Женская доля

– Это он?

Лена кивнула, натягивая рукав обратно. Руки дрожали, манжета никак не хотела укладываться вокруг тонкой девичьей руки. Это казалось каким-то безумием… о котором страшно говорить. И стыдно даже думать.

Ведь они школьницы!

Обычные девочки, и оттого еще ужаснее звучало признание Лены. И это казалось невозможным, недопустимым, когда ты болтаешь с подругой в обычном школьном туалете, который пропах хлоркой и сыростью. С липким кафелем под ногами и капающим краном.

Кап, кап, кап – текла вода, словно отсчитывая каждое скупое слово Лениной тайны.

***

– Поклянись, что никому не расскажешь, – голос сорвался, стал тонким и жалким. – Катя, поклянись нашей дружбой!

Подруга изумилась:

– Лен, да ты что? Надо маме твоей сказать!

– Нет! – Лена схватила ее за плечи. – Ты не понимаешь! Мама его любит. Никто не поверит мне!

В коридоре прозвенел звонок, Катя закусила губу, покачала головой:

– Ладно… клянусь. Но это неправильно, Ленка. Так нельзя.

Но подруга уже спешила из туалета, будто и не было сейчас произнесенных вслух жутких слов. Они поспешно шли по коридору на следующий урок, Лена впереди, Катя следом. А вокруг шумел обычный школьный день. В коридоре толпились младшеклассники, пахло столовскими котлетами и мокрой одеждой в раздевалке.

***

И никто не догадывался, что внутри у Лены все сжималось в тугой комок, который не давал дышать.

От того, что она поделилась с подругой своим секретом, легче не стало. Все равно уроки закончатся, и придется возвращаться домой.

В ее личный ад…

Хотя никому никогда бы не пришло в голову, что в Ленином доме творится беда. Никаких ужасов, обычная квартира обычной семьи: запах жареной картошки, громыхание посуды на кухне, девочка за столом корпит над раскраской.

Она вскинулась на звуки в прихожей, выглянула из своей комнаты.

– Ленка пришла!

Младшая сестренка Машка всегда ей рада. На шум из спальни сразу выглянул Виктор и двинулся ей навстречу. Высокий, широкоплечий, в домашних трениках и майке. Улыбается, зубы белые, как у актера на афише, а глаза следят внимательно за девочкой.

– Как день прошел, красавица?

***

Лена промолчала, лишь прижалась спиной к стене и проскользнула мимо. Как можно быстрее! Успела только вдохнуть запах его одеколона, резкий и душный. И от этого запаха девочку тотчас же замутило. Внутри тяжелый комок подкатил к горлу, скрутил желудок в спазмах.

Железные пальцы поймали тонкое плечо. Не успела… Виктор наклонился и выдохнул ей в лицо.

– Эй, я с тобой разговариваю! – голос стал жестче.

Мама выглянула из кухни, вытирая поспешно мокрые руки о фартук.

– Лена, язык, что ли, проглотила? Виктор с тобой здоровается, пытается поговорить, а ты как дикарка.

– Нормально, – буркнула Лена, не поднимая взгляд на взрослых.

– Да ладно, Ир, – Виктор снова улыбнулся, пальцы его разжались и выпустили свою добычу. – Подростки, что с них взять. Переходный возраст.

***

Мама покачала головой и тотчас же вернулась к сковородкам. Лена мелкими шагами прошла по коридору в свою комнату. Коридор казался ужасно длинным, бесконечным, потому что на спину давил чужой взгляд. Виктор смотрел на нее долго, внимательно, и у нее горела кожа на спине, на затылке. Будто острыми колючками рвали кожу.

Даже оказавшись в своей комнате, она не смогла опустить зажатые вверх плечи и сглотнуть комок, забивший горло. Нет, комната ее не защитит. Ее крошечный мир, когда-то любимый, навсегда потерял свое уютное спокойствие.

Маленькое, узкое пространство, куда поместилась лишь кровать у стены, письменный стол у окна да шкаф, забитый учебниками и одеждой. На стене – постер любимой группы. Края отклеились, держится на честном слове.

***

Больше это не обычное гнездышко школьницы, где можно мечтать и взрослеть. Спасения нет нигде!

Лена упала на кровать лицом в подушку. Ей хотелось кричать во все горло! Но младшая сестренка могла услышать, ее комната через стенку. На кухне гремит мама, а в конце коридора в спальне молчит Виктор.

Но хуже всего, что в горле опять и опять этот проклятый комок. Он не давал даже дышать и душил любые едва зародившиеся звуки.

Как было бы хорошо, чтобы пропал не только голос. Но и все ощущения… Тогда она больше ничего бы не чувствовала! Стала неживой, равнодушной, как мебель или камень.

И никогда бы не сжималась в своей кровати от ужаса, глядя на стрелки часов.

А они неумолимы… Отсчитывают каждым шагом приближение к страшному моменту. Почему, почему не могут остановиться навсегда?!

Но стрелки не слышали ее беззвучной мольбы, равнодушно продолжали перебирать минуты и часы. Осталось совсем немного… до той минуты, когда в ночной тишине он опять окажется рядом. Через дыхание спящих, через безмолвие квартиры.

Когда все обитатели квартиры уснули, Лена услышала тихий скрип двери. Потом шаги – мягкие, крадущиеся. Она зажмурилась, натянула одеяло до подбородка. Нет, нет, нет! Пожалуйста, не надо!

Но ничего не могло остановить его.

– Спишь?

Колючая щетина царапнула ухо, щеку обдало дыханием. Девочку затрясло от привычного терпкого запаха одеколона и еще чего-то, кислого, противного. Лена окаменела, старалась не дышать, не шевелиться.

Если не двигаться, может, уйдет?

Как вдруг пришло неожиданное спасение! Из соседней комнаты раздался крик Маши.

Виктор выругался сквозь зубы беззвучно и быстро вышел из комнаты. Слышно было, как он шуршит ногами в тапках по деревяшкам пола в коридоре, как мама спрашивает сонным голосом:

– Что случилось?

– Машке опять кошмары снятся, – отозвался Виктор. – Пойду воды ей дам.

И Лена выдохнула. Каменный замок из рук и ног распался. Спасибо, Машка. Спасибо тебе, сестренка. Можно не трястись под одеялом в жутком ожидании шагов по коридору. Виктор теперь не придет, побоится, что Маша, чуткая после ночного кошмара, что-то услышит.

Утром за завтраком младшая сестра сидела над тарелкой с кашей, бледная, с синяками под глазами.

– Опять плохо спала? – мама погладила ее по тугим косичкам.

– Кошмар приснился, – девочка ковырнула ложкой завтрак и покосилась на сестру. – Будто кто-то в комнату заходит.

Лена так и замерла, когда они встретились взглядами. Маша смотрела на нее прямо, не отводя глаза. И взгляд серьезный, как будто ей не шесть лет, а все шестьдесят.

В груди кольнуло от подозрения, неужели знает? Неужели понимает?

– Глупости какие, – мама забрала тарелку, налила Маше чаю. – Это ты сказок на ночь начиталась.

Виктор сидел с газетой, лица его не было видно. Только надежный забор из черно-белых строчек. Казалось, что он и не слушает утреннюю болтовню. Но Лена видела, челюсть у него напряжена, жилка на шее пульсирует.

Боится, нервничает, потому что знает, стоит только кому-нибудь узнать о том, что он творит, прощения не будет. И скоро уже правда прорвалась наружу!

***

Через неделю после того разговора в туалете Катя не выдержала. Слишком жуткую тайну доверила ей подруга, не могла она вынести этой недетской ноши и рассказала матери. Та в тот же вечер отправилась к Ирине, подгадав время, когда Виктора не было дома.

– Ирина Павловна, – начала она осторожно, – мне нужно с вами поговорить о вашей Лене. Это очень важно. Я ведь тоже мать, я когда узнала…

Они сидели на кухне, а обрывки разговора Лена подслушивала из коридора, прижавшись к стене. От каждого слова сердце у девочки ухало вниз, комок все туже и туже передавливал горло.

– Катя рассказала мне кое-что про Лену и … Виктора. Понимаете, моя дочь очень переживает, ведь девочки дружат. Лена ей кое в чем призналась.

– Что именно она рассказала? – голос мамы был холодный и будто чужой.

И она рассказала услышанное от дочери.

***

Сначала была долгая тишина, секунды тянулись, как тягучая патока. Квартира и ее обитатели, кажется, застыли от того, что страшная тайна внезапно была произнесена вслух. И вдруг тишина разбилась вдребезги! Грохнул опрокинутый стул, взвился мамин крик.

– Как вы смеете?!

Ирине хотелось швырнуть в гостью чашкой. Что за чушь она говорит!

– Пришли в мой дом с такой грязной клеветой! Моя дочь – просто трудный подросток, она ревнует к отчиму!

– Ирина Павловна, я просто хотела… – Катина мама отступила к двери, что-то попыталась пролепетать.

Но все было напрасно, буря металась по кухне, Ирина сверкала глазами, надрывалась в крике:

– Убирайтесь немедленно! И чтобы ваша дочь больше не смела приближаться к Лене! Слышите?! Сплетница!

Хлопнула входная дверь. Лена юркнула в свою комнату и сползла по стене на пол – конец. Она так надеялась, что мама ее спасет. Но она даже не захотела слушать, не поверила. Мама выбрала Виктора, его фальшивую улыбку и лживую заботу.

***

С грохотом распахнулась дверь. Мама нависла над ней, рука занесена для удара. На красном от ярости лице сверкали почти черные от злости глаза.

– Ты! – голос вгрызался в уши, обидные слова рвали на части изнутри. – Как ты могла? Виктор так хорошо к тебе относится, заботится о нас! А ты! Наговорила гадостей, рассказала посторонним людям выдумку. Что теперь будут думать?! Ты все испортила, мою жизнь ты испортила!

Лена с трудом выдавила из себя слова, губы ее не слушались:

– Мама, но это правда…

Пощечина запечатала девочке рот, от второй загорелась щека огнем.

– Замолчи! Ты испорченная, злая девчонка! Уже не знаешь, как еще испоганить матери жизнь! Завтра же переведу тебя в другую школу! И чтобы я больше не слышала твоего вранья никогда!

Она снова хлопнула дверью и оставила Лену одну. Сломанную, поверженную, потерявшую последнюю надежду на спасение.

Вечером стало еще хуже. Когда Виктор вернулся с работы, мама пересказала ему все, про визит Катиной матери, про «клевету». Он слушал, качал головой, вздыхал.

– Бедная девочка, ей просто не хватает отцовской любви. Я понимаю, почему она так себя ведет. Хочет получить внимание любым способом. Но я не обижаюсь, Ир. Она еще маленькая, потом все поймет.

***

Мама расплакалась, уткнулась ему в плечо.

Виктор поверх ее головы смотрел на Лену. И его губы кривились в улыбке. Той самой, похожей на оскал. Той самой улыбке, от которой хотелось бежать без оглядки.

Но бежать было некуда…

***

Как и сказала мама, уже через три дня Лена пошла в новую школу. Добираться туда было далеко, через три района, приходилось ехать двумя автобусами с пересадкой. Она вставала в шесть утра, плелась через ледяные черные сумерки, ждала на морозе, выглядывая грязный бок автобуса, а потом качалась в равнодушной толпе.

Таким же выматывающим был путь обратно.

Но мама только морщилась, когда Лена возвращалась домой продрогшая, с оледенелыми ногами, измученная долгой дорогой. Раздраженно приказывала, стоило дочери уйти в свою комнату:

– Опять валяться будешь на кровати? Иди мой посуду! Нечего под одеялом сидеть, так тебе и надо, подумаешь как раз о своем поведении. Как врать и дружить с кем попало.

С Катей видеться ей было запрещено, чтобы она снова не распускала сплетни.

Мир сузился, стал совсем черным, только каждый день автобус-школа-дома.

В новой школе Лена ни с кем не дружила. И больше ни с кем о своей тайне не говорила. Какой смысл? Все равно никто не поверит, раз ей не поверила даже родная мама.

У нее была лишь одна отдушина – дневник. Его Лена начала вести с апреля. Делала украдкой записи ночью при свете луны и поспешно прятала обычную тетрадь в клетку под тонким матрасом. Писала все, каждый его визит, каждое прикосновение, каждый взгляд. Даты, время, подробности.

Вдруг когда-нибудь пригодится? Вдруг кто-нибудь прочитает и поверит? И еще чтобы убедиться, что она не сходит с ума, этот кошмар действительно происходит с ней.

«15 апреля. Пришел в два ночи. Сел на край кровати. Я притворялась, что сплю. Ушел через полчаса, когда Маша закашляла».

«23 апреля. Подкараулил в коридоре. Долго ругался. Сказал, что если пикну, то сестренке достанется. Я молчу».

«2 мая. Мама уехала к бабушке. Он пытался зайти в комнату, чтобы поговорить. Я подперла дверь стулом. Утром он сказал маме, что я истеричка и кричала всю ночь».

***

В их квартире будто сгущались грозовые тучи. Все молчали. Маша все чаще кричала по ночам. И Лена начинала догадываться, она делает это специально, сестренка защищала ее как могла.

Всего шесть лет, а уже все чувствует.

Может быть, не понимает, но догадывается, что по ночам за стеной в соседней комнате творится. И тоже молчит, потому что никто не поверит ребенку. И каждую ночь без сна, вслушиваясь в скрип шагов по коридору, Лена все отчетливее понимала – надо бежать.

Ничего не изменится, ее никто не спасет.

***

Она начала откладывать деньги на билет. Стало теплее, и она ходила долгие часы и длинные километры в школу и обратно пешком. Проходила мимо школьной столовой, зажимая деньги, выданные на обед, в кулачке. Хотя от голода кружилась голова.

Но боль, голод, холод, это все было неважно! Ничего не важно, кроме пачки купюр, которая постепенно росла.

К концу весны девочка накопила на билет до бабушки в соседний город. И теперь каждый день во время долгого пути размышляла без конца. Может, примет бабушка? Придется рассказать ей, почему она сбежала. Поверит ли?

В конце мая Лена пересчитала деньги и решила – завтра. Людей на улицах немного, мама с Виктором уедут на дачу к его друзьям вечером в пятницу. Она купит билет на автобус на утренний рейс, и кошмар закончится.

Идеальный план. Но случилось ужасное.

Ты будешь молчать и дальше – 2

Он ее караулил, он обо всем догадался! Лена поняла это уже в ту секунду, когда вдруг в утреннем тонком тумане ее настиг окрик знакомого голоса.

– Куда собралась?

Девочка заметалась на тропинке у гаражей, по которой торопилась в сторону городских улиц. Время пять утра, все спят, она же все продумала, каждый свой шаг! Рюкзак с вещами оттягивал плечо, в кармане лежал билет и последние деньги.

Как вдруг… Откуда здесь взялся Виктор? Как он узнал?! Высокая фигура шагнула навстречу из белесой дымки. Лицо с кривой ухмылкой казалось жуткой маской в молочной предрассветной дымке. Виктор больно сжал тонкие девичьи плечи, как он делал всегда, чтобы показать свою власть над ней.

– Куда собралась?

– В школу, – выдавила Лена первое, что пришло в голову.

– В субботу, в пять утра? С рюкзаком? – он усмехнулся.

А потом вдруг тряхнул со всей силы ее так, что замоталась голова на тонкой шейке.

– Я знаю, что ты сбежать задумала. Я нашел билет в твоей куртке! Специально сюда приехал, пока твоя мать спит на даче. Думаешь, я идиот? Я все про тебя знаю, маленькая лгунья! Ничего не выйдет, тебе никто не поверит. Бабушка вернет тебя назад к матери. И ты будешь молчать и дальше!

От его слов Лену будто кто-то толкнул в спину.

Беги! Спасайся! Она вывернулась из цепких пальцев и кинулась со всех ног вперед. Уже просто без цели, понимая, что ловушка захлопнулась. Но все равно бежала, куда угодно, как мечется несчастный зайчонок, загнанный охотником.

Он нагнал ее в пару шагов! Схватил за рюкзак и дернул со всей силы. Девочка потеряла равновесие и с размаху упала на асфальт. Только и успела выставить вперед ладони, чтобы не разбить лицо. И тут же почувствовала, как обожгло огнем кожу. По пальцам хлынула струйками кровь.

А Виктор схватил ее за шею в стальной обруч ладони и нагнул еще сильнее, почти уткнул лицом в багровые пятна под ее руками.

– Думаешь, Маша без тебя справится? – прошипел он. – Кто ее защищать будет?

Лена обвисла без сил. И снова без всякой надежды на спасение… У нее не получилось, она снова в его полной власти.

***

В понедельник Лена пришла в школу с перебинтованными ладонями. Учительница биологии долго смотрела на белые перевязки, но все-таки отвела взгляд. Так никто ничего и не спросил у школьницы. А Лена вдруг невыносимо четко осознала, выход есть – попрощаться со своей ужасной жизнью. Больше ничего не остается, потому что кошмар никогда не закончится.

В тот момент стало тоскливо и неожиданно легче. Пускай больно, страшно, зато, может, это что-то исправит. Ее наконец услышат, ей поверят. Оттого и записку она выводила тщательно. Каждую букву Лена писала долго, рука дрожала. Но все линии все равно выходили кривые, неровные.

А она все исправляла их, будто это что-то могло изменить.

Записка осталась на столе: «Мама, я не врала тебе. Я больше так не могу». А девочка отправилась в ванную.

Долго возилась под струей воды, сжимаясь от прикосновений металла к теплой коже. Хотя резала неглубоко, ведь было так страшно и больно… Да и ей не хотелось умирать по-настоящему. Просто не знала, как сделать, чтобы поверили.

И с ужасом смотрела на собственную кровь, которая текла тонкими струйками, теплая, липкая. Когда потемнело перед глазами, она оглянулась на закрытую дверь ванной, неужели это все? Никто так и не придет, не поможет ей?

И потеряла сознание…

Будто сквозь вату в последние секунды услышала крик. Это проснулась Машка, успела распахнуть дверь и закричала так, что проснулась вся квартира.

Очнулась Лена уже в скорой. Рядом качалась в такт движению машины мать, которая от шока не могла говорить, только смотрела на дочь круглыми глазами. Потом были белые стены больницы, запах лекарств, капельница в вене.

Лена лежала с закрытыми глазами, слушала, как мама плачет в коридоре, но с облегчением думала только об одном, пока я здесь, он меня не тронет. Впервые за несколько месяцев она заснула спокойно, без напряженного ожидания, не замирая от шагов в коридоре.

А проснулась от того, что на краешек кровати присела бабушка. Родная бабуля, старенькая и сгорбленная, гладила забинтованные руки внучки.

– Я приехала, как только мать позвонила. Записку твою прочла, – сказала она тихо.

В коридоре скрипнула половица, это Ирина прислонилась к двери, не решаясь зайти в палату. У бабушки вдруг запрыгали губы, из-под очков хлынули двумя ручейками слезы. Она прошептала:

– Прости, Леночка. Это я виновата в твоей беде. С меня все началось, потому что с твоей мамой было то же самое. Еще когда она была школьницей… И я тоже тогда ей не поверила, – бабушка смотрела в пол. – Она мне про отчима рассказала, про деда Николая. Плакала, умоляла разойтись с ним. Обесчестил он ее. Да я ее слушать не хотела, не могла поверить. Только отругала, назвала дрянью. Сказала ей, что она все придумала и своими враками семью позорит. Николай ведь был хороший человек, нас кормил. После войны такой мужик на вес золота.

Бабушка поникла, шепот ее было чуть слышно.

– Вот моя Ира и замолчала на всю жизнь. Прости меня, внучка, тогда я ее заставила молчать и терпеть. А теперь и с тобой все повторилось.

Распахнулась дверь, Ирина, дрожащая, испуганная стояла на пороге.

– Я все слышала. Мама, это правда? Про Николая ты все-таки знала правду? Значит, я не сошла с ума и не солгала!

Бабушка сползла с кровати и встала на колени.

– Прости, доченька. Я не хотела верить. Проще было закрыть глаза, он ведь кормил нас, всю семью тащил на себе, куда я без него с детишками? Не знала я, не думала, что все повторится. Ты стала мной, а Лена – тобой.

И от этих слов Ирина закричала во весь голос.

Обида, забытая, давно спрятанная глубоко внутри, прорвалась наконец криком. Криком отчаяния, разрывающим тишину, этот невидимый порочный круг, который изуродовал ее жизнь и теперь жизнь дочери. Ее крик был полон боли за сломанное детство. Он разлетелся по больничной палате, обрушился на седую голову и затих на жуткой, тоскливой ноте.

Тот день многое изменил.

Когда Ирина вернулась домой, Машка наконец показала ей дневник Лены, который нашла под матрасом сестры. Мать читала тоненькую тетрадку несколько часов, каждую коротенькую запись. Аккуратные, по-детски округлые строчки били как пощечина.

Ее девочка, она так страдала. А она словно ослепла и отказывалась видеть беду в своей семье.

Может быть, боялась всколыхнуть свою боль? Ведь с ней случилось то же самое, каждая деталь дневника совпадала с ее собственными воспоминаниями о пережитом насилии. Те же оправдания и угрозы, тот же страх. Все это напоминало о Николае, как он издевался над ней много лет назад.

Только теперь она была не ребенком и могла защитить свою дочь! Но не сделала этого…

Когда Виктор вернулся с работы, Ирина швырнула ему в лицо дневник. Не кричала, нет, но ровным, мертвым голосом приказала:

– Исчезни. Если не уедешь сам сейчас же, отнесу записи в полицию. Ты сядешь на много лет.

Виктор заюлил.

– Ирин, ты же меня любишь, – он пытался улыбнуться, но вышла кривая гримаса. – Ты что, веришь это девчонке? Да она все врет. Идиотка ревнивая, хочет избавиться от меня.

Но Ирина сжала в руках дневник дочери, двенадцать листов, исписанные горем.

– Я любила иллюзию. А ты… Ты не человек, ты чудовище, которое разрушило нашу жизнь! Убирайся, не хочу тебя видеть!

Уже через сутки Виктор все-таки уехал в другой город навсегда. Ирина не стала обращаться в полицию, чтобы не травмировать дочь допросами и судом. Может, и зря. Получается, что опять испугалась. Наверное, надо было бороться до конца, но сил уже у женщины не осталось.

Сломалась вся жизнь – ни дочери, ни мужа, ни семейного счастья. А Лена после больницы домой возвращаться отказалась. Договорилась с бабушкой, что будет жить у нее.

Ирина ни уговаривать, ни спорить не посмела. Понимала, что дочь имеет право ее ненавидеть.

Так и вышло. Лена больше никогда не общалась с мамой.

Школу она закончила у бабушки в соседнем городе. Ирина приезжала раз в месяц, они садились на кухне, пили чай, но дочь при этом уходила в свою комнату без единого слова. Как будто матери больше нет в ее жизни.

Лишь однажды Лена заговорила с матерью, когда та приехала на выпускной без приглашения. Ирина стояла в последнем ряду, смотрела, как дочь получает аттестат. Красивая, взрослая и… чужая.

И после церемонии мама подошла сама к дочери на школьном дворе. Они стояли и смотрели друг на друга, руку протяни – и дотронешься. Но между ними невидимая пропасть, которую не перешагнуть.

– Я не могу простить, – ответила Лена на немую просьбу мамы.

Ирина не поднимала взгляда от земли.

– Я виновата, живи своей жизнью. Просто помни, боль заставляет нас повторять то, что мы не смогли пережить. Надеюсь, ты не совершишь мою ошибку.

– Не совершу, – Лена покачала головой.

Взгляд у девушки был совсем не детский, слишком рано она стала взрослой.

– Ни твою историю, ни бабушкину.

Она развернулась и пошла к одноклассникам. Белое платье развевалось на ветру, волосы блестели на солнце. Молодая, сильная, свободная.

Вернувшись домой, Ира зашла в комнату Лены. Все осталось как было, постер на стене, учебники на столе, плед на кровати. Только здесь ее дочь не мечтала о будущем, а по ночам плакала, беззвучно умоляла о помощи.

А она… Она ничего не замечала или не хотела замечать.

И ее расплата теперь – тишина, вечное молчание опустевшего, мертвого дома. Молчание, в котором прожила всю жизнь и не решилась прервать. Ирина уткнулась в подушку, вдохнула родной запах. Лена, ее доченька, сейчас в другом городе празднует выпускной и свою молодость. Смеется, танцует, строит планы на будущее.

Она оказалась сильнее, прервала эту цепочку в три поколения и вырвалась из вечного молчания. Может быть, через годы Лена ее простит. А может, и нет.

Тишина квартиры окружила Ирину тугим коконом. Она навсегда останется один на один с пустотой и молчанием. То самое, которое она выбрала год назад, когда не поверила дочери. Теперь это молчание – ее единственный собеседник.

Навсегда.

Недоброе муж задумал – 1

Этот звук заставлял Марью вспоминать, как умирали ее сыновья. Она сидела днями и ночами напролет у постели детей, а они метались в тяжелом жару.

– Мама, холодно, – шептал тогда младший Ванюша.

Старший Петька уже не говорил, только хрипел, закатывая глаза. Горячка выжгла их за три дня, не помогли ни травы знахарки, ни молитва батюшки, ни микстуры городского лекаря…

Год прошел, а до сих пор сердце матери заходится от боли. Особенно сейчас, ночью, когда все будто вернулось назад.

Тогда ее муж Трофим всю ночь колотил маленькие гробики. Мальчишки лежали на столе, с заострившимися личиками, остывшие, мертвые. А на всю избу стонал камень, о который Трофим с каким-то упертым отчаянием правил топор до идеально острого края.

Вот и сейчас скрежет камня о металл разносился по избе и заставлял Марью вздрагивать на печи. Она лежала, вслушивалась в жуткий звук и глотала беззвучно слезы.

Сыночки!

Приподнялась на локте, вгляделась в сумрак избы. За окном полночь, спит вся деревня. И только ее муж не отрывается от своего занятия. При свете лучины видна его согбенная спина. Трофим сидел на лавке у окна и размеренно водил лезвием по точильному камню. Седые пряди выбились из-под картуза, плечи опустились, словно придавленные невидимой тяжестью.