Говори мне правду

– Доброе утро, Селин-ханым! – приветствовал её пожилой охранник Мехмет, всегда встречавший её у входа. – Как вы? Как настроение в это прекрасное утро?

Обычно она отвечала стандартное, отрепетированное «Отлично,спасибо!» и спешила дальше. Сегодня же она остановилась и действительно задумалась, вслушиваясь в свои ощущения.

– Напугано-оптимистичное, если можно так выразиться, – наконец ответила она честно, ловя на себе его удивлённый взгляд.

Охранник удивлённо поднял густые брови, но затем широко улыбнулся, и его лицо располосовалось морщинами:

– Аллах башарых олсун! Удачи на шоу! Пусть правда всегда будет на вашей стороне.

Его слова прозвучали как невольное напутствие, и Селин кивнула с внезапной благодарностью.

В гримёрке её ждала привычная суета – стилисты, визажисты, костюмеры с очередными идеальными нарядами. Но сегодня их забота почему-то раздражала, казалась навязчивой и поверхностной. Ей хотелось просто остаться одной со своими мыслями, не надевая привычную маску ещё до начала съёмок.

– Селин-ханым, у вас просто чудесный цвет лица сегодня! – восторгалась молодая визажистка Айше, нанося тональный крем. – Отдохнули, наверное? Выглядите помолодевшей!

– Нет, – честно ответила Селин, глядя на своё отражение в зеркале. – Почти не спала. Всю ночь ворочалась и нервничала. Но… спасибо за комплимент.

Айше замерла с кисточкой в руке, явно не зная, как реагировать на такую несвойственную её начальнице откровенность. В гримёрке на мгновение воцарилась неловкая тишина.

В этот момент дверь распахнулась, и появился Демир. Их взгляды встретились в зеркале, и что-то пробежало между ними – невидимая, но прочная нить понимания и какой-то новой, ещё не осознанной близости.

– Херкезе хош гелдиниз, – сказал он, и его голос звучал как-то по-новому – спокойнее, глубже, без привычной бравады. – Селин, можно тебя на минутку? Прежде чем мы погрузимся в этот безумный водоворот.

Она кивнула и вышла с ним в полупустой коридор, пахнущий свежемолотым кофе и дорогой полировкой для мебели.

– Как ты? – спросил он тихо, внимательно глядя на неё, словно проверяя, не сбежала ли та девушка с набережной, не спряталась ли обратно за свои стены.

– Напугана, – призналась она, не опуская глаз. – Но… готова. Как никогда.

– Я тоже, – он улыбнулся, и в его глазах вспыхнули знакомые искорки, но на этот раз они светили иначе – теплее, надёжнее. – Помни наши правила? Маленькие дозы. Никаких шоковых терапий.

– Маленькие дозы, – повторила она, чувствуя, как последние остатки тревоги понемногу отступают под влиянием его спокойной уверенности.

– Тогда пошли, – он неожиданно протянул ей руку – открытую, искреннюю. – Наш зритель ждёт. И сегодня… сегодня будет особенный эфир. Я чувствую это.

Она колебалась всего секунду, затем положила свою ладонь на его. Его пальцы сомкнулись вокруг её руки – тёплые, сильные, удивительно надёжные.

И в этот момент она поняла – что бы ни случилось, какие бы бури ни бушевали вокруг, они пройдут через это вместе. День за днём, правда за правдой, шаг за шагом.

И это знание придавало ей сил и уверенности больше, чем все её умные книги о контроле и разуме, вместе взятые. Потому что это было настоящее. И это было только началом.

Глава 7

П

ервый

искренний эфир

Студия, обычно казавшаяся привычным рабочим пространством, сегодня ощущалась совершенно иной. Все те же ослепительные софиты, бросающие яркие блики на глянцевый пол, те же камеры на хитроумных подвесах, медленно поворачивающиеся словно живые существа, те же стулья глубокого бордового оттенка, похожие на спелые гранаты. Но воздух был наполнен иным напряжением – не профессиональным азартом телевизионщиков, а трепетной нервозностью двух людей, стоящих на пороге чего-то настоящего, что вот-вот должно было случиться прямо перед объективами камер.

Селин незаметно поправила складку на своём платье цвета морской волны – намеренно выбрав сегодня более мягкие, пастельные тона вместо привычной строгой черно-белой гаммы. Пальцы чуть дрожали, и она сжала их в кулаки, стараясь унять предательскую дрожь. Воздух пах заряженным электричеством – смесь озона от работающей аппаратуры, сладковатого аромата лака для волос и терпкого запаха мужского парфюма, который Демир всегда использовал перед эфирами.

– Готовы? – продюсер Махир бросил на них оценивающий взгляд из-за стеклянной перегородки, его лицо было сосредоточенным и немного напряжённым. – Сегодня у нас ожидается много телефонных звонков от зрителей. Тема – «Любовь после разочарования». Постарайтесь быть… убедительными.

Демир кивнул, его взгляд встретился с Селинным – быстрый, ободряющий, полный какого-то нового понимания. «Маленькие дозы», – напомнил он без слов, едва заметно улыбнувшись уголками губ.

Красная лампочка зажглась, заливая их лица алым отсветом.

– Добрый вечер, прекрасный Стамбул! – голос Демира прозвучал как обычно – бархатный, уверенный, заполняющий собой все пространство студии. – С вами «Психология любви», и сегодня мы говорим о самом трудном – о том, как снова научиться доверять после того, как вас предали, как заставить своё сердце снова раскрыться навстречу любви.

Селин взяла слово, чувствуя, как камеры приближаются, их стеклянные глаза устремлены на неё:

– Разочарование – это не конец любви, дорогие зрители. Это лишь знак, что наши ожидания не совпали с реальностью, что мы где-то ошиблись в своих расчётах, но это не значит, что нужно ставить крест на своих чувствах.

Их диалог потёк по привычному руслу – отточенные фразы, лёгкие споры, уместные шутки, отработанные до автоматизма за месяцы совместных эфиров. Но сегодня между ними возникла новая, невидимая глубина – теперь они знали, что за каждым советом, за каждой умной фразой стоит личная боль, свой собственный опыт разочарований и падений.

Первый звонок прозвучал как выстрел в тишине:

– Меня зовут Айше. Я слушаю вас каждый вечер… Вы кажетесь такими идеальной парой, таким образцом любви и доверия. Скажите, а вас самих когда-нибудь предавали? Вы знаете, каково это – терять веру в любовь?

Студия замерла. Даже за стеклом продюсеры перестали жестикулировать. Демир первым нарушил тишину:

– Да, – сказал он просто, без обычной театральности. – Меня предавали. И, признаюсь, я предавал сам. – Его голос потерял профессиональную гладкость, в нем появились шероховатости живой, неподдельной боли. – И знаете, что я понял за эти годы? Предательство начинается не с громких поступков или измен. Оно начинается с мелкой, почти незаметной лжи самому себе. С молчания, когда нужно говорить. С бегства, когда нужно остаться.

Селин почувствовала, как сжимается горло. Она видела, как трудно ему даются эти слова – видела лёгкое подрагивание его руки на столе, как он незаметно сжимает и разжимает пальцы.

– Страх снова оказаться обманутой – это естественно, это защитная реакция нашей души, – тихо, но чётко сказала она, глядя прямо в камеру, но обращаясь к той незнакомой женщине на другом конце провода. – Но если закрыться от мира, построить вокруг себя неприступную крепость, можно пропустить что-то по-настоящему важное. Ту самую любовь, которую мы так ждём.

Второй звонок застал их врасплох своей прямотой:

– Вы так красиво говорите о доверии, о честности… А сами верите в то, что советуете? Или это просто работа, красивые слова для телеэфира?

Демир медленно выдохнул, и Селин видела, как напряглись его плечи, как сжались пальцы – белые костяшки, напряжение во всей позе.

– Знаете, – начал он, и голос его звучал непривычно тихо, почти исповедально, – совсем недавно я понял одну простую, но очень страшную для себя вещь. Что всю жизнь боялся настоящей близости. – Он посмотрел на Селин – не на камеру, не на зрителей, а именно на неё, прямо и открыто. – Гораздо проще носить маску весельчака, балагура, ловеласа, чем позволить кому-то увидеть тебя настоящего – со всеми страхами, слабостями, неуверенностью.

Селин почувствовала, как что-то сдвигается внутри – тёплое, щемящее, живое.

– А я… – начала она, и слова выходили сами, без привычного внутреннего редактора, без цензуры, – я всегда считала, что контроль может заменить доверие, что можно просчитать любовь как математическую формулу, разложить на составляющие и управлять ею. – Она сделала паузу, глотая воздух. – Но сейчас я начинаю понимать – настоящая близость начинается именно там, где заканчивается контроль. Где ты добровольно отдаёшь другому свою уязвимость.

Их взгляды встретились – и впервые за все время эфиров в них не было игры, ни капли притворства. Была только чистая, незащищённая правда, видимая всему Стамбулу.

Тишина в студии стала густой, значимой, наполненной каким-то новым смыслом. Даже операторы забыли о своих камерах, застыв у аппаратуры.

– Знаете, что самое страшное? – тихо сказал Демир, все ещё глядя на Селин, но обращаясь ко всем зрителям. – Показать кому-то свои слабые места. Обнажить душу. Но именно это… именно это и делает нас по-настоящему людьми. Настоящими.

Красная лампочка погасла. Эфир окончился.

Они сидели молча, не в силах пошевелиться, словно заворожённые тем, что только что произошло. Где-то за стеклом метались продюсеры, жестикулировали, что-то кричали, но здесь, в круге света, существовали только они двое – и та правда, что висела между ними почти осязаемо.

– Мы только что… – начала Селин, но слова застряли в горле, пересохшем от волнения.

– Да, – Демир медленно кивнул, его глаза были тёмными и очень серьёзными. – Мы только что сказали правду. Перед всей страной. Без прикрас.

Его рука лежала на столе рядом с ее рукой – всего сантиметр между ними, но он казался непреодолимой пропастью и одновременно магнитом. Она видела, как он дышит – глубже, чем обычно, как будто только что всплыл с огромной глубины.

– Мне страшно, – призналась она шёпотом, который был слышен только ему в тишине опустевшей студии. – Так страшно, что руки дрожат.

– Мне тоже, – он повернул ладонь вверх – открытую, беззащитную, предлагающую доверие. – Но это… правильный страх. Тот, что предшествует чему-то настоящему.

Их пальцы соприкоснулись – не как у актёров, играющих любовь для камер, а как у двух реальных людей, нашедших друг в друге опору в этом море лжи и притворства.

За стеклом продюсер лихорадочно жестикулировал, указывая на мониторы – соцсети взрывались от их откровений, но они не видели этого. Они видели только друг друга – и тот мост, что начал строиться между ними через пропасть недоверия и страха.

Первый шаг был сделан. Самый страшный – первый шаг к правде.

Глава 8

В

олна

откровения

Тишина в студии после эфира была оглушительной, насыщенной энергией только что произнесённых слов. Воздух, ещё недавно заряженный напряжением живого эфира, теперь застыл, наполненный вибрациями откровения, которое повисло между ними почти осязаемо. За стеклянной перегородкой продюсер Махир говорил что-то взволнованно, размахивая руками, его лицо выражало смесь паники и восторга, но звук не доносился сквозь толстое стекло – будто они наблюдали за ним из-под воды, из другого измерения.

Демир первым нарушил молчание, тяжёлое и значимое. Его пальцы все ещё касались ее пальцев – лёгкое, почти невесомое прикосновение, но от него по всему телу Селин бежали мурашки, и сердце билось чаще, чем после многочасовой тренировки.

– Похоже, мы только что устроили небольшой переполох в этом нашем аквариуме, – сказал он, и в его голосе слышалась смесь ужаса и странного, почти детского воодушевления. – Интересно, выплеснется ли эта волна за пределы студии?

Селин медленно отвела руку, чувствуя, как ладонь будто горит от прикосновения, оставляя на коже память о его пальцах. Она посмотрела на мониторы за стеклом – там мелькали разноцветные графики, стремительно растущие цифры, лица продюсеров выражали нечто между паникой и невероятным восторгом.

– Они… не знают, как на это реагировать, – тихо произнесла она, следя за тем, как Махир говорит что-то в телефон, активно жестикулируя. – Мы нарушили все неписаные правила, перешли все границы, которые сами же и устанавливали годами.

Дверь в студию распахнулась с лёгким шипением пневматики, и ворвался Махир. Его лицо было раскрасневшимся, глаза блестели как у человека, нашедшего клад. От него пахло крепким кофе и возбуждением.

– Вы что, совсем с ума сошли? – он подбежал к ним, его дорогие туфли мягко шлёпали по глянцевому полу. – Это же был… это… – он запнулся, ища слова, проводя рукой по взъерошенным волосам. – Это было гениально! Соцсети взорвались! Рейтинги зашкаливают! Я уже получил три звонка от рекламодателей!

Демир медленно поднялся, его движения были спокойными, уверенными, будто он только что проснулся после долгого сна.

– Мы просто сказали правду, Махир. Ту самую, о которой всегда говорили в эфире. Ту, за которой люди к нам и приходили.

– Но это же было… настоящее! – продюсер схватился за голову, его пальцы впились в седеющие виски. – Люди плачут в комментариях! Пишут, что никогда не слышали такого откровения на телевидении! Что это дышит настоящей жизнью, а не заученными фразами!

Селин встала рядом с Демиром, чувствуя странную солидарность – будто они стояли против всего мира, плечом к плечу, и это ощущение было одновременно пугающим и невероятно воодушевляющим.

– Что будем делать дальше? – спросила она, глядя на Махира, но чувствуя тепло Демира рядом. – Вы хотите, чтобы мы продолжали в том же духе? Чтобы каждый эфир превращался в сеанс групповой терапии?

Продюсер замер, его лицо выражало внутреннюю борьбу между профессиональным азартом и страхом перед неизвестностью.

– Я не знаю… С одной стороны – это золото, чистое золото! С другой – мы можем перейти какую-то грань, за которую нельзя заходить…

– Грань между правдой и ложью уже перейдена, – твердо сказал Демир, и его голос прозвучал неожиданно глубоко. – Мы начали этот путь. Теперь нужно идти до конца, куда бы он ни привёл.

Махир посмотрел на них – на Селин с ее обычно холодным, а теперь мягким и уязвимым лицом, на Демира с его новой, непривычной серьёзностью, без привычной маски балагура.

– Ладно. – Он выдохнул, проводя рукой по лицу. – Но будьте осторожны. Правда – опасная штука. Она как огонь – может согреть, а может и спалить дотла.

Он вышел, оставив их одних в опустевшей студии. Свет софитов погас один за другим, осталось только дежурное освещение, отбрасывающее длинные, причудливые тени на стены, украшенные логотипами шоу.

– Похоже, мы зашли слишком далеко, чтобы отступать, – сказал Демир, поворачиваясь к Селин, и в его глазах читалась смесь страха и решимости.

Она смотрела на него, на этого человека, который всего за несколько дней стал ей ближе, чем кто-либо за долгие годы одиночества за стеклянными стенами успеха.

– Ты испугался? – спросила она прямо, глядя в его тёмные глаза, в которых отражалась ее собственная неуверенность.

Он задумался, его взгляд стал серьёзным, взрослым.

– Да. Но это хороший страх. Как перед прыжком с высоты. Страшно, но адреналин заставляет чувствовать себя по-настоящему живым, а не просто существующим.

Они молча собирали свои вещи – блокноты с пометками, дорогие ручки, телефоны, которые уже начинали вибрировать от сообщений. Каждое движение казалось значимым, наполненным новым смыслом, будто они разбирали не просто рабочие принадлежности, а символические барьеры, годами отделявшие их от настоящей жизни.

– Пойдёшь со мной выпить кофе? – неожиданно предложил Демир, задерживая ее взгляд. – Не для эфира. Не для показухи. Не для обсуждения рабочих моментов. Просто… поговорить. Как два обычных человека, которые только что совершили нечто необычное.

Селин колебалась всего мгновение. Старые привычки, старые страхи кричали в ней: "Опасно! Отступи! Вернись в свою скорлупу!". Но что-то новое, только что родившееся в ней за этот эфир, было сильнее – живое, трепетное, жаждущее настоящего.

– Да. – Она кивнула, чувствуя, как что-то сжимается в груди от смеси страха и предвкушения. – Но только не в пафосное место. Где-то… настоящее. Без позеры и показухи.

Улыбка тронула его губы – первая по-настоящему искренняя, без защитной иронии улыбка за весь вечер.

– Я знаю одно место. Недалеко отсюда. Там нет знаменитостей, только настоящие люди.

Они вышли через заднюю дверь, избегая журналистов и зевак, собравшихся у главного входа. Ночной воздух был прохладен и свеж после душной студии, пах дождём, который только что прошёл, и морем, всегда присутствующим в стамбульском воздухе. Улицы Стамбула жили своей ночной жизнью – где-то играла живая музыка, доносились смех и оживлённые разговоры, пахло жареными каштанами, сладкой кукурузой и далёким, манящим морем.

Демир повёл ее по узким, извилистым переулкам, подальше от главных, освещённых улиц. Они прошли мимо маленьких лавочек, где продавали турецкие сладости и специи, мимо мастерской, где чинили старые сазы, мимо кофейни, откуда доносился насыщенный аромат свежесмолотых зёрен и слышались страстные споры за столиками.

Наконец они остановились у неприметной двери между ювелирной лавкой и магазином керамики. Над дверью висела маленькая, почти невидимая вывеска с изображением традиционной кофейной чашки.

– Здесь нет пафоса, – сказал Демир, открывая деревянную дверь, которая издала лёгкий скрип. – Зато есть лучший кофе в Стамбуле. И настоящие люди, а не манекены.

Внутри пахло кофе, кардамоном, корицей и старым деревом, пропитанным тысячами разговоров и признаний. Небольшое помещение было заполнено простыми деревянными столиками, за которыми сидели самые разные люди – студенты с книгами и ноутбуками, пожилые мужчины, играющие в нарды, влюблённые парочки, шепчущиеся за чашками чая.

Хозяин – пожилой мужчина с добрыми глазами и седыми усами – кивнул Демиру как старому знакомому.

– Добро пожаловать, Демир-бей. Обычное?

– Да, Мустафа-амджа. И для моей спутницы тоже. Только самое лучшее.

Они сели за маленький столик в углу, у стены, украшенной старыми черно-белыми фотографиями Стамбула. Свет от старого медного светильника отбрасывал тёплые, танцующие блики на их лица, скрывая усталость и открывая что-то новое, настоящее.

– Я часто прихожу сюда, – тихо сказал Демир, проводя пальцами по старой, исцарапанной столешнице. – Когда нужно подумать. Остаться наедине с собой, но не в одиночестве. Здесь каким-то образом сочетается и уединённость, и чувство общности.

Селин оглядывала комнату – настоящую, живую, не приукрашенную для туристов, хранящую память о тысячах человеческих историй.

– Как ты нашёл это место? Оно спрятано так, что мимо можно пройти сто раз и не заметить.

– Случайно, – он улыбнулся, и в его глазах мелькнула тень воспоминаний. – Бежал от папарацци лет пять назад после одного особенно скандального интервью. Спрятался здесь, в этом переулке. Зашёл просто перевести дух. И остался. С тех пор это моё место силы.

Принесли кофе – в традиционных маленьких чашечках с изящными узорами, с гущей на дне. Аромат был насыщенным, терпким, с нотами кардамона и чего-то ещё, неуловимого.

– За правду, – сказал Демир, поднимая свою чашку, и его глаза были серьёзными. – Какую бы боль она ни несла, какую бы радость ни дарила.

– За правду, – тихо ответила Селин, чокаясь с ним, и звук фарфора прозвучал как колокольчик, отмечающий начало чего-то нового.

Кофе был горьким и прекрасным, обжигающим и согревающим. Как та правда, что они только что сказали всему миру, не зная, что она принесёт – боль или исцеление.

– Что будем делать дальше? – спросила она, ставя чашку на блюдце с лёгким, мелодичным звоном. – После такого эфира от нас будут ждать продолжения. Будут ждать все больших и больших откровений.

Демир посмотрел на неё – внимательно, серьёзно, видя не телеведущую, а женщину, стоящую перед сложным выбором.

– Будем говорить правду. Себе. Друг другу. – Он сделал паузу, его пальцы обхватили тёплую чашку. – Сколько выдержим. Не для зрителей. Не для рейтингов. Для себя.

За окном проезжала машина, и свет фар на мгновение осветил его лицо – уставшее, но спокойное, без привычной напряжённости.

– А если не выдержим? – спросила Селин, чувствуя, как старый, знакомый страх снова поднимается где-то внутри, шепча о осторожности, о защите, о стенах. – Если правда окажется слишком тяжёлой? Слишком болезненной?

– Тогда хотя бы попробуем, – ответил он, и его голос прозвучал удивительно нежно. – Это уже больше, чем большинство людей могут сказать о себе. Большинство предпочитают удобную ложь неудобной правде. А мы… мы хотя бы попробуем.

Они допили кофе в тишине, но это молчание было комфортным – не нужно было заполнять его пустыми словами, неловкими шутками или профессиональными обсуждениями. Они просто были. Двое людей, начавших что-то важное. Что-то настоящее, что могло либо разрушить их, либо сделать по-настоящему живыми.

Когда они вышли, на небе уже занималась заря, окрашивая горизонт в нежные персиковые и лиловые тона. Первые лучи солнца золотили минареты мечетей, и город постепенно просыпался, наполняясь звуками утра – криками чаек, гудками паромов, звонками велосипедов.

– Спасибо, – сказала Селин у входа в свой дом, чувствуя, как холодный утренний воздух щиплет щеки. – За кофе. За… все. За этот безумный эфир и за эту ещё более безумную ночь.

Демир кивнул, его глаза в утреннем свете казались особенно тёмными, почти чёрными.

– До завтра, Селин. Будет интересно, обещаю.

Он повернулся и пошёл по пустынной утренней улице, его силуэт постепенно растворялся в утреннем тумане, поднимающемся с Босфора, а она смотрела ему вслед, чувствуя, как в душе рождается что-то новое – хрупкое, как первый весенний цветок, пробивающийся сквозь асфальт, но уже меняющее все вокруг.

Правда была запущена. Как снежный ком, который уже не остановить, который будет расти, набирать силу, сметая все на своём пути. И это было страшно. И прекрасно. И неизбежно.

Глава 9

У

тро после бури

Первые лучи утреннего солнца робко пробивались сквозь тяжёлые шелковые занавески в спальне Селин, окрашивая стерильно-белые стены в нежные персиковые и золотистые тона. Воздух в комнате, обычно наполненный ароматом дорогих свечей с нотами бергамота и сандала, сегодня пах по-другому – в нем витали отголоски ночной прохлады, морской свежести и чего-то нового, незнакомого, будто в дом проникли запахи настоящей жизни, а не ее идеальной копии.

Селин лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к привычным утренним звукам Стамбула – пронзительным крикам чаек, низким гудкам паромов, отдалённому гулку города, пробуждающегося ото сна. Но сегодня эти звуки воспринимались иначе – острее, глубже, как будто кто-то снял с ее слуха привычный фильтр, и теперь она слышала каждый оттенок, каждую ноту этого городского симфонического оркестра.

Она медленно поднялась с кровати, и ее босые ноги утонули в мягком ковре из натуральной шерсти. Подойдя к панорамному окну, она отдёрнула занавеску – и замерла, поражённая открывшейся картиной. Босфор, обычно такой величественный и далёкий, сегодня казался близким, почти родным. Воды пролива отражали утреннее солнце, рассыпая тысячи золотых бликов, а на азиатском берегу медленно просыпались огни Кадыкёя, словно рассыпанные бусины янтаря.

Её мысли возвращались к вчерашнему вечеру – к тому эфиру, который перевернул все с ног на голову, к тому разговору в маленькой кофейне, к его глазам, таким серьёзным и настоящим… К тому ощущению, что они стоят на пороге чего-то важного, чего-то, что изменит их жизни навсегда.

Внезапный звонок телефона заставил ее вздрогнуть. На экране горело имя «Махир».

– Селин, ты видела новости? – его голос звучал взволнованно, почти истерично. – Мы везде! Во всех утренних шоу обсуждают наш вчерашний эфир! Ты представляешь? Даже на главном канале сделали специальный репортаж!

Она молча подошла к большому телевизору, встроенному в стену, и включила его. На экране мелькали знакомые лица телеведущих, внизу бежали кричащие заголовки: «Сенсационное признание звёзд психологического шоу!», «Правда, шокировавшая Стамбул!», «Любовь без масок: откровения Селин и Демира».

– Махир, – тихо сказала она, глядя на своё изображение на экране, где крупным планом показывали ее лицо в момент откровения, – что мы наделали?

– Что наделали? – он засмеялся нервно. – Мы сделали революцию! Рейтинги зашкаливают! Все только и говорят о нашем шоу! Рекламодатели осаждают мой офис! Я уже получил пять предложений о сотрудничестве!

Селин медленно опустилась на белоснежный диван, чувствуя, как подкашиваются ноги. Её лицо на экране казалось чужим – уязвимым, открытым, настоящим. Таким, каким его никто никогда не видел.