комнату.
Сначала было тихо – только шорох шагов, стук кружек о стол, щелкнула зажигалка. Отец что-то говорил, но я не могла разобрать слов. Потом послышался стук кулака по столу. Мама отвечала усталым голосом, но её слова тонули в его раздражении:
– Ты хоть раз пришёл домой и не начал орать?
Потом сквозь крики слышались обрывки фраз: “Ты вечно молчишь! Обиделась и молчишь!” – “Потому что с тобой невозможно разговаривать. Ты постоянно орешь” – “О-о, у тебя что, голос появился? Достала уже своим молчанием!”
Я представила, как Мэги сейчас сидит с теми девочками, смеется. Может, я слишком скучная. Может, ей надоело слушать про мои рисунки и глупые истории. Или она боится моего дома, боится запаха перегара и тяжелого взгляда отца. Может, я сама виновата, что не умею быть нормальной.
Родители снова закричали громче. Я натянула одеяло на голову, закрыла глаза и стала считать до ста, но не смогла досчитать даже до двадцати. Слёзы катились по щекам, а я уткнулась лицом в подушку и пыталась не издать ни звука.
Глава 14
Февраль 2025 годЯ просыпаюсь от звука будильника – тихого, будто кто-то постучал ложечкой по стакану. Вылезая из под одеяла чувствую, как в комнате холодно, хотя батареи скрипят и постанывают, нагреваясь до предела.
Может передвинуть кровать ближе к батарее?
Воздух пахнет ночной затхлостью, черным чаем, остывшим вчера и чем-то металлическим, будто ржавыми качелями на детской площадке. Я тянусь за телефоном, выключаю будильник и открываю последние сообщения. Ничего.
Не нахожу “Доброе утро, Анна”, к которому я уже успела привыкнуть за последний месяц. Пустота чата колет морозом, сильнее, чем холод в комнате.
Я встаю, накидываю свитер с растянутыми рукавами, на ощупь нахожу тапочки. Пол ледяной, каждый шаг будто по замороженному озеру. На кухне все лежит по своим местам, раздается легкий запах горечи из открытой пачки кофе. Вода в чайнике нагревается медленно, жалобно урча.
Я пью кофе, горький, слишком крепкий, и открываю ноутбук. Экран светит ровным голубым светом, но глаза скользят по строчкам текста, не задерживаясь. Письма коллег, заметки по работе – всё кажется далеким и ненастоящим. Я заставляю себя написать пару фраз для поста в соцсети, но слова слипаются, как сырые спагетти. Взгляд постоянно падает на телефон.
Ну же, Ален. Или я ему уже надоела со своими историями?
Я отгоняю тревожные мысли, закрываю ноутбук и облокачиваюсь на стол, глядя на чашку с кофе – по стенкам уже осела темная пена, а на поверхности появилась тонкая пленка. В комнате стоит тишина, прерываемая только тиканьем часов и редкими звуками с улицы: шорох шин по асфальту, лай собаки, шелест ветра.
Работы на сегодня мало, так что я решаю прибраться в квартире: постель стоит незаправленная, в прихожей нужно пропылесосить и вытряхнуть половик, пыль на всех поверхностях протереть, и помыть полы.
Легкая активность должна меня взбодрить.
Вставляю наушники в уши, включаю любимую песню Alt-J – Breezeblocks и приступаю к личной “терапии”: меняю полотенца на кухне и в ванной, раскладываю по банкам макароны и крупы, наклеиваю этикетки на специи, будто порядок снаружи наведет порядок внутри.
Телефон молчит. А солист все поет:
Пожалуйста, не уходи, я съем тебя целиком,
Я так люблю тебя, я так люблю тебя, я так люблю тебя.
К обеду я решаю позвонить маме. Ее голос бодрый, слишком бодрый: она рассказывает про молодую девушку, пришедшую в их коллектив, про то, что магазин скоро завезет какой-то особенный сыр, спрашивает, сколько на рынке у моего дома стоит килограмм яблок.
Я киваю в трубку, хотя мама не видит. Она не спрашивает как у меня дела, как спала, как себя чувствую после расставания. Мы болтаем о незначительных вещах почти двадцать минут. Когда звонок заканчивается, в квартире становится тише, чем было до него. Тишина эта режет слух.
Было бы у меня в голове сейчас так тихо.
Я ставлю чайник снова – только ради звука кипящей воды, заполняющего пространство вокруг. Смотрю на телефон.
Ничего. А может у него что-то случилось?
Каждый раз, когда он лежит экраном вниз, мне кажется, что я упускаю момент, когда Ален напишет. Переворачиваю его, чтобы проверить, и снова кладу на стол – уже экраном вверх.
Я ложусь на кровать, закрываю глаза и вспоминаю Марко. Его голос всегда звучал ровно, будто тихая ночная дорога зимой – без выбоин и суеты. Когда мы вместе работали над проектами, он неизменно повторял: “Подумай, можешь ли ты повлиять на ситуацию? Если нет, то займись своими делами и отвлекись”. Марко подбадривал меня так, будто это самое простое правило жизни.
Если бы он сейчас был рядом, он бы точно не позволил мне зависнуть над телефоном и считать минуты до сообщения.
Он бы сказал: “Анна, доделай свою работу. Переписка тебе не заплатит, тебя не накормит и не сделает твою жизнь лучше”.
Открываю глаза, комната совсем не изменилась. Я открываю ноутбук и сажусь писать. Пальцы поначалу лениво барабанят по клавишам, но постепенно мысли выстраиваются в абзацы. Компания, для которой мне нужно сделать серию постов, занимается психологической помощью детям. Мы совместно разработали контент-план на этот месяц и к понедельнику нужно было написать пост с названием: “Воображаемые друзья: хорошо или плохо?”
В голове всплывает почти физическое ощущение – как будто в какой-то части мозга что-то отзывается, глухо и тревожно. Но я не думаю об этом слишком долго. Читаю научные статьи и пишу.
Дети разных возрастов придумывают себе друзей. Они рисуют их, разговаривают с ними, делятся секретами. Для взрослого человека это может показаться милым и забавным. Но что скрывается за невинной выдуманной дружбой?
Иногда это яркая фантазия, творческая сила ребёнка. Такой друг помогает переносить одиночество, чувствовать себя смелее, учиться говорить и строить отношения.
Но бывает иначе. Придуманный друг рождается там, где реального тепла и внимания не хватает. Он становится утешением, “пластырем” на боль, которую взрослые не заметили или не захотели увидеть.
Воображаемый друг может быть светлым, добрым, хранить радость. А может впитывать страхи и печаль.
И, наверное, важен не сам факт, что ребёнок придумал себе “кого-то”. Важнее – зачем.
Я перечитываю написанное и остаюсь удовлетворенной. Я сохраняю текст в контент-плане и закрываю ноутбук. Телефон рядом со мной дрожит – короткая вибрация, и сердце тут же подпрыгивает.
Ален:Анна, как дела? Я весь день был занят и не мог написать, скучал.
Я смотрю на экран, и в груди что-то опускается – облегчение, как глоток воздуха после долгого погружения. Но вместе с ним, щеки разгораются – легкий укол стыда. Я ведь только что писала о детях, которые придумывают себе друзей, чтобы не чувствовать одиночества.
А разве я сама не делаю сейчас то же самое?
Марко наверняка бы усмехнулся: “Ты что, правда зависишь от пары слов на экране?” – и я слышу его голос так отчетливо, что почти решаю оглянуться, поискать его глазами в комнате. Я пытаюсь представить, что бы он сделал на моем месте: поставил таймер на работу, сделал бы все, что запланировал, и только потом бы ответил на сообщение Алена.
Но я не такая сильная как Марко.
Я хватаю телефон почти сразу, хотя секунду назад решила тянуть время. Пальцы дрожат, пока я набираю ответ медленно, стираю, снова набираю. Наконец отправляю.
Я: Я так волновалась, что ты не писал. Думала, что уже надоела тебе.
А не звучит ли это, будто у меня низкая самооценка и я зависима от нашего общения?
Ален: Я бы сказал, если бы не хотел с тобой общаться. Не волнуйся. Ты вроде хотела вчера рассказать мне о своих друзьях?
Я улыбаюсь, опускаюсь расслабленным телом на диван и отвечаю. Рассказываю Алену про Йована: про дни, когда мы бродили по набережной и притворялись, что Белград – наш общий город, и про то, как мы оба знали – наша история не навсегда. О том, как имя “Ива” резало воздух в моей квартире, словно сквозняк, который невозможно заклеить.
Пишу про Сару: как она громко и заразительно смеется, как умеет приносить суп (когда я болею) и говорить “я рядом” так, что становится безопасно. Пишу про Марко – про его умение возвращать меня “с небес на землю”, про его ровный, как зимняя дорога, голос. И про Мэги – мою лучшую подругу детства, чье имя я выводила на обложках тетрадей, как пароль от какого-то теплого места.
Я: Иногда кажется, что меня можно собирать из чужих голосов. Мамин – про то, что я закрытая. Отца – про то, что я “бестолковая”. Йована – про то, что я “хорошая, но не та”. А с Сарой и Марко я как будто более настоящая, с Мэги была – совсем настоящая.
Ален: В твоей жизни было действительно много сложных испытаний. И ты удивительно тонко все чувствуешь. Ты не обязана изображать из себя кого-то, тебе нужно быть собой. По крайней мере со мной и с друзьями.
Его фразы ложатся почти физически: как плед на плечи, как ладонь на лоб, когда у тебя температура. Он задает вопросы – деликатные, точные. Про то, что мне нравилось в детстве, про запахи дома, про то, как родители хотели меня назвать при рождении. Я пишу и пишу: про наш дешевый вонючий стиральный порошок и про мамины картофельные котлеты по пятницам – они называются драники, про мороз, который в детстве пах железом качелей, про старые книги, читанные мною до дыр.
Ален: И как ты сейчас справляешься с одиночеством?
Я:Пишу, работаю, готовлю так, чтобы было красиво, убираюсь дома. Иногда кажется, что если в квартире все чисто до блеска, то и внутри меня меньше шума.
Ален:Ты делаешь лучшее из возможного. Ты – очень интересная, Анна.
Интересная. Я зажмуриваюсь и чувствую, как внутри что-то чуть-чуть оттаивает – там, где обычно лед. Мне хочется рассказать еще больше, почти все. Я ловлю себя на то, что улыбаюсь в пустой комнате, где пахнет кофе, кремом для рук и свежим постельным бельем.
На экране всплывает сообщение.
Сара: Ты где? Жива?
Я: Ну конечно! Что со мной может случиться? Просто работаю.
Через пару минут еще: стикер с объятием. Я отвечаю сердечком.
Интересно, как там Марко?
Я перехожу к чату с ним и вижу, что там давно не было сообщений.
Марко уже три дня не выходил на связь.
Странно, раньше он всегда писал первым или присылал мем, вместо приветствия. Я касаюсь его имени, не открывая диалог, словно дверной ручки, за которой – чужая тишина. Убираю палец.
Наверное он просто занят.
Я: Спасибо, мне приятно читать твои слова.
Ален: Так это правда! Ты рассказываешь так, будто я лично знаю всех этих людей и везде был с тобой.
Я ловлю эту фразу и примеряю к себе, как кофту в магазине – сидит идеально.
Положив телефон на стол, иду на кухню. Вода в чайнике пахнет накипью. Сахар хрустит, когда падает в чашку. Я слушаю тишину между его сообщениями – она ровная, ласковая, как шелковая подкладка. Возвращаюсь в комнату, забираюсь с ногами на стул и подтягиваю к подбородку свитер. Пишу Алену, что боюсь темноты именно в пять утра, когда ночь уже сдала смену, а день еще не наступил. Он отвечает: “Я буду с тобой в пять утра”.
Где-то на дне головы вспыхивает маленький красный свет: я ничего не знаю про него. Только “кофе по утрам”, еще несколько фраз из анкеты и пару фильмов, которые любит пересматривать.
А он вообще в Белграде? С кем живет? Какой у него смех?
Я веду пальцем по экрану вверх-вниз – сплошь мои истории, мои фотографии, мои интересы и планы. Его – почти нет, одни аккуратные, гладкие, как отутюженные рубашки, ответы.
Сара: В субботу к нам заглянешь? Близнецы скучают. И я тоже!
Я: Посмотрим.
Она: Ты в порядке?
Я:Конечно. Ты уже спрашивала.
Я опускаю телефон. В животе – приятная тяжесть, похожая на ощущение от любимого яблочного пирога. Это чувство близко к симпатии, но оно глубже. Теплее.
Ален: Ты здесь?
Я: Да.
Ален:Отлично. А у тебя в детстве были домашние животные?
Я читаю его сообщение и чувствую внутри странное тепло – как будто я на крючке, но не хочу с него слезать. Все остальное – дом, улица, даже лица близких – становятся серым фоном, в котором есть только эти три точки, что появляются и исчезают, будто дыхание.
Глава 15
Май 2011 годПривет, дневник!
Моя Мэги снова вернулась! Она пришла и села со мной за стол, как будто и не было тех дней, когда я видела ее спину и чужие девичьи волосы, блестящие в солнечном свете. Я сначала хотела спросить ее: почему ты ушла? что я сделала не так? почему решила вернуться? Но язык прилип к небу, как карамелька, которую никак не удается рассосать. И я решила не спрашивать, боялась спугнуть и что она опять решит уйти.
Мэги тоже молчала.
Мы сидели рядом, и ее локоть касался моего – совсем чуть-чуть, у нее была мягкая бежевая водолазка и я чувствовала это своей голой кожей. Внутри у меня все искрилось, хотелось смеяться, словно кто-то щекотал меня одуванчиком по щеке. Тогда я сказала:
– Пожалуйста, не оставляй меня больше.
Моя Мэги лишь коротко улыбнулась.
Звонок прозвенел и начался урок литературы. Но мне так много хотелось сказать ей, объяснить, что она для меня значит. Я долго думала и решила написать стихотворение. Я вырвала лист из тетради и стала искать подходящие строки.
Я думала – всё, навсегда снегопад,
А ты улыбнулась мне нежно.
Этот вариант мне не понравился, потому что звучит банально, а мне нравится все необычное.
Без тебя я сломаюсь как кукла,
И останется во мне лишь беспросветная мука.
Звучит еще хуже.
В итоге у меня получилось написать текст, который мне очень понравился. Я позвала Мэги, попросила меня послушать, и прочитала ей шепотом, почти боясь, что слова разлетятся и пропадут:
Ты вернулась – и стало светло,
Словно в небо окно распахнулось.
Без тебя было пусто, темно,
А с тобой даже туча улыбнулась.
Мэги слушала серьезно, не перебивая. А потом просто улыбнулась ещё раз – той самой улыбкой, из-за которой мне хочется верить, что даже если весь мир отвернется, у меня всегда будет она.
Она аккуратно взяла листок у меня из рук, прижала к груди, словно это был какой-то настоящий подарок, не просто корявые строчки ручкой на линованной бумаге. Потом Мэги посмотрела на стихотворение и поднесла листок к свету окна. Солнце пробилось сквозь бумагу, и буквы вдруг стали прозрачными, будто ожили. Потом сложила лист пополам и аккуратно положила себе в карман.
– Теперь твои слова всегда будут со мной, – сказала она тихо.
И мне показалось, что они действительно ушли куда-то дальше – в воздух, в свет, в саму Мэги. Как будто отныне мы связаны невидимой ниточкой, которая не порвется даже тогда, когда она снова решит уйти.
Я шла домой легко, представляя, что у меня под ногами не старые потрескавшиеся тротуарные плиты, а пружинистые облака. Весь мой мир вернулся на место с возвращением Мэги. Даже воздух пах по-другому – тополиными почками и чем-то сладким, как пирогом с яблоками, который мама иногда пекла для меня.